Незримая машина

Воздавая должное безграничности и мощи Божественной царской власти и в качестве мифа, и в качестве действующего установления, я приберег для более пристального рассмотрения один ее важный аспект, ее величайшее и оказавшееся наиболее стойким нововведение — изобретение первичной машины. Это необычное изобретение, по сути, оказалось самой ранней моделью для всех позднейших сложных машин, хотя постепенно акцент смещался с человеческих рабочих звеньев на более надежные механические элементы. Уникальной задачей царской власти стало набрать нужное количество живой рабочей силы и распоряжаться ею для выполнения таких масштабных работ, какие никогда раньше не предпринимались. В результате этого изобретения пять тысяч лет назад были проведены огромные инженерные работы, способные поспорить с лучшими сегодняшними достижениями в сфере массового производства, стандартизации и детального проектирования.

Эта машина обычно ускользала от внимания и потому, естественно, так и оставалась неназванной вплоть до нашей эпохи, когда появился гораздо более мощный и современный тип, использующий целое множество вспомогательных машин. Для удобства я буду обозначать архетипическую форму разными именами, в зависимости от конкретной ситуации.

Так как составляющие этой машины, даже если она функционировала как совершенно слаженное целое, неизбежно разделялись пространством, в некоторых случаях «незримой машиной»; когда же речь пойдет о выполнении сложной работы с высокой коллективной организацией, я буду называть ее «рабочей машиной»; а применительно к действиям коллективного принуждения и уничтожения, она заслуживает прозвания (имеющего хождение и сегодня) «военной машины». При сочетании сразу всех компонентов — политических, хозяйственных, военных, бюрократических и царских, — ей подойдет термин «мегамашина»: иначе говоря, Большая машина. Техническое оборудование, порожденное такой мегамашиной, становится «мега-техникой» — в отличие от более скромных и разнообразных способов технологии, которые вплоть до нашего столетия продолжали выполнять большую часть повседневной работы в цехах и на полях, иногда с помощью энергетических механизмов.

Люди обычных способностей, полагаясь только на мускульную силу и традиционные навыки, могли выполнять широкий круг задач, в том числе изготовлять посуду и ткать, без всякого внешнего понуждения и научного руководства, за исключением знаний, заключенных в традициях местной общины. Не так обстояло дело с мегамашиной. Только цари, полагаясь на учение астрономической науки и опираясь на религиозные санкции, оказались способны собрать мегамашину и управлять ею. Это было незримое сооружение, состоявшее из живых, но пассивных человеческих деталей, каждой из которых предписывалась особая обязанность, роль и задача, чтобы вся громада коллективной организации производила огромный объем работы и воплощала в жизнь великие замыслы.

Понять момент возникновения мегамашины и ее дальнейшую «родословную» значило бы по-новому взглянуть на истоки нашей нынешней чрезмерно механизированной культуры, на судьбу и участь современного человека. Мы обнаружим, что первоначальный миф машины отразил причудливые надежды и желания, которые с лихвой исполнились уже в нашу эпоху. В то же время, он налагал суровые ограничения и принуждал к жестокому рабству; и эти обстоятельства — как напрямую, так и в силу вызванного ими противодействия — сегодня угрожают человечеству куда более гибельными последствиями, чем в эпоху пирамид. Наконец, мы увидим, что с самого начала все благие деяния механизированного производства омрачались процессом массового уничтожения, ставшим возможным благодаря мегамашине.

Хотя мегамашина возникла в ту пору, когда впервые начали использовать медь для изготовления орудий и оружия, это было независимое изобретение: механизация труда самого человека началась задолго до механизации его рабочих инструментов, так как ее корни следует искать в древнем порядке ритуала. Однако, едва появившись, этот новый механизм стал быстро распространяться, — его перенимали для самозащиты, а также насильственным путем насаждали цари, действовавшие словно боги или, как минимум, помазанники божий. Где бы ни была успешно применена мегамашина, она увеличивала производство энергии и позволяла выполнять работу на таком уровне, о каком раньше нельзя было и мечтать. Возможность сосредоточивать огромную механическую силу вывела на сцену новый динамизм: в результате своих же собственных успехов он преодолевал ленивую рутину и легкое сопротивление деревенской культуры, бытовавшей совсем в ином масштабе.

Энергия, ставшая доступной благодаря машине царской власти, значительно расширила пространственно-временные измерения: те операции, на завершение которых прежде ушли бы столетия, теперь выполнялись всего за несколько десятилетий. Среди гладких равнин по царскому изволению выросли рукотворные горы из камня или обожженной глины — пирамиды и зиккураты; по сути, преобразился весь ландшафт: отныне его строгие линии и геометрические формы несли отпечаток одновременно космического порядка и несгибаемой человеческой воли. Ни одна сложная энергетическая машина, хоть сколько-нибудь сопоставимая с этим механизмом, не применялась с подобным размахом вплоть до XIV столетия нашей эры, когда Западную Европу заполонили механические часы, ветряные и водяные мельницы.

Почему же этот новый механизм укрывался и от археолога, и от историка? По той простой причине, которую мы уже упоминали в нашем первом определении, что он состоял исключительно из человеческих деталей; и обладал вполне определенной функциональной структурой лишь до тех пор, пока религиозные предписания, магические заклинания и царские повеления, сводившие это все воедино, принимались всеми членами общества как нечто, не поддающееся никаким сомнениям. Но стоило только ослабнуть поляризующей силе царской власти — например, если владыка умирал или терпел поражение в битве, либо из-за недоверия народа или мстительных восстаний, — и вся машина рушилась. Тогда ее элементы либо заново группировались в меньшие единицы (феодальные или городские), либо исчезали вовсе, — как прекращает существовать разгромленная армия, когда прерывается цепочка командования.

В действительности, эти первые коллективные машины так же подвергались разрушению и в чем-то были так же хрупки и уязвимы, как и богословско-магические представления, легшие в их основу. Поэтому те, что распоряжались действием этих машин, постоянно пребывали в состоянии тревожного напряжения, — зачастую небезосновательно опасаясь ереси или измены от своих ближайших подчиненных, а также бунтов и мятежей со стороны беднейших масс населения. Если бы не покорная вера и беспрекословное повиновение царской воле, которого добивались правители, полководцы, чиновники, надсмотрщики, эту машину невозможно было бы привести в действие. И когда нужные условия не соблюдались, мегамашина легко ломалась.

С самого начала человеческая машина представляла два аспекта: один — отрицательный, принудительный, слишком часто разрушительный, и второй — положительный, благоприятствующий жизни, созидательный. Однако вторые факторы не могли как следует срабатывать, если в большей или меньшей мере не присутствовало первых. Хотя зачаточные формы военной машины почти наверняка возникли раньше рабочей машины, именно последней удалось достичь непревзойденного совершенства исполнения — не только по количеству сделанной работы, но и по качеству и сложности ее организованных структур.

Называя эти коллективные единства машинами, мы не просто играем словами. Если машину можно определить (более или менее в соответствии с классическим определением Франца Рело) как сочетание сопротивляющихся частей, каждой из которых отводится особая функция, действующее при участии человека для использования энергии и для совершения работы, — то тогда огромную рабочую машину можно с полным основанием называть настоящей машиной: тем более, что ее компоненты, пусть они состоят из человеческих костей, жил и мускулов, сводились к своим чисто механическим элементам и жестко подгонялись для выполнения строго ограниченных задач. Хлыст надсмотрщика служил залогом согласия. Подобные машины были собраны, если не изобретены, царями уже на ранней стадии эпохи пирамид, в конце четвертого тысячелетия.

Именно в силу своей оторванности от каких бы то ни было жестких внешних структур, эти рабочие машины отличались гораздо большей способностью к изменению и приспособлению, чем ограниченные металлические аналоги какой-нибудь современной монтажной линии. В строительстве пирамид мы видим не только первые несомненные свидетельства существования такой машины, но и доказательства ее поразительной эффективности. Куда бы ни распространялась царская власть — «незримая машина», если не в созидательной, то в разрушительной разновидности, следовала за ней. Это верно в отношении не только Египта, но и Месопотамии, Индии, Китая, Юкатана, Перу.

К тому времени, когда мегамашина обрела форму, все предварительные стадии ее подготовки уже были преданы полному забвению: так что нам остается лишь гадать, как именно отбирались ее «винтики», как между ними распределяли места и обучали обязанностям. В некоторой точке этого процесса некий изобретательный ум (или скорее, сразу несколько изобретательных умов), продолжая следовать по начатому пути, должно быть, сумел постичь главную задачу: нужно мобилизовать огромное количество людей и строго согласовать их действия во времени и пространстве для выполнения заранее определенной, ясно сформулированной и четко обдуманной цели.

Трудность заключалась в том, как превратить случайное собрание оторванных от своих семей, общин и привычных занятий людей, у каждого из которых имеется собственная воля или, по крайней мере, память, — в некое механизированное единство, коим можно было бы управлять с помощью приказов. Секрет механического контроля — в едином разуме с хорошо определенной задачей во главе организации, а также в методе передавать нужные сообщения по цепочке чиновников-посредников, пока те не будут доведены до малейшего «винтика». При этом непременными условиями являются и точное воспроизведение приказа, и беспрекословное его выполнение.

По-видимому, впервые сложность этой задачи и познали квазивоенные организации, в которых сравнительно небольшое число охотников, приученных слушаться своего предводителя, должны были присматривать за гораздо более многочисленными, но лишенными всякой организации, крестьянами. Так или иначе, созданный тип механизма никогда не срабатывал, если за словесным приказом не имелось мощного резерва принудительной силы; и сам такой метод действий, и сопутствующая ему структура, скорее всего, почти без изменений перешли во все позднейшие известные нам военные организации. По сути дела, с помощью армии стандартная модель мегамашины и передавалась от культуры к культуре.

Если и требовалось одно-единственное изобретение, чтобы этот огромный механизм срабатывал как для выполнения конструктивных задач, так и для принуждения, то это была письменность. Метод переноса речи в графические записи позволил не просто передавать различные приказы и известия в пределах всей системы, но и фиксировать те случаи, когда письменные приказы не выполнялись. Подотчетность и письменное слово шли рука об руку в истории, так как приходилось контролировать действия огромного количества людей; и не случайно письменные знаки впервые были употреблены не для передачи идей — религиозных или каких-либо иных — а для ведения храмовых отчетов о зерне, скоте, посуде, об изготовленных, собранных и израсходованных товарах. Произошло это весьма рано; так, на додинастической булаве Нармера, хранящейся в Ашмолеанском музее в Оксфорде, имеется запись о захвате 120 000 пленников, 400 000 быков и 1422 000 козлов. Представляется, что арифметический подсчет был даже большим подвигом, чем сам захват добычи.

Действие на расстоянии, при посредничестве писцов и гонцов-скороходов, являлось одним из отличительных признаков новой мегамашины; и если писцы составляли сословие привилегированных профессионалов, это объяснялось тем, что машина не могла обходиться без их постоянных услуг: для ее успешного функционирования требовалось зашифровывать и расшифровывать царские повеления. «Писец заправляет всякой работой, какая ни есть в этой земле», — читаем мы в одном египетском сочинении эпохи Нового царства. По сути, писцы играли роль, пожалуй, в чем-то сходную с ролью политруков в советской Красной армии. Они осуществляли постоянные «отчеты перед политштабом», чрезвычайно важные для функционирования подчиненной единому центру организации.

Не важно, какая машина появилась первой — военная или рабочая: механизм у них был одинаковый. Что представляли собой египетские и месопотамские отряды, устраивавшие набеги на соседей или разрабатывавшие копи, — военные или гражданские организации? Поначалу эти функции были неразличимы, вернее, взаимозаменяемы. В обоих случаях основной единицей являлся небольшой отряд, находившийся под началом главы отряда. Такой порядок организации господствовал даже на территориях богатых землевладельцев Древнего царства. Согласно Эрману⁴⁷, эти отряды объединялись в своего рода товарищества, выступавшие под собственными знаменами. Во главе каждого товарищества стоял главный работник, имевший должность «предводителя товарищества». Можно смело сказать, что ничего подобного не существовало в ранненеолитических селах. «Египетский чиновник, — замечает Эрман, — не способен думать об этих людях иначе, как о целой группе; отдельный работник не существует для него, как не существует отдельный солдат для наших высших армейских чинов.» Именно таков был изначальный образец первичной мегамашины, который с тех пор существенно не менялся.

С развитием мегамашины широкое разделение труда очень рано стало применяться в крайне специализированных областях в зависимости от задач и обязанностей, долгое время знакомое нам по армии. Флиндерс Петри замечает, что в деле разработки копей (как я уже говорил, и в Египте, и в Месопотамии этим занималась рабочая армия, практически не отличавшаяся от армии военной) практиковалось весьма дотошное разделение труда. «Нам известно из записей, найденных на мумиях, — говорит Петри, — как дотошно распределялся труд. Каждая деталь вменялась в обязанность какому-то одному человеку; один разведывал руду, другой испытывал породу, третий заботился о добытом металле. Насчитывается свыше пятидесяти квалификаций и степеней чиновников и работников, названных среди участников таких поисковых экспедиций.»

Распределение обязанностей неизбежно стало частью общественного устройства в целом, действовавшего за пределами замкнутого пространства мегамашины. А к V веку до н.э. — то есть к тому времени, когда Египет посетил Геродот — тотальное разделение труда и мельчайшее дробление по специальностям — уже не ограничивавшееся мегамашиной, — достигло уровня, почти сопоставимого с тем, что наблюдается в наши дни. Так, Геродот замечает, что «...одни врачи лечат глаза, другие — голову, третьи — зубы, четвертые — живот, а прочие — болезни внутренних органов».

Однако следует отметить разницу между древней человеческой машиной и ее современными «соперниками», уже не столь нуждающимися в людской силе, — разницу в методе достижения цели. Каковы бы ни были конечные результаты, приносимые современными машинами, все эти машины задумывались как устройства, экономящие труд: то есть, они должны выполнять максимальное количество работы с минимальным непосредственным участием человека. В замысле же древнейших машин не предусматривалось никакой экономии людского труда: напротив, это были устройства, использующие труд, и у их изобретателей имелись основания гордиться увеличением числа занятых работников, которых они могли, при умелой организации, привлечь к новым задачам, — лишь бы объема самой работы хватало.

Нужно признать: если бы возобладали естественные человеческие способы работы, при которых люди добровольно брались бы за выполнение насущных задач, то колоссальные замыслы древних цивилизаций, скорее всего, так и не были бы воплощены в жизнь.Вполне вероятно даже, что современная машина, не состоящая из людей, управляемая внешними источниками энергии и предназначенная для экономии труда, — никогда бы не была изобретена: ведь, чтобы полностью механизировать саму машину, вначале следовало «социализировать» механических посредников. Но в то же время, если бы коллективная машина не могла использовать принудительный труд — обеспечивавшийся или периодическим набором людей, или порабощением, — возможно, удалось бы избежать колоссальных ошибок, просчетов и ненужных трат, которыми неизменно сопровождалась работа мегамашины.

Date: 2015-08-07; view: 279; Нарушение авторских прав