Земля. Искушение. Колебания. 3 page

сберечь керосин.

Настроение у меня все еще неплохое, хоть я и страдаю от ночного холода,

неподвижности и поистине мучительной постоянной сырости. Все это начинает

сказываться на здоровье. В дневнике появляется запись: "У меня выпал ноготь

на мизинце правой ноги, а на внешней стороне кистей появилось странное

раздражение, очевидно вызванное соленой водой. Панически боюсь, как бы у

меня не начался фурункулез; я знаю, какая это будет адская боль! Но все же я

заранее решил не лечить его, пока хватит терпения, чтобы сделать как можно

больше наблюдений, необходимых для моего опыта. У меня, конечно, есть с

собой антибиотики, но если я ими воспользуюсь, те, кто в будущем может

оказаться жертвой кораблекрушения, справедливо возразят мне, что у них то

этих медикаментов не будет! Поэтому я и решил прибегнуть к лекарствам лишь в

случае самой крайней необходимости".

Под влиянием гнетущего одиночества и усталости в дневнике начинают

появляться записи, в которых я сравниваю свое теперешнее положение с прежней

нормальной жизнью:

"Нет, это поистине слишком дорогая плата за прекрасные дни, прожитые на

земле!"

Но я все еще полон оптимизма и рассчитываю, что мне остается плыть от

двадцати пяти до сорока дней.

Забавно наблюдать (в те дни это было скорее печально), как путь,

отмеченный на карте, все больше приобретает характер сухопутной дороги. Вот,

например, еще одна запись из моего дневника:

"Когда я доберусь до 21^o северной широты, я сверну направо и

пойду по 255^o компаса вместо 230^o".

Здесь даже цифры выглядят так, словно это проселочные дороги У меня

действительно было ощущение, что на первом же перекрестке я просто поверну

направо. Безграничный океан для меня стал полон примет, как какой-нибудь

город, потому что я иду через него по определенному адресу.

"Я увлекся записями в дневнике и пропустил час определения широты. Ну

что ж, подожду до завтра, времени у меня хватает.

На подобный же переход Колумб, плывший в это же время года, затратил

двадцать два дня. Я полагаю, что у меня уйдет дней тридцать пять - сорок.

Однако нужно научиться жить созерцательной растительной жизнью, потому что с

тех пор, как я начал много думать, время тянется гораздо медленнее".

Спрашиваю себя:

- А что если бы я был не один? Было бы мне легче? Думаю, что да. О

Джек, ну почему тебя здесь нет?! Но сожаления теперь не помогут. Господи,

как ярится этот пассат! Пусть, лишь бы парус выдержал - скорее доплыву. Но я

промок насквозь".

В четверг 30 октября мною овладел настоящий приступ необузданного

оптимизма. Записываю дословно следующее:

"Осталось еще 23 дня!" Это означало, что я доплыву до земли 23 ноября.

Хорошо еще, что ниже я приписал: "Если только ничего не случится".

Многих удивит такой оптимизм, а кое-кто даже скажет, что подобные

записи появились в моем дневнике уже после путешествия. При этом маловеры

будут ссылаться на то, что я сам предусмотрел значительно большие сроки

своего плавания. Да, я назначил самые большие сроки, но сделал это для того,

чтобы мои близкие волновались как можно меньше. Ведь если бы я сказал, что

доплыву за 35 дней, все мои родственники и друзья переполошились бы уже на

20-й день. Но я назначил срок в 60 дней и мог надеяться, что хотя бы дней

30-40 никто волноваться не будет.

"Какой чудесный выдался денек: спокойный, без всяких неприятностей.

Впрочем, и ночь была такой же. Я размечтался о своей коллекции граммофонных

пластинок, когда прямо надо мной пролетел самолет. Меня, конечно, не

заметили. Я по-прежнему страшусь даже самого легкого трения".

Последняя фраза вызвана происшествием с моей маленькой спасательной

лодкой-одиночкой, которую я уложил на носу "Еретика", чтобы в случае

катастрофы успеть ее быстро накачать и спустить в воду. Нижний край паруса

слегка задевал за нее, и прикосновения материи за одну ночь протерли в

резине здоровенную круглую дыру. Это означало, что даже самый легкий предмет

может за одну ночь протереть насквозь прорезиненную ткань моей посудины. Я

получил хороший урок. И выводы из него были самые неутешительные. Прежде

всего, теперь в случае несчастья с "Еретиком" мне уже не на что было

рассчитывать.

Правда, моя спасательная лодчонка была так мала, что в ней мне вряд ли

удалось бы спастись. Это была обыкновенная, рассчитанная на одного человека,

надувная лодочка, какие употребляются для оказания помощи утопающим в

непосредственной близости от берега. Я не думаю, чтобы мне удалось на ней

пересечь Атлантический океан. Но раньше я хотя бы мог спустить ее на воду и,

плавая на буксире за "Еретиком", фотографировать моего красавца, идущего под

парусом посреди Атлантического океана. А теперь я был лишен этого

удовольствия. Силой обстоятельств мое положение становилось все более

сходным с положением потерпевшего кораблекрушение. Как и он, теперь я мог

рассчитывать лишь на свою посудину: это была моя последняя и единственная

надежда, последний шанс на жизнь.

"Берегись, Ален! Ты слишком часто считаешь дни, а они от этого тянутся

еще медленнее. Надо быть осторожней!"

Поклевки стали заметно реже, но зато рыба крупнее. Теперь я могу каждый

день просто делать в рыбе надрезы и пить ее сок. А раньше мне приходилось

резать мой улов на мелкие кусочки, класть их в рубаху и отжимать из них

жидкость.

Четверг 30 октября. Погода стоит превосходная. Молодой пассат начинает

успокаиваться, стареть: теперь это просто хороший попутный ветер, который

гонит лодку в нужном направлении. Я нахожусь на 21^o северной

широты и 28^o западной долготы. Все идет примерно так, как я

рассчитывал.

Лишь много позже я узнал, что в тот день я находился всего лишь на 18

или 19^o западной долготы. Я тогда думал, что уже проплыл четверть

пути и что мне осталось пройти всего 35^o на запад и 4^o

на юг, то есть примерно 1800-1900 миль. К чему это привело - будет видно

позднее.

В пятницу 31 октября записываю в дневник: "За ночь ветер, к счастью,

немного окреп, и сейчас лодка снова движется. Надо мной пролетел

великолепный "водяной стриж". С вожделением вспоминая о его собрате, который

попался на крючок в день моего рождения, я пытался поймать и этого, но, увы,

без всякого успеха".

Вчера я провел восхитительный вечер: по радио передавали Седьмую

симфонию Шуберта. Удивительное дело - все мое плавание проходит под знаком

этой симфонии! Как правило, ее исполняют довольно редко, но за 65 дней,

проведенных мною в океане, я слышал ее шесть раз.

Все-таки я неисправимый оптимист! В этот же день в дневнике появляется

запись: "Начиная с субботы 22 ноября я уже могу увидеть землю".

В действительности я увидел землю и высадился на нее только 23 декабря,

то есть на месяц позже. Но уже тогда я начал сомневаться в своих штурманских

способностях. В четыре часа пополудни записываю:

"Навигация совсем не такое простое дело. Нужно все время учитывать это

чертово склонение и вносить поправки, а на моей штурманской карте

Атлантического океана склонение не указано. Все дело в том, что я не знаю,

правильно ли я держу курс по компасу, действительно ли я плыву, отклоняясь к

западу, или просто увеличилось отклонение стрелки компаса. В последнем

случае я окажусь гораздо южнее, чем нужно. Точное определение широты могло

бы разрешить мои сомнения, но скорость лодки так трудно измерить, что я

практически не могу прокладывать предположительный курс. Я исхожу из того,

что "Еретик" проходит по восемьдесят миль в день (позднее я узнал, что это

было совершенно бредовое предположение), но, должно быть, я плыву быстрее (а

это был уже абсолютнейший бред), так что самое главное - держаться между 17

и 18^o северной широты. Если я иду правильным курсом, завтра я

достигну 20^o20' северной широты. Какой чудный пассат! Я очевидно

нахожусь на 26^o40' западной долготы (в действительности это было

не так: я находился на 18^o западной долготы). Значит, мне

остается пройти на запад еще 33^o, или около 1700 миль. 1700-1800

миль, деленные на восемьдесят миль, которые я прохожу в день, дают двадцать

два или двадцать три дня".

И ниже я прибавляю: "Если ветер продержится, так оно и будет. В

сущности, как мореплаватель, я ничем не хуже Христофора Колумба".

Одиночество! В тот день, когда я сделал эту характерную запись, ты

начало меня тревожить не на шутку. Я прекрасно понимаю разницу между

одиночеством и изолированностью. В нормальных условиях я всегда могу

покончить с изолированностью самым простым способом: достаточно выйти на

улицу или позвонить по телефону, чтобы услышать голос друга. Изолированность

существует лишь до тех пор, пока ты этого хочешь. Но одиночество! Полное

одиночество невыносимо. Горе тому, кто одинок! Мне кажется, что одиночество

наваливается на меня со всех сторон непомерное, бескрайное, как океан,

словно сердце мое вдруг стало центром притяжения для этого "ничто", которое

тогда казалось мне "всем". Одиночество... В день отплытия из Лас-Пальмаса я

думал, что могу с тобой справиться, что мне нужно только привыкнуть к твоему

присутствию в лодке. Но я был слишком самонадеян! В действительности не я

принес тебя с собой в океан - разве я или моя лейка могли тебя вместить?! Ты

пришло само и овладело мной. Ничто не в силах разорвать кольцо одиночества;

сделать это труднее, чем приблизиться к горизонту. Время от времени я

начинаю громко говорить, чтобы услышать хотя бы свой голос, но от этого

только чувствую себя еще более одиноким, терпящим бедствие в океане

молчания.

"Сегодня 1 ноября. Я достиг 20^o северной широты и повернул

направо. Теперь я иду на запад с небольшим отклонением к югу. Но отклонение

все же есть. Постараюсь подняться на несколько градусов вверх. Я сменил

галс: это означает, что парус переместился с правого борта на левый. Если

ничего не случится, он останется в этом положении до конца плавания".

Должен сказать, что я действительно больше к парусу не притронулся и

вообще перестал управлять лодкой; я укрепил руль так, чтобы мой курс

соответствовал показаниям компаса, и уже не прикасался к нему ни днем, ни

ночью. Лишь время от времени, примерно каждые два часа, нужно слегка

выправлять лодку, которая начинает постепенно отклоняться от курса.

Мне приходится спать в вечной сырости: даже если днем стояла солнечная

погода, ночью от этого не становилось суше. Но все равно я сплю по

двенадцать часов в сутки. Как мне удавалось столько спать в таких условиях?

Это было возможно прежде всего потому, что я доверял своей лодке: я знал,

что она устоит перед осаждающими ее волнами, я знал, что даже если

какой-нибудь страшный вал обрушится на нее, опасность будет, конечно,

немалая, но "Еретик" не перевернется. Я исходил из примитивной, но зато

утешительной логики: если со мной ничего не случилось днем, почему я должен

бояться, что со мной что-то случится ночью?

Голову я по ночам никогда не закрывал. Натянув до самого подбородка

брезент вместо одеяла и выставив лицо наружу, я засыпал под бесчисленными

звездами. Такого звездного неба, как в океане, я больше никогда не видел.

Время от времени мне светил небесный ночник - луна.

Пассат дует спокойно и ровно. Я не решаюсь долго читать, боясь, что мои

батареи откажут и тогда мне вообще нечего будет делать. А они заметно

слабеют. Приходится себя ограничивать.

Каждый день в свободные часы я заново произвожу все те же расчеты и

каждый раз получаю самые радужные результаты, которые мне говорят: числа

23-го ты достигнешь земли, числа 23-го ты достигнешь земли, числа 23-го ты

достигнешь земли. По моим предположениям, я нахожусь уже на

27^o30' западной долготы. Количество птиц заметно уменьшается,

рыбы тоже попадаются немного реже. Приходится тратить на ловлю рыбы больше

времени: от двух до двух с половиной часов в день. До сих пор я еще не

встречал саргассовых водорослей. Впрочем, это понятно: ведь я для того и

спустился южнее, чтобы с ними не встречаться. Моя широта заметно меняется:

теперь я лучше всего слышу французскую радиостанцию Дакара. Долгота тоже:

начали прослушиваться американские радиостанции. Но вообще-то в эфире над

Атлантическим океаном господствуют две нации - англичане (Би-Би-Си) и

русские.

Воскресенье 2 ноября. Вряд ли я когда-нибудь позабуду это воскресенье!

Я только что совершил непростительную неосторожность. "Мог ли я поступить

по-другому?" - спрашиваю я в дневнике. Вне всякого сомнения.

За последние дни здоровье мое ухудшилось. Непривычная пища и вечная

сырость привели к тому, что у меня на коже появились мелкие и крайне

болезненные прыщи. Чтобы не бередить их, я старался всегда опираться на мою

единственную надувную подушку. И вот из-за какого-то неосторожного движения

эта подушка упала за борт, и я это заметил лишь тогда, когда она оказалась

уже в нескольких сотнях метров позади. Тотчас же, спустив парус и бросив

плавучий якорь, я нырнул и поплыл к ней. Плаваю я хорошо, так что через

несколько минут подушка была у меня в руках. Но каково же было мое изумление

и ужас, когда я поплыл обратно: лодка убегала от меня и мне не удавалось к

ней приблизиться. Плавучий якорь, этот водяной парашют, почему-то не

раскрылся и болтался на волнах, как мокрый флажок. Ничто не удерживало

лодку, и ветер уносил ее все дальше. Догнать беглянку я уже не мог, у меня

не хватало на это сил. Еще немного, и "Еретик" продолжал бы свой путь без

меня...

В 1951 г., когда я тренировался перед заплывом через Ла-Манш и был в

хорошей форме, я мог плыть без отдыха двадцать один час, но теперь, ослабев

после стольких лишений и стольких дней почти полной неподвижности, я бы не

смог долго продержаться на воде. Поэтому, бросив свою надувную подушку, я

пошел кролем, напрягая все силы. Даже во время состязаний в Лас-Пальмасе с

Буато-отцом я наверняка не показывал такой скорости! Вначале мне удалось

сократить расстояние между мной и лодкой, но дальше у меня хватило сил лишь

на то, чтобы не отставать. Догнать ее я был не в состоянии...

И вдруг "Еретик" замедлил ход. Я доплыл до него и с трудом перевалился

через борт. Оказалось, что стропы плавучего якоря каким-то чудом распутались

и мой водяной парашют сработал. Я был настолько измучен физически и

морально, что тут же поклялся больше не плавать до конца путешествия.

Отношения с моими морскими соседями постепенно налаживаются. Меня

сопровождает довольно симпатичная семейка, состоящая из пяти-шести дорад и

одной кочурки-буревестника, которая ненадолго прилетает ко мне каждый день в

четыре часа. Это маленькая, величиной с обыкновенного воробья черная птичка

с белыми пятнами на хвосте. При виде ее я каждый раз себя спрашиваю, как

ухитряется эта пичужка преодолевать такие расстояния, чтобы где-то посреди

океана добывать себе пищу. Она всегда приближается к лодке со стороны кормы

и начинает бегать по волнам - эта птичка умеет ходить по воде. А когда

солнце садится, она улетает.

Что касается дорад, то они проявляют гораздо больше постоянства и не

покидают меня круглые сутки. Я их всех легко узнаю: в первый день, пытаясь

их загарпунить, я нанес им раны, которые все еще не затянулись. Любопытно,

кстати, отметить, что в морской воде раны заживают одинаково плохо как у

людей, так и у рыб. У одной дорады осталась на спине ближе к хвосту открытая

овальная язва величиной с монету в сто су, у другой - рана под боковым

плавником. Так я различаю пять или шесть рыб, каждой из которых я дал имя.

Самую крупную зовут Дора. Она все время плывет рядом с лодкой, но держится

настороже, чтобы я не зацепил ее второй раз. Время от времени Дора заплывает

под лодку или, переворачиваясь на бок, смотрит вверх; при этом она всегда

поглядывает и на меня.

Когда ветер стихает и "Еретик" замедляет ход, мои дорады устремляются

под лодку и начинают шлепать хвостами по резиновым поплавкам, словно

спрашивая, что это я так тащусь. К моим старым знакомым каждый день

присоединяются новые рыбы; их-то я и ловлю. Для этого достаточно нацепить на

тройник одну из летучих рыб, подобранных утром в лодке, и спустить ее в воду

на тонком шнуре. Я тяну за собой наживку так, чтобы она прыгала по самой

поверхности, словно живая летучая рыба, которая вот-вот нырнет. Дорады

тотчас же накидываются на нее, "как нищета на бедняков", и - гоп! - одна уже

бьется на крючке. Все новички попадаются на мою удочку, но зато старые

знакомые даже внимания не обращают на мои уловки: они меня знают слишком

хорошо!

В ночь на 3 ноября в черной воде вспыхивает целый фейерверк, и я

вытаскиваю из глубины настоящее чудовище: рыбу-змею со страшными клыками, с

которых в темноте сочится белесый яд. Любопытно, что она отчаянно билась,

пока была в воде, но едва я ее извлек из родной стихии, сразу замерла,

словно мертвая. Обычно пойманные рыбы долго еще бьются и прыгают в лодке, а

у этой - ни одной конвульсии! Наверное, это объясняется тем, что выловленное

мною страшилище - обитатель больших глубин. У него огромные по сравнению с

головою глаза и невероятно длинные зубы. Что это за рыбина, я не знаю. До

сих пор я просто не видел ничего похожего. У нее тело с медным отливом, она

вцепилась в мой спальный мешок и перемазала его липкой и, по-видимому,

ядовитой слюной. Все это не внушает мне доверия. Осторожно приподнимаю

страшную добычу за хвост и выбрасываю обратно в море.

Лишь позднее я узнал, что в ту ночь мне попалась так называемая

змеевидная макрель, или гемпилус. Точно такое же страшилище прыгнуло прямо в

спальный мешок к одному из членов экипажа "Кон-Тики". Должно быть, спальные

мешки чем-то привлекают рыб этой породы, ведь моя тоже вцепилась в спальный

мешок! С этой ночи я стал им пользоваться с величайшей осторожностью. Стоило

мне вспомнить об органических ядах, которыми индейцы Южной Америки отравляют

свои стрелы, как при одном взгляде на мешок меня охватывал ужас.

В этот же день около одиннадцати часов милях в десяти от меня прошло

судно. Никто меня не заметил.

"Потерпевший кораблекрушение! Помни, бедняга, если хочешь спастись,

рассчитывай только на себя! Я оказался между судном и солнцем, и вот меня не

заметили. Какая обида! Ведь судно остановилось для определения координат и

стояло минут десять, не меньше! Я мог бы успокоить родных, послать им

весточку. Этот пароходик держит курс на северо-восток, должно быть, идет из

Америки к Азорским островам". [1]

1 Не следует забывать, что я думал, что нахожусь гораздо западнее, чем

было в действительности. Так что скорее всего этот пароход шел от островов

Зеленого Мыса к Канарским островам.

Если бы я знал в тот момент, что готовит мне будущее!

В мои расчеты вкралась еще одна ошибка. В морском справочнике

указывается час захода солнца для данной широты при нулевой долготе.

Нормально меня должно сносить на 4' на каждый градус. Это относится также и

ко времени восхода и захода луны. Но вот беда! Моя предполагаемая долгота,

совершенно не совпадающая с долготой, которую мне дает солнечный полдень и

время захода солнца, в то же время абсолютно точно соответствует долготе,

которую мне дает заход луны. Лишь позднее я узнал, в чем дело: один офицер

военно-морского флота объяснил мне, что это явление было вызвано рефракцией,

неправильным преломлением лучей в воздушных слоях различной плотности.

Чтобы убить время, я теперь развлекаюсь головоломками, например делаю

упражнения для укрепления памяти. Раньше я был совершенно равнодушен к

математике, зато теперь целыми днями произвожу в уме тщательные вычисления

своей средней скорости, затем также в уме делю две тысячи семьсот миль,

которые мне нужно пройти, на среднее число миль, проходимых за сутки, чтобы

узнать, сколько дней мне еще предстоит провести в океане. Варьируя среднюю

скорость, я делаю эти расчеты: седьмой, восьмой, девятый раз.

В довершение всего мною постепенно овладевают суеверия - обычные

спутники одиночества. Если я не нахожу свою трубку сразу же, когда хочу

закурить, - это дурная примета. Маленькая куколка, которую мне подарили

друзья перед отплытием с Канарских островов, превратилась для меня почти в

живое существо. Я смотрю на нее и уже заговариваю с ней, сначала односложно,

а потом во весь голос, рассказывая ей обо всем, что собираюсь делать. Ответа

я не жду: пока еще это не диалог. Отвечать она начнет мне позднее. А сейчас

я просто испытываю необходимость говорить, чтобы знать, что я действительно

существую. Не менее забавен другой предрассудок - со спичками. У меня еще

есть несколько сигарет, и время от времени я курю. И вот я решил, что каждая

спичка - это один день: сколько лишних спичек я истрачу для того, чтобы

прикурить, столько дней мне и придется плыть сверх назначенного срока. Я

исходил из того, что в лучшем случае достигну земли 23 ноября. А дальше шел

такой подсчет: если я прикурю с первой спички, значит, доплыву до земли

23-го, если со второй - 24-го, и так далее. Легко представить, куда это

могло меня завести!

Но в действительности ничто не могло завести меня слишком далеко,

потому что я не терял надежды. Дурные приметы я просто забывал, зато хорошие

всегда помнил. В моем положении это было самое лучшее.

Я совсем освоился с лодкой и теперь прекрасно чувствую ее ход. Когда

ветер не слишком силен, я определяю скорость по степени натяжения шкота. Два

дня ветер был слабый, но теперь подул с новой силой. Сейчас иду со средней

скоростью в четыре узла. Это превосходно! Если бы и дальше так, то уже через

двадцать дней...

Вторник 4 ноября. Определил долготу по луне. От моей предполагаемой

долготы она отличается на 3^o, а от того, что показывает солнце, -

на целых девять! Я уже больше ничего не понимаю. Мой приемник "садится":

теперь я могу кое-что разобрать лишь вечером, в часы наилучшей слышимости.

Буду ориентироваться на предполагаемые координаты, внося максимальную

поправку по луне. Держу курс прямо на запад.

Вчера я находился на 18^o58' северной широты. А пять месяцев

назад мы плыли в виду берегов Менорки и собирались сделать первую остановку.

Сколько пройдено с того дня!

Уже 18 часов, а я еще не поймал ничего. Это раздражает меня тем более,

что вокруг лодки буквально кишат рыбы-лоцманы. В 19 часов я, наконец, выудил

свой обед. Укладываться натощак мне не придется. Рядом с лодкой ныряют в

волнах дельфины и великолепная белая чайка. Небо чистое, волны без гребня,

ветер средний. Как раз такой, какой нужно: "Еретик идет полным ходом. Если

бы так было подольше!

Моя моча в полной норме.

Я сравниваю свое теперешнее положение с последней неделей, проведенной

на земле. Какой горький контраст! Но если бы я только знал, что настанет

время, когда я точно так же буду сожалеть вот об этом дне!

Все оказалось гораздо труднее, а главное, гораздо длительнее, чем я

думал. Что поделаешь! Все же через двенадцать дней, если ничего не случится,

я вместо теперешней карты разверну подробную карту Карибского моря. Тогда

мне останется проплыть лишь шестьсот миль, как от Касабланки до

Лас-Пальмаса. Пустяк!

Я уже давно не зажигал по ночам сигнальный фонарь и сейчас начинаю об

этом жалеть: а что если я из-за этого упустил возможность послать весточку

родным? К тому же мне нечего больше читать. Перед отплытием я столкнулся со

старой проблемой: какие книги взять с собой, учитывая, что других уже не

увидишь в течение долгих месяцев? Чтобы у меня были все жанры, я взял том

Мольера, полное издание Рабле в одном томе, Сервантеса, том Ницше, драмы

Эсхила на двух языках, Спинозу, избранные произведения Монтеня, а из

музыкальных партитур - "Страсти" Баха и квартеты Бетховена.

"Я уже не верю, что смогу встретить какое-либо судно. Океан пуст,

безлюден, я совсем один. Начну зажигать сигнальный фонарь на 50^o

западной долготы, то есть дней через десять (!), если только корабли не

начнут появляться раньше".

X x x

Среда 5 ноября. Еще одна примета! Я начинаю серьезно раздумывать над

всеми средами моего плавания.

Восемнадцатый день. Просто удивительно, какое значение приобретают эти

среды! Думаю, что это неспроста. Теперь я совершенно уверен, что достигну

земли тоже в среду. Судите сами!

Среда 11 июня - первая остановка в Сьюдаделе.

Среда 18 июня - "кораблекрушение" и возвращение в Сьюдаделу.

Среда 9 июля - высадка на острове Ивиса.

Среда 16 июля - прибытие в порт Ивиса.

Среда 23 июля - прибытие в порт Мотриль.

Среда 13 августа - отплытие из Танжера. Я остаюсь один.

Среда 20 августа - прибытие в Касабланку.

Среда 3 сентября - прибытие на Канарские острова.

Среда 10 сентября - известие о рождении Натали.

Среда 21 сентября - прибытие в Касабланку из Парижа.

Среда 1 октября - мне дарят радиоприемник.

И, наконец, в среду 5 ноября - я на полпути от Касабланки к Антильским

островам.

Довольно часто меня навещают акулы, но к подобным визитам я привык и

отношусь к этим хищникам с величайшим пренебрежением. Жалкие трусы!

Достаточно щелкнуть их по носу, и они обращаются в бегство. Обычно это

происходит так: акула приближается и начинает тыкаться мордой в лодку; я

хватаю весло и с размаху бью ее по голове; перепуганная акула ныряет и

поспешно скрывается в глубине. Мои дорады, наверное, потешаются, наблюдая

подобные сцены. Все же, заметив огромную хищницу, они предпочитают осторожно

держаться в сторонке. Во всяком случае дорады, видимо, прониклись ко мне

искренним почтением, потому что их становится вокруг "Еретика" все больше и

больше.

Нужно сказать, что дорады остались мне верны до конца. И, наоборот, все

рыбы-лоцманы бросили меня, когда я встретился с "Аракакой". В сущности, они

оказались трусами, подлыми оппортунистами, которые идут за тем, кого считают

более сильным.

В ту же среду 5 ноября я стал свидетелем поистине феерического

спектакля. Мне уже не раз попадались стаи летучих рыб. Обычно они просто

проносятся над волнами, словно маленькие планеры. Но когда на них

устремляются мои дорады, летучие рыбы начинают перелетать с гребня на

гребень, и тогда они одновременно отталкиваются хвостами от воды и бьют

плавниками, как настоящими крылышками, чтобы взмыть против ветра и уйти от

преследования.

Но дорады очень ловки! Выставив наружу спинные плавники, они мчатся за

своими жертвами и почти всегда настигают их в тот момент, когда те касаются

воды. Летучие рыбы думают, что погружаются в море, а в действительности они

попадают в широко открытые пасти золотых макрелей.

Однако сегодня я увидел совершенно фантастическое зрелище: огромный

косяк летучих рыб спасался от преследования целой стаи "водяных стрижей". Я

не понимаю, откуда в открытом море взялись эти птицы, одиннадцать штук сразу

(в тот день я находился совсем близко от островов Зеленого Мыса, но не знал

этого).

X x x

Все хорошо, если бы не мои ягодицы! Неужели начинается фурункулез?

Кроме того, у меня увеличились гланды. Но, впрочем, я полон надежд: через