Книга третья 16 page

отнюдь не убеждены, действительно ли этот человек совершил жестокое и

зверское преступление. Вы не можете быть в этом уверены! Ибо любовь есть

любовь, и пути страсти и губительных порывов любви - идет ли речь о

мужчине или о женщине - не пути обычного преступления. Вспомните, ведь все

мы когда-то были юношами. И все присутствующие здесь женщины были юными

девушками, и им известны, - о, как хорошо известны! - волнения и страдания

юности, столь чуждые наступающему позже жизненному практицизму. "Не

судите, да не судимы будете, и какою мерою мерите, такою отмерится и вам".

Мы признаем существование таинственной мисс X; ее письма, которые мы не

могли предъявить здесь, ее обаяние и любовь с огромной силой влияли на

обвиняемого. Мы признаем его любовь к этой мисс X. Полагают, что

обвиняемый, прибегнув к коварным и безнравственным приемам, совлек со

стези добродетели прелестное существо, погибшее столь прискорбно, но тем

не менее, как мы докажем, совершенно случайно. При помощи своих

свидетелей, а также путем анализа некоторых из уже слышанных вами здесь

показаний мы рассчитываем доказать, что поступки обвиняемого были,

пожалуй, не более коварны и безнравственны, чем поступки любого юноши,

который видит, что любимая им девушка окружена людьми, чьи взгляды на

жизнь крайне ограничены, стиснуты рамками строжайшей прописной морали. И,

господа, как сказал вам сам прокурор, Роберта Олден любила Клайда

Грифитса. С первых дней этой связи, которая затем превратилась в трагедию,

умершая девушка глубоко, безгранично любила его, - так же, как и он,

казалось ему любил ее тогда. А людей, которые глубоко и серьезно любят

друг друга, мало занимает мнение посторонних. Они любят - и этого

довольно!

Но, джентльмены, я не собираюсь задерживаться на этом вопросе так

долго, как на объяснении, которое мы вам намерены представить. Почему

Клайд Грифитс вообще отправился в Фонду или в Утику, на Луговое озеро или

на озеро Большой Выпи? Вы думаете, у нас имеются какие-либо причины или

желание отрицать или как-то затушевывать тот факт, что он ездил туда, и

притом с Робертой Олден? Или скрыть мотивы, которые заставили его после

внезапной и, видимо, странной и загадочной ее смерти так поспешно бежать?

Если вы хоть сотую долю секунды всерьез думали, что это так, - значит,

никогда еще за все двадцать семь лет своей практики я не имел чести

выступать перед двенадцатью столь безнадежно обманутыми и введенными в

заблуждение присяжными.

Джентльмены, я сказал вам, что Клайд Грифитс невиновен, - и это правда.

Быть может, вы думаете, что мы сами втайне верим в его виновность. Но вы

ошибаетесь. В жизни бывают странные, удивительные вещи, и нередко человека

обвиняют в том, чего он вовсе не совершал, - и при этом все без исключения

обстоятельства как будто подтверждают, что он это совершил. Известно

немало трагических и ужасных случаев, когда суд принимал ошибочные

решения, руководствуясь исключительно косвенными уликами. Будьте

осторожны, будьте очень осторожны! Пусть никакое ошибочное суждение,

основанное на каких-либо теориях о поведении человека или на

предубеждениях чисто местного, религиозного или морального порядка,

суждение, подкрепленное неопровержимыми, казалось бы, уликами, не повлияет

на вас! Будьте осторожны, чтобы невольно, движимые наилучшими и

благороднейшими намерениями, вы не усмотрели здесь преступления или

преступного умысла, тогда как на самом деле ни в мыслях, ни в поступках

обвиняемого не было ничего преступного, никакого намерения совершить

преступление. О, будьте осторожны! Будьте очень, очень осторожны!

Тут он умолк и, казалось, погрузился в глубокие и даже горестные

размышления, а Клайд, ободренный этим искусным и смелым вступлением,

несколько воспрянул духом. Но вот Белнеп вновь заговорил, - надо слушать,

не упуская ни слова из этой речи, которая придает столько мужества.

- Джентльмены, когда тело Роберты Олден было извлечено из вод озера

Большой Выпи, его сразу же осмотрел врач. Он признал, что эта девушка -

утопленница. Он выступит здесь и даст показания. Они благоприятны для

обвиняемого, и вам следует принять это во внимание.

Прокурор сказал вам, что Роберта Олден и Клайд Грифитс были помолвлены,

и шестого июля она покинула родительский дом в Бильце, чтобы отправиться с

ним в свадебное путешествие. Но, джентльмены, это так просто - слегка

исказить определенные обстоятельства! "Были помолвлены" - вот как

выразился прокурор о том, что привело к их отъезду шестого июля. А на

самом деле ничем и никак не доказано, что Клайд Грифитс действительно был

когда-либо официально помолвлен с Робертой Олден, ниоткуда, помимо

некоторых строк в ее письмах, не видно, что он соглашался на ней жениться.

А из этих строк явствует, джентльмены, что он согласился жениться на ней

только под давлением соображений морального и материального порядка,

вызванных ее положением - положением, за которое он, разумеется,

ответствен, но которое все же явилось следствием согласия обоих - юноши

двадцати одного года и девушки двадцати трех лет. И я спрашиваю вас: разве

это настоящая, открытая помолвка? Разве такой смысл вкладываете вы в это

слово? Поймите, я никоим образом не хочу осмеять, унизить или опорочить

несчастную погибшую девушку. Я просто заявляю, что в действительности,

юридически и формально, этот юноша не был официально помолвлен с покойной.

Он не обещал ей заранее, что женится на ней... Никогда не обещал! Нет

никаких доказательств. Вы должны признать, что это говорит в его пользу. И

только ввиду ее положения, ответственность за которое, мы это признаем,

лежит на нем, он изъявил согласие жениться на ней в случае... в случае...

(Белнеп помедлил и с ударением закончил), если она не пожелает дать ему

свободу. А поскольку она не хотела отпускать его, как это видно из

прочитанных здесь писем, его согласие, данное под страхом разоблачения и

огласки в Ликурге, превращается у прокурора в помолвку, более того - в

священное обязательство, нарушить которое способен только негодяй, вор и

убийца. Но, джентльмены, немало было в мире нарушено обязательств, более

прямых и более священных с точки зрения закона и религии. Тысячи мужчин и

тысячи женщин изведали это: их чувства изменились, их клятвы, обещания и

уверения были забыты и поруганы, и многие скрыли свои раны в тайниках души

или даже с радостью встречали смерть - смерть от собственной руки! Как

сказал в своей речи прокурор: это не ново - и никогда не устареет.

Никогда!

Предупреждаю вас, именно такой случай представлен сейчас на ваше

рассмотрение: умершая девушка стала жертвой подобной перемены в чувствах

обвиняемого. Но каким бы тяжким преступлением ни было это в моральном и

общественном отношении, юридически это не преступление. И лишь в силу

странного, сложного, почти невероятного и притом ведущего к глубочайшим

заблуждениям стечения обстоятельств, связанных со смертью несчастной

девушки, Клайд Грифитс оказался здесь, перед вами, в качестве обвиняемого.

Я ручаюсь за это. Я знаю, что это правда. И на этот счет вам должны быть и

будут здесь даны исчерпывающие и вполне удовлетворительные объяснения,

прежде чем закончится настоящий процесс.

Однако в связи с этим утверждением необходимо сделать еще одно, которое

послужит предисловием ко всему дальнейшему.

Господа присяжные! Тот, кого вы здесь судите и чья жизнь в ваших руках,

- трус, личность умственно и нравственно малодушная, - не более и не

менее, но отнюдь не закоренелый жестокосердный преступник. Подобно многим

людям, оказавшимся в критическом положении, он стал жертвой особого

сочетания страха: страх поразил и ум его и душу. Причины этого явления еще

никто не сумел как следует объяснить. У всех нас есть свои тайные страхи,

своя пугала. И не что иное, как эти особенности его характера, поставили

его теперь в столь опасное положение. Джентльмены, именно трусость, страх

перед правилами, установленными на фабрике дяди, равно как и боязнь

нарушить слово, данное фабричному начальству, - вот причина, заставившая

его скрывать сначала свой интерес к хорошенькой девушке, которая стала

работать в его отделении, а позднее - скрывать знакомство с нею.

Однако это отнюдь не преступление в глазах закона. Вы никак не могли бы

за это судить человека, что бы ни думал о нем каждый из вас. И,

джентльмены, после того, как обвиняемый убедился, что больше не может

поддерживать с нею отношения, которыми прежде так дорожил, именно эта

умственная и нравственная трусость помешала ему сказать ей прямо, что он

больше не может и не хочет сохранять эту связь, а тем более - жениться. Но

не приговорите же вы человека к смерти за то, что он оказался жертвой

страха? Ведь в конце концов, если мужчина твердо решил, что ему невыносима

близость данной женщины (или женщине - близость данного мужчины) и их

совместная жизнь будет просто пыткой, - скажите, что должен делать этот

человек? Жениться на ней? Зачем? Чтобы им вечно ненавидеть, презирать и

мучить друг друга? Можете ли вы искренне сказать, что признаете это

разумным образом действий, правилом или законом? Однако с точки зрения

защиты обвиняемый пытался поступить вполне разумно и при данных

обстоятельствах достаточно честно. Он сделал предложение, - правда, не

руки и сердца, - и, увы, безуспешно. Он предложил жить порознь при

условии, что станет помогать ей из своего заработка, а она поселится

где-нибудь вне Ликурга. Ее письма, прочитанные здесь вчера, указывают на

нечто в этом роде. Но, к сожалению, с ее стороны была проявлена

настойчивость, столь часто приводящая к трагедии, когда настаивают на том,

чего во многих случаях лучше бы не делать. А потом, после - долгая,

проведенная в спорах и попытках убедить друг друга поездка в Утику, на

Луговое озеро и на Большую Выпь. И все напрасно. Но без намерения убить ее

или довести до гибели. Без малейшего намерения! И мы вам покажем почему.

Джентльмены, я снова утверждаю, что не какой-либо преступный план или

умысел, а именно трусливый ум и трусливая душа заставили Клайда Грифитса

путешествовать с Робертой Олден под разными вымышленными именами по

местам, которые я сейчас упомянул, именно они заставили его писать "мистер

Карл Грэхем с супругой", "мистер Клифорд Голден с супругой". Он боялся,

что совершил серьезную ошибку в глазах общества и тяжкий грех, когда

преследовал ее и под конец позволил себе вступить с нею в греховную,

беззаконную связь, - это и есть умственная и нравственная трусость, страх

перед возможными последствиями.

И на Большой Выпи, когда вследствие несчастного случая воды озера

сомкнулись над нею, опять-таки та же трусость помешала ему вернуться в

гостиницу и сообщить о ее смерти. Умственная и нравственная трусость,

трусость ума и сердца - вот что это было, не больше и не меньше. Он думал

о своих богатых ликургских родственниках, о том, что, поехав с этой

девушкой на озеро, нарушил правила фабрики и теперь это обнаружится, думал

о горе, стыде и гневе ее родных. А кроме того, ведь была еще мисс Х -

самая яркая звезда в ярчайшем созвездии его грез.

Мы признаем все это, и мы вполне готовы допустить, что он думал об этом

или должен был думать. Как утверждает обвиняющая сторона (и мы также

признаем это), он был совершенно увлечен и пленен этой мисс X, как и она

им. Он готов был, он жаждал покинуть ради другой свою первую возлюбленную,

которая отдалась ему, ибо красота и богатство делали в его глазах эту

другую несравненно более желанной, так же как сам он казался Роберте Олден

желаннее всех других. И если Роберта Олден ошиблась в нем, - а это явно

так и было, - что же, разве не мог и он ошибаться в своем безрассудном

влечении к той, которая в конце концов - как знать? - быть может, не так

уж дорожила им... Во всяком случае, как он сам признался нам, своим

защитникам, его в то время едва ли не больше всего пугала мысль, что если

мисс Х узнает о его поездке на озеро с девушкой, о которой она даже и не

слыхала, тогда... ну, тогда, стало быть, конец ее вниманию к нему.

Я знаю, джентльмены по вашему мнению, для подобного поведения нет

никаких оправданий. Человек может оказаться жертвой внутренней борьбы

между двумя недозволенными чувствами и, однако, в глазах церкви и закона

быть виновным в грехе и преступлении. Но тем не менее - и это непреложная

истина! - независимо от закона, независимо от религии такие чувства

существуют и борются в человеческом сердце, и во множестве случаев именно

они определяют поступки своих жертв. И мы признаем, что это они определяли

поступки Клайда Грифитса.

Но убил ли он Роберту Олден?

Нет! И еще раз - нет!

Не замышлял ли он, хотя бы робко и нерешительно, затащить ее туда,

прикрываясь всякими вымышленными именами, и потом, если она не захочет

дать ему свободу, утопить ее? Нелепо! Невозможно! Безумно! Его план был

совсем иной.

Но, джентльмены, - тут Белнеп вдруг остановился, словно ему внезапно

пришла на ум новая, неожиданная мысль, - быть может, вы в большей мере

будете удовлетворены и моими доводами, и окончательным суждением, которое

вам надлежит вынести, если выслушаете показания единственного очевидца

смерти Роберты Олден - того, кто не просто слышал крик, а действительно

был там, кто сам видел и, следовательно, знает, как ее настигла смерть.

Он взглянул на Джефсона, как бы говоря: "Ну вот, Рубен, наконец-то!" И

Рубен, обернувшись к Клайду с непринужденностью, за которой, однако,

чувствовалась железная воля, шепнул:

- Итак, Клайд, дело теперь за вами. Но я пойду с вами, понятно? Я решил

сам вас допрашивать. Я столько вас натаскивал, что, по-моему, вам будет

совсем легко отвечать мне, верно?

Он весело, ободряюще улыбнулся. И Клайд, которого обрадовали и сильная

речь Белнепа и новое решение Джефсона, поднялся чуть ли не с беззаботным

видом (всего четыре часа назад он был далеко не так хорошо настроен) и

шепнул:

- Вот здорово! Я рад, что вы сами этим займетесь. Я думаю, теперь у

меня все выйдет, как надо.

А между тем публика, услышав, что должен появиться настоящий очевидец,

да еще представленный не обвинением, а защитой, разом заволновалась; люди

вскочили со своих мест, вытягивая шеи и озираясь. И судья Оберуолцер, в

высшей степени недовольный тем, что процесс проходит в неподобающей

обстановке, без должной строгости и торжественности, застучал своим

молотком, в то время как клерк громко взывал:

- К порядку! К порядку! Прошу немедленно сесть, иначе зал суда будет

очищен от публики! Прошу приставов следить за порядком!

И затем в наступившей напряженной тишине раздался голос Белнепа:

- Клайд Грифитс, пройдите на свидетельское место.

С удивлением увидев, что Клайд, сопровождаемый Джефсоном, выступил

вперед, публика снова возбужденно зашепталась невзирая на резкие окрики

судьи и приставов. Даже Белнеп, увидев приближающегося к нему Джефсона,

несколько удивился, так как первоначально предполагалось, что он сам

проведет допрос Клайда. Но пока Клайда приводили к присяге, Джефсон

подошел вплотную к Белнепу и прошептал:

- Предоставьте его мне, Элвин. По-моему, так будет лучше. Он держится

слишком напряженно и трусливо, но я уверен, что сумею его вытянуть.

Публика тоже обратила внимание на смену адвокатов и перешептывалась по

этому поводу, а Клайд большими глазами, полными тревоги, обводил

окружающих и думал: "Ну вот, наконец я - свидетель и, конечно, все на меня

смотрят. Надо казаться совсем спокойным, как будто я ни капли не волнуюсь,

потому что я не убивал ее. Ведь я не убил ее, это правда". И все же он был

иссиня-бледен, веки его покраснели и опухли, и руки, несмотря на все

усилия, слегка дрожали. И вот длинная, сильная и гибкая, точно хлыст,

фигура Джефсона поворачивается к нему, голубые глаза пристально смотрят

прямо в карие глаза Клайда, и адвокат начинает:

- Итак, Клайд, прежде всего надо, чтобы присяжные и все в зале ясно

слышали мои вопросы и ваши ответы. А теперь подумайте немного и спокойно

расскажите нам все, что помните о своей жизни: откуда вы, где родились,

чем занимались ваши отец и мать и, наконец, чем вы сами занимались, с тех

пор как начали жить своим трудом и до настоящего времени. Возможно, я

изредка буду прерывать вас и задавать кое-какие вопросы, но в основном

предоставлю вам самому все рассказать, так как знаю, что вы сделаете это

лучше, чем кто бы то ни было.

Но, чтобы Клайд был спокоен и все время помнил, что защитник находится

рядом, подобно стене, бастиону между ним и нетерпеливой, недоверчивой и

враждебной толпой, Джефсон придвинулся почти вплотную к нему, совсем

близко: время от времени он даже ставил ногу на ступеньки свидетельской

трибуны или, наклоняясь к Клайду, опирался рукою на ручку его кресла. Он

то и дело повторял: "Да-да-а... Так-так... А дальше что?.. А потом?"

И его уверенный, ободряющий, дружеский голос неизменно придавал Клайду

силы, так что он сумел связно, твердо, не запинаясь, рассказать краткую

повесть своей жизни.

- Я родился в Грэнд-Рэпидс, штат Мичиган. В то время мои родители

руководили в этом городе религиозной миссией и выступали с проповедями на

улицах...

Клайд дошел в своих показаниях до той поры, когда из Куинси, штат

Иллинойс (там его родители одно время работали в Армии спасения), семья

переехала в Канзас-Сити, где он, начиная с двенадцати и вплоть до

пятнадцати лет, пытался найти какую-нибудь работу, потому что ему не

нравилось учиться в школе и одновременно участвовать в религиозной

деятельности, как того хотели родители.

- И успешно шло ваше ученье в школе?

- Нет, сэр. Нам приходилось слишком часто переезжать.

- В каком классе вы учились, когда вам было двенадцать лет?

- Видите ли, мне уже полагалось перейти в седьмой, но я был только в

шестом. Поэтому мне и не нравилось в школе.

- А как вы относились к религиозной деятельности родителей?

- Да что ж, это дело хорошее... только я не любил по вечерам петь

псалмы на улицах.

И так он рассказывал дальше: о том, как служил в дешевой лавчонке, как

продавал содовую воду и разносил газеты, пока, наконец, не стал рассыльным

в "Грин-Дэвидсон" - лучшем отеле в Канзас-Сити, пояснил он.

- Ну, вот что... - произнес Джефсон. (Он боялся, что Мейсон, стремясь

вызвать недоверие к Клайду как свидетелю, станет чересчур копаться в

происшествии с разбитым автомобилем и убитой девочкой в Канзас-Сити и

испортит впечатление от показаний Клайда, - и решил опередить противника.

Несомненно, правильно ведя допрос, можно будет объяснить и смягчить всю

эту историю, а если предоставить это Мейсону, он, конечно, сделает из нее

нечто чрезвычайно мрачное.) И потому Джефсон продолжал:

- Сколько же времени вы там служили?

- Немного больше года.

- А почему ушли?

- Видите ли, тут случилось одно несчастье...

- Какое именно?

И Клайд, заранее подготовленный и вымуштрованный, подробнейшим образом

рассказал обо всем, включая смерть девочки и свое бегство, - всем этим

Мейсон, конечно, собирался заняться сам. И теперь, слушая Клайда, он

только покачал головой и проворчал иронически:

- Сам преподнес... недурно сделано!

А Джефсон, понимая все значение происходящего (похоже, что он вывел из

строя одно из лучших орудий мистера Мейсона!), продолжал:

- Сколько, вы сказали, вам тогда было лет?

- Шел восемнадцатый.

- Стало быть, вы хотите сказать следующее, - продолжал он, покончив со

всеми вопросами, какие мог придумать в связи с этим происшествием, - вы не

знали, что могли вернуться, поскольку машину взяли не вы, и не знали, что

после ваших объяснений родители могли взять вас на поруки.

- Заявляю протест! - крикнул Мейсон. - Ничем не доказано, что он мог

вернуться в Канзас-Сити и что родители могли взять его на поруки.

- Протест принят! - прогремел судья со своего возвышения. - Попрошу

защиту при допросе свидетеля держаться ближе к делу.

- Снимаю вопрос, - отозвался со своего места Белнеп.

- Нет, сэр, я этого не знал, - все-таки ответил Клайд.

- Во всяком случае именно по этой причине, уехав из Канзас-Сити, вы

стали называть себя Тенет, как вы мне говорили? - продолжал Джефсон.

- Да, сэр.

- Кстати, Клайд, откуда вы взяли фамилию Тенет?

- Так звали мальчика, с которым я играл в Куинси.

- И это был хороший мальчик?

- Заявляю протест! - крикнул с места Мейсон. - Неправильно,

несущественно, не относится к делу.

- Однако он мог дружить с хорошим мальчиком, наперекор всему, в чем вы

хотели бы уверить присяжных, и в этом смысле мой вопрос очень даже

относится к делу, - ехидно заметил Джефсон.

- Протест принят! - загремел судья Оберуолцер.

- А вам тогда не приходило в голову, что настоящему Тенету это может не

понравиться и что вы можете доставить ему неприятности, раз его именем

пользуется человек, вынужденный скрываться?

- Нет, сэр... я думал, что Тенетов ужасно много...

Тут слушателям полагалось бы снисходительно улыбнуться, но публика была

так враждебно настроена, с таким ожесточением относилась к Клайду, что не

могло быть и речи о подобном легкомыслии в зале суда.

- Послушайте, Клайд, - продолжал Джефсон, поняв, что ему не удалось

смягчить настроение толпы, - вы ведь любили свою мать, не так ли?

Протест, перепалка, и в конце концов вопрос признан допустимым и

законным.

- Да, сэр, конечно, я любил ее, - ответил Клайд, но после легкого

колебания, которое не прошло незамеченным: что-то стиснуло ему горло, и

грудь его поднялась и опустилась в тяжелом вздохе.

- Очень?

- Да, сэр... очень.

Теперь он не смел поднять глаз.

- Она всегда делала для вас все, что могла и что считала правильным, -

так?

- Да, сэр.

- Но в таком случае, хоть вас и постигло страшное несчастье, как же вы

все-таки могли убежать и столько времени жить вдали от матери? Почему вы

ни слова не сказали ей о том, что вы вовсе не так виноваты, как кажется, и

что ей не нужно тревожиться, так как вы снова работаете и стараетесь вести

себя как порядочный юноша?

- Так ведь я писал ей, только не подписывался настоящим именем.

- Понимаю. А еще как-нибудь давали о себе знать?

- Да, сэр. Я однажды послал ей немножко денег. Десять долларов.

- И вы совсем не думали о возвращении домой?

- Нет, сэр. Я боялся, что меня арестуют, если я вернусь.

- Иными словами, - с особенной выразительностью отчеканил Джефсон, - вы

были умственным и нравственным трусом, как сказал мой коллега мистер

Белнеп.

- Я протестую против попыток растолковывать присяжным показания

обвиняемого! - прервал Мейсон.

- Показания обвиняемого, право же, не нуждаются в каком-либо

истолковании. Они очень просты и правдивы, это понятно каждому, - быстро

вставил Джефсон.

- Протест принят! - объявил судья. - Продолжайте, продолжайте.

- Значит, Клайд, как я понимаю, так вышло потому, что вы были в

нравственном и умственном отношении трусом. Но я вовсе не осуждаю вас за

то, в чем вы неповинны (в конце концов вы не сами себя сделали, верно?).

Но это было уже слишком, и судья предостерег Джефсона, чтобы он впредь

осторожнее выбирал выражения.

- Стало быть, вы переезжали с места на место - в Олтон, Пеорию,

Блюмингтон, Милуоки, Чикаго, забирались в какие-то каморки на окраинах,

мыли посуду, продавали содовую воду, работали возчиком, скрывались под

именем Тенета, в то время как могли бы, в сущности, вернуться в

Канзас-Сити, на свою прежнюю службу? - продолжал Джефсон.

- Протестую! Протестую! - завопил Мейсон. - Нет никаких доказательств,

что он мог вернуться и поступить на прежнее место.

- Протест принят, - решил Оберуолцер, хотя в эту минуту в кармане у

Джефсона лежало письмо Френсиса Скуайрса, работавшего начальником над

рассыльными в отеле "Грин-Дэвидсон" в то время, когда там служил Клайд:

Скуайрс писал, что, помимо происшествия, связанного с катанием на чужом

автомобиле, он не замечал за Клайдом ничего плохого: юноша всегда был

исполнителен, честен, послушен, проворен и вежлив. Когда случилось то

несчастное происшествие, мистер Скуайрс был убежден, что Клайд мог быть

лишь одним из самых пассивных его участников и что, если бы он вернулся и

толком рассказал о случившемся, его бы оставили в отеле. И все это сочли

не относящимся к делу!

Дальше Клайд рассказал о том, как, сбежав от неприятностей, грозивших

ему в Канзас-Сити, и проведя два года в скитаниях с места на место, он

наконец нашел работу в Чикаго - сначала возчиком, а потом рассыльным в

"Юнион-клубе"; о том, что с первого же места, где он получил работу, он

написал матери, а потом, по ее настояниям, собирался написать дяде, - и

тут как раз встретил его в клубе, и дядя предложил ему приехать в Ликург.

Далее по порядку изложены были все подробности того, как он начал

работать, как получил повышение и двоюродный брат и начальник цеха

сообщили ему существующие на фабрике правила и, наконец, как он

познакомился с Робертой, а потом и с мисс X. Клайд подробно рассказал, как

он ухаживал за Робертой Олден и как, добившись ее любви, чувствовал и

считал себя счастливым, но появление мисс Х и ее неотразимое очарование

вызвали резкую перемену в его отношении к Роберте: она все еще очень

нравилась ему, но он уже не мог, как прежде, желать брака с нею.

Тут поспешно вмешался Джефсон: обнаруженное Клайдом непостоянство было

слишком неприятным свойством, чтобы можно было так быстро заговорить о нем

в показаниях, и Джефсон захотел отвлечь внимание присяжных.

- Клайд, - прервал он, - вы сначала в самом деле любили Роберту Олден?

- Да, сэр.

- Тогда вы должны были знать или хотя бы сразу понять по ее поступкам,

что она глубоко порядочная, чистая и набожная девушка, так?

- Да, сэр, я именно так о ней и думал, - повторил Клайд заученный

ответ.

- Тогда не можете ли вы в самых общих чертах, не вдаваясь в

подробности, объяснить самому себе и присяжным, как, почему, где и когда

возникла перемена в ваших чувствах, приведшая к отношениям, которые все мы

(тут Джефсон обвел публику, а затем и присяжных дерзким, проницательным и

холодным взглядом) сурово осуждаем. Если вы вначале были столь высокого

мнения о ней, как же случилось, что вы так быстро дошли до столь

недозволенных отношений? Разве вы не знали, что, с точки зрения всех

мужчин, а также и всех женщин, отношения эти греховны и вне брака

непростительны, что это преступление?

Смелость и едкая ирония Джефсона вызвали в растерянно притихшей публике

беспокойное движение, - заметив это, и Мейсон и судья Оберуолцер опасливо

нахмурились. Что за наглый, циничный мальчишка! Как он смеет коварными

намеками под видом серьезного допроса внушать подобную мысль, в которой

скрыто посягательство на самые основы общества, на религиозные и моральные

устои! Вот он стоит, дерзкий, бесстрастный и надменный, и слушает ответ

Клайда:

- Да, сэр, мне кажется, я это знал... конечно... но, право же, я

никогда не старался ее соблазнить ни сначала, ни потом. Просто я был в нее

влюблен.

- Вы были влюблены в нее?

- Да, сэр.

- Очень?

- Очень.

- И она тоже была сильно влюблена в вас?

- Да, сэр.

- С самого начала?

- С самого начала.

- Она говорила вам это?

- Да, сэр.

- А в то время, когда она переезжала от Ньютонов, - вы ведь слышали