Книга третья 8 page

из числа тех, что мгновенно улавливают общенациональную значимость и

интерес подобных преступлений, сейчас же заказали по телеграфу и

напечатали красочные описания - где и как жил Клайд в Ликурге, с кем он

был знаком, как ухитрился скрыть свои отношения с одной девушкой,

одновременно обдумывая план бегства с другой. Из Нью-Йорка, Чикаго,

Филадельфии, Бостона, Сан-Франциско и других больших американских городов

на Востоке и на Западе непосредственно Мейсону или местным представителям

"Ассошиэйтед пресс" или "Юнайтед пресс" сплошным потоком шли телеграммы с

запросами о дальнейших подробностях преступления. Кто та красивая и

богатая девушка, в которую, по слухам, влюблен этот Грифитс? Где она

живет? Какие, в сущности, отношения были у нее с Клайдом? Однако Мейсон,

питавший благоговейное почтение к богатству Финчли и Грифитсов, не желал

называть имя Сондры и говорил лишь, что это дочь очень богатого

ликургского фабриканта (кого именно - он не считает нужным сообщать);

впрочем, он без колебаний показывал пачку писем, которую Клайд тщательно

перевязал ленточкой.

Зато письма Роберты излагались очень подробно, и кое-какие выдержки из

них, наиболее поэтические и горестные, были даже переданы в газеты для

опубликования, ибо кто же мог оградить ее память... Их появление в печати

вызвало волну ненависти к Клайду и жалости к ней: бедная, скромная,

одинокая девушка, у нее никого не было - только он, а он оказался

жестоким, вероломным убийцей. Виселица - это еще, пожалуй, слишком хорошо

для него! Дело в том, что по дороге на Медвежье озеро и обратно и все

последующие дни Мейсон был погружен в чтение этих писем. Некоторые

особенно трогательные строки, касавшиеся ее жизни дома, ее огорчений,

тревог о будущем, ее явного одиночества и душевной усталости глубоко

взволновали его, а он быстро заразил этим волнением других - жену, Хейта,

местных репортеров, и последние в своих корреспонденциях из Бриджбурга

очень живо, хотя и несколько искаженно, обрисовали Клайда - его упорное

молчание, его угрюмость и жестокосердие.

Некий весьма романтически настроенный молодой репортер газеты "Стар" из

Утики отправился на ферму Олденов и немедленно дал довольно точное

описание исстрадавшейся и убитой горем миссис Олден: слишком измученная,

чтобы негодовать или жаловаться, она просто и бесхитростно рассказала ему

о том, как Роберта любила своих родителей, как она была скромна,

добродетельна, набожна; как местный пастор методисткой церкви сказал

однажды, что никогда он не встречал девушки разумнее, добрее и красивее; и

как все годы, пока она не уехала из дому, она была поистине правой рукой

матери. И уж, конечно, только потому, что ей жилось в Ликурге так трудно и

одиноко, этот негодяй сумел заговорить ее сладкими речами и, обещая

жениться, вовлек ее в недозволенные отношения (просто не верится, что это

с нею все-таки было) - в связь, которая привела ее к смерти. Ведь она

всегда была честная, чистая, нежная, добрая. "И подумать только, что она

умерла! Никак не могу этому поверить".

Рассказ матери передавался так:

"Только в прошлый понедельник наша Роберта была здесь. Мне показалось,

какая-то она грустная, но она улыбалась. Я тогда удивилась, почему это она

и днем и вечером все ходит по ферме, разглядывает каждую вещицу, собирает

цветы. А потом подошла, обняла меня и говорит; "Знаешь, мамочка, я хотела

бы опять стать маленькой и чтобы ты взяла меня на руки и убаюкала, как

когда-то". А я ей говорю: "Что с тобой, Роберта? Почему ты сегодня такая

грустная?" А она отвечает: "Нет, ничего. Ты же знаешь, я завтра утром

уезжаю. Поэтому у меня сегодня как-то смутно на душе". И подумать только,

что у нее на уме была эта поездка! Мне кажется, у нее было предчувствие,

что все выйдет не так, как она ожидала. И подумать только, что он ударил

мою девочку, которая никогда и мухи не обидела!"

Тут миссис Олден не удержалась и стала тихо плакать, а поодаль стоял

безутешный Тайтус.

Но Грифитсы и другие представители высших кругов местного общества

хранили упорное молчание. Что касается Сэмюэла Грифитса, то он сперва

никак не мог понять и поверить, что Клайд оказался способен на такое

страшное дело. Как?! Такой вежливый, робкий и, безусловно, приличный юноша

обвинен в убийстве? Сэмюэл в это время находился довольно далеко от

Ликурга - в Верхнем Саранаке, куда Гилберт с трудом дозвонился ему по

телефону, и от неожиданности едва мог осмыслить услышанное, не говоря уже

о том, чтобы действовать. Да нет же, это невозможно! Тут, наверно,

какая-то ошибка. Наверно, Клайда приняли за кого-то другого.

Тем не менее Гилберт продолжал объяснять, что все это, безусловно,

правда, поскольку девушка работала на фабрике в том отделении, которым

заведовал Клайд, и у прокурора в Бриджбурге (Гилберт уже с ним беседовал)

имеются письма, написанные погибшей девушкой Клайду, и Клайд даже и не

пытается от них отречься.

- Ну, хорошо! - сказал Сэмюэл. - Но только ничего не предпринимай, не

подумав, а главное, не говори об этом никому, кроме Смилли или Готбоя,

пока я не приеду. Где Брукхарт? (Он говорил о Дарра Брукхарте,

юрисконсульте фирмы "Грифитс и Кь").

- Он теперь в Бостоне, - отвечал Гилберт. - Как будто он рассчитывал

вернуться в понедельник или во вторник, не раньше.

- Телеграфируй ему, чтобы вернулся немедленно. Кстати, пускай Смилли

попробует договориться с редакторами "Стар" и "Бикон", чтобы они до моего

возвращения воздержались от всяких комментариев. Я буду завтра утром.

Скажи ему еще, пускай возьмет машину и, если можно, сегодня же съездит

туда (он подразумевал Бриджбург). Я должен знать из первых рук, в чем

дело. Пусть он повидается с Клайдом, если удастся, и с этим прокурором и

выяснит все, что можно. И пусть подберет все газеты. Я хочу сам

посмотреть, что уже появилось в печати.

Примерно в то же время на даче Финчли на Двенадцатом озере Сондра,

проведя два дня и две ночи в томительном и горьком раздумье о внезапной

катастрофе, оборвавшей все ее девические грезы о Клайде, решила наконец

признаться во всем отцу, к которому она была больше привязана, чем к

матери. И она пошла в кабинет, где он обычно проводил время после обеда,

читая или обдумывая свои дела. Но, не успев подойти к отцу, она стала

всхлипывать: ее по-настоящему потрясло и крушение ее любви и страх, что

скандал, готовый разразиться вокруг нее и ее семьи, может погубить ее

тщеславные надежды и положение в обществе. Что скажет теперь мать, которая

столько раз ее предостерегала? А отец? А Гилберт Грифитс и его невеста? А

Крэнстоны, которые, за исключением Бертины, находившейся под ее влиянием,

никогда не одобряли такой близости с Клайдом?

Услышав всхлипывания, отец изумленно поднял голову, совершенно не

понимая, в чем дело. Но тотчас почувствовал, что случилось нечто очень

страшное, поспешно обнял дочь и, стараясь утешить, зашептал:

- Ну, тише, тише! Бога ради, что случилось с моей девочкой? Кто ее

обидел? Чем? Как?

И в полнейшей растерянности выслушал исповедь Сондры обо всем, что

произошло: о ее первой встрече с Клайдом, о том, как он ей понравился, как

к нему относились Грифитсы, о ее письмах, о ее любви... и, наконец, об

этом ужасном обвинении и аресте. И вдруг все это правда! Повсюду станут

трепать ее имя и имя ее папочки! И Сондра снова зарыдала так, точно сердце

ее разрывалось... Но она хорошо знала, что в конце концов ей обеспечено и

сочувствие отца и его прощение, как бы ни был он расстроен и огорчен.

Мистер Финчли, привыкший в своем доме к спокойствию, порядку, такту и

здравому смыслу, удивленно и неодобрительно, хотя и не без участия,

посмотрел на дочь и воскликнул:

- Ну и ну, вот так история! Ах, черт возьми! Я потрясен, дорогая моя. Я

в себя не могу прийти. Это уж слишком, должен сказать. Обвинен в убийстве!

И у него письма, написанные твоей рукой! Даже и не у него, а уже у

прокурора, насколько можно понять. Ну и ну! Глупо, Сондра, черт знает, до

чего глупо! Я еще несколько месяцев назад слышал об этом знакомстве от

твоей матери и тогда поверил тебе больше, чем ей. А теперь смотри, как

скверно вышло! Почему ты мне ничего не сказала? И почему не послушалась

матери? Ты могла бы поговорить со мной обо всем раньше, а не ждать, пока

это зайдет так далеко. А я думал, что мы с тобой понимаем друг друга. Твоя

мать и я всегда делали все для твоего блага, ты же знаешь. И к тому же,

честное слово, я думал, что у тебя больше здравого смысла. Но чтобы ты

была замешана в деле об убийстве! Боже мой!

Он порывисто поднялся - красивый блондин в безукоризненном костюме - и

начал расхаживать взад и вперед, с досадой пощелкивая пальцами, а Сондра

продолжала плакать. Вдруг он остановился и снова заговорил:

- Ну, будет, будет! Что толку плакать? Слезами тут не поможешь.

Конечно, мы это как-нибудь переживем. Не знаю, не знаю... не представляю,

как это на тебе отразится. Ясно одно: мы должны что-то предпринять в связи

с этими письмами.

Сондра все плакала, а мистер Финчли начал с того, что вызвал жену,

чтобы объяснить ей, какого рода удар нанесен их положению в обществе; удар

этот оставил в памяти миссис Финчли неизгладимый след до конца ее дней.

Потом мистер Финчли позвонил Легеру Эттербери - адвокату, сенатору штата,

председателю центрального комитета республиканской партии в штате и

постоянному своему личному юрисконсульту, - объяснил ему, в каком крайне

затруднительном положении оказалась Сондра, и попросил посоветовать, что

теперь следует предпринять.

- Дайте-ка сообразить, - ответил Эттербери. - На вашем месте я бы не

слишком беспокоился, мистер Финчли. Я думаю, что смогу уладить это дело,

прежде чем оно получит неприятную огласку. Дайте подумать... Кто у них там

в Катараки прокурор? Я это выясню, переговорю с ними и сразу вам позвоню.

Но вы не беспокойтесь, будьте уверены, - я сумею кое-что сделать. Во

всяком случае, обещаю вам, что эти письма не попадут в газеты. Может быть,

они даже не будут предъявлены суду, - хотя в этом я не уверен. Но я,

безусловно, сумею устроить, чтобы имя вашей дочери не упоминалось, - так

что вы не беспокойтесь.

А затем Эттербери позвонил Мейсону, фамилию которого нашел в

юридическом адрес-календаре, и условился о личном свидании; по мнению

Мейсона, письма эти были чрезвычайно важны для дела, однако голос

Эттербери произвел на него сильнейшее впечатление, и он поспешил

объяснить, что вовсе и не собирался предавать огласке имя Сондры или ее

письма, а думал лишь сохранить их для рассмотрения при закрытых дверях в

том случае, если Клайд не предпочтет сознаться и избегнуть

предварительного разбора дела советом присяжных.

Эттербери вторично переговорил с Финчли-отцом, убедился, что тот

решительно против какого бы то ни было использования писем дочери или

упоминания ее имени, и пообещал ему завтра же или послезавтра лично

отправиться в Бриджбург с некоторыми политическими сообщениями и планами,

которые заставят Мейсона всерьез подумать, прежде чем он решится в

какой-либо форме упомянуть о Сондре.

А затем, после надлежащего обсуждения, на семейном совете было решено,

что миссис Финчли, Стюарт и Сондра немедленно, без всяких объяснений и

прощальных слов уедут на побережье, куда-нибудь подальше от знакомых. Сам

мистер Финчли предполагал вернуться в Ликург и Олбани. Неблагоразумно

кому-либо из них оставаться там, где их могли бы застигнуть репортеры или

расспрашивать друзья. И затем - бегство семьи Финчли в Наррагансет, где

они скрывались полтора месяца под фамилией Уилсон. И по той же причине

срочный отъезд Крэнстонов на один из тысячи островов, где, по их мнению,

можно было сносно провести остаток лета. Гарриэты и Бэготы делали вид, что

они не настолько скомпрометированы, чтобы им стоило беспокоиться, и

продолжали оставаться на Двенадцатом озере. Но все толковали о Сондре и

Клайде, о его ужасном преступлении и о том, что репутация всех, кто так

или иначе, без всякой своей вины, запятнан каким-то касательством к этому

делу, может погибнуть безвозвратно.

А тем временем Смилли, по указанию Грифитсов, отправился в Бриджбург и

после двухчасовой беседы с Мейсоном получил разрешение навестить Клайда в

тюрьме и переговорить с ним наедине в его камере. Смилли пояснил, что

Грифитсы пока не намерены организовать защиту Клайда, а хотят лишь

выяснить, возможна ли вообще при данных обстоятельствах какая-либо защита.

И Мейсон настойчиво посоветовал Смилли убедить Клайда сознаться, ибо,

утверждал он, нет ни малейших сомнений в его виновности, а длительный

судебный процесс только будет стоить округу больших денег, без всякой

пользы для Клайда; между тем, если он во всем признается, могут найтись

какие-нибудь смягчающие обстоятельства, и во всяком случае удастся

предотвратить появление этого общественного скандала в раздутом виде на

страницах газет.

Итак, Смилли направился в камеру, где Клайд мрачно и безнадежно

раздумывал, как ему быть дальше. При одном упоминании имени Смилли его

передернуло, словно от удара; Грифитсы - Сэмюэл Грифитс и Гилберт! Их

личный представитель. Что же теперь говорить? Без сомнения, рассуждал он,

Смилли, поговорив с Мейсоном, считает его, Клайда, виновным. Что же

сказать? Правду или нет? Но пока он пытался что-то обдумать и сообразить,

Смилли уже входил в дверь.

Облизнув сухие губы, Клайд с усилием выговорил:

- Здравствуйте, мистер Смилли!

И тот ответил с деланной сердечностью:

- Добрый день, Клайд! Грустно, что вас засадили в такое место. - И

затем продолжал: - Газеты и здешний прокурор не скупятся на всевозможные

россказни о вас, но, я думаю, все это не так страшно. Тут, конечно,

какая-то ошибка. Я для того и приехал, чтобы это выяснить. Ваш дядя

сегодня утром по телефону поручил мне повидаться с вами и узнать, почему

вас вздумали засадить. Вы и сами понимаете, каково сейчас вашим

родственникам. Они поручили мне все точно узнать и, если возможно,

прекратить дело. Поэтому, если вы расскажете мне все подробно... понимаете

ли... я хочу сказать...

Смилли остановился. И по всему, что он сейчас слышал от прокурора, и по

тому, как замкнуто держался Клайд, он понял: вряд ли тот может многое

сообщить в свое оправдание.

А Клайд, еще раз облизнув запекшиеся губы, начал:

- Похоже, что все складывается очень плохо для меня, мистер Смилли. Я

никак не думал, когда познакомился с мисс Олден, что попаду в такую беду.

Но я не убивал ее: бог свидетель, это чистая правда. У меня никогда не

было желания убить ее, и я не хотел вести ее на это озеро. Это правда, и я

говорил это прокурору. Я знаю, у него есть ее письма ко мне, но они

доказывают только то, что она хотела уехать со мной, а вовсе не то, что я

хотел с ней ехать...

Он замолчал, ожидая, что Смилли как-либо обнаружит доверие к его

словам. А Смилли, видя, что объяснение Клайда совпадает со словами

Мейсона, но стараясь успокоить его, сказал только:

- Да, знаю, Мейсон мне сейчас показывал их.

- Я знал, что он покажет, - тихо продолжал Клайд. - Но знаете, мистер

Смилли, как иной раз получается. - Опасаясь, как бы шериф или Краут не

подслушали его, он совсем понизил голос. - Можно попасть в такую историю с

девушкой, даже если сначала вовсе об этом и не думаешь. Вы сами знаете. Я

сперва любил Роберту, это правда, и я был с ней в связи, - это видно из ее

писем. Но вы ведь знаете, какое правило на фабрике: заведующий отделением

не может иметь ничего общего с работницами. Ну вот, мне кажется, с этого и

начались все мои неприятности. Понимаете? Я боялся, как бы кто-нибудь об

этом не узнал.

- Да, понятно.

И вот, видя, что Смилли как будто слушает его сочувственно, Клайд

постепенно успокоился, напряженный тон его стал более естественным, и он

рассказал почти всю историю своей близости с Робертой и постарался

оправдаться. Но ни слова о фотографическом аппарате, о двух шляпах, об

исчезнувшем костюме - обо всем, что непрестанно, безмерно волновало его. В

самом деле, как он мог бы все это объяснить? В заключение Смилли, знавший

обо всем от Мейсона, спросил:

- А как насчет этих двух шляп, Клайд? Мейсон говорит, вы признали, что

у вас было две шляпы: та, которую нашли на озере, и та, в которой вы шли

оттуда.

Он ждал ответа, а отвечать было нечего - и Клайд сказал:

- Они ошибаются, мистер Смилли. Когда я шел оттуда, на мне была не

соломенная шляпа, а кепка.

- Понимаю. Но он говорит, что на Медвежьем озере у вас все-таки была

соломенная шляпа.

- Да, была, но ведь я сказал ему, это была другая шляпа, я в ней

приезжал к Крэнстонам в первый раз. Я ему говорил. Я тогда забыл ее у них.

- Так, понятно. Потом тут еще что-то с костюмом, - серый костюм,

кажется. Мейсон говорит, что вас тогда видели в нем, а теперь его не могут

найти. Был у вас такой костюм?

- Нет. Я был в синем костюме, в котором меня привезли сюда. Потом его у

меня забрали и дали мне вот этот.

- Но, по его словам, вы сказали, что в Шейроне отдавали синий костюм в

чистку, а он никого не мог там найти, кто бы об этом знал. Как это

получилось? Вы действительно отдавали его чистить?

- Да, сэр.

- Кому же?

- Ну, я просто не помню теперь. Но, наверно, я мог бы найти этого

портного, если бы попал туда опять. Это около вокзала.

Но при этих словах он опустил глаза, чтобы не встретиться взглядом со

Смилли.

Потом Смилли, как прежде Мейсон, стал спрашивать о чемодане, который

Клайд взял с собой в лодку, и о том, почему, если Клайд сумел доплыть до

берега в башмаках и костюме, он не подплыл к Роберте и не помог ей

уцепиться за перевернутую лодку? Клайд объяснил, как и раньше, что боялся,

как бы она не потащила его ко дну. Но теперь он впервые прибавил, что

крикнул ей, чтобы она ухватилась за лодку, а прежде он говорил, будто

лодку отнесло от них, и Смилли знал об этом от Мейсона. А в связи с

рассказом Клайда, будто ветер сорвал с него шляпу, Мейсон выразил

готовность доказать при помощи свидетелей, а также и правительственных

метеорологических бюллетеней, что день был тихий, без малейшего намека на

ветер. Итак, очевидно, Клайд лгал. Вся эта его история была шита белыми

нитками. Но Смилли, не желая его смущать, только повторял: "Ага, понимаю",

или: "Ну конечно", или: "Значит, вот как это было!"

Наконец Смилли спросил о следах ударов на лице и голове Роберты. Мейсон

обратил на них его внимание, утверждая, что один удар бортом лодки не мог

бы нанести повреждений в обоих местах. А Клайд уверял, что, опрокидываясь,

лодка ударила Роберту только один раз и от этого все раны и ушибы, - иначе

он просто не представляет, откуда они взялись. Но он и сам начал понимать,

как безнадежно жалко звучит это объяснение. По огорченному и смущенному

виду Смилли было ясно, что он ему не поверил. Смилли явно и несомненно

считает подлой трусостью со стороны Клайда, что он не пришел на помощь

Роберте. Он дал ей погибнуть - и трусость в этом случае весьма слабое

оправдание.

Наконец Клайд замолчал, - он слишком измучился и пал духом, чтобы лгать

дальше. А Смилли, настолько огорченный и расстроенный, что у него не было

ни малейшего желания приводить Клайда в замешательство дальнейшими

расспросами, беспокойно ерзал на стуле, мялся и наконец заявил:

- Ну, Клайд, боюсь, что мне пора. Дорога отсюда до Шейрона препаршивая.

Очень рад, что услышал всю эту историю в вашем освещении. Я в точности

передам вашему дяде все, что вы мне рассказали. Но пока что я на вашем

месте по возможности ничего больше не стал бы говорить, - подождите, пока

не получите от меня дальнейших известий. Мне поручено найти здесь

адвоката, который мог бы вести ваше дело. Но так как уже поздно, а мистер

Брукхарт - наш главный юрисконсульт - завтра вернется, я думаю, лучше

подождать и поговорить с ним. Так что, если хотите послушать моего совета,

просто-напросто ничего больше не говорите, пока не получите известий от

меня или от него. Либо он приедет сам, либо пришлет кого-нибудь; тот, кто

к вам явится, привезет от меня письмо и даст вам указания насчет

дальнейшего.

После этих наставлений он распрощался, представив Клайда его одиноким

мыслям. Но у самого Смилли не осталось ни малейшего сомнения в виновности

Клайда и в том, что лишь грифитсовские миллионы - если Грифитсы пожелают

тратить их на это - могут спасти Клайда от несомненно заслуженной им

роковой участи.

А на следующее утро в просторной гостиной своего особняка на

Уикиги-авеню Сэмюэл Грифитс в присутствии Гилберта выслушал подробный

отчет Смилли о его свидании с Клайдом и с Мейсоном. Смилли доложил обо

всем, что видел и слышал. И Гилберт Грифитс, неимоверно взволнованный и

разъяренный всем этим, воскликнул:

- Вот мерзкая тварь! Гаденыш! Видишь, отец, говорил я тебе! Я ведь тебя

предупреждал, чтобы ты не брал его сюда!

И Сэмюэл Грифитс после некоторого размышления над этим намеком на свою

прежнюю безрассудную симпатию к Клайду посмотрел на Гилберта выразительным

и глубоко огорченным взглядом, говорившим: "Для чего мы собрались здесь,

что нам следует обсудить, - неразумность моих первоначальных, хоть и

нелепых, но добрых намерений или создавшееся критическое положение?" А

Гилберт думал: "Убийца! А эта несчастная зазнайка Сондра Финчли хотела

что-то из него сделать, больше всего - чтобы позлить меня, - и только сама

себя запятнала. Вот дура! Ну, так ей и надо. Теперь и на ее долю хватит

грязи". Но и у него, и у отца, и у всех тоже будут бесконечные

неприятности. Весьма вероятно, что этот скандал ляжет несмываемым пятном

на всех - на него, на его невесту, на Беллу, Майру и родителей, и,

пожалуй, будет стоить им положения в ликургском обществе. Трагедия! Может

быть, казнь! И это в их семье!

А Сэмюэл Грифитс, со своей стороны, припоминал все, что произошло с тех

пор, как Клайд приехал в Ликург.

Сначала его заставили работать в подвале, и семья Грифитс не обращала

на него никакого внимания. Целых восемь месяцев он был предоставлен самому

себе. Не могло ли это быть по меньшей мере одной из причин всего этого

ужаса? А потом его сделали начальником над двадцатью молодыми девушками!

Разве это не было ошибкой? Теперь Сэмюэл ясно это понимал, хотя, конечно,

ни в коей мере не прощал того, что сделал Клайд - отнюдь нет. Какая

низменная натура! Какая невоздержанность в плотских желаниях! Какое не

знающее удержу зверство: обольстить ту девушку и потом из-за Сондры, из-за

прелестной маленькой Сондры задумать от нее отделаться! А теперь он в

тюрьме и, по словам Смилли, не может придумать ничего лучшего для

объяснения всех этих поразительных обстоятельств, кроме уверений, что он

вовсе не намерен был убивать ее, даже и не думал об этом, и что от ветра у

него слетела шляпа! До чего жалкая выдумка! И никакого правдоподобного

объяснения насчет двух шляп или исчезнувшего костюма или насчет того,

почему он не пришел на помощь утопающей девушке. А следы удара на ее лице

- откуда они? С какой силой все это доказывает его виновность!

- Боже мой! - воскликнул Гилберт. - Неужели он не мог выдумать ничего

лучшего, болван!

И Смилли ответил, что это все, чего он добился от Клайда, и что мистер

Мейсон безоговорочно и вполне беспристрастно убежден в его виновности.

- Ужасно! Ужасно! - твердил Сэмюэл. - Я просто не могу этого понять, не

могу! Не представляю, как человек, близкий мне по крови, мог совершить

подобное преступление!..

В страхе и отчаянии он поднялся и зашагал из угла в угол. Семья!

Гилберт и его будущее! Белла со всеми ее честолюбивыми мечтами! И Сондра!

И все семейство Финчли!

Он сжал кулаки. Нахмурил брови и закусил губы. По временам он

взглядывал на Смилли - тот, безупречный и вылощенный, обнаруживал все же

крайнее душевное напряжение и мрачно покачивал головой всякий раз, как

Грифитс смотрел на него.

Еще добрых полтора часа Грифитс-старший спрашивал и переспрашивал

Смилли, возможно ли какое-либо другое истолкование сообщенных им фактов; и

наконец, помолчав, заявил:

- Ну, должен сказать, выглядит это прескверно. Однако, несмотря на все,

что вы рассказали, я не могу бесповоротно его осудить, имеющихся у меня

данных для этого недостаточно. Может быть, есть еще какие-нибудь факты,

которые пока не всплыли на поверхность, - ведь вы говорите, что он о

многих вещах не сказал ни слова... может быть, есть какие-то неизвестные

нам подробности... какое-то, хоть слабое, оправдание... иначе все это

приобретает вид самого чудовищного преступления. Мистер Брукхарт приехал

из Бостона?

- Да, сэр, он здесь, - ответил Гилберт. - Он говорил с мистером Смилли

по телефону.

- Хорошо. Пусть он придет сюда ко мне сегодня в два часа. Я слишком

устал и сейчас больше не могу об этом говорить. Расскажите ему все, что вы

рассказали мне, Смилли. А к двум часам возвращайтесь с ним сюда. Может

быть, он подскажет нам что-нибудь стоящее, хотя я просто не представляю,

что именно. Одно хочу сказать: я надеюсь, что Клайд не виновен. И я хочу

сделать все возможное, чтобы выяснить, виновен он или нет, и, если нет, -

защищать его, насколько допускает закон. Но не больше. Никаких попыток

спасти того, кто виновен в подобном преступлении, - нет, нет и нет! - даже

если он и мой племянник. Это не по мне! Я не такой человек! Будь что будет

- любые неприятности, любой позор, - я сделаю все возможное, чтобы помочь

ему, если он не виновен, если есть хоть малейшее основание в это верить.

Но если виновен - нет! Никогда! Если этот малый действительно виновен, он

должен получить по заслугам. Ни доллара, ни одного пенни я не потрачу ради

того, кто мог совершить подобное преступление, даже если он мне и

племянник!

Сэмюэл Грифитс повернулся и медленно, тяжелой походкой направился к

лестнице в глубине комнаты, а Смилли, широко раскрыв глаза, почтительно

смотрел ему вслед. Какая сила! Какая решительность! Какая справедливость в

столь критических обстоятельствах! И Гилберт, тоже пораженный, сидел

неподвижно, уставясь в пространство. Да, отец - это человек. Он может быть

жестоко оскорблен и огорчен, но, в отличие от него, Гилберта, отнюдь не

мелочен и не мстителен.

А затем явился мистер Дарра Брукхарт: крупный, прекрасно одетый,

упитанный, тяжеловесный и осторожный адвокат; один глаз его был наполовину

закрыт опустившимся веком, брюшко изрядно выпячивалось, и создавалось

впечатление, что мистер Брухкарт, наподобие воздушного шара, если не

телом, то духом витает в выси в некоей весьма разреженной атмосфере, где

малейшее веяние любых юридических прецедентов, толкований или решений

легко перебрасывает его то туда, то сюда. При отсутствии дополнительных

фактов виновность Клайда казалась ему очевидной. Даже если и не так, решил

он, внимательно выслушав отчет. Смилли обо всех подозрительных и уличающих

Клайда обстоятельствах, все равно построить сколько-нибудь

удовлетворительную защиту будет очень трудно, разве что существуют

какие-нибудь до сих пор не обнаруженные факты, благоприятные для

обвиняемого. Эти две шляпы, чемодан... Бегство... И эти письма... Но он

предпочел бы сам их прочитать. Судя по уже известным обстоятельствам дела,

публика, безусловно, будет настроена против Клайда и в пользу погибшей

Date: 2015-08-06; view: 300; Нарушение авторских прав