Книга вторая 13 page

освободилась от надзора Ньютонов, им некуда было пойти, - разве что,

изменив как-то их отношения, Клайд сможет посещать Роберту у Гилпинов. Но

он знал, что она не допускает и мысли об этом, а главное - у него не

хватало мужества ей это предложить.

Однажды вечером в начале октября, через полтора месяца после переезда

Роберты в новую комнату, они гуляли по одной из дальних улиц. Ярко

блестели звезды. Было холодно. Листья кружились в воздухе. Роберта уже

надела свое зимнее пальто, зеленое в кремовую полоску; коричневая шляпа,

отделанная кожей, очень ей шла. Снова и снова поцелуи, все тот же

лихорадочный жар, что неотступно владел ими с первой встречи и все

разгорался.

- Становится холодно, правда? - сказал Клайд.

Было около одиннадцати часов, подмораживало.

- Да, прохладно. Скоро придется думать о более теплом пальто.

- Не знаю, что мы будем делать дальше? Больше нет ни одного места, где

мы могли бы посидеть, а разгуливать каждый вечер по улицам в такой холод

не очень приятно. Как вы думаете, нельзя ли мне иногда заходить к вам?

Ведь у Гилпинов не то, что у Ньютонов.

- Да, конечно. Но по вечерам они всегда сидят в гостиной до половины

одиннадцатого, даже до одиннадцати. И, кроме того, обе девушки все время

бегают взад-вперед до двенадцати часов или просто сидят дома. Не знаю, как

это устроить. Вы ведь сами говорили, что не хотите, чтобы вас видели со

мной. А если вы придете, мне надо будет познакомить вас с Гилпинами.

- Нет, я совсем не это имел в виду, - решительно ответил Клайд. Он

подумал, что Роберта слишком щепетильна: пора бы ей держаться с ним

свободнее, если она на самом деле так его любит. - Почему бы мне иногда и

не зайти к вам ненадолго? Гилпинам вовсе незачем об этом знать. - Он вынул

часы и чиркнул спичкой: оказалось, что уже половина двенадцатого; он

показал часы Роберте. - Теперь в гостиной никого нет, верно?

Она покачала головой. Эта мысль не только ужаснула, но и возмутила ее.

Клайд стал слишком смел: как он решается предлагать ей такое? И притом в

его словах воплотились все тайные страхи и владевшие ею настроения, в

которых она до сих пор не хотела себе признаться. Тут есть что-то

греховное, низменное, пугающее. Нет, на это она не пойдет. Ни за что. И в

то же время в глубине ее существа все громче звучал голос долго

подавляемого, страшного для нее желания, - теперь оно властно заявляло

свои права.

- Нет, нет, я не могу согласиться! Это нехорошо. Я не хочу. Нас могут

увидеть. Вас могут узнать.

В эту минуту отвращение к тому, что она с детства привыкла считать

безнравственным, было так сильно, что Роберта бессознательно пыталась

высвободиться из объятий Клайда.

Он почувствовал, как искренне ее внезапное сопротивление. И оно только

еще больше подхлестнуло в нем жажду обладать тем, что в эту минуту

казалось почти недостижимым. Вкрадчивые речи полились из его уст:

- Ну, кто может нас увидеть в такое время? Кругом нет ни души. Почему

бы и не зайти к вам в комнату на несколько минут, раз нам хочется? Никто

нас не услышит. Мы будет говорить тихо. Даже на улице никого нет. Пройдем

мимо и посмотрим, - наверно, в доме уже все спят.

До сих пор она никогда не позволяла ему близко подходить к дому и

теперь горячо и взволнованно запротестовала. Но на этот раз Клайд

заупрямился, и Роберта, всегда смотревшая на него с робким почтением, - не

только как на возлюбленного, но и как на человека, стоящего выше ее, - не

могла ему помешать. Они остановились в нескольких шагах от дома. Нигде не

слышно ни звука, только лает собака. В окнах ни огонька.

- Вот видите, все уже спят, - успокаивал Роберту Клайд. - Почему бы нам

не войти на минутку? Кто об этом узнает? Нам незачем подымать шум. Да и

что в этом дурного? Многие так делают. Нет ничего страшного, если девушка

на минуту впустит друга к себе в комнату.

- Вы думаете? Ну, может быть, в вашем кругу так принято. Но я знаю, что

хорошо и что нет, а это, по-моему, нехорошо, и я так не сделаю.

И, однако, сердце Роберты при этих словах больно сжалось. Она никогда

еще не позволяла себе такой самостоятельности, даже дерзости в отношениях

с Клайдом и никак не думала, что это возможно. Она сама испугалась. Вдруг

он ее разлюбит, если она будет с ним так говорить?

Клайд мгновенно помрачнел. Почему она не хочет исполнить его просьбу?

Она слишком осторожна, слишком боится всего, что доставляет малейшую

радость и удовольствие. Другие девушки не похожи на нее, - например, Рита

или работницы на фабрике. А ведь она уверяет, что любит его. Она позволяет

ему обнимать и целовать себя на улице. А когда ему хочется немножко

большей близости, она никак не соглашается. Что же это за девушка? Что

толку за ней ухаживать? Может быть, это все опять уловки и хитрости, как

было тогда с Гортензией? Правда, она ничуть не похожа на Гортензию, но уж

очень упряма.

Роберта не видела его лица, но знала, что он очень рассердился, - так

случилось впервые.

- Ну, не хотите - не надо, - холодно сказал он. - Мне и без того есть

куда пойти. Я вижу, вы никогда ни в чем не хотите мне уступить. А как мы,

по-вашему, будем видеться дальше? Нельзя же каждый вечер ходить по улицам.

Клайд сказал это мрачным тоном, не предвещавшим ничего хорошего, -

никогда еще он не говорил с нею так резко и раздраженно. И его намек на

другие места, куда он может пойти, так потряс и испугал Роберту, что ее

настроение тотчас переменилось. Ну, конечно, встречается же он время от

времени с девушками своего круга! И девушки на фабрике вечно строят ему

глазки! Сколько раз она видела, как они на него поглядывали. Эта Руза

Никофорич - такая грубая, но все-таки хорошенькая! А Флора Брандт! А Марта

Бордалу! Бр-р! Подумать только, что такие негодницы бегают за таким

красавцем! Она испугалась, что Клайд сочтет ее слишком несговорчивой,

неопытной и робкой, - в высшем обществе он к этому не привык, - и оставит

ее ради кого-нибудь из них. И тогда она его потеряет. Эта мысль ужаснула

ее. Вся ее храбрость тотчас исчезла, и она стала жалобно уговаривать:

- Ну, Клайд, ну пожалуйста, не сердитесь. Вы же знаете, я бы

согласилась, если б могла. Но я никак не могу. Неужели вы не понимаете? Вы

же знаете сами. Конечно, Гилпинам все станет известно. Что с вами будет,

если нас увидят и кто-нибудь узнает вас? - Она умоляюще взяла его за руку,

потом обняла, и он почувствовал, что, несмотря на все свое недавнее

сопротивление, она мучительно огорчена и расстроена. - Ну, пожалуйста, не

просите меня об этом, - добавила она умоляюще.

- Зачем тогда было переезжать от Ньютонов? - спросил он угрюмо. - Не

знаю, где еще мы можем теперь видеться, если вы не позволите мне иногда

приходить к вам. Нам некуда больше пойти.

Роберта не знала, что ответить. Очевидно, чтобы их отношения могли

продолжаться, надо нарушить общепринятые правила поведения. И все же она

не представляла себе, что можно согласиться. Это нехорошо, не принято,

безнравственно.

- Мне казалось, что нам достаточно ездить куда-нибудь по субботам и по

воскресеньям, - сказала она мягко, стараясь его успокоить.

- Да куда же теперь поедешь? Все закрыто.

Роберта опять почувствовала, что находится во власти неразрешимых

противоречий, которые завели их обоих в тупик.

- Господи, если бы я знала, что делать! - воскликнула она в отчаянии.

- Все очень просто, стоит вам только захотеть. Но в том-то и беда, что

вы не хотите.

Они стояли рядом. Ночной ветер кружил сухие, шуршащие листья. Роберта

ломала голову над задачей, которая давно ее пугала. Разве так ее учили

поступать? Можно ли послушаться Клайда? В ней боролись могучие

противоречивые силы и желания. Она то готова была уступить, как ни было

это мучительно для нее при ее понятиях о нравственности и приличии, то

порывалась наотрез, раз и навсегда отвергнуть это, на ее взгляд, дерзкое и

противоестественное предложение. Но все же наперекор негодованию любовь к

Клайду заставляла ее по-прежнему говорить с ним нежно и просительно.

- Нет, Клайд, не могу, не могу! Я бы согласилась, если б могла, но это

просто невозможно. Ведь это нехорошо! Я никак не могу!

Она вглядывалась в его лицо - бледный овал среди мрака, - стараясь

увидеть на нем признаки сочувствия, понимания. Но он, обозленный этим,

видимо, окончательным отказом, не склонен был смягчаться. Все это

напоминало ему бесконечные неудачи, которыми сопровождалось его ухаживание

за Гортензией Бригс. Но будьте уверены, теперь он не потерпит ничего

подобного. Если она хочет вести себя так - пожалуйста, но только не с ним.

У него теперь большой выбор, найдется сколько угодно девушек, которые

будут обращаться с ним куда лучше. Он сердито пожал плечами и отвернулся.

- Ну что ж, как вам угодно, - бросил он через плечо.

Роберта стояла ошеломленная, охваченная ужасом.

- Не уходите, Клайд! Пожалуйста, не уходите, - вдруг жалобно

воскликнула она; вся ее решимость и мужество исчезли, глубокая печаль

охватила ее. - Я не хочу, чтобы вы ушли, я так люблю вас, Клайд! Я все

сделала бы, если б могла. Вы же знаете!

- Да, конечно, знаю, можете не говорить мне об этом. - Он действовал

так, как подсказывал ему опыт отношений с Гортензией и Ритой. Резко

высвободился из ее объятий и быстро зашагал по темной улице прочь.

Роберта, пораженная этой внезапной переменой в их отношениях, такой

мучительной для обоих, крикнула: "Клайд!" - и побежала было за ним,

надеясь, что он остановится и она еще сможет его смягчить. Но он не

обернулся. Он быстро уходил. Нет, это невозможно, она должна хотя бы Силой

удержать своего Клайда! Она побежала, но вдруг остановилась, потрясенная;

впервые за всю свою жизнь она оказалась в таком жалком, постыдном,

недостойном положении. Все ее воспитание, все прочно усвоенные

представления и традиции требовали, чтобы она оставалась твердой и не

унижала себя, а жажда любви, дружбы, понимания заставляла ее бежать за

Клайдом, пока еще не поздно, пока он еще не ушел. Он так красив, у него

такие красивые руки... А глаза... Еще слышалось эхо его шагов. И все же

так сильны были связывающие ее условности, что хотя она мучительно

страдала, ни одна из сил, боровшихся в ней, не могла взять верх, и она

остановилась в нерешительности. Она не могла ни идти дальше, ни оставаться

на месте. Почему, почему вдруг оборвалась их чудесная дружба?

Сердце ее разрывалось, губы побелели. Она стояла оцепеневшая и

молчаливая, не в силах произнести хоть слово, хотя бы позвать Клайда, -

его имя замерло на ее устах. Она только мысленно молила: "Не уходи, Клайд,

пожалуйста, не уходи!" - а он был уже далеко и все равно не услышал бы. Он

быстро, неумолимо уходил, звук шагов доносился все слабее и слабее.

Это была первая в жизни Роберты мучительная, ослепляющая, кровоточащая

сердечная рана.

Душевное состояние Роберты в эту ночь нелегко описать: она была

охвачена настоящей жгучей любовью, а в юности трудно выдержать настоящую

жгучую любовь. Притом к любви примешивались еще и ослепительные иллюзии

относительно материального и общественного положения Клайда, - иллюзии эти

возникли не столько благодаря словам или поступкам самого Клайда, сколько

из-за догадок и сплетен, которые ходили о нем на фабрике и вовсе от него

не зависели. А ее дом, семья и ее собственное положение были так жалки и

не сулили ничего впереди, - все ее надежды были связаны только с Клайдом.

И вдруг она поссорилась с ним, и он ушел рассерженный. Но, с другой

стороны, он ведь настаивал на таких ужасных, чересчур коротких и вольных

отношениях, с какими не могла примириться ее совесть, воспитанная в

строгих нравственных правилах. Что ей делать теперь? Что сказать ему?

В темноте своей комнаты Роберта медленно, задумчиво разделась и

бесшумно забралась в широкую, старомодную кровать. "Нет, я не соглашусь, -

говорила она себе. - Я не должна. Я не могу. Это было бы очень, очень

нехорошо, я не послушаю его, хотя бы даже он грозил расстаться со мной

навсегда. Стыдно ему просить меня об этом". А через мгновение она уже

спрашивала себя, что еще им остается делать. Безусловно, Клайд отчасти

прав: им некуда больше пойти, всюду они рискуют быть узнанными. Как

несправедливы фабричные правила! Но, и не будь этого правила, Грифитсы,

конечно, все равно решили бы, что она недостойна Клайда, и Ньютоны и

Гилпины тоже, если бы услышали и узнали, кто он. И если они узнают, это

может повредить обоим. А она не хочет делать ничего такого, что может

повредить Клайду... Никогда!

Потом ей пришло в голову, что, если она найдет работу в другом месте,

вопрос будет разрешен, - вопрос, который как будто имел мало общего с

другим, более неотложным и волнующим: с желанием Клайда приходить к ней, в

ее комнату. Но это решение означало, что она по целым дням не будет видеть

его, они будут встречаться только вечером. И, конечно, не каждый вечер.

Нет, о том, чтобы искать другую работу, нечего и думать.

Тут ее поразила другая мысль. Настанет утро - и она увидит Клайда на

фабрике. Что если он не заговорит с нею? Она ведь тоже не сумеет с ним

заговорить? Невозможно! Нелепо! Ужасно! При одной мысли об этом Роберта

поднялась и села на постели, и перед нею всплыло равнодушное, холодное

лицо Клайда.

Мгновенно она вскочила и зажгла единственную лампочку, висевшую посреди

комнаты. Она подошла к зеркалу над старым ореховым комодом в углу и

пристально посмотрела на себя. Ей почудилось, что под глазами у нее уже

легли темные круги. Она вся оцепенела и застыла от холода; в отчаянии она

беспомощно качала головой. Нет, нет, он не может быть так низок и так

жесток с ней. Если бы он знал, как трудно, как невозможно то, чего он от

нее требует! Скорей бы наступил день, тогда она снова его увидит! Скорей

бы наступил завтрашний вечер, тогда можно будет взять его руки в свои,

почувствовать его объятия!

- Клайд! Клайд! - воскликнула она чуть не вслух. - Ты не должен так

поступать со мной, ты не можешь...

Роберта опустилась в старое, выцветшее и расшатанное мягкое кресло, -

оно стояло посреди комнаты около маленького столика, на котором лежало с

полдюжины малоинтересных книг и журналов: "Садовые семена", "Сэтердэй

ивнинг пост", ежемесячник "Наука для всех" и прочее, - и, опершись локтями

о колени, сжала подбородок ладонями. Она старалась уйти от мучительных,

беспорядочных мыслей, но они не оставляли ее. Почувствовав озноб, она

взяла с кровати одеяло, закуталась, потом раскрыла каталог садовых семян и

тотчас отбросила его.

"Нет, нет, он не может, он не захочет так поступить со мной!" Она этого

не допустит. Ведь Клайд столько раз повторял, что с ума сходит по ней,

влюблен в нее до безумия, и они ездили вместе по разным чудесным местам!

Почти не сознавая, что делает, Роберта то садилась в кресло или на край

кровати и сидела, опершись локтями на колени и подбородком на руки, то

стояла перед зеркалом, то тревожно вглядывалась в темноту за окном - не

начинает ли светать. Настало шесть часов, потом в половине седьмого

забрезжил рассвет и скоро уже надо было одеваться, а она все бродила от

кресла к кровати, от кровати к зеркалу. Она приняла только одно твердое

решение: как-то удержать Клайда. Только бы он не покидал ее. Этого не

должно случиться. Что-то нужно сказать или сделать, чтобы он любил ее

по-прежнему, если даже... если даже придется позволить ему навещать ее

иногда - здесь или где-нибудь еще... Может быть, переехать в другое место,

на квартиру, где она могла бы принимать Клайда, сказав, что он ее брат...

Да, хотя бы так...

Но Клайд был настроен совсем по-иному. Чтобы вполне понять его

несговорчивость и внезапно овладевшее им злобное упрямство, следует

вспомнить Канзас-Сити и то время, когда он попусту ходил на задних лапках

перед Гортензией Бригс, а затем и то обстоятельство, что ему пришлось

отказаться от Риты - и притом понапрасну. Правда, теперь положение было

совсем другое, и он не имел права обвинять Роберту в том, что она ведет

себя с ним нечестно и мучает его, как это было с Гортензией; но ведь это

факт, рассуждал он, что девушки - все девушки вообще - упрямы, и чересчур

заботятся о себе, и всегда ставят себя выше мужчины, и стараются заставить

его всячески им угождать, и ничего не желают дать взамен! Притом Ретерер

всегда говорил ему, что с девушками он ведет себя глупо: он слишком

податлив, слишком быстро выдает себя и показывает, что влюблен. А между

тем, как объяснял Ретерер, у Клайда есть козырь: он недурен Собой. С какой

же стати ему бегать за девушками, которые не слишком в нем нуждаются? Это

соображение и Комплимент Ретерера тогда произвели большое впечатление на

Клайда. Потерпев фиаско в отношениях с Гортензией и Ритой, он был теперь

настроен гораздо решительнее. И, однако, ему вновь грозит такая же

неудача, как и тогда.

В то же время он не мог не уличить себя мысленно в том, что его

ухищрения явно ведут к отношениям незаконным, которые могут впоследствии

оказаться опасными. Неопределенно и хмуро он думал о том, что, добиваясь

связи, на которую Роберта в силу своих предрассудков и воспитания не может

смотреть иначе как на грех, он дает ей известное право рассчитывать на его

внимание в будущем - право, с которым, пожалуй, трудно будет не

считаться... Ведь в конце концов зачинщик тут он, а не она, и поэтому, как

бы там все ни сложилось дальше, она, пожалуй, сможет требовать от него

больше, чем он захочет дать. Разве он собирается на ней жениться? В

глубине его души звучал тайный голос, который даже сейчас подсказывал ему,

что он никогда не захочет жениться на Роберте - да и не сможет, принимая

во внимание его высокие родственные связи в Ликурге. А если так, следует

ли ее добиваться? Ведь тогда он едва ли сможет впоследствии избежать

претензий с ее стороны?

Клайд далеко не столь отчетливо высказывал сам себе свои сокровеннейшие

чувства, но в основном они были именно таковы. И, однако, его слишком

неудержимо влекло к Роберте, и вопреки предчувствиям и настроениям,

которые, казалось, подсказывали, как опасно ему упорствовать в своем

требовании, он твердил себе, что расстанется с нею, если она не позволит

ему приходить к ней домой, прекратит с нею всякое знакомство: в нем

побеждало желание ею обладать.

Борьба двух воль, которая всегда связана с первым сближением мужчины и

женщины, будь то брак или нет, разыгралась на следующий день на фабрике.

И, однако, ни слова не было сказано ни с той, ни с другой стороны. Хотя

Клайд и воображал, что очень влюблен в Роберту, на самом деле чувство его

было не столь глубоким, - свойственные ему эгоизм, тщеславие и стремление

поставит!" на своем определяли все его поступки и побуждения. И он решил

принять позу оскорбленного, не сохранять добрых отношений с Робертой и не

идти ни на какие уступки, если она сама ему не уступит.

Итак, в это утро он пришел в штамповочную с видом человека,

поглощенного вопросами, не имеющими отношения к тому, что случилось

накануне вечером. Однако он вовсе не чувствовал уверенности, что такой

образ действий не кончится для него новой неудачей, и в глубине души был

подавлен и встревожен. Ведь Роберта, бледная и рассеянная, была все же

очаровательна, как всегда, работала с обычной энергией, и вид ее не давал

оснований рассчитывать на близкую или даже отдаленную победу. Зная ее, - а

Клайд воображал, будто знает ее неплохо, - он очень мало надеялся, что она

уступит.

Он то и дело посматривал на нее, когда она не глядела в его сторону. А

она, в свою очередь, посматривала на него; сначала, когда он не смотрел на

нее; потом она убедилась, что его глаза то прямо, то исподтишка следят за

нею, но словно не узнавая. К горькому разочарованию Роберты, Клайд решил

не только пренебрегать ею, но впервые с тех пор, как они увлеклись друг

другом, стал довольно ясно и как бы не намеренно оказывать внимание другим

девушкам, которые всегда восхищались им, всегда только и ждали (так

воображала Роберта) малейшего знака, чтобы сделать для Клайда все, что он

пожелает.

Вот он смотрит через плечо Рузы Никофорич; она кокетливо повернула к

нему свое широкое лицо со вздернутым носом и мягким подбородком, и Клайд

что-то объясняет ей; вряд ли это непосредственно касается работы, так как

оба беззаботно улыбаются. А немного позже он подошел к Марте Бордалу и

наклонился над нею, едва не касаясь ее полных плеч и обнаженных рук; в

этой пышной француженке было что-то непривычное, чуждое американскому

глазу, но все-таки она могла нравиться. И Клайд пытался с нею шутить.

Он не обошел вниманием и Флору Брандт, очень чувственную и миловидную

американку; Роберта замечала, что он и раньше на нее посматривал. Но, как

бы то ни было, она не могла поверить, чтобы он, Клайд, мог

заинтересоваться кем-нибудь из этих девушек. Не может этого быть!

А на нее он и не смотрит! Хоть бы улучил минутку, хоть слово сказал бы!

Однако для других у него находится и шутка и веселый взгляд. О, как

горько, как жестоко! И как ненавидела она всех этих девушек, которые

откровенно заигрывали с ним и старались отнять его у нее! Ужасно! Конечно,

он теперь враждебно относится к ней, иначе он не мог бы вести себя так...

после всего, что было между ними... после их любви, поцелуев...

Часы тянулись мучительно и для Клайда и для Роберты. Он всегда был

лихорадочно нетерпелив в своих желаниях и болезненно переносил отсрочки и

разочарования: это свойственно людям самого различного склада, когда они

одержимы какими-либо честолюбивыми мечтами. Его ежечасно мучила мысль, что

он должен либо потерять Роберту, либо подчиниться ее желаниям, чтобы ее

вернуть.

А ее мучил сейчас не столько вопрос, уступить ли на этот раз (это

теперь было самой малой из ее тревог), сколько сомнение: удовлетворится ли

Клайд тем, что она позволит ему заходить к ней в комнату? Между ними

должны сохраниться строго приличные, дружеские отношения - и только, на

большее она не согласится. Никогда! И все же эта неизвестность... Его

мучительное равнодушие... Невыносимо медленно шли минуты, часы. Наконец,

около трех часов, негодуя, что сама навлекла на себя такую пытку, она ушла

в гардеробную и, подобрав на полу клочок бумаги, написала огрызком

карандаша короткую записку:

"Клайд, прошу вас, не сердитесь! Пожалуйста! Посмотрите на меня и

поговорите со мной. Я очень жалею о вчерашнем, страшно жалею, правда! Я

хочу встретиться с вами сегодня в 8:30 в конце Элм-стрит, если вы сможете.

Мне нужно кое-что сказать вам. Пожалуйста, приходите. Посмотрите на меня и

скажите, что придете, даже если сердитесь. Вы не пожалеете! Я так люблю

вас, вы это знаете!

Ваша печальная Роберта".

Словно больной, который мучительно ищет успокоительного лекарства, она

свернула бумажку и, возвращаясь в штамповочную, прошла вплотную мимо

конторки Клайда. В это время он как раз сидел, склонившись над какими-то

бумагами. Быстрым движением она бросила записку ему в руки. Клайд взглянул

на нее, и взгляд его темных глаз, до этой минуты суровых и недовольных,

полных тревоги, боли и решимости, вдруг смягчился; увидев записку и

удалявшуюся Роберту, он сразу успокоился, удивление, довольство и радость

охватили его и отразились на его лице. Он развернул записку и прочитал ее.

И мгновенно почувствовал, словно все его тело пронизали теплые,

расслабляющие лучи.

А Роберта вернулась к своему столу и, опасаясь, что кто-нибудь наблюдал

за нею, настороженно и беспокойно огляделась. Клайд смотрел прямо на нее

торжествующим и все же покорным взглядом; улыбка играла на его губах; он

радостно кивнул ей в знак согласия. И Роберта внезапно почувствовала

головокружение, как будто ее судорожно сжатое сердце и натянутые нервы

вдруг ослабли и кровь снова свободно потекла по жилам. И все иссохшие

русла и потрескавшиеся и обожженные горем берега ее души, иссякшие ручьи и

озера мгновенно были залиты щедрой, бьющей ключом силой жизни и любви.

Он придет! Они снова будут вместе сегодня вечером. Он обнимет ее и

будет целовать, как раньше. Она снова сможет глядеть в его глаза. Никогда

больше они не будут ссориться, - никогда, если только она сумеет этому

помешать!

Необычайное счастье нового, более тесного сближения, сломленного

протеста, побежденных сомнений! Дни, когда оба они после напрасной борьбы

против большей близости - желанной обоим - с пугливым, лихорадочным

нетерпением ожидали приближения ночи. Какие муки, какие протесты со

стороны Роберты и какая решимость - однако не без сознания, что все это

грех, совращение, обман, - со стороны Клайда! Когда же все совершилось,

дикая, судорожная радость охватила обоих. Но еще прежде Роберта все же

потребовала обещания, что Клайд никогда не покинет ее, что бы ни случилось

(ее преследовала мысль о естественных последствиях этого безумного

сближения), так как без него она беспомощна. Однако о браке ничего прямо

сказано не было. И Клайд, совершенно порабощенный своим желанием,

необдуманно дал слово, что никогда не оставит ее, никогда, - в этом по

крайней мере она может на него положиться. Но и тут мысли о браке у него

не было. На это он не пошел бы. И вот, откинув на время все сомнения,

сколько бы ни терзалась и ни упрекала себя Роберта днем, они ночь за ночью

предавались своей страсти. А потом безрассудно мечтали о новой блаженной

ночи и жадно ждали, когда же кончится длинный день и наступит все

скрывающая, за все вознаграждающая, лихорадочная ночь.

И Клайд чувствовал то, в чем была твердо, мучительно убеждена Роберта:

что это грех, великий, смертный грех; не раз он слышал речи матери и отца

о соблазнителе, прелюбодее, что подстерегает жертву вне священных уз

брака. А Роберта, тревожно всматриваясь вперед, в безвестное будущее,

гадала, что станет с нею, если Клайд охладеет или оставит ее. Но приходила

ночь, ее настроение снова менялось - и она, как и он, спешила на

условленное место встречи, чтобы позже, в полуночной тишине проскользнуть

вместе с ним в эту темную комнату, которая казалась им таким раем, какой

обретаешь лишь однажды в жизни: безумный жар юности неповторим.

А Клайда одолевало еще немало всяких сомнений и страхов, но благодаря

тому, что Роберта так внезапно покорилась его желаниям, он порой, впервые

за все эти лихорадочные годы, чувствовал себя наконец настоящим опытным

мужчиной, который теперь и впрямь знает женщин. Весь его вид, его манеры

яснее слов говорили: "Смотрите, я уже не тот неопытный, ничтожный

простачок, каким был несколько недель назад: я теперь важная особа, я знаю

кое-что о жизни. Чем могут удивить меня все эти самодовольные молодые люди

и веселые, вкрадчивые, кокетливые девушки? И если б я захотел, если б я

был не таким верным и постоянным, - чего бы я только не добился!" Случай с

Робертой доказал ему, что он ошибался, думая (это убеждение сложилось у

Клайда после истории с Гортензией Бригс, а более поздняя неудача с Ритой

его укрепила), будто он обречен злосчастной судьбой на всегдашний неуспех

у девушек. В сущности, наперекор всевозможным неудачам и запретам он

настоящий донжуан, неотразимый сердцеед!

Если Роберта добровольно жертвует собой, отдаваясь ему, то почему бы

этого не сделать и другим?

И хотя Грифитсы, видимо, совсем забыли о нем, он теперь важничал, как

Date: 2015-08-06; view: 298; Нарушение авторских прав