Книга вторая 9 page

то направлял их к Клайду на испытание. Лигет заранее объяснил ему

установленный для этих случаев порядок: при найме и увольнении временных

работниц новеньким, как бы они хорошо ни работали, нельзя давать понять,

что ими довольны, пока не выяснится окончательно, на что они способны.

Надо держать их в уверенности, что они работают только удовлетворительно,

так как иначе из них не получится хороших сдельных работниц, которые

постоянно стремились бы достигнуть наилучших результатов. В период, когда

фабрика перегружена заказами, можно нанять таким образом сколько угодно

девушек, а когда надобность минет, можно так же спокойно их рассчитать, -

разве что какая-нибудь из них окажется особенно быстрой и ловкой

работницей: такую всегда желательно сохранить на фабрике; для этого можно

уволить какую-нибудь работницу похуже или перевести кого-нибудь из

постоянных служащих на другую работу, чтобы дать место новому, усердному и

энергичному человеку.

На другой день после того, как было вывешено объявление, что на фабрике

нужны работницы, Лигет в разное время привел к Клайду четырех девушек,

каждый раз поясняя: "Вот мисс Тиндэл, - может быть, подойдет. Поставьте ее

на испытание", или: "Посмотрите, может быть, эта девушка справится у вас с

работой". Клайд задавал им обычные вопросы о том, где они работали раньше,

какую именно исполняли работу, живут ли они здесь с семьей или одни

(фабрика неохотно принимала одиноких девушек), объяснял, что представляет

собой работа в штамповочной и как она оплачивается; затем подзывал мисс

Тодд, и та вела девушке в гардеробную, указывала каждой шкафчик, куда

можно повесить пальто, а потом подводила к рабочему столу и объясняла, что

нужно делать. В дальнейшем Клайд и мисс Тодд должны были определить, стоит

ли оставить ту или другую девушку на работе.

До сих пор, если не считать тех трех девушек, которые определенно

привлекали его, Клайду совсем не нравились здешние работницы. В

большинстве они были неуклюжи и туповаты, и Клайд подумывал о том, что

надо бы нанять хоть несколько хорошеньких. Почему бы нет? Неужели в

Ликурге нет ни одной красивой работницы? А у всех этих штамповщиц такие

широкие лица, большие, толстые руки и ноги! Многие работницы - польки по

происхождению, дочери польских эмигрантов, живущих в трущобах к северу от

фабрики, - даже говорят неправильно. Наверно, у них и мыслей никаких нет -

разве лишь о том, чтобы найти себе "парнишку" и ходить с ним на танцы...

Американки, как заметил Клайд, были другого типа, - более нервные,

худощавые, и держались они в большинстве чопорно и сдержанно: расовые,

моральные и религиозные предрассудки не позволяли им, видимо, сближаться

ни с другими девушками, ни с кем-либо из мужчин.

Но среди новых работниц, взятых на испытание в эти последние дни,

появилась одна, которая заинтересовала Клайда больше всех девушек на

фабрике. Она сразу показалась ему умнее и милее всех остальных, более

одухотворенной; изящно и пропорционально сложенная, она, видимо, физически

была не слабее других. Увидев ее впервые, Клайд решил, что в ней есть

какое-то особенное очарование, не свойственное ни одной из этих девушек. В

ней чувствовалась какая-то вдумчивость и пытливость и вместе с тем

определенная смелость и решительность и вера в себя - черты человека с

сильной волей и твердыми убеждениями. Тем не менее она призналась, что у

нее нет опыта в подобной работе и она не знает, сумеет ли справиться с

делом.

Ее звали Роберта Олден; раньше она работала на маленькой трикотажной

фабрике в городке Трипетс-Милс, в пятидесяти милях к северу от Ликурга. На

ней была далеко не новая коричневая шляпка, низко надвинутая на лоб,

совсем простой костюм, довольно поношенные туфли на толстой подошве.

Небольшое, миловидное лицо с правильными чертами окружал золотистый ореол

светло-каштановых волос. У нее были очень ясные серо-голубые глаза. Она

казалась деловитой и серьезной и в то же время такой веселой, чистой и

искренней, так была полна надежды и энергии, что сразу понравилась Клайду,

как и Лигету, который говорил с нею первым. По своему развитию она явно

была выше работниц штамповочной. Во время разговора с нею Клайда удивило

ее волнение: она так беспокоилась, словно для нее было страшно важно

поступить сюда.

Она сказала, что до сих пор жила со своими родителями вблизи маленького

городка Бильца, а теперь живет здесь у своих друзей. Она говорила так

откровенно и просто, что Клайд почувствовал симпатию к ней и решил ей

помочь. Но при этом он подумал, что она заслуживает лучшего, чем работа в

штамповочной. У нее такие умные большие голубые глаза, а рот и нос, уши и

руки такие маленькие и милые, любо посмотреть.

- Значит, вы будете жить в Ликурге, если получите у нас работу? -

сказал он просто для того, чтобы еще немного поговорить с нею.

- Да, - ответила она, открыто и прямо глядя на него.

- Стало быть, как вас зовут? - Клайд раскрыл блокнот.

- Роберта Олден.

- Ваш здешний адрес?

- Тэйлор-стрит, двести двадцать восемь.

- Я даже не знаю, где это, - заметил Клайд: ему нравилось разговаривать

с ней. - Знаете, я тоже недавно в Ликурге. - Он сам удивился, почему ему

вздумалось сразу же заговорить с нею о себе. Потом прибавил: - Не знаю,

все ли вам объяснил мистер Лигет. У нас тут сдельная работа, надо

штемпелевать воротнички. Пойдемте, я вам покажу. - И он провел ее к

ближайшему столу, за которым работали штамповщицы.

Он дал ей понаблюдать за ними, а затем, не прибегая к помощи мисс Тодд,

взял со стола воротничок и подробно объяснил, что и как надо делать, - все

это еще недавно объясняли ему самому.

Она слушала так серьезно, так напряженно следила за каждым его

движением, что он даже смутился немного и взволновался. Ее взгляд был

странно проницателен и пытлив. Когда Клайд снова повторил, сколько платят

за каждую пачку воротничков, и как много вырабатывают некоторые

штамповщицы, и как мало успевают другие, она захотела попробовать; он

подозвал мисс Тодд, и та отвела девушку в гардеробную, чтобы она повесила

в шкафчик пальто и шляпу. Вскоре она вернулась; пушистые светлые волосы

обрамляли ее лоб, щеки слегка зарумянились, глаза смотрели внимательно и

серьезно. По совету мисс Тодд она засучила рукава, обнажив до локтя

красивые руки. И по первым же ее движениям Клайд понял, что она будет

быстрой и аккуратной работницей. Видно было, что ей страстно хочется

получить это место.

Немного погодя он подошел к ней и стал смотреть, как она один за другим

берет воротнички из лежащей рядом стопки, ставит штамп и потом быстро

откладывает их в сторону. Она действительно работала проворно и аккуратно.

И когда, обернувшись на мгновение, она наивно, но смело и весело

улыбнулась ему, он ответил улыбкой, очень довольный.

- Ну, я вижу, вы отлично справитесь, - отважился он сказать, чувствуя,

что она и в самом деле справится.

Она снова мельком улыбнулась ему, и Клайд невольно ощутил глубокое

волнение. Она мгновенно пленила его, но его положение здесь и обещание,

данное Гилберту, обязывали воздерживаться от проявления симпатий к своим

подчиненным, даже и к такой очаровательной девушке. Иначе нельзя. Он

должен быть так же осторожен с нею, как и со всеми остальными, - но это

уже казалось ему странным, так сильно его влекло к ней. Она такая милая и

хорошенькая. И, однако, она всего лишь работница, - фабричная девчонка,

сказал бы Гилберт, - а он, Клайд, ее начальник... и все-таки она очень

милая и хорошенькая.

Он поспешно отошел к другим девушкам, принятым в тот же день, а затем

попросил мисс Тодд поскорее дать ему отзыв о мисс Олден: он хочет знать,

справляется ли она с работой.

В ту самую минуту, когда он обратился к Роберте и та в ответ улыбнулась

ему, Руза Никофорич, работавшая от нее через два стола, подтолкнула локтем

свою соседку и незаметно, взглядом и легким кивком, показала на Клайда и

Роберту. Ее подруга внимательно посмотрела на них. А когда Клайд отошел и

Роберта вновь принялась за работу, эта девушка наклонилась и шепнула Рузе:

- Он уже уверен, что она справится! - Она подняла брови и поджала губы.

И Руза ответила так тихо, что больше никто не мог услышать:

- Быстро пошло дело! А раньше он и смотреть ни на кого не хотел.

И обе понимающе улыбнулись, уязвленные выбором Клайда. Руза Никофорич

была ревнива.

Совсем особые причины заставили Роберту Олден искать места на фабрике

"Грифитс и Кь", да еще столь скромного. Подобно Клайду, недовольная своей

семьей и своей жизнью, она думала о собственной судьбе с чувством

глубокого разочарования. У ее отца Тайтуса Олдена была ферма неподалеку от

Бильца - городка в округе Маймико, милях в пятидесяти к северу от Ликурга.

С самого детства Роберта не видела ничего, кроме бедности. Ее отец,

младший из трех сыновей Эфраима Олдена, такого же фермера, был

неудачником; в сорок восемь лет он жил все в том же доме, который достался

ему от отца и еще тогда был стар и требовал ремонта, а теперь пришел в

полную ветхость. Дом этот был некогда прелестным образцом превосходного

вкуса, создавшего очаровательные домики с остроконечными крышами -

украшение небольших городов Новой Англии, но стены его были давным-давно

не крашены, недоставало многих черепиц на крыше и каменных плит на

дорожке, ведущей от калитки к дверям, и весь он теперь выглядел так

плачевно, словно готов был сказать со старческим кашлем: "Да, плохи мои

дела!"

Внутренность дома соответствовала его внешнему виду. Полы и ступени

лестницы расшатались и отчаянно скрипели; далеко не на всех окнах уцелели

ставни. Мебель - и старинная, и более позднего происхождения - вся

обветшала и была перемешана в неописуемом беспорядке, который, впрочем, и

нет нужды описывать.

Родители Роберты были классическими американцами старого склада - из

тех, что отвергают факты и чтут иллюзии. Тайтус Олден был одним из

множества людей, которые рождаются, живут и умирают, так ничего и не поняв

в жизни. Они появляются, бредут наугад и исчезают во мгле. Подобно своим

двум старшим братьям - людям с весьма смутными, туманными понятиями и

представлениями, - Тайтус жил словно вслепую; фермером он стал только

потому, что и отец его был фермер. Ферма досталась ему по наследству, вот

он и жил на ней: оставаться и кое-как работать здесь было проще, чем

искать счастья где-то в другом месте. Он состоял в республиканской партии,

потому что до него республиканцем был его отец и потому что весь их округ

стоял за республиканцев. Ему и в голову не приходило, что может быть

иначе. Свои политические и религиозные воззрения, все представления о том,

что хорошо и что плохо, он заимствовал от окружающих. Никогда ни одному

члену этой семьи не довелось прочесть ни одной серьезной, умной и

правдивой книги. Но все же, с точки зрения религиозных и моральных

условностей, это были превосходные люди, честные, прямые, почтенные и

богобоязненные.

Дочь таких родителей, хоть и одаренная от природы качествами,

возвышавшими ее над окружающей средой, не могла не быть в значительной

мере продуктом этой среды; в ее сознании отразились преобладавшие здесь

религиозные и нравственные понятия - взгляды местных пасторов и их

прихожан. Но при этом она отличалась пылким темпераментом и живым

воображением, и уже лет с пятнадцати ею овладела старая, как мир, мечта

всех дочерей Евы от самых безобразных до самых прекрасных: что ее красота

и обаяние когда-нибудь - и скоро - с колдовской и неодолимой силой поразят

некоего мужчину или мужчин. И хотя все годы детства и юности ей пришлось

провести среди тяжкой бедности и лишений, она всегда мечтала о чем-то

лучшем. Кто знает, быть может, где-то там, впереди - большой город вроде

Олбайи или Утики... и новая, прекрасная жизнь!

Какие мечты! Когда ей было четырнадцать, пятнадцать, восемнадцать лет,

она любила выйти весенним утром в фруктовый сад; раннее майское солнце

зажигало розовые огоньки на каждом старом дереве, землю розовым ковром

устилали душистые опавшие лепестки, а она стояла, глубоко дыша, и порой

смеялась или вздыхала, широко раскрывая объятия навстречу жизни. Она

живет! Она молода - и перед ней весь мир! Она вспоминает глаза и улыбку

юноши, что живет по соседству, - он случайно проходил мимо и взглянул на

нее, и может быть, никогда больше не взглянет, а все же он пробудил

столько грез в ее душе...

И, однако, она была очень застенчива, а потому и необщительна; она

побаивалась мужчин - особенно заурядных, грубых местных жителей, и они, в

свою очередь, избегали ее: их отталкивала ее застенчивость и сдержанность,

а ее красота казалась в этих краях слишком утонченной. Правда, шестнадцати

лет она переехала в Бильц и поступила на службу в мануфактурный магазин

Эплмена за пять долларов в неделю и здесь стала встречать молодых людей,

которые ей нравились. Но она была слишком невысокого мнения о своей семье,

и ее неопытному глазу казалось, что положение этих юношей куда лучше ее

собственного, а потому они не могут ею интересоваться, - и она своим

поведением сама отпугивала их. Все же она работала у Эплмена почти до

девятнадцати лет, все время сознавая, что ничего не может для себя

сделать, потому что слишком тесно связана с родными, которые нуждаются в

ее помощи.

А потом произошло событие, которое для этого уголка означало чуть ли не

революцию. Так как в этой сугубо земледельческой местности был очень дешев

труд, то в городке Трипетс-Милс открылась маленькая трикотажная фабрика. И

хотя Роберта, следуя общепринятым здесь понятиям и нормам, воображала,

будто такого рода труд ниже ее достоинства, все же ее соблазнили слухи,

что на фабрике хорошо платят. Итак, она переехала в Трипетс-Милс,

поселилась там у одной знакомой, жившей раньше в Бильце, и каждую субботу

приезжала домой; она мечтала скопить немного денег, чтобы затем пройти

курс в коммерческой школе где-нибудь в Ликурге или Гомере, изучить

счетоводство или стенографию, словом - занятие, которое откроет перед нею

какое-то лучшее будущее.

В этих мечтах и попытках отложить немного денег прошло два года.

Роберта зарабатывала все больше (под конец двенадцать долларов в неделю),

но ее родные во многом нуждались, а ей хотелось по возможности уменьшить

их лишения, от которых она сама так страдала, и потому почти весь ее

заработок уходил на семью.

Здесь, как и в Бильце, большинство молодых людей, которые были ближе ей

по развитию и по характеру, смотрели на фабричных работниц свысока, словно

на существа второго сорта. И хотя Роберта отнюдь не была работницей

обычного типа, все же, постоянно общаясь с этими девушками, она усвоила их

психологию, их пренебрежение к самим себе. Именно тогда она прониклась

убеждением, что никто из молодых людей, которые ей нравятся, не

заинтересуется ею, а если и заинтересуется, то уж, во всяком случае, не с

серьезными намерениями.

Два события заставили ее всерьез задуматься не только о браке, но и о

будущем вообще, независимо от того, выйдет ли она замуж. Ее двадцатилетняя

сестра Агнесса (она была тремя годами моложе Роберты) вновь встретила

недавно молодого учителя, который преподавал раньше в школе по соседству с

фермой Олденов; теперь он пришелся ей больше по вкусу, чем во времена,

когда она была школьницей, и она решила выйти за него замуж. И Роберта

поняла, что если она тоже не выйдет в ближайшее время замуж, ее станут

считать старой девой, а пока она раздумывала об этом, фабрика в

Трипетс-Милс внезапно и окончательно закрылась, и Роберта вернулась в

Бильц, чтобы помогать матери по хозяйству, а заодно помочь сестре в

приготовлениях к свадьбе.

Но тут произошло еще и третье событие, изменившее планы и мечты

Роберты. Грейс Марр, девушка, которую она знала по Трипетс-Милс, уехала в

Ликург, через несколько недель устроилась там на фабрике Финчли и стала

зарабатывать пятнадцать долларов в неделю. Она написала Роберте, что в

Ликурге можно получить работу - фабрика "Грифитс и Кь", мимо которой она

проходит каждый день, вывесила объявление "Требуются работницы". Из

расспросов выяснилось, что там девушкам на первых порах платят девять или

десять долларов, но быстро обучают какой-нибудь специальности, и тогда,

работая сдельно, можно заработать от четырнадцати до шестнадцати долларов

в неделю, смотря по способностям. На стол и на комнату нужно только семь

долларов, и Грейс разумно предлагала Роберте, к которой была очень

привязана, приехать и поселиться с ней вместе.

Роберта к этому времени почувствовала, что жизнь на ферме стала для нее

невыносима, надо как-то устраивать свою судьбу; в конце концов она

уговорила мать отпустить ее, - ведь, работая на фабрике, она сумеет

помогать семье.

Поселившись в Ликурге и получив место под начальством Клайда, Роберта

под влиянием такой огромной перемены испытала короткую вспышку

эгоистической радости; но очень скоро оказалось, что вся ее жизнь здесь -

и материальное положение и круг знакомств - так же скудны, как в Бильце и

Трипетс-Милс. Правда, к ней была искренне привязана Грейс Марр: эта

бесцветная девушка надеялась, что красивая и веселая Роберта (чья

веселость была несколько наигранной) внесет в ее жизнь то, чего ей так

недоставало, - оживление и дружбу; но среда, в которой оказалась здесь

Роберта, не отличалась ни большим разнообразием, ни большей свободой

мысли, чем та, из которой она вышла.

Начать с того, что Ньютоны - сестра и зять Грейс, у которых она жила, -

люди, несомненно, добрые, были все же самыми заурядными рабочими из

маленького провинциального городка, даже еще более религиозными и

ограниченными, чем те, с кем Роберта постоянно сталкивалась раньше в

Бильце и в Трипетс-Милс. Джордж Ньютон - это всякому бросалось в глаза -

был славный малый, отнюдь не чувствительный и не романтик. Свои дела и

планы на будущее он ставил превыше всего на свете. Он служил на фабрике

Крэнстонов и откладывал из своего заработка все, что мог, рассчитывая

скопить денег и открыть когда-нибудь собственное дело. Ради этой цели,

чтобы как-то пополнить свои скудные сбережения, чета Ньютонов решила снять

старый дом на Тэйлор-стрит, где можно было сдавать несколько комнат; это

приносило кое-какой доход и даже позволяло сносно кормить и семью и

пятерых постояльцев - а собственный труд и хлопоты, связанные со сдачей

комнат, Ньютоны не ставили ни во что. Жена Ньютона Мэри да и сама Грейс

Марр принадлежали к очень распространенному типу женщин, чьи интересы

ограничены самыми узкими рамками: они вполне удовлетворены, если им

удалось создать свой маленький семейный очаг, заслужить уважение

незначительных, ограниченных соседей, и смотрят на жизнь и на людей сквозь

призму чисто сектантских верований.

Поселившись у Ньютонов, Роберта скоро убедилась, что если не во всем

Ликурге, то по крайней мере в этой семье царят та же узость и

ограниченность, как и во многих знакомых ей семьях в Бильце. Есть рамки,

которые, по мнению Ньютонов и им подобных, необходимо строго соблюдать.

Нарушение их ни к чему хорошему не ведет. Если ты работаешь на фабрике,

тебе следует полностью приспособиться к жизни и обычаям лучшей,

добропорядочной части фабричных рабочих... Итак, поселившись здесь,

Роберта каждое утро в обществе Грейс и других постояльцев - двух работниц

с фабрики Крэнстона и молодого монтера с городской электростанции - наспех

глотала в столовой Ньютонов весьма посредственный завтрак и тотчас, выйдя

на улицу, присоединялась к нескончаемой процессии, которая день за днем в

этот час направлялась за реку, в фабричный район. Едва переступив порог,

она неизменно попадала в поток рабочих и работниц примерно своего

возраста, не говоря уже о множестве пожилых, изможденных женщин, куда

больше похожих на привидения, чем на живые существа; они выходили из всех

соседних домов, из всех близлежащих улиц. Ближе к Сентрал-авеню толпа

густела, так как со всех сторон в нее вливались новые людские потоки, и

всегда в этой толпе находились охотники завести знакомство с девушками

покрасивее; Роберта замечала их взгляды и понимала, что они ищут легких

развлечений, чтобы не сказать хуже. А иные девушки, - далеко не

отличавшиеся строгостью нрава, присущей тем, кого она встречала до

Ликурга, - отвечали на заигрыванье хихиканьем и глупыми улыбками. Какой

стыд!

А вечером, когда кончалась работа на фабриках, такая же толпа пускалась

в обратный путь через мост у вокзала. И таково было воспитание Роберты и

усвоенная ею мораль, что, несмотря на свою красоту, решительный вид и

пылкий нрав, она оставалась одинокой и никем не замеченной. А как это

грустно, когда все вокруг веселы, а ты живешь одиноко! Она всегда

возвращалась домой в седьмом часу, а после обеда просто нечего было

делать: нередко они с Грейс шли куда-нибудь в кино; иногда Роберта даже

заставляла себя пойти вместе с Грейс и Ньютонами на собраний прихожан

методистской церкви.

И все же, войдя в эту семью и работая у Клайда, она радовалась перемене

в своей жизни. Какой большой город! Как красива Сентрал-авеню с ее

магазинами и кинематографом! И эти огромные фабрики! И мистер Грифитс -

такой молодой, красивый, улыбающийся... И она ему нравится.

Клайд тоже волновался при встрече с Робертой. Отношения его с

Диллардом, Ритой и Зеллой оборвались, приглашение в дом Грифитсов, где ему

удалось лишь мельком увидеть настоящих светских девушек - Беллу, Сондру

Финчли и Бертину Крэнстон, - было, видимо, случайным и не имело

последствий, и теперь он чувствовал себя очень одиноким. Ах, этот высший

свет! Но Клайду явно закрыт доступ туда. А между тем в тщеславной надежде

на это он порвал все другие знакомства. Для чего он это сделал? Никогда

еще он не был так одинок. Общество миссис Пейтон! Только и остается по

дороге на работу или с работы перекинуться иной раз ничего не значащими

приветливыми словами с каким-нибудь владельцем магазина на Сентрал-авеню,

если тому заблагорассудится его окликнуть, или раскланяться с кем-нибудь

из работниц; но они его не интересовали, да он и не решался познакомиться

с ними поближе. Но ведь это все равно что ничего! Да, но зато он -

Грифитс, и уже по одному этому вправе рассчитывать на уважение и

почтительность всех этих людей. Ну и неразбериха! Что же делать?

Тем временем Роберта Олден немного привыкла к новой обстановке, лучше

поняла, каково положение Клайда на фабрике и какой он привлекательный,

заметила и его робкое, но все же несомненное внимание к ней, - и начала с

тревогой думать о будущем. Живя в семье Ньютонов, она поняла, что принятые

в Ликурге нормы поведения, видимо, раз и навсегда запрещают ей проявлять

какой-либо интерес к Клайду или к кому бы то ни было из фабричного

начальства: по местным понятиям, работница не имеет права влюбиться в

начальника или допустить, чтобы начальник увлекся ею. Богобоязненные,

порядочные и скромные девушки не позволяют себе этого. Она вскоре поняла,

что граница, разделяющая в Ликурге бедных и богатых, столь резка, словно

одни отделены от других взмахом ножа или высокой стеной. Было и еще одно

"табу", касавшееся работниц и рабочих из иммигрантских семей: все они -

неамериканцы, а значит, невежественны, безнравственны, люди низшей породы!

С ними ни в коем случае нельзя иметь ничего общего!

Роберта узнала также, что в том мелкобуржуазном кругу, к которому

принадлежала она сама и ее друзья, в среде религиозной и строго

нравственной, - такие развлечения, как танцы, прогулки по улицам,

посещение кино, тоже под запретом. А она как раз в это время стала

интересоваться танцами. Хуже того: молодые люди и девушки - прихожане той

церкви, которую начали посещать Роберта и Грейс, - не склонны были

относиться к ним, как к равным; все это была молодежь из сравнительно

более зажиточных семей - старожилов Ликурга. Роберта и Грейс некоторое

время посещали церковные богослужения и собрания, но жизнь их от этого не

изменилась: они были безупречны, и их допускали в это общество, но не

приглашали в гости и на вечера, и они не участвовали ни в каких

развлечениях, доступных другим прихожанам, занимавшим лучшее положение.

Встретив Клайда, Роберта увлеклась им и притом вообразила, что он

принадлежит к некоему высшему обществу. И в душу ей проник тот же яд

беспокойного тщеславия, который отравлял и Клайда. Каждый день на фабрике

она невольно чувствовала на себе его настойчивый, пытливый и все же

неуверенный взгляд. И чувствовала также, что он не решается сделать

попытку к сближению, боясь встретить отпор. Уже две недели она работала

здесь, и теперь ей часто хотелось, чтобы он с нею заговорил, чтобы стал

предприимчивее, но она тут же пугалась: нет, он не должен приближаться к

ней. Это ужасно! Невозможно! Другие девушки сразу заметят. Они явно

считают, что он слишком хорош для них и слишком им чужд, - а если он

станет относиться к ней иначе, чем ко всем остальным, они истолкуют это

по-своему. Роберта знала - эти девушки найдут всему только одно

объяснение: решат, что она распутная.

А Клайд слишком хорошо помнил правила, о которых говорил ему Гилберт.

До сих пор, строго соблюдая их, Клайд держался так, словно не замечал

девушек и ни одной из них не оказывал предпочтения, но теперь, когда

появилась Роберта, он часто, почти бессознательно, подходил к ее столу и

смотрел, как быстро и ловко она работает. Как он и ожидал, она оказалась

хорошей, толковой работницей, очень скоро, без чьих-либо советов и

наставлений, сама поняла все хитрости и приемы работы и стала зарабатывать

не меньше других - пятнадцать долларов в неделю. И по ней всегда было

видно, что работа здесь для нее - удовольствие, счастье и что ее радует

малейший знак внимания со стороны Клайда.

Она казалась ему утонченной, совсем непохожей на других, и он с тем

большим удивлением заметил в ее поведении вспышки своеобразной веселости,

не только эмоциональной, но на особый, поэтический лад даже чувственной.

Несмотря на свою сдержанность, она была в дружеских отношениях с

девушками-иммигрантками, так непохожими на нее, и, видимо, прекрасно

находила с ними общий язык. Прислушиваясь к ее разговорам о работе с Леной

Шликт, Одой Петканас, Анжеликой Питти и другими девушками, которые быстро

стали заговаривать с нею, Клайд решил, что она далеко не так строга и

надменна, как остальные американки. Но и они, видимо, относились к ней с

уважением.

Как-то в полуденный перерыв, вернувшись из столовой раньше обычного, он

увидел, что Роберта, несколько девушек-иммигранток и четыре американки

окружили польку Марию; эта бойкая, развязная особа довольно громко

рассказывала, как парень, с которым она познакомилась накануне, подарил ей

бисерную сумочку и с какой целью.

- Он хочет, чтоб я взяла эту вещичку и стала его милкой, - хвастливо

объявила она, размахивая сумочкой перед глазами заинтересованных

слушательниц. - Надо об этом подумать. А славная сумочка, верно? - Она

подняла ее и повертела во все стороны, затем прибавила вызывающе, с

напускной серьезностью махнув сумочкой в сторону Роберты: - Как мне быть,

скажи? Взять сумку и стать его милкой или отдать ее назад? Мне ужасно

нравится эта сумка, ей-богу!

Клайд ожидал, что, в полном соответствии с правилами, в которых она

воспитывалась, Роберта возмутится. Ничуть не бывало! Судя по ее лицу, она