Гражданские права и гражданские свободы

Мы намерены представить Верховный суд как мощное орудие защиты угнетенных — как истинные душу и броню гражданских свобод. Хотя это его современная роль. Решения о свободе слова, печати, вероисповедания и тому подобные были чрезвычайно редки в 19 веке. Хорошим доводом может быть то, что решения Суда до недавнего времени были робкими и обрывочными. Немногое в них могло вызвать восхищение борцов за гражданские права.

В конце концов слова сами по себе не орудие принуждения — даже слова Конституции. Репрессии в адрес непопулярного мнения далеко нередки в нашей истории. Закон об антиправительственной агитации вполне подходит в качестве примера. Этот закон, принятый во время президентства Джона Адамса, объявил преступлением «публикацию любого скандального, злонамеренного материала или материалов» о президенте, Конгрессе или правительстве или каких-либо материалов с намерением опорочить или навлечь на них «презрение и дурную славу». Правительство использовало закон, чтобы изменить оппозиционные газеты. Суды выразили слабый проблеск протеста; закон умер только потому, что оппозиция пришла к власти и отменила его.

Можно и еще что-нибудь добавить. Юг был строг к мнению аболиционистов. Согласно Кодексу Вирджинии 1849 года, например, для свободного человека считалось преступлением «устно или письменно» «утверждать, что хозяин не имеет права собственности на своих рабов». Многие южные штаты ограничивали «возбуждающие» (против рабства) произведения и газеты. Первые законы о гражданских правах (принятые после гражданской войны) были выхолощены судами. В решении по делу Рейнолдса против Соединенных Штатов и в других случаях Верховный суд защищал строгие законы, направленные против мормонов. Потом Суд бездействовал в отношении «красной паники» во время первой мировой войны и в 20-е годы. «Пособники» и «красные» отправились в тюрьмы, Суд подтвердил приговоры. Суд был менее чем героическим в 50-е годы, во время маккартизма и на всем протяжении периода «холодной войны». Он принял расовую сегрегацию в решении по делу Плесси против Фергюссона (1896) и ратифицировал

постыдное обращение с японцами во время второй мировой войны. Эти моменты в истории Верховного суда вряд ли вызовут чувство гордости.

Тем не менее Соединенные Штаты были свободным обществом в 19 веке. Это был сущий рай свободы в сравнении с большинством стран прежде и потом. История полна примеров (в голову приходят Гитлер и Сталин) того, до чего может опуститься дикое, преступное правительство. Никто в нашей отечественной истории не падал так низко. Не будет приукрашиванием нашей истории, если мы подчеркнем, что очень немногие страны превзошли нас; большинство в этом отношении много, много хуже.

Билль о правах никогда не был мертвой бумагой. Суды были в целом честными, даже с учетом того, что они не соответствовали сегодняшним, более утонченным стандартам. Концепции прав все время меняются. Сегодня мы определяем свободу как наличие таких прав, о которых наши предки не думали в подобной связи. В 1890 году, например, никто не видел в Конституции ограничения права штата контролировать сексуальное поведение.

В 19 веке, возможно, было больше согласия в вопросах ограничений прав, чем сегодня. Конечно, у нас нет точной информации об общественном мнении прошлых лет по вопросам свободы слова или прав обвиняемых. Опросов Гэллапа не было, и наши источники — газеты, судебные дела — почти наверняка необъективны. Что мы может сказать, так это то, что мы не склонны особо сопротивляться и рваться из узды. Нарушители подчинялись закону; самое большее, на что они могли надеяться, —это избежать ареста. Они не мечтали о законности. Суды в целом не были благосклонны к мятежникам. Судебной активности в области гражданских прав и свобод нужно было много времени, чтобы «разогреться».

Для начала у федеральных судов не было силы (не говоря уже о склонности) защищать основные права человека в борьбе со штатами. Такое решение было принято в знаменитом деле Баррона против Балтиморы. Верховный суд постановил, что Билль о правах является законом для федерального правительства, но не для штатов. Гражданин не мог принести в федеральный суд жалобу на то, что штат оскорбил его или посягнул на его основные права. У каждого штата была своя собственная конституция, свой собственный билль о правах. Но дело Баррона против Балтиморы закрыло двери надежде на единый национальный стандарт.

Решение по делу Баррона против Балтиморы все еще закон, технически говоря. Но дальнейшее развитие событий изъяло из него большинство пунктов. Сегодня граждане могут защищать свои основные права от штатов в федеральном суде. Наш старый друг, Четырнадцатая поправка, с ее гибкими, экспансивными формулировками, есть источник перемен — особенно слова о надлежащем процессе. В ряде решений Верховный суд постановил, что определенные аспекты Билля о правах столь «фундаментальны», что статья о надлежащем процессе объединила их. Судья Бенджамин Кардозо в одном из ключевых дел сказал, что свобода слова есть «основа, обязательное условие практически любой другой формы свободы». С этих пор, по словам Суда, любой штат, ограничивающий свободы слова, тем самым преступает границу и нарушает статью о «надлежащем судебном процессе». Таким путем Первая поправка, которая защищает свободу слова, стала национальным стандартом.

Год за годом Суд медленно, но неуклонно «объединял» новые и новые положения Билля о правах с Четырнадцатой поправкой, тем самым распространяя их на все пятьдесят штатов и давая власть в этом вопросе федеральным судам. Большинство положений по уголовной юстиции было включено полностью. Исключений было немного. Пятая поправка требует обвинительного акта от жюри присяжных в уголовных делах. В деле Хуртадо против Калифорнии Суд отказался прочесть это требование в Четырнадцатой поправке. Это решение до сих пор в силе.

Но мы слишком много говорим о технической стороне дела. А «объединение» — это нечто большее, чем девиз. Это означает прежде всего большую осмысленность

прав; это означает также, что федеральные суды приняли на себя широкие полномочия. Верховный суд ведет по этому пути. Он укрепил и защитил нормы, возводящие Билль о правах в ранг национального статута и распространяющие его действие на угнетенные классы, негров, женщин, бедных и в особенности тех, кто попал в сети уголовного права. Особенно драматические изменения начались после 1950 года. Многие объединились вокруг Суда под руководством Эрла Уоррена, назначенного председателем в 1953 году президентом Эйзенхауэром.

Конечно, один человек не может отвечать за такую мощную тенденцию — даже если это председатель Суда. Суды — это инструменты социального изменения. Они имеют дело с вопросами, которые поднимают другие люди; в целом не изобретают политические установки. Они дают политическим установкам правовой базис и помогают его охранять. 1950-е годы были десятилетием борьбы за гражданские права. Негры стали более воинственными. Эта воинственность была одной из важных общественных реальностей после дела Брауна. С этого времени другие меньшинства и угнетенные классы стали требовать защиты своих прав. На этих социальных устоях Суд строил свою доктрину.

Верховный суд не имеет власти продвигать свой собственный список дел. Он имеет право выбирать из тысяч дел, добивающихся внимания Суда. Это право выбора — источник огромной силы. Но дело, представленное в Суд, — это уже конец дела, а не его начало. Каждое дело имеет в основе реальную проблему, вопрос или требование, которые родились в мире за пределами Суда..Разумеется, когда суды показывают, что они восприимчивы к определенному типу претензий, они тем самым побуждают нести в Суд больше требований такого типа.

Например, дело Брауна внешне относилось только к негритянским школам. Решение Суда объявило вне закона сегрегацию в публичных школах, и фактически за много лет оно имело лишь скромный успех в достижении своей цели. Но это решение также доставило важное сообщение негритянскому населению. Сообщение было о том, что Суд намерен — и даже нетерпеливо хочет — продвинуть дело внерасовой юриспруденции. А еще было негритянское движение и его союзники, которым надо было действовать. Суд, конечно, осознавал, что у него есть партнеры — группы и индивидуалы, требующие конституционных прав. «Революция прав» есть результат партнерства между активным судом и активным обществом.

Чтобы объяснить, откуда берет начало закон, как он действует и в каком направлении развивается, нужно всегда рассматривать социальный контекст. Еще один пример — закон о непристойности. Суд борется с ней примерно тридцать лет. Первая поправка защищает свободу слова. В большинстве штатов продажа «порнографических» или «непристойных» книг и изображений есть преступление. Оклахома, например, запрещает продажу «непристойных, распутных, похотливых, развратных или неприличных» материалов. Где граница между непристойностью, которую можно запретить, и свободой выражения, которую запретить нельзя? Как далеко люди могут зайти в словах и изображениях, прежде чем они лишатся защиты Первой поправки?

Суд так и не пришел к удовлетворительному ответу. А вопрос оказался неожиданно современным. Суд не занимался им с 1957 года, после вынесения решения по делу Рота против Соединенных Штатов. В 19 веке тяжба по этому вопросу была редкостью. Грязные книги и картинки были и тогда, но они, так сказать, оставались в клозете. Непристойность редко показывала свое лицо публично.

Видимо, пенсильванское дело, рассмотренное в 1815 году, было первым делом такого рода. В другом раннем случае, в Массачусетсе (1821), рассматривалась книга «Мемуары женщины для удовольствий», более известную как «Фанни Хилл». Более чем через сто лет после массачусетского дела эта знаменитая эротическая книга, написанная Джоном Клеландом, продолжала свою подпольную жизнь. Она

переходила их одних липких рук в другие. В декабре 1923 года два нью-йоркских книгопродавца, Морис Инман и Макс Готшалк, были арестованы, осуждены и оштрафованы на 250 долларов за продажу «Фанни Хилл» (вместе с двумя другими «классическими» книгами — «Ночь в мавританском гареме» и «Только мальчик»). Все это время конституционная защита не простиралась так далеко, чтобы защитить «Фанни Хилл».

В 60-е годы «Фанни Хилл» вышла открыто, и это было другое время. Издатели попросили (и получили) конституционную защиту. После 60-х годов поднялась могучая волна дел о непристойном. «Фанни Хилл» была звездой некоторых дел. Но, вообще-то говоря, суды сделали из нее честную женщину. Оказалось, что Первая поправка достаточно широка в пределах своего действия, чтобы защитить эту «женщину для наслаждений».

К настоящему моменту «Фанни Хилл» уже 150 лет, почти столько же, сколько Первой поправке. Хотя окончательно ее рождение произошло только в 60-е годы. Слова — в книге и в Первой поправке — те же самые, что были в 18 веке. Но общество изменилось вместе со своей правовой доктриной; и смысл свободы слова с течением времени стал другим.

Невзирая на триумф «Фанни Хилл», вопрос о непристойности никогда не был разрешен окончательно. Правовая доктрина по этому вопросу безнадежно запутанна. Суды не в состоянии найти и объявить действенные правила и действенные ограничения. Ясно, конечно, что стандарты драматически сдвинуты. Поколение назад легкая кинокомедия «Луна голубая» спровоцировала беспорядки просто потому, что слово «девственница» было произнесено с экрана. Сегодня «адюльтерные» книжные лавки, пип-шоу и кинотеатры порнофильмов существуют в каждом городе в любых масштабах. Обыватели могут видеть и покупать «крутую» порнографию, журналы и книги о сексе всех сортов, богато иллюстрированные, если хотите, — и все это без преследований и репрессий. Эта явная вседозволенность шокирует и вызывает отвращение миллионов людей. Миллионы других думают иначе, но тихо: они голосуют просмотром и покупкой «крутой» продукции. Те, кто предпочитает традиционную мораль, жалуются в судах на море порнографии — и на растягивание Первой поправки так, что она защищает этот «разврат». Нет сомнений, что на судах лежит некоторая ответственность. Суды противостояли цензуре; они запрещали запретительные законы; они пропускали очень свободные стандарты. Но основное изменение, без сомнения, было не в правовой области, а в социальной. Существует потребность в таких фильмах, книгах, журналах; и, что более важно, люди хотят покупать их просто, дешево, открыто и на законных основаниях. Для большей части населения эти взгляды являются правонарушающими.

Вопрос этот 'не назовешь простым. Здесь, как и в других вопросах, Суд сталкивается с трудной проблемой: где провести черту. Конечно, есть такие «синие чулки»» которые хотят подвергнуть цензуре Шекспира, которые считают, что «Над пропастью во ржи» — это нехудожественно и неподходяще для старшеклассников, которые запретили бы все фильмы, хотя бы намекающие на секс. В одном из дел о непристойности, рассмотренных в Верховном суде, обсужался фильм «Половые отношения». Крупная студия выпустила фильм; это был серьезный и важный фильм на серьезные темы, и непристойность была использована в пределах образа. Однако ответчики были признаны виновными в показе фильма судом в Облани (штат Джорджия). Верховный суд отвел обвинение. В другом деле, Эрцнозник против города Джексонвилл, рассматривалась проблема показа фильмов под открытым небом. В Джексонвилле (штат Флорида) запрещали фильмы, в которых показывались «голая грудь или обнаженные половые органы», если экран можно было увидеть с улицы. Верховный суд нашел, что это правило слишком далеко заходит: если понимать буквально, то оно запрещало фильм, показывающий «детские ягодицы, открытие выставки античного искусства, купальщиков на пляже».

В целом Суд пытается быть осторожным в этой деликатной и спорной области. Он не заходит слишком далеко в поддержке элитарного общественного мнения. И он не дает противоположной стороне все, что она хочет. Он, конечно, отвергает чрезмерно щепетильные стандарты; но он никогда не говорил, что все можно. Такова, в общем, позиция Суда в делах о гражданских правах. Суд может возглавить общественное мнение и часто делает это. Он показывает путь. Он выступает как учитель или авангард. Но ему не надо самому идти по этой дороге, далеко опережая остальную толпу.

Это правда, в особенности потому, что суды обладают ограниченной силой. Они делают официальные заявления, но заботиться об их выполнении должен кто-то другой. Принуждение, однако, является решающим. Реальные права более важны, чем права на бумаге. Что происходит с доктринами Верховного суда, когда они достигают улиц, домов, кабинетов судей местных судов? Вообще говоря, между командой и ее выполнением существует множество промежуточных инстанций, могущих изменить команду; и будет ли разрыв скандально большим или приемлемым — зависит от времени, субъекта, людей и места. Один исторический пример может быть здесь уместен. Это дело Бэйли против Алабамы, рассмотренное в 1911 году. Лонзо Бэйли был бедным чернокожим сельскохозяйственным рабочим, работавшим в Алабаме у белого землевладельца. Он бросил работу в середине полевого сезона и был арестован за «мошеннический» разрыв контракта. В Алабаме это считалось преступлением согласно статуту, принятому специально против людей типа Бэйли. Целью было привязать чернокожих рабочих к земле, хотя бы на время полевых работ, чтобы они не могли бросить работу вне зависимости от причин.

Система попахивала принуждением или даже рабством. Так продолжалось много лет. Но горстка прогрессивных адвокатов превратила проблему Лонзо Бэйли в показательное дело. Они всеми путями протолкнули дело в Верховный суд. Здесь Алабама проиграла. Суд объявил закон неконституционным; судьи нашли, что он был частью системы батрачества, запрещенной федеральным законом. Негры Юга и их союзники одержали великую победу.

Но фактически с основной проблемой ничего, не случилось. Бэйли, конечно, освободили. Алабама кое-как починила свой закон, внеся небольшие косметические поправки. Другие южные штаты попросту игнорировали решение Суда. Южная система труда продолжила свое существование в том же виде, что и раньше. Южный принудительный труд продолжался. Дело Бэйли, короче говоря, «опередило свое время». Оно воодушевило либералов, дало им ощущение удовлетворенности. Но ни организации, ни движения, ни планов дальнейших действий, ни сил, ни желания провести право в жизнь не было. Таким образом, победа закона стала его смертью.

Более чем сорок лет спустя Верховный суд вынес решение по делу Браун против министерства просвещения. Суд приказал прекратить расовую сегрегацию в публичных школах. Это было первое дело в серии дел, запретивших расовую сегрегацию где бы то ни было. То, что случилось после дела Брауна, было не меньше чем революция — неполная, конечно, но тем не менее революция.

Другими словами, дело Брауна не разделило судьбу дела Бэйли. Оно не было сведено к нулю. Почему? Не по причине точки зрения суда, выраженной в решении, способа ее письменного изложения, стиля и мастерства. Ответ в другом — в изменившихся социальных условиях и — главное — в движении за гражданские права. Последовавшие за делом Брауна сидячие забастовки, марши, протесты, постоянные тяжбы, борьба на Юге и на Севере — все это вдохнуло силу и страсть в решение по делу Брауна и сделало его реально действующим. «Революция» произошла в результате партнерства Суда и борцов за гражданские права, правовых и социальных сил.

I63

Date: 2015-08-06; view: 415; Нарушение авторских прав