Культурный дрейф. В придачу к любым специфическим фобиям, которые семья передает своему потомству, и к любым особым историческим событиям

В придачу к любым специфическим фобиям, которые семья передает своему потомству, и к любым особым историческим событиям, которые затрагивают одно или другое поколение, в современном Западном обществе — и особенно в Америке — присутствует беспомощность, которая затрагивает всех нас. Это трудно уловимое ощущение дрейфа — допущение, что множество критически важных вещей находится вне зоны нашего контроля. Частично это происходит из-за потери устойчивых социальных структур и религиозных убеждений, которые традиционно обеспечивали рамки для жизни индивида. Большинство людей сейчас не приспособлены и, вероятно, никогда не были приспособлены к тому, чтобы комфортно жить в экзистенциальном вакууме, где они должны созидать свои собственные ценности и смыслы. Люди всегда находили, что легче строить свое эго, исходя из чего-то большего — Бога, страны, социального положения или семьи. Сегодня, однако, нас не обеспечивают при рождении жизнеспособными версиями этих констант; мы должны искать некую самодельную достоверность, чтобы зацепиться за нее. Если аддикция — проявление потребности во внешней структуре, то понятно, почему она так очевидна в настоящее время.

Однако, наша уязвимость для аддикции - это не просто последствие отказа от убеждений, которые мы больше не можем принимать всерьез, и от социальной регуляции, которую мы больше не желаем выносить. Кое-что еще — что-то несомненно ценное - было потеряно при переходе к современной эпохе. Я имею в виду внутреннюю уверенность в себе, которая обеспечивалась контактом с повседневной жизнью. Независимо от того, что наш аддиктивный потенциал существовал во все эпохи, мы были тогда намного ближе к сути нашего существования. Сигналы и паттерны природы были относительно ясны фермеру, лесничему или охотнику. Даже механизмы могли быть быстро приспособлены к понятиям людей о тех вещах, которых они хотели. Полезность ранних образцов сельскохозяйственных машин была без труда выявляема теми, кто ими пользовался. Таким образом, для этих людей машины были реальны. Фермер чувствовал удобство использования трактора или грузовика, имея дело с его особенностями и осуществляя его ремонт.

Жили ли люди на фермах или в городах и деревнях, универсальная необходимость тяжело трудиться прижимала их к земле и удерживала от того, чтобы быть захлестнутыми неопределенностью ситуации. Реальность учреждений также, пожалуй, была легче для понимания: пути Бога неисповедимы, но деревенский староста вполне доступен. Теперь мы оказываемся плохо подготовленными к взаимодействию со множеством вещей, которые составляют нашу среду и наше общество. Отделенные от физической реальности абстрактной технологией, мы не можем справляться с ее механикой, которая является для нас столь же реальной и существующей, как и природа. На вершине всего этого находится наша огромная система учреждений, от простых форм объединений, которые практиковали всегда, до гигантских организаций и бюрократических систем, подобных "Дженерал Моторс", американскому Правительству и универсальной школьной системе.

Даже когда технологии стали более сложными, сельский житель или представитель рабочего класса сохранил некоторый контакт и понимание механизмов, от которых зависит его жизнь. Обеспеченный городской и провинциальный человек смотрит на эти вещи с подспудно-магической антипатией, как если бы это были враги, чья анархическая мощь только едва задействована. Зато где человек из среднего класса должен иметь и имеет преимущество, так это в способности иметь дело с учреждениями. Вследствие полученного образования и повседневной осведомленности он лучше знает, как осуществить что-либо в установленных учреждениями условиях. Он реже, чем представитель рабочего класса, отшатывается от прямого контакта со множеством бюрократических организаций, с которыми сталкивается. Однако, это может быть только различием в степени, поскольку многие индивиды, которые проводят всю жизнь в больших организациях, так же мало склонны к маневрам в организационной среде, как и те, кто мало с ней соприкасается.

Даже когда мы считаем себя способными к активному управлению этой частью нашего мира, есть серьезные ограничения для того, что мы пытаемся осуществить. В "Процессе" Кафки главный герой арестован и подвергнут суду. Хотя он не знает ни о каком преступлении, которое бы совершил, он принимает справедливость этих слушаний и прикладывает все усилия для того, чтобы получить совет от таинственных юридических консультантов и повлиять на младших бюрократов. Так или иначе, он, как в кошмарном сне, неспособен добраться до основного вопроса: каково было преступление и почему его судят? Точно так же, наша манипуляция учреждениями часто ограничивается теми хитростями, с помощью которых мы можем получить для себя некие выгоды: приобретение связей, достижение хорошего положения, извлечение бюрократической пользы, толкование закона в своих интересах. Наша позиция по отношению к учреждениям пассивна, мы не пробуем как-либо воздействовать на само учреждение. Его правила, процедуры и цели рассматриваются как нечто полностью неизменное.

Неспособные самоутвердиться на фоне доминирующего влияния учреждений на нашу жизнь, мы приходим к тому, что еще сильнее чувствуем свое базовое бессилие. Нам трудно вообразить себя главной движущей силой чего-либо. Мы не знаем или не верим, что можем знать, как сделать что-нибудь оригинальное, означает ли это создание физических объектов или формирование организаций, которые составляют такую большую часть нашей жизни. Нигде вокруг себя мы не можем найти образца самоуправляемой активности и созидания- В результате, немногие из нас воображают, что могут писать книги или песни, создавать фильмы, начинать бизнес, проектировать автомобили или строить дома. Эксперты — люди, обособленные от мира — создают сооружения, искусство и технику для остальной части населения, и мы чувствуем, что бесполезно и глупо надеяться поучаствовать в этих свершениях.

Когда Маркс говорил об отчуждении человечества от творческого труда, он подчеркивал одну особенность того, что потом переросло во всепроникающее отчуждение от базового опыта. Сегодня найти работу, с которой мы можем себя как-то идентифицировать — большая удача; мы редко способны организовывать собственные предприятия. В процессе "модернизации" отчуждение от природы распространилось даже на наши собственные тела, так что очень немногие из нас имеют представление о том, как спланировать свою диету или оздоровительную гимнастику. Раньше опыт (иногда трагический) вынуждал нас к этому. В отсутствие такой непосредственности мы теряем ощущение собственной реальности и реальности мира. Но эта потеря не есть необходимая и необратимая функция технологии. Возможно прийти в соприкосновение с этой эпохой, которая, в конце концов, также дала нам беспрецедентные возможности для удовольствий и продуктивности.

Там, где так естественно изолировать себя от жизненного опыта, мы должны активно искать его, если хотим найти. Теперь, как и всегда, лучшие противоядия от аддикции — радость и компетентность; радость — как способность получать удовольствие от доступных для нас людей, вещей и действий; компетентность — как способность управлять важной для нас частью окружающей среды и уверенность в том, что наши действия важны для нас самих и для других людей. И радость, и компетентность требуют связи с жизнью во всей ее конкретности. Когда этого ощущения реального основания в жизни недостаточно, нас охватывает чувство неуверенности в себе, приводящее к желанию от себя убежать. Это тот момент, когда начинается поиск решений вовне — аддиктивных решений. Источники аддикции могут быть найдены в наших занятиях и других искусственных привязанностях. Они действуют так, чтобы заменить физические и эмоциональные связи, оставленные нами позади. Устанавливая паттерн отчуждения и зависимости, они сами являются фокусами последней и, таким образом, сами служат аддикциями. Собранные вместе, они составляют картину аддиктивного общества.