Глава третья. «абиссиния, вне всякого сомнения, и есть настоящий Офир»

Отец безумия

«Абиссиния, вне всякого сомнения, и есть настоящий Офир».

Фрэнк Хейтер, «Золото Эфиопии»

В 1894 году двое инженеров испросили аудиенции у императора Менилека II, который недавно перенес столицу Эфиопии из Анкобера в Аддис‑Абебу. Один из них был швейцарцем, второй французом. Они поняли, что новая столица страны будет развиваться только в том случае, если ее соединить с побережьем Красного моря, и предложили построить железную дорогу до французского порта Джибути. Проект представлял собой вершину инженерного искусства. Не пропускавший ничего нового Менилек заинтересовался этой идеей. Однако прежде чем давать свое согласие, он решил проверить знания двух европейцев. Их заперли в комнате, поставили вооруженную охрану, выдали кусок шнура, шило, нож и дубленую кожу, приказав до восхода солнца сшить пару туфель. Инженеры распороли собственные туфли и использовали их детали в качестве выкроек. Они работали всю ночь, а с первыми лучами солнца преподнесли императору пару превосходных кожаных туфель. Менилек поддержал их проект, и через три года по железной дороге прошел первый поезд.

За прошедшее с того времени столетие железная дорога постепенно разрушалась. В Эфиопии все, что ломается, так и остается сломанным.

Краска на железнодорожных вагонах давно облупилась, пол потрескался. Осветительные приборы были украдены, циферблаты часов лишились стрелок, а болты – гаек. Даже свистки станционных смотрителей больше не свистели. Стаи одичавших собак охотились на крыс, которые питались тараканами, а те, в свою очередь, поедали личинок, заполнивших деревянные детали подвижного состава.

Мы с Самсоном прибыли на станцию как раз в тот момент, когда полиция при помощи дубинок выстраивала из пассажиров третьего класса длинную очередь. С точки зрения полиции, третий класс представлял собой законную добычу.

Закончив усмирение пассажиров, стражи порядка переключились на нищих. Аддис‑Абеба буквально кишела попрошайками, приехавшими из деревни с мечтой об улицах, вымощенных золотом.

Когда через три минуты после отбытия из Аддис‑Абебы поезд остановился, я понял, что поездка в Харар будет не из приятных. Самсон, никогда раньше не пользовавшийся железной дорогой, умолял меня выпрыгнуть на насыпь, пока у нас еще оставался шанс спастись. Наш вагон был до отказа набит солдатами из мятежной Сомали, и Самсон выражал свое недовольство. Понять их язык европейцу просто невозможно, говорит он. Однако по сравнению с дождем сомалийцы выглядели мелкой неприятностью. Крыша вагона напоминала ржавое решето. Летом такая вентиляция приносила облегчение, но в сезон дождей могла свести с ума. Самсон все время возился, беспокоясь, что дождь намочит его драгоценную Библию.

Я пообещал ему приличное вознаграждение, если он станет моим проводником на золотые копи. Я подозревал, что потом буду ругать себя за то, что нанял малознакомого человека, но Самсон с радостью согласился и выглядел вполне дружелюбным – если не считать некоторой «зацикленности» на дьяволе и библейских историях. Оставив брата присматривать за машиной, он бросил в пластиковую сумку несколько поношенных вещей и махнул на прощание подруге.

Прежде чем отправиться на юг, на родину Самсона, мы намеревались посетить несколько других мест. Мне хотелось увидеть город‑крепость Харар на востоке страны, в окрестностях которого обитали гиены, якобы сторожившие сокровища царя Соломона.

Простояв три часа, поезд наконец тронулся и потащился мимо бесчисленных лачуг, окружавших столицу. Хижины из гофрированного железа простирались до самого горизонта, напоминая игрушки из жести. Стайка босоногих ребятишек играла в прятки в зарослях бамбука, а их старшие сестры стирали белье на камнях у стоячего пруда. Под эвкалиптовым деревом пятеро мужчин пили пиво из темных бутылок. По тропинке ковылял слепой. По мере того как поезд набирал скорость, вонь от разлагающегося мусора и нечистот становилась нестерпимой.

Я обнаружил, что с восхищением разглядываю сомалийцев. В отличие от эфиопов, которые с неодобрением поглядывали на шумную компанию, они как могли скрашивали свое путешествие, передавая друг другу большую плетеную бутыль с каким‑то крепким снадобьем. Когда солдаты не пили, они пели, а когда не пели, то жевали листья ката, слабый наркотик, весьма популярный на Африканском Роге и на юге Аравийского полуострова. Самсон время от времени отрывался от своей Библии и принимался ворчать. Он говорил, что сомалийцы ограбят нас ночью и могут даже выбросить из поезда. Сомалийцы, заявил он, заключили союз с дьяволом.

Уже в сумерках дождь наконец ослаб, и лучи заходящего солнца осветили плотные серые облака на горизонте. Через десять минут мы очутились в полной темноте. Лампы в вагоне давно перегорели. Скоро наши глаза начали привыкать к темноте, а поведение сомалийцев стало совсем вызывающим. Один из них встал и помочился прямо в проходе. Затем двое принялись соревноваться, кто из них дальше плюнет. Сидевший напротив них человек, инженер с деликатными манерами и крестиком на лацкане, сообщил мне, что они не христиане. Недостойное поведение сомалийцев, объяснил он, – это не их вина; во всем виновата их религия.

Самсон достал огарок свечи и при свете его мерцающего огонька читал Псалтырь. Он пообещал не спать, чтобы сомалийцы не могли добраться до нашего багажа и наших глоток Я просыпался и снова погружался в сон, и мне грезились гиены Харара и охраняемые ими сокровища.

На следующее утро, часов в девять, сомалийцы вышли. В небе над пустыней сияло солнце.

Еще не до конца проснувшись, я выглянул в окно и поблагодарил бога за перемену погоды. Низкорослые колючие деревья и кактусы отбрасывали тень на песчаную равнину. Между ними в поисках пищи прыгали кролики. Мы проехали мимо огромного стада верблюдов, которые паслись у железнодорожного полотна; их шкуры блестели на солнце. Ноги верблюдов были связаны веревками, так что животные образовывали длинную цепь. Когда поезд остановился на небольшой станции, погонщики верблюдов столпились у окон вагонов, предлагая свежее верблюжье молоко и соленый сыр. Я купил немного молока, и мне передали старую консервную банку. Молоко было еще теплым.

Через двадцать шесть часов после отбытия из Аддис‑Абебы мы оказались на вокзале города Диредава. Учитывая состояние поезда и железнодорожного полотна, можно было считать чудом, что мы вообще доехали до места назначения.

У меня, как обычно, оказалось слишком много багажа. Большую часть книг я оставил в Аддис‑Абебе, выбрав наугад лишь несколько штук, чтобы читать в дороге. Несмотря на это, я стоял на перроне в окружении брезентовых вещмешков, набитых всякой всячиной. Я стремился обезопасить себя от любых случайностей. Единственное, к чему я был не готов, это к тотальной проверке багажа. Всех прибывших пассажиров обыскивали, а багаж осматривала целая команда из женщин‑полицейских. Они искали контрабанду. Я поставил на стол для осмотра свои пожитки, и служащие принялись рыться в них. Возможно, у меня не было контрабанды, но мой багаж был полон разных заграничных штучек вроде портативной электробритвы и надувного стула. Наибольшие подозрения вызвал стул, и мне приказали надуть его. В конечном итоге стул – к моей величайшей досаде – был конфискован.

Мне не терпелось поехать в Харар, но Самсон вступил в беседу с продавцом фруктов на станционной платформе. Продавец рассказывал об огромной пещере на окраине Диредавы, где когда‑то добывали золото. Подземные пещеры – это самое подходящее место для сокровищ, а также превосходное начало шурфов к залегающим под землей золотоносным жилам. Из всех историй о пещерах и золоте самой странной мне представлялась та, которую поведал мой отец в свой первой книге о путешествиях, «Destination Месса».

Следуя арабской легенде, утверждавшей, что царь Соломон получал золото из местности к северу от Порт‑Судана, отец отправился на поиски. Все, кого он встречал на побережье Красного моря, предупреждали его об опасностях. Одни говорили, что нужно остерегаться бандитов. Другие утверждали, что опасаться следует племени хадендоа, которое англичане в период оккупации Судана называли «курчавые головы». Ходили слухи, что они ради развлечения отрезают чужакам руки и ноги. Кто‑то пугал смертью от голода и жажды, а также сверхъестественными силами.

Не испугавшись, отец двинулся вдоль побережья Красного моря. Он надеялся повстречать ирландца, который будто бы уже двадцать лет искал в этих местах золото. Ирландца отец так и не нашел, зато после долгих поисков наткнулся на огромные кучи шлака, напомнившие ему о конусах пустой породы на угольных шахтах в Йоркшире. Отец предположил, что этому шлаку не одна сотня лет и что здесь могли добывать золото древние египтяне и слуги царя Соломона.

Недалеко от гор шлака отец обнаружил целую сеть туннелей, причем длина некоторых достигала нескольких сотен футов. «Когда спускаешься в забой, – писал он, – становится не по себе от безмолвного лабиринта пересекающихся галерей, от брошенных керамических тиглей и странной тишины этого места».

Но самым удивительным явилось отсутствие на стенах туннелей каких‑либо следов сажи. Для освещения длинных туннелей и шахт требовались лампы или факелы, которые непременно оставили бы на стенах следы копоти. Отец расспрашивал местное население об этих шахтах и каждый раз получал один и тот же ответ. Сажи не было потому, утверждали люди, что золото здесь и днем, и ночью добывала армия джиннов царя Соломона.

После завтрака мы с Самсоном вышли из отеля, миновали завод по производству кока‑колы и направились на базар. По обе стороны от него выстроились сотни палаток беженцев, но сама торговля шла бойко. На прилавках красовались груды сушеного имбиря и специй, пирамиды чеснока и лука, розовая вода, сушеные финики и плоды лайма, а рядом горели палочки сандалового дерева, дым которого успешно отгонял назойливых мух.

Самсон все время останавливался, расспрашивая торговцев о пещере, полной золота. Действительно, отвечали они, существует легенда о пещере с сокровищами. Это точно. Но когда я интересовался, где может находиться эта пещера, они качали головами и начинали усердно отгонять мух.

Мы углубились в самую гущу базара. Территория рынка имела крышу из кусочков мешковины, но она не спасала от полчищ мух. Дети гоняли по проходам самодельные кольца. Я повнимательнее присмотрелся к ассортименту товаров.

Помимо специй, фруктов и овощей, здесь торговали мукой и маслом, поставляемыми американскими благотворительными организациями. На продажу также были выставлены тысячи пустых жестяных банок, ржавые автомобильные запчасти, рваная одежда и несметное количество разбитых телефонов, велосипедов, чайников и обуви.

Мальчишка в ярко‑красной рубашке сказал, что знает, где находится пещера. Это недалеко, и он отведет нас туда, если мы согласимся взять с собой еще и его приятеля. А как насчет сокровищ? Мальчишки покачали головами. Никто не решался спуститься в пещеру – за исключением летучих мышей.

Через двадцать минут, миновав лабиринт узких улочек и загон для коз, мы уже заглядывали в довольно широкий кратер, ведущий в просторную пещеру. Судя по запаху, пещера служила общественным туалетом. Без особого желания мы полезли вниз.

Один из старших братьев наших мальчишек предложил проводить нас в глубь пещеры, если мы принесем старый резиновый сапог и немного бензина. Ему нужно было сделать факел, который будет освещать дорогу и отпугивать летучих мышей. Я дал денег, и кто‑то из мальчишек побежал покупать требуемые материалы.

Я приготовился преодолевать трудности в поисках копей царя Соломона, но никак не рассчитывал, что первое же препятствие окажется столь неприятным. Мальчик в красной рубашке сказал, что беженцы используют вход в пещеру как туалет. Он точно не знает, откуда пришли беженцы, но они сидят здесь на корточках день и ночь.

В конечном итоге прибыл высокий резиновый сапог – вместе с чашкой бензина и металлическим подносом. Старший мальчик принял руководство на себя. Сначала он разрезал сапог на узкие полоски, затем разложил полоски резины на подносе, полил их бензином и чиркнул спичкой. Через несколько секунд обрезки сапога горели, источая черный дым. Теперь нас сопровождала уже целая толпа мальчишек. Они были полны решимости не упустить шанс посмотреть, как иностранец выставляет себя дураком.

Горящий сапог был торжественно внесен в пещеру. Мы с Самсоном старались не отставать.

Тысячи желто‑оранжевых глаз смотрели на нас со стен, напоминая звездное небо безоблачной ночью, но как только первые клубы дыма поднялись к потолку пещеры, начался настоящий ад.

На нас обрушились полчища пронзительно визжащих гарпий, которые, хлопая кожистыми крыльями, пикировали со всех сторон. Затем резиновый сапог, нагревший металлический поднос чуть ли не докрасна, погас, и мы оказались в полной темноте. Потревоженные без причины летучие мыши вновь пошли в атаку. Я стоял неподвижно, прикрыв лицо ладонями, чтобы защитить глаза, и старался не поддаться панике.

В пещеру принесли еще один сапог, а затем зажгли. Я окликнул Самсона. Видит ли он какие‑нибудь туннели, отходящие от пещеры, или следы золота? Кашляя, он указал на дальнюю стену.

Я стал всматриваться, стараясь хоть что‑нибудь увидеть сквозь многочисленные крылья и густой дым. В нижней части стены виднелось нечто вроде дверного проема, заложенного тщательно обтесанными каменными блоками. Мальчик в красной рубашке объяснил, что в пещере жил отшельник и он живописал на стенах кровью летучих мышей. За дверью скрывалась келья, а в ней – скелет отшельника. После смерти отшельника местные жители заложили дверной проем каменной кладкой.

Дети не знали, занимался ли отшельник тайными поисками золота. А как насчет беженцев?

Они когда‑нибудь пытались найти золото? Мальчики этого тоже не знали. Беженцы очень бедные, ответили они, – такие бедные, что живут в рваных палатках и голодают. У меня тут же возник вопрос, как такие бедные люди произвели столько нечистот.

Вернувшись в отель «Рас» и приняв холодный душ, мы вновь заняли места в ресторане. Официант наблюдал, как я объясняю Самсону правила сервировки стола и назначение столовых приборов. Он наклонился и поправил висевшую над столом липкую ленту от мух. Рубашка его выцвела от времени, а галстук‑бабочка истрепался и полинял за долгие годы носки.

– Мы так сервируем стол с самого начала, – задумчиво произнес он. – Это было давно, в 1965 году, когда отель «Рас» был настоящим бриллиантом. Конечно, я тогда был молод и глуп. Но я помню те времена. Приемы, музыка, изысканные заграничные блюда.

Мы заказали спагетти и отварной картофель, и старый официант поспешил к столику шумных русских в противоположном конце зала. Я недоумевал, какое дело могло привести их в Диредаву. Наверное, золото. Денег у них явно хватало – об этом свидетельствовало количество проституток за их столом.

Самсон пытался сосчитать мертвых и умирающих мух, прилипших к липкой ленте. Я смотрел, как он с энтузиазмом отдался этому занятию, и поздравлял себя. Мне понравилось, как он выдержал испытания, выпавшие на нашу долю в пещере. Он не жаловался, даже когда обнаружил, что его волосы – впрочем, как и мои – измазаны пометом летучих мышей. Я предложил взять большие факелы и вернуться в пещеру, чтобы отодвинуть каменные блоки от дверного проема.

Шахта могла находиться позади замурованной двери. Самсон ел спагетти, не поднимая головы.

– Тайна пещеры ясна, – пророчествовал он. – За дверью нас ждет дьявол. Он заточил отшельника и хочет то же самое проделать с нами.

А что касается летучих мышей, то они слуги дьявола.

Не найдя аргументов в пользу повторного исследования пещеры, я сказал Самсону, что мы вернемся к летучим мышам, если гиены Харара не оправдают наших ожиданий. Мы оставили свои сумки в отеле и сели в микроавтобус, следовавший в Харар.

Дорогу к городу‑крепости совсем недавно построили китайцы. По асфальту разлилось целое море коров с загнутыми рогами, расступившись лишь на секунду, чтобы пропустить нас.

Подобно дороге, по которой мы ехали, микроавтобус был абсолютно новым. Мы оказались единственными пассажирами, и это обстоятельство выглядело подозрительно. В таких странах, как Эфиопия, ни одно транспортное средство не тронется с места, не будучи забитым до отказа. Водитель, лицо которого подергивалось от сильного нервного тика, сообщил, что выиграл микроавтобус в карты. Когда я поинтересовался причиной отсутствия других пассажиров, он поспешно сменил тему, объявив, что Харар – это жемчужина Эфиопии. Когда его вижу, сказал он, то начинаю рыдать, как мать, у которой умер ребенок.

Я спросил, слышал ли он что‑нибудь о гиенах и золоте. Водитель издал визгливый звук, похожий на смех.

– О, да, – кивнул он. – Там их тысячи. Ночью они приходят к стенам города и крадут детей. Каждый год пропадают десятки детей. Это проблема для нашего мирного города.

Он умолк и погладил рулевое колесо.

– Мы ничего не можем сделать. Понимаете, если убьешь гиену, вместо нее родятся десять новых.

– И так было всегда?

– Да, с глубокой древности. Все знают, что когда‑то гиены были людьми, вроде меня или вас, они влюбились в самую красивую дочь эмира и каждую ночь пытались проникнуть во дворец, в ее спальню. Эмир так рассердился, что превратил всех поклонников дочери в этих отвратительных собак.

Большинство городов на границе Сахары пропитаны атмосферой апатии, причиной которой является жара и национальная склонность к безделью. Однако в Хараре царила настоящая восточная суета. Все были заняты. Одни считали деньги. Другие спешили по делам или сбивали масло, тряся пластиковые бутылки с молоком.

Даже выстроившиеся рядами прокаженные толкались и ссорились из‑за милостыни.

На рынке широкие плетеные корзины были до краев наполнены катом, окрой, дынями, чечевицей, манго и рыбой с черным брюшком. Здесь продавался арахис, макароны, блоки серой соли и опунция. Разнообразие фруктов и овощей впечатляло, но ничто не могло сравниться с ассортиментом контрабандных товаров.

В эфиопских магазинах, как правило, продается совсем немного товаров низкого качества – ассортимент почти не выходит за пределы продуктов первой необходимости. Китайские сковородки, пластиковые ведра, резиновые сапоги и разделочные доски. Однако близость Харара к Джибути превратила город в прибежище незаконной торговли. Магазины ломились от широкоэкранных телевизоров новейших моделей, синих джинсов, блоков сигарет «Мальборо» и бутылок виски. Куда бы я ни бросил взгляд, всюду из грузовиков выгружали коробки с контрабандным товаром.

Я попытался представить, как выглядел Харар в 1854 году, когда к его стенам подошел Ричард Бартон, знаменитый исследователь и лингвист викторианской эпохи. Британская Ост‑Индская компания направила его для изучения морского побережья Сомали, и ученый прибыл инкогнито, не зная, станет ли он гостем или пленником. Он был первым европейцем, который проник в город и избежал казни; впоследствии Бартон описал свои приключения в книге «First Footstep in East Africa».

Узкие улицы старого города были заполнены народом. Старики играли в шашки, в качестве которых использовались перевернутые крышки от бутылок; они полулежали на койках или прихлебывали чай из мяты. Толпы женщин в традиционных шароварах слонялись у многочисленных мечетей, надеясь выпросить милостыню.

Здесь же ковыляли дети с огромными узлами на головах, а свирепые собаки пытались кусать их за пятки. Дверные проемы вели с узких улиц в тенистые дворики под раскидистыми ветвями акаций. Брадобреи водили острыми лезвиями по щекам клиентов, а затем втирали в их кожу керосин. Матери стирали в тазах одежду. Верующие молча молились, а у каждой двери сидели мужчины с набитыми катом ртами и выпученными, как у лотофагов, глазами. К полудню большинство мужчин Харара уже пребывали в трансе.

Лавочник объяснил нам, где можно увидеть гиен. За городской стеной в тени дерева стояло грубое беленое здание. В его дворе был выстроен алтарь, и теперь на нем спал один из нищих.

Пространство вокруг дома было усеяно сотнями челюстей и передних зубов.

Во дворе дома молодая женщина, сидя на корточках, вычесывала гнид из волос дочери. Она несколько минут беседовала с Самсоном, не поднимая на него взгляда. Он сообщил мне, что мы пришли именно туда, куда нужно, – муж женщины был человеком‑гиеной. Женщина принесла нам по стакану сладкого чая и сказала, что ее муж Юсуф скоро вернется.

Через десять минут у дома появился мужчина; выглядел он вполне дружелюбно. Обращали на себя внимание тонкие губы Юсуфа, смуглое лицо и отсутствие бровей. Он тащил за собой на веревке тощую корову. Я представился и спросил, какие обязанности у человека‑гиены. Он махнул рукой, приглашая меня сесть и понаблюдать за его действиями. Не теряя времени, он поточил два ножа друг о друга и подвел корову к дереву. Затем он обмотал один конец веревки вокруг шеи животного, а второй вокруг передней ноги. Несильный толчок, и корова опустилась на колени, как жертва перед палачом. Она негромко мычала в знак протеста, но, похоже, смирилась со своей судьбой. Юсуф занес один из ножей над яремной веной животного и произнес традиционную молитву: «Бисмиллах, ар‑рахман ар‑рахим, во имя Аллаха, всемилостивого и милосердного». С этими словами он вонзил нож в шею животного, из которой ударил фонтан крови.

Корова упала, а кровь продолжала литься на землю рядом с ней. Не успел я подумать, что все кончено, как задние ноги животного взбрыкнули в последнем приступе агонии.

Юсуф принялся разделывать тушу. Он слил остатки крови в ведра, отделил голову и конечности, вырезал легкие и потроха, очистил желудки от остатков непереваренной травы. Затем он разрубил тушу на мелкие куски.

Я спросил Юсуфа, зачем он умертвил животное.

– Каждую ночь я кормлю гиен, – ответил он. – Этим занимался мой отец и отец моего отца. Мой старший сын Аббас будет делать то же самое. Это традиция нашей семьи, обязанность, которая передается из поколения в поколение.

– Корова была больна?

– Нет! – воскликнул Юсуф. – Мы кормим их самыми лучшими коровами и убиваем их по правилам, выпуская всю кровь.

– А что будет, если вы не покормите гиен?

Лицо Юсуфа внезапно застыло, словно маска.

– Если мы не покормим их, они нападут на Харар и унесут всех детей.

– Они когда‑нибудь вас кусали?

– Много раз, – ответил человек‑гиена, запихивая в рот измазанными в крови пальцами листья ката. – Но лучше пусть кусают меня, чем едят наших детей.

– А сколько людей‑гиен в Хараре?

Юсуф гордо выпрямился и рыгнул.

– В прежние времена их было много – не меньше десятка. Городу ничего не угрожало, потому что гиены были довольны. Но теперь молодежь не хочет заниматься этим делом. Они не понимают, какую ужасную цену им придется заплатить. Если никто не будет кормить гиен, животные разозлятся и одичают.

– А кто платит за мясо?

– Это большая проблема, – озабоченно произнес Юсуф. – Некоторые семьи с детьми жертвуют деньги, но этого обычно недостаточно. Вы видите, как мы живем – совсем нищие. Я трачу лишние деньги на то, чтобы гиены получали самое лучшее мясо.

Я спросил его о золоте.

– Эти существа бессмертны, – ответил он. – Это точно. Они духи или джинны. Это правда – они охраняли золото Соломона и защищали его от сатаны.

– А вы никогда не пытались найти сокровища?

– Только сумасшедший станет рисковать жизнью и идти за гиенами в их логово, – сказал Юсуф. – Любой, кто осмелится забраться в их норы, будет разорван в клочья.

Бормоча что‑то себе под нос, Юсуф удалился. Каждый вечер, перед тем как скормить гиенам тушу коровы, он совершал омовение, собирался с мыслями, молился и сжевывал огромное количество листьев ката. Он молил Аллаха сделать так, чтобы укусы не были сильными, чтобы гиены остались довольны, а дети города пребывали в безопасности до самого утра.

К девяти часам высоко в небе над Хараром сияла луна, освещая желтоватым светом беленые стены дома. Юсуф жевал кат с самого полудня, и теперь его зрачки расширились до максимально возможного размера. Амфетамин придал ему сил, которые были нужны для встречи с гиенами.

Перед началом кормежки он выплеснул ведра с кровью как можно дальше от дома, чтобы кровь пропитала потрескавшуюся землю. Острое обоняние гиен быстро сообщит им, что угощение готово. Затем Юсуф уселся на перевернутую бадью и стал звать животных по именам.

В этот момент появилась первая гиена. Прижимаясь к земле, опустив голову и глухо рыча, животное метнулось туда, где была вылита кровь, и принялось с остервенением лизать землю; пятнистая шкура блестела в луче моего фонарика, а глаза сверкали, как осколки хрусталя. Юсуф заговорил с гиеной на каком‑то незнакомом языке. Затем он бросил животному кусок требухи. Посмотрев в ту сторону, я увидел остальных животных; их темные силуэты метались в свете луны, словно призраки. Свистя, выкрикивая имена животных и непонятные слова, человек‑гиена приманивал их.

Когда Юсуф нанизал кусок говядины на палку и зажал ее в зубах, я попятился, стараясь отодвинуться подальше от ведер с мясом. Гиены осторожно крались к добыче; шерсть на их спинах стала дыбом. Стая становилась все больше. Вскоре я уже не мог их сосчитать – шестьдесят или больше. Гиены по очереди сдергивали мясо с палки. Постепенно страх проходил, и животные вились вокруг своего хозяина, оглашая воздух звуками, похожими на смех безумца. Время от времени, обуреваемые жадностью, они набрасывались друг на друга. Юсуф кормил гиен больше часа, пока они не сожрали всю коровью тушу.

Перед тем как вернуться в Диредаву, мы с Самсоном зашли перекусить в маленькое кафе.

Все столики были заняты мужчинами, которые курили, смеялись и жевали свежие листья ката.

Мы расспросили трех или четырех посетителей о Юсуфе и гиенах. К моему удивлению, ответы оказались абсолютно одинаковыми. Никто не сомневался, что, лишенные свежего мяса, дикие собаки нападут на город и убьют всех младенцев.

Мужчины были убеждены, что гиены охраняют сокровище, размеры которого даже невозможно представить. Некоторые утверждали, что в ушах случайно застреленных гиен находили золотые серьги. И последнее – покормив животных, Юсуф сам превращается в гиену, убегает вместе со стаей и до наступления утра становится их повелителем.

Услышав об этом, мы выскочили из кафе и по узким улочкам побежали к городской стене.

Перепрыгнув через ров, мы направились к домику Юсуфа. Запах требухи и крови все еще ощущался под деревом, где кормились гиены. Самсон заявил, что докажет несостоятельность всех этих суеверий. Мы обыскали дом, двор и местность вокруг, но человека‑гиены нигде не оказалось.

В путешествии по Африке испытаний гораздо больше, чем удовольствий. Автобусная поездка назад в Аддис‑Абебу относится к той категории приключений, которые заставляют усомниться в разумности даже самой благородной цели путешествия и мечтать о домашних удобствах. Отвергнув идею опять ехать поездом, я настоял, чтобы мы вернулись в столицу рейсовым автобусом. После нескольких неудачных попыток автобус, наконец, покинул Диредаву, двигаясь со скоростью пешехода. Была полночь. Вскоре стало ясно, что машина неисправна. Коробка передач явно нуждалась в ремонте, а тормозные колодки вообще отсутствовали.

Мы обсуждали гиен. Самсон был убежден, что в Хараре нет ни золотых копей, ни спрятанных сокровищ. Мне было неприятно слышать его заявление, что эта дальняя экспедиция – пустая трата времени.

– Золото заставляет людей сходить с ума от жадности, – говорил он. – Это видно по их глазам. Если бы там были сокровища, Юсуф первый бы убил гиен и забрал все себе.

Сидевший перед нами мужчина был одет в заплатанный рабочий комбинезон, а на шее у него красовался шарф канареечного цвета. С ним явно было что‑то не то. На протяжении четырнадцати часов он изображал радиокомментатора, маниакально бормоча в большой палец руки.

Кто‑то прошептал, что во времена правления Менгисту он был солдатом и что его пытали.

Шли часы, и мое сочувствие к несчастному постепенно испарялось. Остальные тоже устали от издаваемых им звуков. После импровизированного голосования беднягу прямо на ходу выбросили из автобуса.

Остановок было столько, что я сбился со счета. На каждой остановке пассажиры выходили из автобуса вместе со своим багажом и рассаживались вдоль дороги. На контрольно‑пропускных пунктах нас всякий раз досматривали. Пассажиры изо всех сил пытались спрятать контрабанду – блоки импортных сигарет, розовые лайкровые костюмы, поддельные солнцезащитные очки «Ray Ban» и пачки французского маргарина.

По местным меркам, это было обычное путешествие, но в пыльной деревушке под названием Хирна произошло событие, которое поставило меня в тупик.

Автобус остановился для ремонта около кузницы. Самсон ушел, чтобы купить что‑нибудь из еды. Я бесцельно слонялся по деревне, а за мной по пятам следовала стайка мальчишек, дразня меня обычными в таких случаях выкриками: «Фаранжи, фаранжи!» Я не смотрел в их сторону, но вдруг заметил стоящего в стороне мальчика лет десяти. Он был босой, покрыт слоем пыли и одет в лохмотья – как и все остальные.

Меня поразила его внешность – белая кожа. В африканских странах нередко встречаются альбиносы, но мальчик явно не принадлежал к их числу, и мне на память пришла одна газетная заметка.

В 70‑х годах в посольство США в Аддис‑Абебе пришли мужчина и женщина и заявили, что они американские граждане. На языке амхари – молодые люди не знали английского – они объяснили, что являются братом и сестрой и что двадцать лет назад они лишились родителей. Женщину звали Тегест Гадесса, а ее брата Мариам. Все эти годы с ними плохо обращались, а Тегест несколько раз насиловали.

Подробностей этой истории сохранилось немного. Похоже, на одной из горных дорог Эфиопии у их родителей сломалась машина. Одни утверждали, что они были миссионерами, другие говорили, что отец молодых людей работал по контракту и искал месторождения нефти.

Мать с детьми остались в машине, а отец пошел искать помощи. Больше его никто не видел – вероятно, уже через несколько миль его убили, забрав бумажник и туфли. Мать погибла, когда на машину напали бандиты. Мальчика и девочку увезли в далекую деревню, продали в рабство и дали эфиопские имена.

Утрата собственной личности – это довольно редкое явление, и я не обратил бы на мальчика особого внимания, если бы не вспомнил историю о брате и сестре Гадесса. Я подозвал мальчика и дал ему кусок хлеба. Он не говорил ни по‑английски, ни на амхари – только на оромо. Остальные дети рассказали, что он спит на улице и что он появился в деревне полгода назад. Самсон подтвердил, что мальчик говорит с акцентом и не очень хорошо знает язык оромо.

Где его родители? Дети издевались над ним, и он все больше съеживался от страха. Он не знает, где его родители. Он вынужден сам добывать себе пропитание. Я попросил его приподнять изодранную рубашку. Грудь и спина паренька покрывал толстый слой грязи, но кожа, вне всякого сомнения, была белой.

Чем больше вопросов мы задавали, тем более испуганным выглядел мальчик. Я дал ему немного денег и еще еды. Внезапно он разрыдался и убежал.

Три протяжных сигнала предупредили нас о том, что автобус отправляется. Времени искать мальчика у нас не было, но я решил, что по возвращении в Аддис‑Абебу нужно сообщить о нем в британское посольство.

Ветхий автобус без тормозов тащился до столицы еще два дня. По ночам мы останавливались у придорожных кафе, где гремела музыка, теплое пиво лилось рекой, а проститутки пили с клиентами. Воздух был насыщен удушливыми выхлопными газами, к ботинкам липла маслянистая грязь. Водители спали под своими машинами, завернувшись в шамму, белую хлопковую накидку.

На вторую ночь мы остановились у бара, который показался нам особенно неприглядным, и мы решили устроиться снаружи. Нам вынесли ужин, состоявший из эфиопского хлеба инжера и острого жаркого из курицы. Во время еды Самсон рассказывал о родном городе Кебра‑Менгист, о своей семье и о любимой девушке. Он собирается жениться на ней? Услышав мой вопрос, Самсон помрачнел.

– Если господь будет милостив, мы поженимся, – печально сказал он, – но свадьбы очень дороги. Когда я добывал золото, то был богат, но внутри у меня сидел дьявол. Теперь я вернулся к богу, но сижу без гроша.

После еды он наугад раскрыл свою огромную Библию и углубился в чтение. Самсон был убежден, что человек, не читающий Священное Писание, никогда не добьется успеха. Он не произносил этого вслух, но я знал, что мой случай он считает особенно тяжелым. Пока он продирался сквозь Откровения Иоанна Богослова, я начал читать биографию одного англичанина по имени Фрэнк Хейтер. Книга называлась «Золото Эфиопии» и была издана в 1936 году. Именно название заставило меня купить ее.

Самсон регулярно прерывал чтение, поднимал глаза к небу и благодарил бога за то, что тот не оставляет его. Затем он возвращался к тексту, дрожащими губами выговаривая каждое слово.

На противоположном краю стола я читал совсем другие откровения.

На фронтисписе был изображен усатый мужчина в пробковом шлеме, рубашке «сафари», шортах цвета хаки и с зажатым в зубах длинным мундштуком. Он позировал на фоне огромной леопардовой шкуры. Я принялся за чтение и к концу первой главы почувствовал, что увлекся.

Фрэнк Хейтер родился в 1902 году в семье фермера вблизи границы с Уэльсом. С ранней юности он мечтал стать «великим белым охотником» и исследователем Черного Континента.

Первым шагом к заветной цели стала работа в Лондонском зоопарке в качестве таксидермиста.

Юноша гордился своим ремеслом и был счастлив, когда его пригласили принять участие в экспедиции в Африку. Он должен был отправиться в горы Абиссинии и привезти для зоопарка сотню бабуинов.

В 1924 году Хейтер поездом добрался до Марселя, где пересел на пароход, идущий в Джибути. Далее по железной дороге он доехал до Диредавы, где устроил свой опорный пункт. Сегодня Диредава – это тихая железнодорожная станция, но в те времена город буквально кишел подозрительными личностями. Греческие и армянские купцы не брезговали ни одним из видов мошенничества, а из пустыни приходили воины племени данакил – щиты крепко привязаны к груди, на шее гениталии врагов. Хейтер повстречался даже со знаменитой экспедицией общественной деятельницы и путешественницы Роситы Форбс, лагерь которой располагался в окрестностях Харара.

Купив оружие и провиант, наняв проводников и верблюдов, Хейтер вместе со своим небольшим караваном направился через пустыню в сторону впадины Афар. Днем люди изнемогали от жары. Ночью появлялись шакалы. В конце концов они добрались до болот. «Три ужасных дня и три еще более ужасные ночи, – писал Хейтер, – мы находились в этих смрадных, пропитанных лихорадкой болотах, считая не мили, а буквально шаги».

Застрявший в болоте караван подвергся нападению данакилов, жаждавших заполучить свежие трофеи. Не испугавшись, Хейтер заставил своих людей прорываться сквозь боевые порядки врагов. Несколько человек были убиты, а большая часть провианта потеряна. Примечательно, что Хейтеру все же удалось выполнить задание и поймать сотню абиссинских бабуинов. Но когда животных увозили, один из монахов проклял Хейтера за кражу священных животных. Не обратив внимания на проклятие, Хейтер погрузил обезьян на корабль, направляющийся в Лондон. Клетки с животными были закреплены на палубе, но однажды ночью судно попало в шторм.

Волны, захлестывающие корабль, разбили несколько клеток, освободив обезумевших от страха бабуинов. Проклятие начинало действовать.

В последующие годы Хейтер вновь и вновь возвращался в Эфиопию. Он был очарован этой страной. Забираясь в самые глухие места, он тяжким трудом зарабатывал себе на жизнь. Хейтер работал ловцом крыс, охотником на бабочек, погонщиком мулов и сборщиком налогов, но известность ему принесли поиски золота.

В 20‑х годах двадцатого века Эфиопия переживала небывалый подъем. Несмотря на то что царь Менилек II стремился открыть страну для внешнего мира и модернизировать ее, в экономике господствовал феодализм. Горстка европейцев пользовалась отсталостью страны и предлагала роскошную жизнь тем, кто мог себе это позволить, а остальные покупали лицензии на разработку месторождений у правительства и искали золото.

Фрэнк Хейтер много лет намывал золото на реках и в одиночку исследовал дикие районы Восточной Эфиопии. Местные жители называли его «отец безумия». Им еще не приходилось встречать человека, настолько поглощенного поисками золота. Хейтер был убежден, что драгоценный металл добывался в этих местах на протяжении тысячелетий и что египтяне знали о месторождениях золота еще до царя Соломона. Для Хейтера Эфиопия была «землей царицы Савской», которая отправилась в Иерусалим, чтобы преподнести золото в подарок мудрейшему из царей.

Хейтер был убежден, что в горах Симиен существует целый лабиринт копей, в которых в древности добывалось огромное количество золота. Он слышал легенды о монастырях, построенных у входа в пещеры; монахи не разрешали иностранцам войти в доверху заполненные драгоценным металлом пещеры и ждали возвращения «Великой Белой Царицы».

Хейтер не прекращал поиски того, что он называл «копями царицы Савской», но проклятие монаха настигало его. Он слабел с каждым днем.

Атлетически сложенный молодой человек превращался в немощную развалину. Наконец после многолетних поисков он наткнулся на входы в пещеры, которые вели к горным выработкам.

Проходы, облицованные резным камнем, находились на большой высоте, на выступе труднодоступной горы под названием Туллу‑Валлель.

Хейтер осторожно вошел в одну из пещер, опасаясь потревожить какого‑нибудь дикого зверя в его логове. По его словам, в одной из шахт лежали несметные сокровища. Но прежде чем он успел забрать золото и другие богатства, «проклятие бабуинов» нанесло ему последний удар.

Протекавшая по дну пещеры река внезапно вышла из берегов, превратившись в бурный поток, и Хейтер был вынужден спасаться бегством. Пополнив запас провианта, он вернулся к пещерам, но входы в них оказались каким‑то непостижимым образом замурованными. Как Хейтер ни старался, ему не удалось проникнуть внутрь.

Ни Самсон, ни все остальные, к кому я обращался с этим вопросом, никогда не слышали о Туллу‑Валлель. Тем не менее мой спутник подтвердил, что к эфиопским проклятиям следует относиться серьезно. Он собственными глазами видел, как проклятый человек умирал медленной и мучительной смертью.

К тому времени, как мы добрались до Аддис‑Абебы, я твердо решил как можно больше узнать о Фрэнке Хейтере и о Туллу‑Валлель. Помочь мне мог один‑единственный человек. Доктор Ричард Панкхерст большую часть жизни провел в Эфиопии. Его бабушка, Эммелин Панкхерст, была одной из основательниц движения суфражисток, а его мать, разделявшая те же взгляды, в 30‑х годах двадцатого века отправилась в Эфиопию, чтобы поддержать борьбу против итальянских захватчиков. Профессор Панкхерст опубликовал множество работ, посвященных эфиопскому обществу и эфиопской истории, и считался главным экспертом по Эфиопии.

Найти известного ученого оказалось гораздо легче, чем я предполагал. Вместе с женой и многочисленными собаками он жил в небольшом доме на окраине Аддис‑Абебы. Уже через час после телефонного разговора он широко распахнул передо мной дверь и пригласил на чашку чая.

Мы сидели в оранжерее в задней части дома и пили чай из мяты с тостами, намазанными домашним джемом. Несмотря на английский лоск собеседника, я очень скоро почувствовал, что он глубоко понимает Африканский континент и особенно Эфиопию.

Доктор Панкхерст большую часть жизни провел в путешествиях по отдаленным районам страны и безукоризненно говорил на амхари. Я боялся, что он посчитает мои поиски копей царя Соломона несерьезным занятием. Я плохо разбирался в эфиопской культуре и не был дальше Харара. Поэтому, рассказывая о своем проекте, я с трудом находил нужные слова.

Панкхерст немного помолчал, устремив взгляд куда‑то вдаль.

– История Эфиопии всегда была связана с золотом, – наконец произнес он. – Об этом писали Геродот, Козмос, Агатархид Книдский, Барраддас.

Я спросил, не слышал ли доктор о Фрэнке Хейтере или Туллу‑Валлель.

– Насколько я помню, Туллу‑Валлель находится неподалеку от Бени‑Шангула, – ответил он. – Эта местность издавна славилась чистейшим золотом. Менилек захватил эту провинцию в 1886 году, чтобы эксплуатировать ее богатые природные ресурсы. Самая ценная лицензия была выдана старателю по имени Илг. Он был убежден, что нашел древнеегипетский золотой рудник в Нехо. Что касается Фрэнка Хейтера, – продолжал Панкхерст, – да, мне знакомо это имя. Он вел переписку с моей матерью. Как и она, Хейтер протестовал против вторжения итальянских фашистов в Эфиопию.

Панкхерст умолк и сделал глоток чая.

– Но при всем при том я бы не стал рассматривать Хейтера в качестве надежного источника информации.

Вечером я рылся в своих книгах, пытаясь найти ссылки, о которых упоминал Панкхерст.

Греческий географ Агатархид, чьи работы относятся приблизительно к 140 году до нашей эры, рассказывал о том, что для работ на золотых рудниках использовались военнопленные. Они были закованы в кандалы и трудились практически без перерыва и днем, и ночью. Надежды на побег не было никакой – их сторожили жестокие воины, говорившие на незнакомом языке.

Греческий купец Козмос через семь столетий после Агатархида сообщал, что на окраине Эфиопии находится «страна ладана и золота». Прибыв в порт аксумитов Адулис в 524 году, он узнал о том, что на западных землях племя агау добывает золото, обменивая его на другие товары, – такой способ торговли антропологи называют «бессловесным товарообменом». Каждый год правитель аксумитов посылал представителей для торговых сделок с агау. Агенты прибывали в сопровождении пышной свиты и везли с собой волов, железо, соль и другие товары, которые обменивались на золото. Они разбивали лагерь, окруженный высокой остроконечной оградой. Затем они забивали волов и развешивали мясо на острые пики ограды – вместе с другими товарами. Ночью приходили агау и брали все, что им нужно, оставляя взамен золотые самородки.

Через тысячу лет после Козмоса португальский исследователь и миссионер Хуан де Бермудес путешествовал по Нилу. Бермудес прославился открытием островов в Карибском море, названных затем в его честь. (На самом деле это открытие он сделал случайно, когда его корабль потерпел крушение по пути в Вирджинию.) В своих заметках, посвященных Эфиопии, он писал, что это бесплодная страна, но почва здесь имеет красный цвет, потому что на две трети состоит из золота и на одну треть из земли. Драгоценный металл встречался гораздо чаще, чем железо, и местные жители изготавливали из него удивительные по красоте предметы.

С древних времен Эфиопия очаровывала путешественников – особенно ее западные районы, когда‑то населенные дикими племенами.

Известные своими экзотическими ритуалами и умением добывать золото, племена воллега и бени‑шангул превратились в легенду. Неудивительно, что для людей вроде Фрэнка Хейтера – вдохновленных романом Райдера Хаггарда – западная Эфиопия казалась наиболее подходящим местом для поисков копей царя Соломона.

Профессор Панкхерст сомневался в достоверности свидетельств Хейтера, но мной уже завладело непреодолимое желание отправиться по его стопам. Я понимал, что шансы на успех ничтожны, но мне казалось важным отыскать эту гору. Я стал искать упоминание о Хейтере в книгах, но обнаружил его имя лишь однажды, в книге «In the Land of Sheba» капитана И. Дж. Бартлета, современника и приятеля Хейтера, где рассказывалась история Туллу‑Валлель. Рядом с текстом была помещена черно‑белая фотография пещеры и вход в шахту. Подпись под фотографией гласила: «Вход в копи царицы Савской».

Date: 2015-07-27; view: 294; Нарушение авторских прав