Глава девятая. «лучше умереть, чем жить, не убивая»

Джинн Сулеймана

«Лучше умереть, чем жить, не убивая».

Пословица племени данакилов

В пяти часах езды от Лалибелы мы наткнулись на следы ужасной аварии, случившейся на одной из худших в мире дорог. Грузовик каким‑то образом перевернулся на ровном участке дороги, и груз узо разбился. Водитель был мертв.

Его спутник тоже. Их тела вытащили из кабины и положили на обочине дороги. Небольшое количество крови указывало на то, что смерть, скорее всего, наступила мгновенно. К моему облегчению, нигде не было никаких следов двух молодых голландок. Они поехали на запад, а эта дорога вела на север.

Через несколько минут, когда мы проезжали деревню, Бахру сбил собаку. Он рассмеялся и захлопал в ладоши. Я повернулся и сквозь заднее стекло увидел, что бедное животное бьется в предсмертных судорогах. Слушая мою брань, Бахру никак не мог понять, почему я так рассердился. Для него это было развлечением, способом хоть немного оживить свою монотонную работу.

К этому времени все недостатки «императорского джипа» проявились во всей красе. Самой серьезной проблемой были покрышки. Пару проколов в день считалось удачей. В худшие дни шины спускали семь или восемь раз. Причина этого лежала на поверхности – на покрышках буквально не было живого места. Поначалу я ругал Бахру: почему он не отремонтировал покрышки?

Но затем я понял его позицию. В Аддис‑Абебе я настоял, что за все проколы шин и поломки будет отвечать водитель. Поэтому Бахру решил, что чем меньше денег он потратит на ремонт покрышек, тем больше останется на кат. Если наркотический лист играет важную роль в вашей жизни, такие рассуждения кажутся вполне логичными.

Ассортимент товаров, продающихся в эфиопских деревнях, необычайно скуден, но в любом селении обычно имеется как минимум один магазин, предлагающий старые, изодранные покрышки по завышенным ценам. В Секоте мне наконец удалось уговорить Бахру купить пару покрышек. Все мы прекрасно понимали, что не продержимся на них и дня, но у меня осталось ощущение хоть маленькой, но победы.

Мы остановились у шиномонтажной мастерской, и я разговорился с хилым лысеющим человеком, насквозь пропахшим серой. Он поминутно снимал рубашку и смазывал какой‑то индийской мазью гноящуюся рану на груди. Мужчина был стар и истощен, и его рана явно не заживала. Я взглянул на этикетку тюбика с мазью. Это оказалось средство от болей в пояснице.

– Хорошее лекарство, – сказал мужчина.

– Помогает?

– О, да, – кивнул он. – Это иностранное лекарство.

– А где вы его взяли?

– Купил на рынке. Очень дорогое.

– Но там написано, что его нельзя наносить на открытые раны.

Мой собеседник смутился, а затем поднял рубашку и, морщась от боли, начал втирать новую порцию мази в рану. В горах Эфиопии вера в иностранные лекарства непоколебима. Местные рынки наводнены дешевыми индийскими лекарствами, которые считаются чуть ли не чудодейственными средствами. К импортным лекарствам здесь относятся, как к панацее: случайным образом выбранная мазь, микстура или таблетки применяются для лечения любой болезни.

Самсон рассказал случай из своего детства, когда его родители решили, что у мальчика менингит, и отправились на рынок за лекарством.

Торговец взвесил им несколько горстей неизвестных таблеток и сказал, что нужно запивать их куриным бульоном.

Я спросил Самсона, не было ли у него судорог.

– Нет, – ответил Самсон, – через некоторое время мне полегчало, хотя мой пот стал коричневым.

В Лондоне знакомый геолог взглянул на карту Эфиопии и объявил, что готов биться об заклад, что древняя страна Офир – это Афар. Он указал на невысокий горный хребет, вытянувшийся вдоль побережья Красного моря. Именно в этот район мы направлялись. Я просмотрел огромное количество отчетов о геологических изысканиях, но ни в одном из них не упоминалось о том, что в Афаре найдено золото – в отличие от любого другого уголка страны. Тем не менее мне нужно было увидеть это собственными глазами.

И если Афар не имеет к Офиру никакого отношения, там все равно найдется много интересного.

Северо‑восточная часть Афара представляет собой пустынную местность, населенную одним из самых жестоких племен на нашей планете – данакилами.

Меня всегда удивлял странный обычай брать в качестве военных трофеев различные части человеческого тела. В древности в большинстве культур существовал обычай отрезать головы убитых врагов и торжественно выставлять их напоказ. Но данакилы предпочитали совсем другой трофей. Они выбрали гениталии. Воин племени не считался настоящим мужчиной, пока он не пролил кровь врагов и не повесил себе на шею амулет из мужских гениталий. Путешествие по Эфиопии в поисках копей царя Соломона было бы неполным без посещения Афара.

Когда мы оказались на шоссе, я сказал Бахру, чтобы он ехал не на север, а на восток. Водитель продолжал жевать кат, глядя на дорогу немигающими глазами. Довольный, что он не возражает, я добавил, что мы направляемся в Афар, чтобы встретиться с данакилами. Затем я стал наблюдать за лицом Бахру в зеркале заднего вида: сначала оно перекосилось, а затем застыло, как будто челюсти, непрерывно жевавшие листья ката, вдруг заклинило. Самсон тоже был в ужасе. Он сказал, что данакилы – жестокие люди, у которых на уме только одно.

– И что же?

– Гениталии!

– Но мы же едем в «императорском джипе»! – воскликнул я. – Никто не захочет ссориться с нами.

Изо рта Бахру внезапно вырвался поток ругательств на амхари.

– В чем дело?

– Бахру говорит, что не поедет в Афар. Если вы хотите попасть туда, отправляйтесь пешком.

Я перепробовал все методы убеждения, но Бахру стоял на своем. Он бесстрашный человек, но слишком дорожит своим мужским достоинством. Даже дикие лошади не затащат его в пустыню данакилов. Сомалийцы, к которым принадлежит сам Бахру, имеют репутацию храбрых воинов, и поэтому я был удивлен его отказом продолжить путешествие. Возможно, поездка в Афар действительно опасна.

– А ты что думаешь, Самсон?

Неисправимый дипломат вытер лицо ладонью.

– Они язычники.

– Тогда будем рассматривать нашу экспедицию как миссионерскую; мы несем им слово божье.

Услышав эти слова, Самсон приободрился, и в его глазах зажегся миссионерский огонь. Он достал из тартанового чемодана новенькую Библию, купленную взамен сгоревшей. Размерами она уступала старой, но слово божье может принимать различные формы.

– Мы поедем в Афар, – храбро заявил он, – и будем нести слово божье.

После долгих уговоров Бахру согласился доставить нас в Дидигсалу на краю пустыни Данакил. Он высадит нас там и быстро поедет обратно; встретиться мы договорились в столице провинции Тигрей, городе Мекеле. Я слышал, что в Дидигсале можно присоединиться к одному из караванов с солью, которые идут через пустыню на рынок в Мекеле.

Во время последнего путешествия по Амазонке в деревню племени шуар я и мои спутники боялись, что индейцы отрежут нам головы, чтобы затем высушить их. Одна мысль об этом подрывала дух экспедиции. Но сегодня жизнь в джунглях изменилась, и миссионеры заменили духовые трубки тамбуринами. Мне не нравилось, что древние обычаи исчезают буквально за несколько лет, но я подозревал, что времена, когда данакилы охотились за гениталиями врагов, тоже подошли к концу. Я сообщил Самсону, что миссионеры из Алабамы скорее всего опередили нас по дороге к данакилам. В ответ Самсон широко улыбнулся. Ему не терпелось поведать дикарям об Иисусе.

Одним из немногих исследователей, кто описал обычаи гордых данакилов, был Уилфред Тезигер.

Он родился в британской миссии в Аддис‑Абебе в 1910 году. Столица страны была еще молода, и до восьмилетнего возраста, пока его не отправили в школу в Англию, Тезигер даже не видел автомобилей. Его отец, дипломат высокого ранга, помог царевичу Рас‑Тэфаре занять престол, но еще до того, как царевича короновали в качестве императора, отец Тезигера внезапно скончался от сердечного приступа. В знак уважения император прислал личное приглашение Уилфреду Тезигеру, который должен был занять место отца на церемонии коронации.

В ноябре 1930 года, когда праздники по случаю провозглашения нового императора подходили к концу, Тезигер организовал свою первую экспедицию. Он слышал, что на землях данакилов можно хорошо поохотиться, и отправился в пустыню. Впоследствии он признавался, что этот месяц изменил всю его жизнь.

Тезигер часто рассказывал мне об этой первой африканской экспедиции, сопровождая рассказ яркими подробностями. Он знал о жестокости данакилов, но не имел ни малейшего представления о том, насколько они опасны. По мере того как множилось число официальных представителей властей, отговаривавших его от поездки, его решимость крепла. В прошлом практически все экспедиции, отправлявшиеся в пустыню данакилов, погибли, а гениталии их участников превратились в военные трофеи. Тезигера, которому удалось вернуться из путешествия целым и невредимым, считали героем. Ему было всего двадцать лет.

В то время, когда юный Уилфред Тезигер покупал вьючных животных для своей экспедиции, из пустыни данакилов возвращался еще один европеец.

Л. М. Несбитт был старателем и работал распорядителем на золотом прииске на западе Эфиопии. Он был убежден, что найдет в Афаре золото, хотя в своей книге «Пустыни и леса» практически не упоминал о нем – настоящий золотоискатель предпочитает не раскрывать свои карты. Тем не менее сам факт, что такой серьезный исследователь, как Несбитт, решился на опасное путешествие в пустыню данакилов, вселял надежду. Возможно, в Афаре все же есть золото.

Я спорил с Самсоном и Бахру, объясняя им, что экспедиция Несбитта доказывает, что на землях данакилов мы можем найти не только золото, но и древние копи. Правда, я решил не раскрывать им подробности путешествия Несбитта и не говорить, сколько его спутников лишились гениталий.

Дорога до Дидигсалы стала самым трудным препятствием, которое когда‑либо приходилось преодолевать джипу из императорского гаража. Ветхий автомобиль трясся, как будто ему передался страх водителя перед бандитами из племени данакилов. Колючие деревья и эвкалипты сменились каменистыми холмами, поросшими редким кустарником. Мы видели пасущихся верблюдов, среди которых попадались стада коз, а также редкие хижины, примостившиеся в тени между холмов. Самсон достал Библию и начал выбирать подходящие для проповеди места.

Прежде чем свернуть на шоссе, ведущее к Дидигсале, Бахру в небольшой деревушке обменял автомобильный домкрат на кипу листьев ката.

Мне следовало бы воспрепятствовать этому невыгодному обмену, но у нас не было – а в ближайшее время и не предвиделось – запасной покрышки. Бахру жевал кат так усердно, что изо рта у него пошла пена, а глаза чуть не вылезли из орбит – как у преступника на электрическом стуле. Часа через четыре я заметил группу низких домиков. Мы добрались до окраины Дидигсалы.

Самсон вышел из машины и у первого же встречного спросил, когда следующий караван с солью отправляется в Мекеле. Я наблюдал, как он, всегда чрезвычайно вежливый и уважительный, задал свой вопрос после длительного ритуала приветствий. Местный житель отчаянно замахал руками, развел их в стороны, а затем указал на небо. После этого он уперся ладонями в землю, пять раз отжался, спустил шорты и помахал из стороны в сторону гениталиями. Самсон оглянулся и печально посмотрел на меня.

– Он сумасшедший.

В большинстве маленьких эфиопских городков имеется свой юродивый, а в деревнях жители развлекаются, бросая в сумасшедших камнями. Самсон кинул нашему сумасшедшему корочку хлеба, и тот захныкал от радости. Он был настолько худ, что ребра проступали даже через рубашку. Пока он с жадностью грыз хлеб, из соседнего дома вышел мужчина в белоснежной накидке. Он поднял большой камень и бросил его в сумасшедшего. Камень попал в спину несчастного, сбив его с ног.

Через минуту вокруг нашего джипа собралась целая толпа. Тридцать или сорок стариков в серых одеждах заглядывали в окна автомобиля.

Гости здесь явно были редкостью.

Один из наших новых компаньонов положил руку на капот джипа и закрыл глаза.

– Вы приехали издалека, – произнес он.

Я кивнул.

– Мы приехали, чтобы встретиться с караваном с солью, который идет в Мекеле.

– Да, Мекеле очень далеко.

– Как далеко?

– О, очень далеко.

Самсон переводил, озабоченно морщась.

– А когда из Афара выходит следующий караван?

Старик плотнее закутался в накидку, а затем поднял трость и прочертил ею дугу в направлении горизонта.

– Они сейчас там, – сказал он.

Прикрыв глаза ладонью от солнца, я посмотрел в том направлении, куда указывала трость, но ничего не увидел.

– Он прав, – подтвердил Самсон. – Я вижу людей и верблюдов. Точки. Много точек.

– Они будут здесь не раньше утра, – сказал старик. – Вы можете переночевать у меня.

Он повел нас к своей хижине. Бахру без всяких напоминаний выгрузил наши вещи. Не успел я и глазом моргнуть, как они уже лежали на песке. Затем он запрыгнул в машину и сказал, что будет ждать нас в Мекеле.

– Когда? Когда ты там будешь?

Бахру поплевал на руки и нажал на педаль газа.

– Вопрос в том, когда вы там будете, – ответил он и исчез в облаке пыли.

– Он трус, – сказал Самсон. – Он позорит свое племя.

Старик с палкой сказал остальным, чтобы они оставили нас в покое, и замахнулся своей тростью. Мы были его собственностью. Ведя нас к своему жилищу, он сообщил, что его зовут Адугна. Жена умерла, пояснил он, и поэтому он живет в семье сына. Они бедны, но считают за честь принять нас в своем доме. Я спросил о караване верблюдов, который направляется в Мекеле.

– Вам понадобятся сильные ноги, – ответил старик. – Это очень далеко.

– Неделя пути?

Адугна заморгал седыми ресницами.

– Много дней.

Самсон, энтузиазм которого буквально бил через край, стал успокаивать меня.

– Мы в руках господа, – сказал он. – Как израильтяне в пустыне. Единственный, кого нам нужно опасаться, так это дьявола.

Адугна вел нас мимо изгороди из колючек, окружавшей дом его сына. Из тени под деревом на нас бросилась охотничья собака, но старик отогнал ее палкой. В темной, пропитанной запахом дыма однокомнатной хижине на нас удивленно уставился десяток глаз. Поначалу я не мог рассмотреть лиц – только глаза, моргавшие, как у сидящих на ветке дерева сов. Адугна взмахнул палкой, чтобы освободить для нас место, а затем хлопнул в ладоши и стал раздавать указания. Домочадцы поспешно ретировались и нашли себе убежище за домом.

– Вы останетесь у меня на месяц! – объявил Адугна. – Это ваш дом. Мы теперь братья.

– Но мы хотим поехать в Мекеле вместе с этим караваном, – возразил я.

Старик рассмеялся зловещим смехом.

– Они вас убьют и заберут ваши деньги, – ответил он. – Они плохие люди. Торговцы солью очень жадные. Не такие, как мы. У нас нет денег. Нам они не нужны. Деньги – это порождение дьявола.

Вернулся сын старика и, отвесив поклон, спросил, что мы хотели бы выпить. Не задумываясь, я ответил, что не отказался бы от чая. Он вновь поклонился, схватил меня за руку, поблагодарил и вышел.

Прошел час. Самсон расспрашивал Адугну о жизни в пустыне.

– Очень тяжело, очень жарко, очень пыльно, – сказал хозяин. – Я родился на озере Афрера в Афаре. Там еще жарче.

– Сколько вам лет?

Адугна поскреб лицо, а затем вытер его краем накидки.

– О, я, наверное, очень стар, – сказал он. – Теперь мне семьдесят или восемьдесят. Может, больше. Я помню времена, когда здесь были итальянцы. Тогда я был молодым. Здесь были и другие фаранжи. Они искали золото.

– Золото? Они нашли что‑нибудь?

– Тут больше нет золота.

– А раньше, значит, было?

– Да, было. В Афаре было больше золота, чем в любом другом месте земли. Золота было столько, что наши люди были богаче царей. Золото – единственный металл, который у нас имелся.

– И когда это было? Когда тут было золото?

– Очень давно.

– Как давно? Сто лет назад или тысячу?

– Да, – сказал Адугна. – Давно.

– Значит, тысячу лет назад?

– Да, очень давно.

– А что случилось с золотом? Закончилось?

– Нет, не закончилось, – покачал головой хозяин. – Его было слишком много. Говорю вам, слишком много.

– Значит, оно по‑прежнему здесь, в земле?

Адугна снова вытер лицо накидкой.

– Оно есть, но в то же время его нет, – сказал он.

– Как это может быть?

– Хорошо, я вам расскажу. Бог очень рассердился на наш народ. Он сказал, что люди жадные и думают только о себе. Поэтому бог наказал людей. Он расстелил свой плащ над пустыней и превратил все золото в соль. Но однажды, – продолжал Адугна, – когда наш народ избавится от жадности, он уберет плащ и откроет золото. Вот почему мы не уходим отсюда. Мы ждем.

Адугна позвал невестку и приказал ей принести чай, которого мы так и не дождались.

– Останьтесь со мной, – сказал он. – Будьте моими гостями и останьтесь здесь. Мы будем сидеть рядом и ждать, когда бог уберет свой плащ и откроет перед нами поля золота.

Когда чай, наконец, принесли, уже наступила ночь. Сын и невестка Адугны проскользнули в хижину, держа в руках две чашки, от которых поднимался пар. Одну чашку подали мне, другую Самсону. Мы понюхали пар и поблагодарили хозяев за угощение. Вся семья собралась вокруг нас и смотрела. Я сделал глоток горячей жидкости.

Напиток был слабым и имел землистый привкус.

– Сделайте еще глоток, – с беспокойством в голосе попросил сын Адугны.

Я исполнил его просьбу.

– Вкусно.

– Правда? – настаивал он. – Вы уверены, что это вкусно?

– Да, да, – в один голос сказали мы с Самсоном.

Беспокойство хозяев, казалось, усиливается.

– Можно, я вам кое‑что расскажу? – спросил сын Адугны.

– Конечно.

Он прижал руку к сердцу.

– Понимаете, у нас нет чая. Но у нас есть обычай – исполнять все желания гостей. Вы попросили чай. Мы не знали, что делать. Ни у кого из наших соседей тоже не оказалось чая. Потом кто‑то нашел старый мешок, в котором когда‑то хранили чай. Мы вскипятили мешок и сделали из него чай.

Вытянувшись на полу хижины, ночью я размышлял о том, что рассказал нам старый Адугна.

На всей территории Эфиопии фольклор тесно связан с темой золота. Одна легенда вытекает из другой. Многие знают о том, как бог наказал данакилов за жадность – эту историю я слышал десятки раз в разных уголках страны. Представители других племен рассказывали ее со злорадством – данакилов боялись и не любили. Сами данакилы искренне верили легенде: придет день, когда бог вновь превратит соль в золото.

Адугна был стариком, но он вряд ли настолько стар, чтобы помнить экспедицию Несбитта.

Возможно, он слышал о других путешественниках, имевших те же намерения. До Второй мировой войны Эфиопия магнитом притягивала тех, кто искал славы и богатства. Сам Несбитт в 20‑х годах двадцатого века описывал население Аддис‑Абебы как толпу разочаровавшихся и опустившихся бродяг, авантюристов, шпионов и мошенников – словом, искателей приключений.

Все они выдавали себя за экспертов в какой‑либо области, а некоторые даже имели научные звания, хотя скорее всего были самозванцами. Это были неудачники в потрепанной одежде не по размеру и с нестрижеными волосами.

Но Несбитт отличался от них. Это был образованный и педантичный человек, хорошо понимавший опасности путешествия по пустыне Данакил. В 80‑х годах девятнадцатого века три итальянские экспедиции в Афар закончились гибелью всех участников. Цель жизни любого юноши из племени данакилов – убийство. Мужчина, который никого не убил, не сможет жениться, а сверстники называют его женщиной.

Страсть данакилов к убийству является наследием прошлого, когда убийство врагов приносило почет и уважение. Мои собственные предки из Гиндукуша жили в обществе, где убийство считалось благородным делом. Они заставляли женщин носить красные одежды, чтобы они случайно не попали под перекрестный огонь.

Той ночью Адугна вместе со всей семьей устроился спать на улице, предоставив хижину в наше распоряжение. Я представлял себе сцены ночного убийства, но Самсон сохранял спокойствие.

– Родители Адугны были дикими людьми, – сказал он. – Но в его глазах и в глазах других я вижу доброту.

Он оказался прав. Пока мы спали, невестка Адугны выстирала нашу одежду. Ее муж почистил мои ботинки, а дети осыпали нас ароматными лепестками каких‑то цветов. Я был благодарен им за гостеприимство и одновременно испытывал печаль. Похоже, данакилы – как индейцы шуар и другие гордые племена – теряют свою самобытность.

Утром, еще до восхода солнца, в город вошел караван с солью. Сорок верблюдов и десять человек быстрым шагом шли по улицам. Верблюды были навьючены огромными серыми блоками, которые на первый взгляд казались каменными.

Как и все верблюды на земле, они с трудом переносили рабство у человека, но были бодры и энергичны – для них день только начался. Начальник каравана приказал, чтобы животным дали воды, и проверил, прочно ли держится груз. Затем он подошел к тому месту, где стояли мы.

Адугна познакомил нас. Кефла Мохаммед оказался стройным мужчиной с худыми ногами, мозолистыми руками и немного косящими глазами. Он хромал и при ходьбе глубоко погружал свой посох в песок – как гондольер на венецианском канале. Вероятно, мы с ним были одного возраста, но выглядел он гораздо старше, потому что за несколько десятилетий безжалостное солнце пустыни иссушило его кожу.

Когда Адугна представил нас, Кефла прижал свое плечо к моему в традиционном эфиопском приветствии.

– Мы будем друзьями тысячу лет, – сказал он.

– Мы хотели бы вместе с караваном добраться до Мекеле.

Начальник каравана выпрямился, опираясь на посох.

– Вы будете идти с нами и делить с нами пищу, – ответил он. – Потому что мы братья.

Я поблагодарил его.

– Сколько дней займет дорога?

Кефла сделал шаг назад.

– Далеко. Очень далеко.

– Два дня?

– Возможно.

– Или больше?

Он снова отступил и посмотрел на тонкий песок, покрывавший его ноги.

– Возможно.

Через два часа наши сумки и бутыли с водой были навьючены на самую выносливую верблюдицу, и мы заняли свое место рядом с караваном.

Адугна вместе с семьей проводил нас и пожелал удачи. Остальные жители деревни тоже пришли попрощаться, но Адугна прогнал их палкой. Это был его день. Я обещал вернуться после того, как побываю в Мекеле и найду золото царя Соломона.

– Я предлагал тебе, – крикнул он нам вдогонку, – остаться со мной и ждать, когда бог поднимет плащ.

Путешествие в неизведанные земли, которое продлится неизвестно сколько, – это волнующая перспектива. Я спросил Самсона, доверяет ли он Кефле и его людям. Он прижал Библию к груди и ответил, что они хорошие люди, но нуждаются в том, чтобы он растолковал им христианское учение. Только тогда бог поднимет покрывало и откроет данакилам утраченное богатство.

– Ты действительно веришь в эту легенду?

Самсон поднял глаза к сияющему над нашими головами солнцу.

– Господь прекрасен и загадочен, – ответил он.

Мы шли по сухой, раскаленной земле в северо‑западном направлении. Как только верблюды замечали какую‑нибудь растительность, они останавливались, чтобы поесть. Животные были связаны веревкой, как альпинисты, и, казалось, не замечали тяжелой ноши на своих спинах.

Соль, которую они перевозили, добывалась в провинции Афар из пересохшего озера Карум и соляных равнин вокруг него. Глыбы соли откалывались при помощи длинных деревянных шестов, а затем распиливались на более мелкие блоки одинакового размера.

Кефла позвал нас в голову каравана и предложил вяленое мясо и воду из своей бутыли. Ему не терпелось рассказать нам о своей жизни.

К счастью, он, как и Адугна, немного говорил на амхари, и Самсон мог переводить.

– Я проходил этот путь тысячу раз, – сказал он. – С самого детства. До меня верблюдов водил мой отец, а еще раньше отец моего отца.

– А как насчет опасностей и страха перед разбойниками?

– В нынешние времена уже нет опасностей, – ответил он, – только скорпионы и змеи. Наш народ любил убивать иноземцев, но теперь мы поверили им.

Кефла искоса взглянул на меня. Я знал, о чем он думает. Он размышлял, слышал ли я о пристрастии данакилов к амулетам из гениталий.

– Мне рассказывали о славных традициях данакилов, – сказал я. – Жаль, что они исчезли.

– Наша гордость не исчезла, – ответил начальник каравана. – Мы данакилы. Но мы больше не убиваем всякого, чье лицо нам незнакомо.

Это старая традиция. Хорошая традиция, но теперь ее нет.

Большинство погонщиков приходились Кефле родственниками – братья, сыновья, племянники или кузены. Получалась сплоченная команда, в которой каждый полностью доверял остальным. В караване с солью не было места женщинам. Жена Кефлы – третья – оставалась вместе с его кланом в пустыне Данакил. Они поженились в прошлом году, после того как вторая жена Кефлы умерла во время родов.

– А первая?

Начальник каравана вонзил свой посох в землю и опустил взгляд.

– Она тоже умерла. От малярии.

Я сменил тему и стал расспрашивать его о легенде и золоте.

– Да, золото, – ответил он таким тоном, как будто предвидел мой вопрос. – Бог превратил его в соль.

– Вы верите, что когда‑нибудь соль снова станет золотом?

– Возможно, – сказал Кефла. – И это будет хорошо, потому что в Мекеле большой спрос на золото. Но я сержусь, когда слышу, как друзья и соплеменники жалуются, что золото исчезло. Ведь бог превратил бесполезный металл в соль. Без соли не могут жить ни люди, ни верблюды, а без золота можно обойтись.

Несбитт предупреждал об опасностях путешествия на верблюдах. Он писал о постоянном страхе, что нога животного попадет в трещину в земле. Кефла и остальные погонщики знали о существовании подобных трещин и при малейшем сомнении останавливали караван, прощупывая землю палками. Еще одна серьезная проблема – это удушающая жара. Я обнаружил, что непрерывно пью. Кефла посоветовал мне быть осторожным. Избыток воды так же опасен, как ее отсутствие. Я смочил рубашку водой и обернул ее вокруг головы наподобие тюрбана. Самсон последовал моему примеру.

Время от времени со спины одного из верблюдов снимали блок соли и давали лизать всем животным. Иногда Кефла ощупывал рукой песок.

Если он будет слишком горячим, верблюды могут обжечь ноги. Его главной заботой было здоровье верблюдов.

Несбитт писал, что предпочитает нанимать носильщиков, а не вьючных животных. Люди, говорил он, могут выбрать кратчайший путь, преодолеть крутой склон или переправиться через бурный поток, перепрыгивая с камня на камень.

Более того, при необходимости можно нанять свежих носильщиков. Правда, люди не способны переносить такие тяжелые блоки соли на такие дальние расстояния.

К вечеру возле зарослей колючих деревьев погонщики разбили лагерь. Утром Самсон горел желанием распространять слово божье среди данакилов, которые в большинстве своем были мусульманами. Но теперь, когда у Самсона появились слушатели, силы оставили его. Мы сидели плотной группой прямо на земле. У меня не было сил делать записи в дневнике, а у Самсона не осталось сил на проповедь. Вокруг нас кипела работа: погонщики снимали вьюки с верблюдов и поили животных, разводили костер и жарили полоски мяса. Я попросил Самсона выяснить, долго ли нам еще идти.

– Пожалуйста, не заставляйте меня задавать этот вопрос, – ответил он. – Я не вынесу ответа.

Мы лежали, ожидая наступления ночи, и я с тоской вспоминал «императорский джип». Даже к Бахру я начинал испытывать теплые чувства.

Кефла приказал своему старшему сыну охранять караван. Это был мальчик лет двенадцати.

– Он мудр, как Сулейман, – сказал он. – Весь в деда. Многие девушки уже мечтают выйти за него замуж. Но еще не время.

– Вы знаете о Сулеймане?

– Конечно, – ответил начальник каравана. – Все данакилы знают, что он лично посетил эту землю – он приезжал за золотом и слоновой костью.

– И он их нашел?

– Да, да, нашел. Я же говорил вам, что прежде здесь было золото. Во времена Сулеймана здесь было много золота.

– А он добывал золото?

Кефла посохом подбросил дров в костер.

– Его люди вырубали золото из земли, – ответил он. – Затем его погружали на корабли и увозили в страну Сулеймана.

– А как они доставляли золото на корабли?

– Его переносила армия джиннов Сулеймана.

Верблюды наелись и теперь лежали на земле, пережевывая жвачку. Небо освещалось луной и россыпью звезд, а легкий ветерок с востока принес прохладу. Старшего сына Кефлы звали Ехиа.

Он охранял лагерь, вооружившись винтовкой «Lee Enfield 303». Он приближался к поре полового созревания, возрасту, когда его предки готовились к первому убийству. Палец мальчика не расставался со спусковым крючком; он явно испытывал непреодолимое желание нажать на блестящую стальную скобу. Но Ехиа родился слишком поздно. Смерть и сегодня нередкая гостья у данакилов, но ее причиной чаще служит оборона, а не хладнокровное убийство. В нынешнее время данакилы уже не отрезают гениталии врагов. И хотя Кефла и его соплеменники прямо об этом не говорили, без ритуала отрезания половых органов убийство теряло свою привлекательность.

Проходя мимо меня, Ехиа стиснул зубы и заученным движением вскинул винтовку к плечу.

С глубокой древности иностранец считался законной добычей. Я улыбнулся, но свирепая маска так и не сошла с лица мальчика. Его дядя Абдулла пригласил нас присесть на грубый тюфяк из козьей шерсти. Абдулла выделялся среди остальных высоким ростом и тонкой шеей, а вокруг груди у него были обмотаны два патронташа. Он отрезал кусок вяленого мяса от лежавшей у него на коленях туши и поднес к моим губам.

Я хотел спросить, сколько еще продлится наш переход, но знал, что Самсон не захочет переводить этот вопрос. Вместо этого я стал расспрашивать Абдуллу о Мекеле.

Он сморщился так сильно, что его лоб стал похож на лист гофрированного железа.

– Это очень большой город, – сказал Абдулла. – Слишком много людей, слишком много машин, слишком много шума!

– Значит, он вам не нравится?

– О! – воскликнул он. – Пройдитесь по городу, и вы увидите все худшее, что только есть в человеке. Попадая в такое место, люди забывают, откуда они пришли. Они становятся ленивыми, пьют пиво и впустую тратят деньги. Это не настоящий мир.

– А что такое настоящий мир?

Абдулла расстегнул патронташи, затем хлопнул в ладоши и простер их, словно две чаши.

– Вот настоящий мир, – сказал он. – Смотрите на него! Почувствуйте его запах! Попробуйте его на вкус! Вслушайтесь в него!

К нам подошел Кефла и присел на корточки. Несмотря на темноту, было заметно, что он устал. Он сказал, что Ехиа будет охранять нас ночью. Если что‑то случится, верблюды поднимут тревогу. Они способны унюхать вора на большом расстоянии.

– Надеюсь, нас никто не потревожит, – пробормотал я.

Кефла улыбнулся и перенес вес тела на пятки.

– Это вам так хочется. А Ехиа мечтает, чтобы на нас напали. Он готов спустить курок, чтобы доказать, что он мужчина.

Мы шли весь следующий день, а солнце из слабого розового сияния на востоке превращалось в висящий над пустыней огненный шар. Каждый шаг давался с трудом. К полудню жара достигла такой степени, что плевок, испаряясь, шипел на камне. Я вспоминал джунгли. В пустыне, конечно, тяжело, но ничто не может сравниться с ужасами влажных тропических лесов. Я благодарил бога, что мы находились вдали от джунглей.

Здесь не было ни насекомых, ни рептилий, а путь нам не преграждали лианы, стволы упавших деревьев и густой подлесок. Самсон никогда не был в джунглях и поэтому не знал, как ему повезло. Он стал жаловаться, вспоминая Аддис‑Абебу: его девушка скучает, а дома ждут неотложные дела. Его страдания придали мне сил. Я поймал себя на мысли, что симпатизирую Генри Стэнли и его привычке заковывать людей в кандалы при малейшем намеке на недовольство.

Каждые три часа верблюдов освобождали от груза, давая отдохнуть, а их упряжь постоянно проверялась, чтобы животные не натерли себе спины. Единственный раз я путешествовал с верблюдами в индийской пустыне Тар несколько лет назад. Тогда мы ехали верхом на верблюдах, а не шли рядом. Тем не менее я смог оценить уникальные взаимоотношения, сложившиеся между человеком и верблюдом. Животные ненавидели своих хозяев, а погонщики смотрели на верблюдов с молчаливым восхищением. Они относились к животным как к лучшим друзьям, хотя никогда не признались бы в этом. Ярче всего это проявилось в тот момент, когда один из верблюдов Кефлы повредил ногу.

Это случилось к вечеру третьего дня пути, когда Кефла вел караван среди невысоких бесплодных холмов. Все выбились из сил. Верблюдов пора было поить и устраивать на ночлег. Мы с Самсоном постепенно привыкали к ослепительному блеску солнца, от которого болели и слезились глаза. Данакилы каким‑то образом справлялись с ярким светом и внимательно следили за каждым движением верблюдов. Это было необходимо: один неверный шаг мог привести к катастрофе. Внезапно одна из верблюдиц рухнула на землю, издав душераздирающий крик боли.

Не медля ни секунды, Кефла извлек из складок накидки нож и перерезал ремни, удерживающие блоки соли. Животное билось в агонии, и его крики превратились в пронзительный визг.

Остальные погонщики навалились на верблюдицу, стараясь удержать ее, а Кефла быстро осмотрел животное. Правая передняя нога была сломана. Начальник каравана поднял нож и прижал его к шее верблюдицы. «Бисмиплах, ар‑рахман ар‑рахим, во имя Аллаха, всемилостивого и милосердного», – воскликнул он.

Одним быстрым движением Кефла перерезал яремную вену животного. Кровь брызнула из раны. Верблюдица взбрыкнула ногами в предсмертной агонии, глаза ее закатились, пасть приоткрылась. Через несколько секунд она уже была мертва.

Кефла стоял над тушей с залитым кровью ножом. Глаза его были наполнены слезами. Он закрыл лицо ладонью, а затем вытер краем накидки. Я нисколько не удивился, увидев плачущего данакила. Он потерял друга. Пока остальные погонщики снимали вьюки с верблюдов, Кефла отошел в сторону, чтобы побыть одному.