Гремучие змеи

Ирвин Уэлш

Тяжело в учении, легко в бою (If You Like School, You’ll Love Work)

Ирвин Уэлш

Тяжело в учении, легко в бою (If You Like School, You’ll Love Work)

Гремучие змеи

Кондиционер в серебристом «додже‑дюранго» давно сдох: фильтр и охладитель сломались. В машину влетал горячий песок пустыни и оседал на потной коже, смешиваясь с грязью, которая осталась после выходных: приятелей перло так, что они отплясывали два дня напролет. Пустыня и наркотики высушили глотки, от недостатка влаги горели глаза.

Они долго выбирались с территории, где проводился фестиваль, потом кружили по коварным пустынным дорогам. А теперь их накрыла песчаная буря. У Юджина затекла спина: широкие плечи регбиста мешали сидеть в кресле. Руки были влажными и скользкими от пота, широкая грудь вздымалась и опадала, стараясь поймать как можно больше теплого затхлого воздуха.

У Скотта не машина, а развалюха. На спидометре всего 40567 миль, а долбаный кондиционер уже не работает!

Буря усиливалась, небо темнело с каждой секундой. Мысли о собственной глупости терзали Юджина словно бешеные псы. Короткая дорога оказалась вовсе не короткой, а кроме того, тяжелой и совершенно пустынной – насколько хватал глаз, вокруг никого. Юджин рассматривал в зеркале свое одутловатое, бледное лицо и собранные в хвост грязные волосы. Пот темными струйками стекал по большому лбу. Юджин вытерся грязным полотенцем. Хорошо, что под темными очками не видно глаз! Он не просто устал, он совершенно вымотался, но жал на газ, краем глаза наблюдая за томно танцующими демонами пыли. Прямо перед ним в бледном мерцающем небе сверкнула молния. Нет, в таком состоянии машину вести нельзя; в таком состоянии вообще ничего нельзя делать, уныло подумал Юджин. Его слегка глючило от наркцтиков, и это уже достало. Он с нетерпением ждал, когда в больном мозгу и окружающей дикой пустыне хоть что‑то прояснится.

Юджин бесился из‑за того, что Скотт и Мадлен давно должны были проснуться и сменить его за рулем. Но сейчас друзья блуждали в другом измерении, и ничего не оставалось, как только держаться за руль. Юджин жал на газ. Злоба и желчь душили его, а в ушах гремел и грохотал гром, не заглушая, впрочем, низкого дребезжания мотора. Это дребезжание просто сводило Юджина с ума, казалось, что долбаный мотор не заткнется уже никогда, так и будет тарахтеть в мозгу.

Что за херня…

Мадлен спала на соседнем сиденье. Юджин то и дело пялился на ее длинные ноги; грязные полосы подчеркивали загар, и, как ни странно, это возбуждало: она казалась грязной, по‑настоящему грязной, словно какая‑нибудь шлюха, участница боев в грязи; Юджин любовался голыми ногами в обрезанных джинсах… Он представил, как Мадлен бежит к нему по вспаханному полю… длинные вьющиеся темно‑русые волосы, тяжелые от песка пустыни, каскадом падают на плечи… грязная… потная… она бежит к нему.

Жарко.

До одури жарко.

Юджин опустил глаза. Камуфляжные шорты не скрывали стояк. Из‑за бури видимость за окном машины сильно ухудшилась, и на дорогу смотреть было почти бесполезно. Он почти ничего не соображал и не отрывал взгляда от груди Мадлен, слегка покачивающейся под коричневой майкой.

Чертова блядь меня динамит, Скотт, и уже давно. Смотрит так нежно, завлекает. А когда я к ней подкатываю, тут же превращается в ледышку.

После концерта они решили отправиться в пустыню, чтобы попробовать контрабандный йахе, купленный у одного шамана. Это Мадлен приметила шатер Храма мистического света и уговорила их посетить обряд исцеления. Его проводил некий Луис Сесар Домингес, перуанский знахарь‑самозванец. Мадлен и Скотт впечатлились показом слайдов и лекцией, а Юджину вся эта мутотень была по барабану: таблетки экстази давно жгли карман, а тут еще такой облом – не попал на техно‑рейв, который устраивали немецкие диджеи.

Когда лекция подошла к концу, Мадлен сунула ему в руки брошюру.

– Тут сказано, что Домингес несколько лет учился у шаманов кал ьяуайас на северо‑востоке озера Титикака, у амаутов на Андских островах и старейшин кьеро в Куско. А их, между прочим, считают потомками инков!

Юджин покачал головой. Они стояли у палатки, глядя на проходящих мимо людей.

– Ни черта не понял, – признался он. – Кальяуайас? Старейшины кьеро? Что за хрень? – Юджин пожал плечами.

Мадлен равнодушно махнула рукой. Юджин почему‑то решил, что его открытость, наигранная тупбватость и бравада необразованностью кажутся ей привлекательными. Но, вспомнив старую поговорку: «Лучше помолчи, вдруг за умного сойдешь», решил, что больше не станет кичиться невежеством.

А Скотт был в восторге. Юджин и позабыл, что приятель читал книжки по нью‑эйджевской лабуде, а потом проповедовал то, что там написано. Стоило Скотту завести шарманку, как Юджин чисто по‑дружески всегда просил его заткнуться.

– Понимаешь, Домингес в своей области все равно что Билл Гейтс. – Скотт оживился. – Он один из величайших учителей, владеющих древними тайными знаниями. Они способны разбудить скрытые способности к целительству в каждом, кто обрел просветление! – Теперь Юджин слушал внимательно: видно, Мадлен болтовня Скотта пришлась по вкусу. – В основе лежит древнее пророчество Анд, а оно, в свою очередь, является частью легенды инков о Пачакути – о том времени, когда мир перевернется и появится новый разум.

– По ходу, у этого чувака можно разжиться дурью, – заключил Юджин.

Они подошли к Луису Сесару Домингесу, который отвел их в палатку и, воровато озираясь, продал йахе. Мадлен и Скотт только что в ноги этому засранцу‑проповеднику не бросились. А Юджин подумал, что, несмотря на этническую хламиду, в Домингесе мистики не больше, чем в призывающем голосовать политикане или агенте по недвижимости.

Ладно, они получили йахе.

Вечер выдался безоблачный и прохладный: в общем, обстановка что надо; друзья развели на красном песке костер и быстро разбили удобную «семейную» палатку, в которой жили на фестивале. Скотт и Мадлен очумело смотрели на чашки, словно уже тащились от наркотика. Юджина так и подмывало испоганить им праздник:

– Ваш Домингес – обычный наркоторговец, хоть и с нимбом над головой. Он знает, где взять наркотик, как его выращивать и варить. Разъезжает по стране со стопкой паршивых слайдов и называет свой цирк просветлением! Полная хуйня!

Эх, как же я не додумался до этого, когда меня замели в сортире на Хаит! Надо было представить судье презентацию в «Пауэрпойнте» и прочитать лекцию о кокаине: он, мол, заряжает энергией и делает человека счастливым. – Юджин рассмеялся, обнажив крупные, покрытые венирами зубы, коронки пришлось поставить несколько лет назад, когда на футбольной тренировке в колледже ему заехали мячом по лицу. – Йахе, охуеть! – фыркнул он и попытался выдавить улыбку, заметив, что Мадлен недобро зыркнула на него.

В чашках плескалось бурое варево. Скотт попробовал первым; Юджин и Мадлен тоже не стали канителиться. Домингес уверял, что, если они выпьют по две чашечки горько‑соленого отвара, «сеанс» будет длиться три‑четыре часа. Затем, если что, можно добавить.

Сначала затошнило Скотта. Он поднялся и, пошатываясь, поплелся блевать к валунам. Юджин хотел крикнуть: «Целка!», но его вдруг охватило мерзкое, отвратительное чувство, словно выросшее из вонючих носков. Вскоре он сам, а вслед за ним и Мадлен, побрели к груде валунов, где, содрогаясь от коротких спазмов, извергли едкую жидкость.

Шаман предупреждал, что их может замутить, но в любом случае приятного мало. Варево и глотать‑то было противно, а когда оно выходило наружу, гадкий вкус переворачивал внутренности. Ощущение настолько поганое, что несколько секунд их трясло как в лихорадке.

И понеслась. Скотта и Мадлен накрыло как надо; они хихикали не переставая. А вот Юджин обломался. Надеялся получить настоящий кайф, а ничего особенного не произошло. Он выпил еще одну чашечку. И еще. Вроде неплохо, но не так, как у Мадлен и Скотта, которых, судя по всему, впирало не по‑детски. Юджин оглядел бесплодную пустыню, надеясь увидеть то, что видели его друзья. Он чувствовал себя жалким говнюком, прильнувшим к окну пышного особняка, в котором беснуется буйная вечеринка. После шести чашек эликсира сердце забилось часто‑часто, но кайфа он так и словил. Что с ним не так? Юджин не раз отправлялся в длинные кислотные «трипы» вместе со Скоттом, а с недавних пор и с Мадлен. Да, они бывалые психонавты. Но сейчас их колбасит, а он‑то что?

Юджин раздумывал, что делать дальше, прислушиваясь к тому, как Скотт разглагольствует перед разинувшей рот Мадлен. Они сидели, прижимаясь друг к другу, и глядели на небо.

– «Когда Орел вновь полетит с Кондором, в обеих Америках воцарится вечный мир, и новый порядок распространится по всей планете и объединит человечество». Так говорил шаман из Анд; он верил, что мы живем в эпоху Пачакути. Пора заглянуть вглубь и познать себя, излечить старые душевные раны и использовать силу исцеления, чтобы помочь другим людям.

– Кле‑е‑е‑е‑ево! – выдохнула Мадлен и показала наверх. – Посмотри на небо…

И они унеслись на новый астральный план; а Юджин тем временем испражнялся: из него вышла огромная куча дерьма. Она осталась рядом с лужей рвоты за ближайшими валунами.

Он еще немного послушал, как Скотт разоряется насчет того, что наркотик очищает человека изнутри, а потом улегся в палатке, и спалось ему просто отлично. А Скотт и Мадлен ловили глюки, ржали и трепались до самого рассвета. Что‑то мешало Юджину поймать кайф, и это ему не нравилось. Впрочем, на лекции Домингес говорил, что наркотик начинает действовать в тот момент, когда тебе это нужнее всего. А Юджин в последнее время так часто напивался и вынюхал столько кокса, что его тело жаждало очищения. С тех пор как Лана его бросила, он буквально поселился в барах на Норт‑Бич. Психоз затягивал его все сильнее, и стены бастионов свободы съеживались, делая их похожими на тюремные камеры. Его товарищами по несчастью были другие пьянчуги. Алкаши забивали Юджину голову тупыми советами. Он хотел хоть ненадолго смотаться из города, и фестиваль для этого оказался самым подходящим поводом.

Идея принадлежала Скотту. Мадлен, как всегда, села на хвоста, подумал Юджин, но он был рад, что так получилось. Сказать по правде, иногда он гадал, не заменит ли она ему Лану.

Юджин и Скотт подружились еще в колледже, а с Мадлен они познакомились во время празднования Хеллоуина. Приятели надирались в баре «Везувий», а она пришла туда с тремя подружками. Девушки нарядились в костюмы Шторма из сериала «Люди Икс»: ничего не скрывающие черные комбинезоны, высокие сапоги и парики платиново‑белых волос. Сначала Юджину показалось, что девчонки – однояйцовые близнецы. Он не сразу узнал студентку Кенди, с которой когда‑то работал в баре на Норт‑Бич, где смешивал коктейли.

Ребята весело болтали и выпивали, а потом присоединились к беснующимся толпам на Кастро. Юджин начал клеиться к Мадлен, но в толпе их оттеснили друг от друга.

Ночь побледнела, и веселое карнавальное настроение скисло. Шайка мексиканских подростков, рыскавших между участниками шествия, пырнула ножом одного парня. Так они выразили протест против педиков, которые, по их мнению, осквернили древний праздник Дня мертвецов. Началась давка, послышались вопли, и Юджин, который переживал не самый приятный в жизни отходняк после кокса, со скрытым облегчением сказал, что уже поздно, и направился домой. Ночью он думал о той сексуальной девчонке – впрочем, они все выглядели сексуально в костюмчиках Шторма, но его заинтересовала та, с которой он болтал; Юджин представлял, как встретится с ней снова, и переживал, нормально ли она добралась домой, в городе той ночью было неспокойно.

Переживать не стоило. С тех пор он то и дело на нее натыкался. На следующий день Юджин увидел Мадлен в парке на Вашингтон‑сквер – она занималась там тайци. Он сел на скамейку и раскрыл газету. Мадлен помахала ему рукой. Юджин не сразу понял, что это та самая девчонка в наряде Шторма, что была вчера вечером в баре. Немного погодя она подошла к нему, и они отправились пить кофе, за которым наперебой обсуждали ночные события. Через пару дней опять встретились – в книжном магазине «Сити лайте». Юджин предложил угостить ее коктейлем (вскоре выяснилось, что одним бокалом дело не ограничится). Они поплелись по прекрасно знакомым обоим местным барам и наконец оказались на Грант‑стрит. Мадлен уехала из Кливленда совсем недавно, в конце прошлого лета, однако они, оказывается, ходили в одни и те же заведения – удивительно, как не встретились раньше! Решили поесть суси, но почему‑то оказались в баре на Бродвее, втиснутом между стриптиз‑клубами и секс‑шопами с жужжащими неоновыми витринами. Юджина поразило, как свободно держалась Мадлен, ведь она явно была единственной девушкой, которая пришла туда не в поисках клиента. В разговоре проскальзывала тема секса, но как‑то вскользь, потому что в то время Юджин был слишком подавлен из‑за разрыва с Ланой, чтобы предпринимать решительные шаги.

Они много времени проводили вместе: Мадлен, Юджин и Скотт. Юджину не нравилось, что она лялькается с ними, как с гомиками: покупает подарочки, открытки на день рождения и все такое. Когда Скотт в разговоре с Юджином упомянул о музыкальном фестивале, она тут же воскликнула: «И меня возьмите!», причем с таким пылом, что отказать ей мог только бесчувственный чурбан.

Короче, пока Юджин нетерпеливо выжидал, на сцене появился Скотт, любивший устраивать, как он выражался, «дружеские вечеринки». Типично для сосунков из братств.

Мадлен совсем заморочила Юджину голову. За свои двадцать шесть лет он никогда не общался так тесно с девчонкой, которую ни разу не трахнул. Он подозревал, что она лесбиянка, но время от времени Мадлен знакомила их с каким‑нибудь парнем, с которым когда‑то спала. Юджин знал о ней все и в то же время ничего. Бывало, в барах Норт‑Бич она смотрела на него с нескрываемой нежностью, и Юджин готов был поверить, что она от него без ума.

Мадлен еще и двадцати не исполнилось, и он часто раздумывал о том, насколько она опытна. Как‑то по пьяни они поцеловались, но без особого пыла, потому что Лана все не выходила у него из головы. Но когда призрак бывшей девушки улетучился, чувства к Мадлен стали расти в геометрической прогрессии. Порой Юджину казалось, что она его хочет и, возможно, так сильно, что если перестанет сдерживаться, то втюрится без оглядки и отдастся на его волю. Захочет принадлежать ему. Быть в его власти. Рискуя тем, что он бросит ее. Причинит боль. Ему хотелось крикнуть: я не такой! Не знаю, что тебе наплели про меня и Лану, но я не такой!

Но Мадлен лишь изредка смотрела на Юджина влюбленным взглядом. А иной раз он видел в ее глазах столько отвращения, что кровь стыла в жилах.

В общем, запутала она его по полной. Юджин таких девчонок никогда не встречал. А все потому, что, несмотря на разгульное поведение и богемные замашки, его огромный рост, мускулы, атлетическое телосложение и спортивные задатки не давали девушкам возможности колебаться: обычно они испытывали к нему или сильное влечение, или очевидное отвращение. Но только не Мадлен; она оставалась для него загадкой.

Юджин лишь однажды попытался прорваться к воротам, то есть добиться большего, чем ласки и поцелуи. Тоже по пьяни. Как‑то на вечеринке он снова поцеловал ее, на этот раз с большим пылом. Грязная кухня воняла пивом и кокаином, но Юджин и Мадлен стояли лицом к лицу, и силовое поле оградило их от других участников развеселого рейва. Казалось, тот самый момент настал. Мадлен решительно уперлась ладонью в его широкую грудь и сказала: «Запомни, Юджин: я никогда, никогда не буду с тобой трахаться».

На следующее утро он проснулся в ужасном похмелье. Зазвонил телефон. Мадлен. Юджин хотел извиниться, но она опередила его, сказав:

– Мне так неприятно вспоминать о том, что было вчера ночью, Джин. Наверное, я перебрала немного и, по‑моему, наговорила лишнего.

– Да, но я…

– Слушай, мне нужно выспаться. Я тебе потом позвоню, малыш.

И она повесила трубку.

Всего нескольких слов хватило, чтобы привести его в отчаяние и подарить новую надежду.

Но чаще, оставшись наедине, то есть без Скотта, они говорили о Лане. Мадлен без конца заводила о ней речь, словно понимала, что это возбуждает Юджина. Она слушала очень внимательно: изумленно моргала, следила за малейшими нюансами. Она была прекрасной слушательницей. Если ему и случалось заподозрить, что Мадлен интересовалась его бывшей девушкой из праздного любопытства, все равно он наслаждался ее вниманием. Ведь остальные, в том числе Скотт, болтали только о себе. Им плевать на то, что Юджин забил на многообещающую футбольную карьеру ради того, чтобы таскаться по вечеринкам с Ланой, а она просто послала его на хер. Да еще дебильные советы: пусть их себе в задницу засунут!

Приятно, когда человек умеет слушать.

Но теперь ему этого мало. Они ехали по пыльной дороге, продираясь сквозь песчаную бурю, сильный ветер то и дело сотрясал корпус серебристого «доджа‑дюранго», и Юджин задыхался от жаркого затхлого воздуха, заполнившего салон автомобиля; ни намека на какой‑нибудь поворот, ни одного дорожного знака, указывающего на близость цивилизации, даже гребаных копов или сраной бензоколонки не увидишь. Юджин думал об одном: как отыметь Мадлен!

Пока он боролся с сонливостью, следствием отходняка, она сладко дремала, не подозревая о том, что началась буря. Судя по громкому храпу на заднем сиденье, Скотт тоже провалился в глубокий сон.

Юджин лихорадочно представлял: заляпанная грязью Мадлен пытается обогнуть его, словно футбольный защитник, а он изо всех сил бросается вбок и, как Уилли Макгинест*, заваливает ее в сочную грязь, точно лев – робкую газель…

Рука решала за него: она теребила головку члена и посылала пульсирующие электрические всполохи в низ живота. Тело Юджина напряглось, глаза, прикрытые очками «Рэй‑Бэн», чуть не выскакивали из орбит, дыхание участилось. Одной рукой он держал руль, а вторая продолжала дрочить; в воспаленном мозгу возникали мерцающие, волшебные призраки похотливой Мадлен, и оттого, что она так мирно и невинно посапывала рядом, наслаждение становилось еще острее.

Горизонт плавился от жары, которая словно приближала его: он то и дело мелькал между завитками красной и черной пыли. Юджин едва различал дорогу. Мадлен, прижав колени к груди, лежала к нему лицом. Если бы она повернулась спиной, он бы кончил, глядя на ее задницу, не опасаясь, что Мадлен откроет глаза и увидит, чем он занимается. Похуй, бесстрастно рассудил Юджин, вряд ли она поймет, что происходит, все равно после йахе ни черта не соображает, да еще сквозь сон; в конце концов, он даже шорты не спустил…

Вот это стояк…

Вот блядь…

Даже во сне продолжает меня динамить… но я завалю тебя прямо в грязь, сучка, да, прямо в гр…

* Макгинест Уилли – успешный игрок в американский футбол; он посещал ту же школу в Лонг‑Бич, что и Юджин, персонаж повести. – Примеч. пер.

Вдруг раздался резкий звук и скрежет; Юджин быстро переместил руку со штанов на руль, но тот выскользнул из рук, машина дернулась влево, а затем, когда он попытался выровнять ход, резко вправо. Мадлен очутилась у него на коленях и пришла в себя. Она бы ощутила эрекцию, но член тут же сник. Юджин был похож на человека, который упал на собственный дробовик и спустил отвратительной струей страха себе в грудь.

Он видел все, как в замедленной съемке. Юджин не мог контролировать события, и сначала это разозлило, а потом удивило его. Накренившись, машина полетела вниз, они перевернулись и опрокинулись назад; раздался ужасный зубодробительный грохот, наконец, все успокоилось и наступила тишина, прекрасней которой Юджин не слышал ничего в жизни.

Это продолжалось недолго. Раздался отчаянный визг Мадлен, но у Юджина так шумело в голове, что ее страх прозвучал фальшивой нотой. Юджин, жадно глотая воздух ритмичными вдохами, не открывал глаза, пока Мадлен не замолчала. Затем послышался скрипучий, будто усталый, а совсем не испуганный голос Скотта:

– Что за хуй, чувак? Эй, ты же уделал мою тачку… – Он словно задумался. – Ребята, вы как, в порядке?

– Кровь… У меня кровь! – заверещала Мадлен.

Юджин открыл глаза. Мадлен впечаталась в переднее сиденье рядом с ним. Он оглядел ее, потом себя. Под бицепсом виднелась рана, и оттуда хлестала темная, почти черная, кровь.

– Все ништяк, – повернулся он к ней, – на тебе моя кровь.

Это я порезался, бля. Вот, смотри. – Юджин поднял руку, что бы показать ей.

Мадлен успокоилась и, скорчив гримаску, виновато и встревоженно посмотрела на рану:

– Мать вашу! Что случилось?

– Чертова буря! – покачал головой Юджин. – Я вообще ни хуя не видел. Скотт, с тобой все в порядке?

– Да… типа того, – сказал Скотту него за спиной. – А что с тачкой? – застонал он.

Юджин оглянулся. Вроде цел, разве что пересрал немного. Кажется, «додж» упал набок. Пожалуй, все не так херово. Ветровое стекло и окна даже не треснули. Вдруг в груди глухо стукнуло: Юджин вздрогнул, сообразив, что машина может взорваться из‑за пробоины в бензобаке, и они сгорят заживо. Он попытался открыть дверь. Та подалась на несколько сантиметров, а потом застряла. Юджин в панике обернулся к Мадлен:

– Валим отсюда! Толкай!

Мадлен, заметив, что он не придуривается, а на самом деле до смерти перепуган, не стала терять времени: она схватилась заручку и резко распахнула дверь. Девушка вылезала из машины как гребаный птенец из разбитого яйца, неловкий и неуклюжий. Как будто с нее сдернули соблазнительную оболочку. «Или все дело в том, что у меня пропало желание», – думал Юджин, быстро выбираясь вслед за ней из машины. Скотт вывалился из задней дверцы на вязкий песок. Поднявшись на ноги, беспокойно оглянулся.

Сильный, жаркий ветер налетал на них, засыпал глаза песком и пылью. Юджин перевязал руку полотенцем. Они внимательно осмотрели машину. Убедившись, что бензобак, к счастью, не лопнул, и тачка хоть и накренилась, но никуда не падает, Скотт протиснулся под колеса.

– Ось лопнула к херам. Развалилась на две части, – кисло известил он.

Они забрались внутрь и закрыли дверцы, чтобы избавиться от вездесущего песка.

Сидя в скособоченной машине, некоторое время молчали, растерянно поглядывая друг на друга. Мадлен предложила проверить, работают ли мобильники. Скотт смущенно сказал, что он свой где‑то просрал. У Юджина сдохла зарядка. Мадлен достала мобильник, но он никак не мог поймать сигнал.

– Что у тебя за гребаная сеть? – недовольно поинтересовался Скотт.

– «Т‑Мобайл». Не хер было свой просирать, – огрызнулась она.

Все замолчали. Скотт вытащил аптечку, и Мадлен помогла Юджину очистить и перевязать рану. К счастью, порез был не таким глубоким, каким показался сначала.

Юджин пытался определить, где они находятся, но вскоре отшвырнул карту в сторону – отходняк и усталость образовали какую‑то злоебучую разноцветную кашу из линий и значков. Дэнни, его младший брат‑аутист, рисовал такие же каракули. Теперь его мазня казалась Юджину куда понятнее, чем карта, которую опять пришлось взять в руки. Вместо того чтобы выехать на восьмидесятое шоссе, идущее по хребту Сьерра‑Невада, они от палаточного городка направились на север по триста девяносто пятому, а затем кружили по полузаброшенным дорогам, чтобы забраться в глубь Невады и попробовать йахе. Судя по всему, решил Юджин, они где‑то в двухстах милях к северо‑востоку от Лас‑Вегаса или типа того.

– Если ось наебнулась, наверное, нам лучше здесь куковать. Кто‑нибудь придет на помощь. Подождем, пока стихнет буря, а потом будем звонить или искать людей, – наконец произнес он.

Скотт замотал головой.

– Твою мать! Я же собирался в Вегас, чувак…

Юджин взглянул на Мадлен, та и бровью не повела. Он перевел глаза на Скотта:

– Забей, братан.

– А ко мне придут красить квартиру, – заявила Мадлен, отбрасывая с лица тяжелые от дорожной пыли пряди волос. – Я прибраться хотела.

Скотт вылупил на Юджина большие карие глаза, в которых застыл вопрос.

– Не въезжаю, как ты умудрился грохнуть тачку? – раздраженно буркнул он.

Юджин глубоко вздохнул, а затем, с усилием проталкивая слова через напрягшиеся губы, хмыкнул:

– По‑моему, причина в так называемой усталости, чувак.

Если ты поднапряжешься, то вспомнишь: мы вроде договаривались, что будем рулить по очереди. – Он зло заорал: – Но тачку вел бедняга‑раздолбай Юджин, потому что вы, приятели, были в отключке. Совсем охерели, бля, еще и вякают теперь! Охуеть! – бросил Юджин и выскочил из машины, громко хлопнув дверью.

Скотт посмотрел на Мадлен. Та натянуто улыбалась; улыбка исчезла, когда сзади раздался какой‑то шум – Юджин открыл багажник «доджа» и достал из него палатку.

Сильный ветер мешал ему сражаться с шестами из металла и пластика, и он чуть не послал всю эту затею, а потому втайне обрадовался, когда Скотт и Мадлен пришли к нему на помошь, хотя изображать терпилу‑мученика стало сложнее. Они работали молча, собирали каркас и натягивали на него ткань, поднимали и укрепляли палатку. Затем взяли из машины спальные мешки и кое‑какую одежду. Пока устраивались на привал, буря начала стихать.

– Интересно, сколько мы здесь проторчим? – спросил Скотт и, несмотря на то что Юджин ясно дал понять, что разборки вряд ли будут восприняты с пониманием, быстро добавил: – Извини, чувак, но должен тебя огорчить: тачку я тебе не прощу. Она куплена для моей группы. Мне пришлось насвистеть старику, что это дело моей жизни, бля, и он кинул мне двадцать косарей. Я в шоке. Имей в виду. Выберемся отсюда, прихлопну!

Юджин смерил приятеля оценивающим взглядом. Перед ним стоял тощий, длинный парень со стрижкой «ежиком» и руками, как у девчонки. Скотт никогда в жизни не вкалывал. Мало того, ожесточенно подумал Юджин, вкалывать ему вряд ли когда‑нибудь придется. Он только просиживает задницу в барах Норт‑Бич, рассказывает всем, кому интересно (а таких становилось все меньше), что хочет собрать группу, и ждет момента, когда можно будет запустить лапу в трастовый фонд предка. Юджин с трудом подавил гнев, понимая, что ничего не выгадает, набросившись сейчас на Скотта. И потом, он совсем измотался.

– Ладно, заметано. Я все устрою. Томми, который работает в мастерской на Потреро‑Хилл, ее починит.

– А что теперь? Будем сидеть и ждать?

Юджин скрестил ноги и оглядел стены оранжевой палатки.

– Знаешь, по‑моему, это самое умное, что можно сделать, – зевнул он, почувствовав, что тело вновь расслабилось, как будто под воздействием йахе. – Я устал как собака, мне нужно поспать. Кто‑нибудь нас найдет. Мы же в Америке, – улыбнулся он. – Здесь тебе то и дело пытаются что‑то всучить. От продавцов невозможно оторваться больше чем на милю.

Скотт и Мадлен переглянулись, согласились, что это лучшее решение, и полезли в свои спальные мешки. «Точно, кто‑нибудь нас найдет, – подумал Юджин. – А сейчас надо под‑рыхнуть. Отдохнуть. Расслабиться. Восстановить силы. Взбодриться. Эх, класс!»

Старый синий пикап «шеви» 1982 года выпуска был первой тачкой Анехандро после приезда в Америку. Тачка стоила двести баксов, и большую часть этой суммы ему одолжила сестра Кармелита. Не тачка, а ржавая развалюха, но Алехандро – отличный механик, и ему удалось прекрасно ее отремонтировать. Грузовичок всегда поможет немного подзаработать.

Теперь пикап весело бежал по пустыне, и мотор гудел ровно. За рулем сидел Алехандро, а его младший брат Ноэ торчал рядом и молча разгадывал кроссворды.

Алехандро думал о переезде. Нет, не о Фениксе, хотя они прожили там больше трех лет. Феникс был домом только для Кармелиты; это она притащила их туда.

Не то чтобы Алехандро был в восторге от своего родного городишки. Старая рыбацкая деревня к югу от Гуаймас на Тихоокеанском побережье не захирела только потому, что ее превратили в транспортную развязку; более того, по меркам беднейшей части Соноры местечко стало процветать. Городишко находился недалеко от Пятнадцатого шоссе; а еще там останавливался следовавший по побережью поезд. Центр представлял собой нагромождение уродливых зданий‑недомерков, построенных в семидесятых годах. Они неуклюже прилепились к старой деревне, выросшей вокруг небольшой бухты, где каждый год пришвартовывалось несколько коричневых от ржавчины суденышек.

Все жители там – просто идиоты, с холодной злобой подумал Алехандро. Эти придурки год за годом вылавливали рыбу, пока ее там вообще не осталось. Наверное, многие из них и не заметили, как из бедняков постепенно превратились в нищих. Они думали, рыба вернется. А когда начали голодать, переселились на север, а потом в Америку.

Туда и привезла их Кармелита.

В городе ловить нечего. По шоссе мчались роскошные автобусы с кондиционерами, набитые богатыми гринго; они пролетали мимо, направляясь к западному подножию Сьерра‑Мадре и старинному Аламосу, известному прекрасной колониальной архитектурой в испанском стиле. А вот в его родной город туристы не приедут никогда.

Окончив школу, Алехандро устроился в автомастерскую. Он вкалывал в гараже и соседнем магазинчике. Ими владел богатый, злющий, глотающий слова мексиканец по имени Ордас; он пообещал парню, что сделает из него механика. Однако спустя полтора года Алехандро по‑прежнему расставлял товары на полках в магазине, убирал в гараже и мыл машины, и еще ни разу не держал в руке гаечный ключ.

Как‑то Алехандро напомнил Ордасу об уговоре. Ловкач‑хозяин, косивший под городского, рассмеялся ему в лицо. Алехандро вскипел, и тогда мексиканец посерел от злобы и приказал ему собирать вещи и проваливать.

Теперь ничего не держало их там, разве что могила матери на старом кладбище у подножия холмов, нависавших над городом, да подонок‑отец, сидевший в местной тюрьме в 150 километрах от дома.

Кармелита позвала братьев за собой, когда ее парень, работавший в Фениксе, нашел для нее место. Алехандро с отвращением вспоминал, как она послала богатой семье тщательно составленное резюме и улыбающуюся фотографию, и американцы решили ее нанять.

Она подыскала жилье для семьи и место садовника для Але‑хандро, устроила Ноэ в местную школу. Теперь они все убирали за гринго. Ухаживали за его садом. Поливали его газоны. Присматривали за избалованными детьми. Накрывали ему на стол.

А она делала и еще кое‑что, мерзкая шлюха…

Казалось, хозяева считали Алехандро невидимкой. Но стоило допустить промах, как они начинали метать в него недовольные взгляды. Хозяйка даже обвинила его в краже (потом обнаружилось, что она сама переложила исчезнувшую вещь в другое место). Короче, гринго вызвали копов, те грубо допрашивали его, а после никто не удосужился извиниться. Обычно американцы просто игнорировали Алехандро, когда он под горячим безжалостным солнцем поливал сад и ухаживал за деревьями, чтобы не дать пустыне вновь завладеть этой землей.

Есть у гринго уважение хоть к чему‑нибудь? По телику они вечно болтают о том, что ценят тяжелый труд, но их бабы целыми днями сидят у бассейна. Они посылают детей в школу, в разные школы, а на каникулах – в путешествия, и сами все время проводят в самолетах, гостиницах, машинах. Так когда же они пашут?

Ни хера они не уважают, кроме бабла, рассудил Алехандро. Кроме бабла и пушек. Его второй после тачки покупкой стал револьвер «смит‑вессон» тридцать восьмого калибра. С пушкой в кармане он почувствовал себя сильнее. Как будто револьвер придал ему вес. Алехандро сразу изменился: лицо, походка.

Его начали замечать. Может, то было не уважение, а страх, но его больше не считали невидимкой.

Алехандро ехал сквозь бурю на раздолбанном пикапе, злясь на сидящего рядом брата‑подростка, который упорно разгадывал совершенно бесполезные кроссворды.

Ноэ – слабак, думал Алехандро. Превращается в гринго. Неужели станет гребаным убийцей вроде отца? Пожалуй, нет. Все‑таки парень старался быть хорошим. Правда, когда Алехандро спросил мать, как она могла влюбиться в отца, она сказала то же самое: «Он был очень милым». Но Алехандро видел, как алкоголь разрушил и сгноил отцовские обаяние и любезность. Он и сам такой. Как‑то напился, и когда один чувак в баре обозвал его, врезал придурку в морду, а потом ткнул бильярдным кием и попытался придушить. Алехандро еще раз взглянул на Ноэ. Не отец ли учил их избитой истине: первыми начинают бунтовать самые слабые.

Он представил придурка‑предка: обиженное лицо, грустные бегающие глазки, блестящая лысая башка за стеклянной перегородкой втюрьме. Несмотря на уговоры Кармелиты, Алехандро навестил его всего один раз; он тогда обзывал и проклинал этого жалкого, никуда не годного человечишку; и тот все больше и больше съеживался в серой казенной рубахе, а бегающие крысиные глаза наполнялись слезами.

А теперь еще Кармелита. У нее будут свои дети кроме хозяйского младенца. Что ж, Алехандро Родригес сыт по горло!

Он опять смерил взглядом тщедушного братца. Ноэ странно поглядывал на него, после того как они взяли деньги этой сучки, деньги, заработанные в постели с богатым гринго.

Какую пургу она гнала! Вообразила, что богатый женатик‑америкос в нее втюрился! И когда же он выставит жену и детишек из дома? Когда они с Кармелитой пройдут по улице, держась за руки? Когда их жалкие, ворованные случки перестанут казаться такими лживыми? Когда они будут спать ночью в одной кровати?

Она нашла для Алехандро место садовника. Выходит, он должен радоваться тому, что его мозги каждый день поджаривает солнце! На прошлой неделе, в то время, когда гринго обычно был на работе, Алехандро застал его в комнате сестры. Ему бросилась в глаза кровь на ее трусиках, валявшихся на полу возле кровати – даже месячные не остановили их мерзкой похоти.

Забрав у вонючей шлюхи бабки, мы оказали ей услугу. Теперь посмотрим, как сильно говнюк америкос ее любит!

Юджин думал о Мадлен. В голове мелькали образы: не то сны, не то мысли. Четкие, трехмерные: он и не знал, что такое бывает. Он услышал шорох и, не открывая глаз, увидел, как Мадлен, справив за палаткой малую нужду, лениво раздевается, собираясь заползти в спальный мешок. Да, он ее видел, даже через закрытые веки. Но нужно было подобраться ближе, потому что нагота Мадлен, как и нагота любой телки, скрывала сюрпризы и секреты. Думаешь, что знаешь, как она выглядит без одежды – изгибы, оттенок кожи, пропорции, – но это всегда загадка. Соски, их цвет, родинки, волосы на лобке – их густота и мягкость – всегда отличаются от того, что ты себе навоображал. Во время учебы в Лонг‑Бич Юджин столько раз дрочил, представляя Лану, что его мозг превратился в базу данных замысловатых порнографических историй, в которых она играла главную или одну из главных ролей. В том году, когда они учились в выпускном классе, он впервые увидел ее голой в родительской спальне, и так обалдел от несоответствия со своими фантазиями, что чуть не ляпнул: а что ты сделала со своими сиськами? Но Мадлен… ее он всегда видел одинаково. А что, если он откроет глаза, а она посмотрит на него, и тогда… нет. Она с ним не ляжет, это точно; нечего и мечтать. Мадлен забралась в спальный мешок. Уж лучше наслаждаться виртуальными играми в разгоряченном наркотиком воображении.

Но…

Но теперь она, легко касаясь, переползала через него. Юджин затаил дыхание и сразу услышал, как забилось сердце. Начинается! Рука скользнула в спальный мешок и притронулась к ноге. Она гладила его по бедру, медленно поворачивая ладонь. Какие холодные пальцы… Член напрягся. Открывай глаза! Это она. Мадлен и правда ласкает тебя. Открывай!

Нет.

Подожду еще немного; такой стояк, и…

…она теребит холодным пальчиком головку…

…о‑о‑о…

А‑А‑А‑А‑А‑А‑А‑А!

Ужасная боль!

Она его укусила!

Юджин тут же вскочил и заорал:

– ЧТО ЗА ЕБ ТВОЮ МАТЬ!

Это была не Мадлен, а гремучая змея. Длинная зеленая змея. Извиваясь, она скользнула по его животу, метнулась из спального мешка и поползла по пластиковому полу палатки.

От крика тут же проснулись Скотт и Мадлен.

– Господи, что еще? – зашипела девушка.

Скотт, моргая, озирался по сторонам.

Юджин ткнул пальцем в гадину на подстилке.

– Змея, гремучая змея укусила меня захуй!

Скотт хлопал по полу, нащупывая у себя за спиной фонарик. Включил его и направил луч на уползающую от них змею.

– Похоже на мохавского гремучника, – сказал он. – Судя по темным полоскам на башке…

Лицо Юджина исказилось от злобы, он схватил тяжелый ботинок и стал выбираться из спального мешка.

– Вот сука…

– Не убивай ее! – заорал Скотт.

– Почему?!

– Ты что, никогда не слышал об охране природы?

– Об охране природы? Твою мать! Я что, должен охранять эту суку, которая меня за член укусила?

– Сядь! Они довольно ядовитые.

Тут Юджин почувствовал, что едва стоит на ногах, и плюхнулся на пол, подтянув к себе спальный мешок. Змея проползла под крылом палатки и оказалась на свободе. Юджин дотронулся до члена. На ощупь член был таким же, как обычно, но в нем, отзываясь в кончиках пальцев, бился пульс.

– Боже… она меня укусила… прямо за елду…

– Не вздумай ложиться! – закричал Скотт. – Сердце должно находиться над укусом!

Юджин тут же дернулся вверх, балансируя на локтях. Он тяжело, неровно дышал.

– Мой член… – тихо застонал он. – Змея! Блядь!

– Прошу тебя, Юджин, – выдохнул Скотт, – это очень опасно!

– Ты думаешь, я ни хуя не понимаю, Скотт? Она меня за хуй укусила! – Юджин встал на колени и стал натягивать шорты. Спальный мешок свалился с него. В паре сантиметров от головки члена виднелись две красные точки. – Что мне делать? – заскулил он во внезапном приступе паники.

– Вот если бы шаман был здесь… – протянул Скотт, оглядывая палатку в поисках вдохновения.

– Какой еще, на хуй, шаман! – выругался Юджин.

Мадлен покачала головой.

– Скотт заговорил о нем, потому что шаманы обладают целительными способностями.

Юджин скорчил гримасу.

– Ну, по‑любому его здесь нет, – мрачно процедил он.

– Я точно знаю, что за змея тебя укусила, – поджал губы Скотт. Он вылез из спального мешка и придвинулся к Юджину, навис над ним в зеленых боксерах. – Мексиканский гремучник; эти сукины дети – самые ядовитые змеи в пустыне.

Яд парализует не только ткани, но и нервную систему… нужно избавиться от токсинов!

– И как мы это сделаем?

Юджин в ужасе разинул рот.

Скотт подошел ближе, впился глазами в его член.

– Надо расковырять место укуса. Сделать два надреза крест‑накрест над каждой дырочкой и высосать отравленную кровь, – объяснил он, доставая из сумки большой армейский нож с множеством насадок.

Мадлен пыталась поймать сигнал сети на мобильнике. Буря превратила телефон в бесполезный кусок мертвечины; капризы природы сделали технику пустой и бесполезной. Самонадеянные людишки против равнодушных богов.

– А ведь мы в Америке, не где‑нибудь, – раздраженно фыркнула Мадлен.

Юджин со страхом посмотрел на блестящее лезвие.

– Эту хуйню бойскаутам втюхивай! – Голос сорвался и затих. – Чушь собачья! Я никому не дам кромсать мой член!

– Всего четыре маленьких надреза, Джин! У нас нет времени на то, чтобы сраться! – взревел Скотт.

Тут Юджин впервые осознал, что он и вправду может умереть, и его жизнь закончится в каменистой безжалостной пустыне, и все это из‑за того, что так хреново сложились сраные обстоятельства.

Зачем он отказался от перспективной карьеры футболиста? Ради того, чтобы прожигать жизнь и шляться с Ланой по клубам, где она «заводила полезные знакомства», надеясь, что это поможет ей добиться успеха? Сука услышит о его кончине, когда, проливая фальшивые слезы, с комком в горле будет принимать награду Академии. Юджин затрясся от ужаса и, разозлившись на себя, выдохнул:

– Ладно… ладно… я сам. – И, взяв нож, протянутый Скоттом, постарался собраться с духом. Посмотрел на член, который держал в руке, на две воспалившиеся красные дырочки и на лезвие. Внутри поднялась тошнота, и Юджин чуть не потерял сознание. – Ты… давай лучше ты, – сдавленно произнес он, возвращая нож Скотту. Потом прилег, балансируя на локтях, чтобы приподнять тело, и уставился вверх, на оранжевый

потолок палатки.

Скотт взял член в руку, и Юджин в усмешке оскалил зубы; моргнул, когда друг сделал первый надрез. Скотт крепко сжал член, чтобы вонзить лезвие, но чувствительная кожица подалась легко. На линии надреза показались крошечные капельки крови. Когда Скотт сделал второй перекрестный надрез, она полилась струей.

– Мэдди, брось мне полотенце!

Мадлен повиновалась. Юджин взглянул вниз. Увидев, что белое полотенце быстро пропитывается темно‑красной кровью, он заорал;

– А‑А‑А! ДА ТЫ ЧТО, КАСТРИРОВАТЬ МЕНЯ ХОЧЕШЬ?

– Обязательно, если не заткнешься!

Скотт мигом сделал два перекрестных разреза на второй ранке, и когда хлынула кровь, велел Юджину прижать к члену полотенце.

– Готово, – сказал он и посмотрел на приятеля. – Но это еще не все. Нужно высосать яд.

Юджин инстинктивно, с мольбой и надеждой взглянул на Мадлен.

Она потрясенно рассматривала истекающий кровью член. Такой большой и толстый. Она почему‑то представляла, что он меньше, хотя Юджин был здоровяком. Может, распух из‑за укуса змеи?

– Еще чего! – рявкнула Мадлен. – Сколько кровищи… Гадость какая!

Юджин был совершенно подавлен. Он чувствовал, как смертоносный змеиный яд вьется по венам и артериям, медленно и угрожающе придвигаясь к сердцу. Юджин посмотрел на нее так, будто сейчас его разобьет паралич:

– Вот сука! Думаешь только о себе, – сказал он, то ли угрожая, то ли умоляя ее.

Мадлен подалась вперед, прикрываясь спальным мешком, хотя так и не сняла коричневую майку. Свободной рукой откинула от лица прядь волос.

– Я не собираюсь сосать твой член. Он весь в крови! Может, у тебя герпес, СПИД или еще какая‑нибудь хуйня! Ни за что! – Ее ледяная решимость напомнила Юджину о той вечеринке, когда она оттолкнула его.

– Да я, блядь, сдыхаю, ебтвою мать… это вроде медицинской процедуры, ну типа первая помощь! – взвыл Юджин.

– Хуй с вами. Я сам все сделаю, – сказал Скотт.

Юджин смерил друга подозрительным взглядом. Значит, со Скоттом что‑то не так, что‑то не в порядке в его зеленых боксерских трусах. С ним всегда было что‑то не так. Глаза, как у девчонки. Женственные руки. Несколько приятелей, с которыми Скотт познакомился в Калифорнийском университете, переехали вслед за ним в Сан‑Франциско, потому что это «классное местечко». Они жили по соседству, в Норт‑Бич. Кроме того, Скотт никогда особо не интересовался бабами и их щелками. Да он просто‑напросто извращенец.

– Даже не подходи! – заявил Юджин, поднимая руки. – Пусть Мадлен.

Он ткнул в нее пальцем. Та опять замотала головой.

– Слушай, Юджин, все хреново. – Скотт сделал еще шаг вперед.

Юджин выставил ладони.

– Отвали! Не смей меня трогать, педик чертов!

– Что‑о‑о‑о? – заорал Скотт, не веря ушам. – Я разрезал укусы ножом, а ты не дашь высосать гребаный яд? Она не будет тебе хуй сосать! – Он ткнул пальцем в Мадлен.

– Это ты точно угадал, черт побери… – сказала она, с ужасом глядя на окровавленный член Юджина.

Сосать вот это? Чтобы все парни и студенты из братств хихикали и корчили рожи всякий раз, когда она входит в бар? Никогда в жизни!

– Думаешь только о себе, а я тут загибаюсь, мать твою! – крикнул Юджин. – Из‑за тебя я сдохну!

Мадлен взглянула на Скотта, затем на Юджина.

– Придурок! Скотт ведь предложил высосать яд. Ты подохнешь из‑за того, что у тебя башка гомофобской херней забита.

Думаешь, когда мы вернемся в Сан‑Франциско, он станет расписывать в барах на Кастро, как высосал яд из твоего жалкого отростка?

Юджин задумался и посмотрел на Скотта. Тот только пожал плечами, а затем опустился на колени и нерешительно взял в руку член. Юджин печально, устало кивнул – а что еще ему оставалось делать? Он разглядывал старого университетского приятеля. Юджин в жизни не видел таких педерастических глаз, как те, что сейчас грустно смотрели на него. «Господи, теперь все ясно», – ахнул он. Потом кивнул и снова поднял глаза на потолок палатки. Мадлен с любопытством наблюдала за тем, как Скотт прижался ртом чуть выше окровавленного, набухшего кончика и начал высасывать яд.

Буря началась неожиданно. Ничего удивительного, что ярость богов настигла их, когда они в ужасе бежали от мести Кармелиты. Они мчались вперед, понятия не имея о том, куда направляются. Младший брат, Ноэ, более осторожный, внимательно смотрел на Алехандро, а тот с непроницаемым выражением лица вел машину сквозь пыль.

Как отвратительно воровать у своих, мучительно размышлял Ноэ. Кармелита никогда их не простит. И Бог никогда не простит. Вот как все закончилось, а ведь старшая сестра столько лет окружала их любовью и заботой. Все из‑за гребаной Америки. Здесь им обещали сытую жизнь, но она изменила Алехандро. Его сердце ожесточилось. Ноэ вспоминал, как Кармелита каждое воскресенье отводила их в церковь Сьюдад‑Обрегон, следила за тем, чтобы братья были чистыми и аккуратными. Она упрашивала их не бросать школу, навещала в тюрьме отца, пока братья молились за спасение его души, приносила цветы на могилу матери.

Ноэ бросил взгляд на квадратную челюсть Алехандро, на грубое лицо с запавшими глазами. Глаза убийцы, сказала Кармелита, после того как он из‑за пустяка избил до полусмерти одного парня в баре. Глаза отца.

Но Кармелита всегда находила для Алехандро оправдания. Это он обнаружил скорчившуюся мать на кухне их родного дома на юге Соноры; она тяжело дышала, ее лицо исказилось от боли. На плите стоял горшок с рисом и бобами, а дом провонял запахом горелой пищи. Алехандро увидел кровь на коленях матери, а потом заметил на столе большой нож. Он закричал, стал спрашивать, что случилось, хотя все прекрасно понял, потом, задыхаясь от ярости, обыскал дом. Он знал, что нож сжимала рука пьяного гада, провонявшего текилой и дешевыми духами, которыми пользуются шлюхи.

Но отец убежал.

Мать умоляла Алехандро не вызывать врача или полицию, заверяла, что все не так плохо, защищала подлого муженька, хотя кровь заливала ей ноги. Потом она вдруг пошатнулась и тяжело повалилась на облицованный плиткой пол. Алехандро закричал и побежал за помощью. Но поздно: мать умерла, они даже не успели довезти ее до больницы.

Через несколько часов полиция задержала отца, который тут же выкрикнул признание. Они повздорили, и она якобы довела его до того, что он, не глядя, пырнул ее ножом, потому что от выпивки совсем потерял голову. Увидев кровь, он испугался, побежал куда глаза глядят и в конце концов очутился на зловонном бульваре Морелия, в закоптелом кабачке Каса‑де‑Уэспедес, в объятиях любимой шлюхи – здоровой, мясистой бабы по имени Джина. Полицейские нашли его в тот момент, когда он, рыдая, распевал alabados, похабные гимны, прославляющие страдания Девы Марии, а Джина убаюкивала его как ребенка.

И тогда старшая сестра Кармелита постаралась заменить братьям мать. Она забрала мальчишек в Америку, вкалывала изо всех сил, чтобы им жилось хорошо. Ноэ вспоминал, как они в последний раз плыли по старой гавани: затянутое облаками небо, жалобные крики птиц; потом помчались к шоссе по пустыне, испещренной желтыми камнями и клубками перекати‑поле. Кармелита пела, не умолкая, и рассказывала взволнованным младшим братьям о том, какая замечательная жизнь начнется у них в Америке.

И вот как они ее отблагодарили!

Сестра, которая еще недавно казалась Ноэ страшной развратницей, под действием раскаяния постепенно превращалась в его душе в Святую Деву. Он взглянул на плотно сжатый рот Алехандро, на толстые пальцы в золотых кольцах, сжимающие руль «шевроле».

Во всем виноват этот драчливый засранец! Он сломал мне жизнь. Забрал из школы, оторвал от друзей. Отравил душу. В точности как наш отец, мешок с дерьмом!

Алехандро обернулся и сердито посмотрел на тощего братца.

– В чем дело? – резко спросил он.

– Ни в чем, – кротко ответил Ноэ, сникая под злобным взглядом старшего брата.

– Нечего на меня пялиться! – рявкнул тот и опять зыркнул на Ноэ холодными черными глазами, глазами убийцы.

В груди противно закололо от страха, и Ноэ отвернулся к окну. Щеку овевала прохлада, и это напомнило ему о том, как раньше, давным‑давно, отец брал старую машину своего брата и отвозил семью на пляж Мирамар на Тихоокеанском побережье, рядом с Гуаймас. Ноэ представил окружавшие залив высокие голые горы. Он любил шлепать по воде и как‑то порезался о ракушки местных вкуснющих устриц. Они с Алехандро выпрашивали мелочьу спортсменов‑рыбаков со всего света, которые собирались в Гуаймас на соревнования. В море Кортеса всегда проводили соревнования по рыбной ловле.

Мрачно глядя на то, как песок оседает на едва заметном горизонте, частично скрытом большими валунами, Ноэ вновь задумался о сестре: теперь она казалась ему безгрешной. Зачем они так с ней поступили? Ее баксы. Сбережения. Кармелита вкалывала. А они разбили ее мечту о лучшей жизни.

Вдруг впереди что‑то показалось. Пыль рассеялась, и они увидели на обочине странный предмет, от которого исходило оранжевое сияние. Алехандро остановил машину, и братья вылезли из нее, разочарованно глядя на поразившее их сооружение: при ближайшем рассмотрении оно оказалось обыкновенной палаткой. Рядом с ней стоял автомобиль; он чуть не опрокинулся набок, въехав в крутой вал из песка и глины. Алехандро достал из внутреннего кармана револьвер и засунул в карман кожаной куртки. Ноэ хотел остановить брата, но передумал. До сих пор Алехандро еще ни в кого не стрелял. Впрочем, по этой странной земле его несли такая безумная ярость и отчаяние, что не было сомнений в том, что стрелять он все‑таки будет, и, возможно, очень скоро. Ноэ оставалось только молиться, чтобы брат не выстрелил в него.

На прояснившемся небе засияло красное солнце. Стало светлее, и они разглядели внутри палатки смутно очерченные силуэты смазанных фигур. Ноэ прикоснулся к руке брата; нет, он хотел не удержать его, а ощутить поддержку, но Алехандро отдернул руку и уверенно распахнул полу палатки.

В нос ударил хорошо знакомый мясной, кислый запах пролитой в жару крови, и Алехандро едва поверил глазам, увидев открывшуюся ему сцену. Один гринго стоял на коленях и делал минет другому, а хорошенькая девушка смотрела на них. «Что за отвратные людишки!» – с яростью подумал Алехандро. Член был весь в крови. На коленях у девушки лежало окровавленное полотенце. Видимо, этот скот трахнул ее вонючую пизду во время месячных, а другой гринго, настоящая свинья, отсасывал ему, чтобы очистить член! Алехандро бешено и горько подумал: может, в эту самую минуту сестра тоже участвует в подобных грязных играх и с вожделением, словно шлюха (а кем она, в конце концов, стала?), глядит на то, как этот сукин сын, ее богатый дружок, слизывает с члена поганую кровь? Тут америкос, тот, что сосал член, повернулся и выплюнул на землю смешанную с кровью слюну.

Они занимаются этим даже в палатке!

Американцы ошалело уставились на братьев‑мексиканцев.

– Два педика и грязная маленькая шлюшка, – с отвращением произнес Алехандро, скривив рот.

– Э‑э… меня гремучая змея укусила… – запинаясь, сказал Юджин и вдруг бешено заорал: – Да пошел ты на хуй!

Лицо Алехандро застыло, и он шагнул в палатку.

– Эй, говнюк, не тявкай на нас! Видишь? – Он достал пистолет и нацелил его на Скотта, прижимавшего губы к члену Юджина. – Я тебе хер отстрелю и зубы у дружка‑педика тоже, – оскалился Алехандро.

Скотт и Юджин замерли и, разинув рты, растерянно вытаращились на дуло пистолета.

Мадлен с трудом сглотнула, попятилась и прижалась к стене палатки.

– Что… что вам нужно?

Алехандро смерил ее взглядом и скривился в презрительной усмешке. Затем повернулся к парням.

– Кончай! – рявкнул он.

Скотт взглянул на истекающий кровью член Юджина, который до сих пор сжимал в руке.

– Что?.. Мы вовсе не…

– Заткнись и выполняй, – скомандовал Алехандро, наставив на них пистолет. – Отсасывай хорошо, как девочка, – холодно улыбнулся мексиканец.

– Но… – запротестовал Скотт.

– СОСИ! – заорал Алехандро, и Ноэ быстро‑быстро закивал, умоляя их подчиниться требованию брата.

– Ради бога, делай, что он сказал! – взвизгнула Мадлен.

Скотт испуганно подчинился, а Алехандро посмотрел на Юджина.

– А ты, ты расслабься. Я хочу, чтобы ты кончил ему на лицо, как будто он твоя сучка.

Скотт чуть не подавился. Член Юджина выглядел кошмарно, и металлический привкус крови был отвратителен. А вдруг змеиный яд остался у него во рту? Он попадет в глотку, а затем в желудок! Большую часть яда, Скотт, наверное, выплюнул, но кто мог сказать точно?

Поганая кровь Юджина. Скотт припомнил, чем его приятель занимался в Калифорнийском университете, а потом в Сан‑Франциско: жрал наркотики и трахался с каждой шлюхой в кампусе, с каждой пьяной официанткой и барменшей, с каждой паршивой шалавой на Сансет и Тендерлоин – его вонючий член побывал в каждой из них. А значит, он, Скотт, все равно что лизнул все гнилые члены, которые вламывались в кишащие микробами влагалища. Шансы на то, что он ничего не подхватит, умопомрачительно малы. Юджин хвастался, что развлекался со шлюхами месяц назад по дороге в Вегас, и теперь Скотт представил их тупые раскрашенные рожи и самодовольные, надменные ухмылки клиентов, перебравших все бордели мира от Тихуаны до Таиланда, списав расходы на счет фирмы. Юджин заталкивал ему в рот влажный окровавленный член, а в ушах стоял фантомный звон игровых автоматов Вегаса и неумолимые приговоры крупье с непроницаемыми лицами, которые объявляли, как ничтожна вероятность того, что ему посчастливится избежать заражения смертельной болезнью.

Но надо продолжать. Потому что дуло пистолета, нацеленное прямо в лицо, сулит еще меньше шансов. Смерть от пули ближе, чем любая другая.

Пушка; этот сученыш наставил на них пушку! Какие‑то психи! Безумные глаза придурка с револьвером; заглянуть в них – все равно что окунуться в ад. Скотт был взбешен и напуган: неужели ему суждена такая жалкая смерть? Неужели пуля ебаного латиноса разнесет ему череп, и ему не удастся воспользоваться баблом из трастового фонда? Своим баблом. Собственным наследством. Ради чего упахивались предки? Все, что хотел старик‑отец, – чтобы Скотт дожил до того, как получит деньги. А он не сумел и этой малости. Не будет ни группы, ни успеха, ничего, чтобы порадовать отца. Скотт загнется в пустыне, и последним воспоминанием о короткой жизни будет проклятый член Юджина во рту. Мысль о несправедливости происходящего ударила хлыстом, и Скотт всхлипнул. И тут же услышал протесты Юджина:

– Я не могу. Я не могу кончить. У меня даже не стоит! Он меня не возбуждает. Мужики меня не интересуют.

Алехандро громко рассмеялся и недоверчиво хлопнул себя по груди.

– Его мужики не интересуют! Ты слыхал, братец? – Он повернулся к Ноэ. – Пидор сосет его член, а его не интересуют мужики! – Мексиканец с отвращением затряс головой. – Ты ебал девчонку, когда у нее текла кровь! Вы как животные!

– Послушайте, – возразил Юджин, – я же сказал: меня укусила гремучая змея…

– Закрой свой поганый рот! – заорал Алехандро, засверкав глазами. – Начал ебать, еби до конца!

Они тут же повиновались, и Алехандро, повернувшись к Мадлен, грубо схватил ее за руку.

– Алехандро, прошу тебя… – взмолился Ноэ.

– Сиди тихо, братец, – еле слышно прошипел Алехандро, подтаскивая Мадлен к Скотту и Юджину. – Снимай майку и лифчик, – приказал мексиканец девчонке.

– Ты что, правда думаешь… – огрызнулась Мадлен, но заткнулась, бросив всего один взгляд на пушку в руке Алехандро.

Она резким движением стащила футболку. Ноэ, одной ногой ступивший в палатку, увидел у нее на груди образок святого Христофора. Пацан дернулся, чтобы перекреститься, мысленно произнес молитву и, когда Мадлен сняла лифчик, шумно втянул в себя воздух.

Алехандро думал о них, ленивых женах и дочерях богачей. Лежа в бикини у бассейнов, они никогда, никогда не обращали внимания на то, как он, обливаясь потом, ухаживает за садом. А он хотел, чтобы они обратили на него внимание. Хотел, чтобы они сняли майки. Выпустили на волю огромные буфера, накачанные силиконом. Теперь он их заставит.

– Видишь ее сиськи, говнюк? – спросил Алехандро у Юджина. Тот кивнул. Из‑за этого ему пришлось взглянуть на Скотта. – Посмотри на нее, гаденыш, – подбодрил Алехандро, взмахнув пушкой, – посмотри на эти прекрасные сиськи, такие упругие. Она тебя хочет, пиздюк, она так сильно тебя хочет… так сильно…

У Алехандро перехватило дыхание, и Ноэ с ужасом понял, что брат скинул штаны и дрочит.

Ноэ шагнул из палатки, придержав полу дрожащей рукой. Мадлен закрыла глаза, а Скотт испуганно сосал, сглатывая темную кровь. Алехандро дрочил, громко комментируя происходящее:

– Она хочет тебя так же, как хочет педик, и кого же ты вы берешь? Кого, пиздюк? А ну‑ка, сучка, – злобно бросил он Мадлен, – потрогай сиськи! Чтобы соски встали!

Мадлен начала ласкать себя: сначала в приступе удушающего страха, а затем для того, чтобы думать о Скотте и забыть обо всем остальном. Влюблена она в него или нет? Печальные темные глаза, полные грусти и надежды. Скотт – красивый парень, и они офигительно улетели после йахе; она увидела то, что у него внутри, его душу, и поняла, что он не просто робкий паианчик с трастовым фондом, который пытается убежать от матери‑алкоголички и отца, живущего в другом городе.

Как жаль, что она редко звонила родителям! Им хотелось разговаривать с ней хотя бы раз в неделю. Конечно, они беспокоились о ней. Что, если бы кто‑нибудь увидел ее здесь, сейчас? Мадлен представила цепь мелких событий, которая привела ее в это ужасное место. Всего полгода назад она работала в аптеке и вместе с семьей жила в пригороде Кливленда. Там прошло ее детство. Мадлен терпеть не могла это место, а школу просто ненавидела. Еще больше ее бесила собственная фамилия – Фростдайк.

Или Фригидная Лесбиянка*, как называли ее самые гнусные парни в школе.

В Сан‑Франциско она стала представляться как Мадлен Фрост. Иногда, когда ее охватывал дух феминизма, подумывала о том, чтобы взять девичью фамилию матери – Кеннавей.

Одноклассники третировали ее, и Мадлен старалась не привлекать к себе внимания, но выходило ровно наоборот. Одежду ей покупала консервативная мать – наряды в стиле пятидесятых годов и огромные очки сделали ее школьным объектом насмешек. Мадлен мечтала превратиться в невидимку, но переходный возраст протекал бурно, и у нее появились округлости, которые не могла скрыть бесформенная, немодная одежда, да и характер у девчонки был неподходящий для благопристойной, богобоязненной американской семьи. В общем, после пары торопливых перепихонов, нужных для того, чтобы получить хотя бы элементарный сексуальный опыт, она твердо решила, что раз Кливленд так круто обошелся с Мадлен Фростдайк, он не получит самого лучшего от Мадлен Фрост.

Джеки Кеннавей, прилежная студентка Иезуитского университета Сан‑Франциско, очень удивилась, когда увидела у дверей квартиры потрясающе красивую, веселую молодую девушку. Она удивилась еще больше, когда поняла, что это ее такая неуклюжая в прошлом юная кузина Мадлен.

Итак, она переехала из Кливленда в квартиру Джеки в Сан‑Франциско. Тетушка как‑то рассеянно упомянула, что там есть свободная комната. Сначала Мадлен выразила желание пойти по стопам сестры и изучать экономику, но вскоре стало ясно, что студенческая жизнь ее мало привлекает. Вместо этого она, словно медведь на мед, набросилась на развлечения (благо в Сан‑Франциско их предостаточно) и подружилась с разбитными приятельницами поглощенной учебой родственницы.

* Игра слов: frost {англ.) – мороз, иней; dyke {англ. сленг) – лесбиянка. – Примеч. пер.

Одна из них, Кенди, познакомила Мадлен с Юджином. Он понятия не имел, что похож на Кевина Дейли, бойфренда ее злейшей мучительницы Сары Николе, которая весело травила ее в школе. Сара немедля включила Кевина в список ненавистников Мадлен. Теперь Мадлен понимала: Сара первая заметила то, что остальные школьные дивы осознали немного позже: Мадлен Фростдайк – красавица, и потому ее нужно заранее обезвредить, убедить в собственной никчемности.

Сара сделала все, чтобы ее крутой, спортивный, обложечно‑красивый кавалер никогда не заинтересовался Мадлен. Но этот вариант Кевина Дейли сгорал от желания к ней. Вот и чудесно! С Юджином она только играла, а на самом деле ей нравился Скотт, чуткий, нежный Скотт с глазами, как у олененка.

И вот она в этой кошмарной пустыне.

В палатке, где раздавался голос приземистого мексиканца:

– Соси как следует, педик. Посмотри на девчонку, пиздюк, посмотри, какое шоу она для нас устроила, какие у нее большие красивые сиськи… может, ты их пососешь, пиздюк? А? Ты же трахнул ее грязную пизду, так?

Грязную пизду? Что за херню городит гребаный мексикаш‑ка? Юджин взглянул на Мадлен. Красивые сиськи, чего уж там. Полные, упругие, настоящие, и одна заметно больше другой. Мадлен закрыла глаза. Пытается собраться с духом, чтобы не казаться беспомощной и униженной. Он знал, каково это. Юджин вспомнил, как проходил пробы на роль в порнофильме. Печальный случай. Он тогда учился в Калифорнийском университете и сильно нуждался в деньгах. Непростые отношения с Ланой в то время совсем заглохли. Джерри, его приятель, снимался в порнофильмах, так почему бы и ему не попробовать? Юджин занимался спортом, фигура отличная. Член у него что надо. Неплохая работенка – трахать сексуальных телочек. Несколько лет назад он сыграл в паре сцен фильма «Другая сестра», который, как и многие другие голливудские фильмы, снимали в его школе. Юджину даже случалось фантазировать, что он попадется на глаза какой‑нибудь киношишке и станет популярным голливудским актером, опередив Лану.

Когда он пришел на пробы в Долину, там уже было три порноактера (вернее, три претендента). Он никого из них не знал. С ним поздоровался жирный мужик в темно‑синем костюме без галстука. О тех парнях он помнил только, что один из них был в футболке с группой «Уайт страйпс». Они ждали в отдельной комнате. Туда принесли напитки и журналы. Юджин был последним в очереди. Ожидание сильно действовало на нервы. Парни, шаркая ногами, уверенно входили в дверь, но выходили оттуда молча, униженно опустив плечи. Когда и второй претендент отправился восвояси, Юджин и «Уайт страйпс» вcтревоженно переглянулись. Затем настала очередь рокера. Юджин остался один. Казалось, он проторчал там несколько веков. Парень в футболке вышел из соседней комнаты, он сиял и самодовольно усмехался. Жирный мужик похлопал его по спине и сказал на прощание:

– Не забудь поработать над прессом!

И поманил Юджина, которому выходящий из комнаты фанат рока весело подмигнул.

В другой комнате на диване лежала голая девка: прямые длинные черные волосы, толстый слой макияжа, раскачивающиеся фальшивые сиськи, оранжевый автозагар. За камерой стоял парень алкашного вида. От него сильно разило перегаром. Оператор пожал Юджину руку и назвался Рэем. Девушка ничего не сказала, но когда жирный представил ее, выдавила противную хищную улыбку.

– А эту прекрасную юную люди зовут Моник.

Юджин подошел к ней и целомудренно поцеловал, стараясь вести себя так же уверенно, как порноактеры в кино.

– Отлично, сынок, давай посмотрим на твое хозяйство, – затороп

Date: 2015-07-27; view: 320; Нарушение авторских прав