Люсьену Декаву 23 page

В 1884 году он получил заказ от издателей «Эпохи» Бопуаля и Брендона, с набережной Урсулинок, на общеобразовательный учебник, предназначенный для начальной школы… Работа небольшая, но ответственная, не очень сложная, но достаточно насыщенная! И весьма специфическая… «Домашняя астрономия» и еще «Гравитация. Сила тяготения. Объяснения для семьи». Он, естественно, полностью ушел в работу… Он приступил к ней сразу же… Хотя мог бы просто к назначенному сроку предоставить краткое описание, состряпанное кое‑как, позаимствованное из иностранных журналов… надергать, не вникая, цитаты… Перевранные! Наспех! Построить еще одну новую космогонию, в тысячу раз более жалкую, чем все предыдущие, абсолютно нереальную и бессмысленную… Никому не нужную!.. Но заранее можно было предположить, что Куртиаль подобными вещами не занимается. У него была совесть! Уже до начала работы его больше всего волновали ощутимые результаты… Он хотел, чтобы его читатель сам мог составить свое собственное представление, исходя из собственного опыта… касательно вещей самых относительных, будь то звезды или сила притяжения… Чтобы он сам заново открыл для себя законы… Он хотел таким образом склонить читателя, который всегда был крайне ленив, к делам сугубо практическим, а не просто тешить его постоянной лестью… Он приложил к книге маленькое руководство для построения «Семейного телескопа»…

Несколько кусочков картона заменяли камеру‑обскура… игра зеркал низкого качества… обычный объектив… Несколько свинцовых нитей… трубка, в которую все это помещалось… Это стоило, если строго следовать предписаниям, 17 франков 62 сантима (полная смета)… За эту сумму (плюс занимательный и крайне познавательный монтаж) можно было иметь у себя дома не только возможность непосредственного созерцания основных созвездий, но и фотографии большей части звезд нашего полушария… «все звездные наблюдения — в кругу семьи»… Таков был девиз… Более чем 25 тысяч человек после выхода учебника принялись немедленно сооружать у себя этот чудесный миниатюрный аппарат для фотографирования звезд…

Я как сейчас слышу подробный рассказ де Перейра о всех несчастьях, обрушившихся на него… Пренебрежение со стороны признанных авторитетов… их отвратительная пристрастность… Как все это было тяжело, мерзко, невыносимо… Сколько он получил пасквилей, угроз… Оскорблений… Тысячи угрожающих посланий… Юридических предупреждений… Он должен был прятаться, скрываться в своем собственном доме!.. Он жил тогда на улице Монж… А потом от усиливающихся преследований сбежал в Монтрту, так много было ненасытных сумасшедших, разочаровавшихся в Телескопах… Драма продолжалась целых шесть месяцев… но этим все не кончилось!.. Некоторые наиболее злобные маньяки, более въедливые, чем другие, пользовались выходными… Они приезжали в Монтрту вместе со своими семьями только за тем, чтобы дать патрону под зад… Он не мог принимать никого целый год… Дело со «звездным фотографированием» было лишь небольшим примером из множества других! примером того, что может выплеснуться из глубины масс, если попытаться их просветить, воспитать или освободить…

«Послушай, Фердинанд, я могу сказать, что пострадал за Науку… Больше, чем Фламмарион, это уж точно! больше, чем Распай! больше, чем Монгольфье! Я сделал все, что мог! И даже больше!» Он повторял мне это очень часто… Я же ничего не отвечал… Он внимательно вглядывался в меня… с недоверием… Ему хотелось видеть мою реакцию… Тогда он опять начинал свою болтовню… одновременно копаясь в своем досье… Он вытаскивал оттуда наугад целую кипу бумаг… и задумчиво разбирал их… Потом, спохватившись, показывал их мне.

«Я уже много думал об этом!.. И думаю снова и снова… Конечно, я, возможно, излишне занят собственными обидами! увлечен своими воспоминаниями!.. Возможно, я не совсем справедлив… Боже праведный! Иногда я все же был прав!.. Я тебя уверяю! Но больше всего мне жаль… то, что я растерял по дороге… конечно, не нарочно! не нарочно! Самые трогательные и, быть может, самые сокровенные, самые нежные воспоминания… Далеко не все меня совершенно не признавали!.. Человеческая подлость имеет границы! Да! Отдельные возвышенные души, которые еще есть в этом мире, сумели оценить мою беспредельную искренность! Вот! Вот! Еще одно!..» Он извлекал наугад письма, мемуары, целые тома своих наблюдений… «Я сейчас прочту тебе одно из них!»

«Дорогой Куртиаль, дорогой учитель и великий пророк! Только благодаря вам и вашему восхитительному и точному телескопу (семейному) я смог разглядеть вчера в два часа со своего собственного балкона всю Луну в ее полном объеме, горы, реки и даже, я думаю, лес… Может быть, даже озеро! Я надеюсь увидеть также с моими детьми на будущей неделе Сатурн, как это выделено (курсивом) в вашем „звездном календаре“ и затем „Бельгофор“ в последние дни осени, как вы сами это написали на странице 242… Всегда с вами телом, сердцем и умом здесь и в звездах!

Преображенный».

Он всегда хранил в своем сиренево‑лиловатом досье всю это восторженную болтовню. Все остальные, угрожающие, неблагодарные, гнусные письма он сжигал сразу же. Во всяком случае, он старался следовать заведенному порядку… «Сколько яда в этом дыму!» — восклицал он всякий раз, сжигая очередные гадости… Насколько уменьшилось бы в мире зла, если бы все поступали подобным образом! Я думаю, что восторженные письма он писал себе сам… Чтобы показывать их посетителям… Но он никогда мне в этом так и не признался… Иногда случались эксцессы… Он не чувствовал полного одобрения с моей стороны. Он понимал, что я верю далеко не всему. И ни с того ни с сего вдруг начинал орать на меня… Я уходил кормить голубей или спускался к «Верному»…

Кроме этого, я ходил делать за него ставки в «Смуту», на углу Пассажа Радзивилл. Его больше устраивало, чтобы это делал я, так как в глазах клиентов это могло ему повредить… На Картуша и Лизистрату всегда в Винсенн, первая в галопе… И оп! ла‑ля!..

«Скажи, что это твои деньги!..» Он был должен всем «букам». Ему совсем не хотелось, чтобы его лишний раз видели… У типа, который чаще всего принимал ставки, была смешная кличка, его звали Намедни… У него была привычка заикаться и невнятно произносить выигрывавшие номера… Я думаю, он делал это специально, чтобы сбить всех с толку… После он все оспаривал… Перепрыгивал через номер… Я все время заставлял его писать… Все же мы постоянно проигрывали…

Я приносил ему «Вести с ипподрома» или «Успех»… Когда проигрыши были большими, он даже имел наглость однажды закатить мне небольшую сцену… Изобретателей он больше не принимал… Он выпроваживал их всех вместе с их макетами и графиками… «Убирайтесь, можете этим подтереться! Ваши чертежи не доделаны!.. Просто голова раскалывается!.. От них разит машинным маслом и маргарином! Какие идеи? новые? плевал я на них с высокой башни!.. Вам не стыдно? По‑вашему, в этом нет ничего страшного? Вы осмелились прийти с этим ко мне? Я и так завален чепухой! Убирайтесь отсюда! Ей‑богу! Дармоеды! Расслабленные душой! и телом!..»

Посетитель поспешно отпрыгивал к дверям и вылетал со своим рулоном. Куртиаль уже наелся ими! Ему хотелось отвлечься… Он отводил душу на мне, он не знал, с чем ко мне еще прицепиться… Тебе на все плевать, не правда ли! Тебе все равно, что слушать! Тебе, в сущности, просто нечего делать… Но, ты понимаешь, я это совсем другое дело… О! Это как посмотреть!.. У меня есть заботы… Постоянные! Неотложные! Да! Они никогда не покидают меня! Никогда! Даже тогда, когда я и виду не подаю! Когда я болтаю с тобой о том о сем! Я затравлен! Загнан в угол!.. преследуем таинственным роком!.. О! вот! Ты не сомневался в этом! Это тебя удивляет? Что ты думаешь по этому поводу?

Он пялился на меня, как будто никогда не видел… Расправлял свои усы и выщипывал из них перхоть… Весь погруженный в это занятие, он продолжал меня разбирать…

— Тебе все равно, как жить! Что тебе это все? Тебе глубоко наплевать на всевозможные последствия, которые могут иметь наши самые незначительные поступки и самые неожиданные мысли!.. Ты это в грош не ставишь!.. Ты абсолютно непробиваем, не так ли? изолирован! скован в глубине своей души… Ты не входишь в контакт ни с чем… Ни с чем, не так ли? Есть! Пить! Спать! У себя наверху… совершенно спокойно!.. закрывшись с головой на софе!.. Вот твоя цель… Почивать на лаврах… Земля существует… Как? Почему? Необъяснимое чудо! Ее вращение… необыкновенно таинственное… непредсказуемое… в небе, среди ослепительных комет… совершенно неизвестных… от одного витка к другому… и каждая секунда — это результат и прелюдия к бесконечной череде других чудес… к непостижимым таинствам!.. Фердинанд! миллионы! миллиарды триллионов… А ты? что ты делаешь здесь, в недрах этой космогонической вольтижировки? большого звездного скопления? А? Ты жрешь! Глотаешь! Храпишь! Зубоскалишь!.. Да! Салат! Швейцарский сыр! Мудрость! Репа! Все! Ты купаешься в собственной грязи! Валяешься! Катаешься в ней! Здоровый! Бодрый! Тебе ничего не надо! Ты проходишь под звездами… как под майским дождем… Что ж! ты великолепен, Фердинанд! Ты действительно думаешь, что это может длиться вечно?..

Я ничего не отвечал… Я никогда не думал ни о Луне, ни о звездах, ни о нем!.. Все же кое‑что я думал! И он прекрасно понимал это, пидор проклятый!..

— При случае взгляни там, в комодике. Только потом положи их на место. Я получил по меньшей мере сотни подобных писем. Мне хотелось бы от них избавиться!.. Послушай, рассортируй их!.. Ты же любишь порядок!.. Это доставит тебе удовольствие!..

Я хорошо знал, чего он хочет… Он хотел надрать меня еще раз…

— Ты найдешь ключ на счетчике… Я отлучусь ненадолго! Ты сам закроешь контору… Ты останешься здесь, чтобы отвечать посетителям… — он весь сиял… — Скажи, что я уехал! далеко!.. очень далеко!.. в экспедицию!.. в Сенегал!.. в Пернамбук!.. в Мексику!.. Куда хочешь!.. Черт подери!.. с меня хватит!.. Меня тошнит, когда я вижу, как они появляются из глубины сада… Стоит мне заметить их, как мне становится плохо!.. Мне все равно!.. Говори им все, что хочешь… Скажи им, что я на Луне!.. что не стоит меня ждать… Теперь открой мне подвал! Придержи крышку! Не опусти ее мне на башку, как в прошлый раз!.. Это наверняка было сделано специально!..

Я ничего не ответил на его слова… Он забрался в отверстие. Спустился на две, три ступеньки… Немного подождал и сказал:

— Ты не плохой, Фердинанд… Твой отец ошибался на этот счет… Ты не плохой… Ты никакой, никакой, вот!.. Прото‑плазматический! Какого ты месяца, Фердинанд? В каком месяце ты родился, я хотел спросить?.. Февраль? Сентябрь? Март?

— Февраль, Учитель!..

— Я готов был побиться об заклад! Февраль! Сатурн! Кем ты хочешь стать? Бедный дурачок! Но это же бессмысленно! Опусти, наконец, крышку! Когда я полностью спущусь! До самого низу, слышишь! Только не раньше! Чтобы я не отдавил себе большой палец! Эта лестница ужасно трясется! Она не закреплена на середине!.. Я должен постоянно ее чинить! Давай!.. — Он снова завопил из глубины подвала… — Оставьте меня в покое! Зануды! Пьяницы! Ты слышишь, меня ни для кого нет! Я уединяюсь! Я решительно уединяюсь!.. Я буду в отъезде, может быть, часа два… может быть, два дня!.. Но я не хочу, чтобы меня беспокоили! Не волнуйся! Может, я уже никогда снова не поднимусь! Ты ничего не знаешь! если тебя спросят!.. Полная отрешенность!.. Ты уловил?..

— Да, Учитель!

— Полная! Исчерпывающая!.. Фердинанд! Абсолютная изоляция!

— Да! Учитель…

Я захлопнул крышку со всей силы, подняв облако пыли! Она хлопнула, как пушка… Я набросал на крышку газет, чтобы ее замаскировать, и крышки не было видно… И поднялся кормить голубей… Я недолго оставался наверху… Когда я спустился снова, он был еще в подвале, я спросил себя, не случилось ли чего!.. Я подождал еще немного… Полчаса… три четверти часа… а потом решил, что пора кончать эту комедию… Тогда я приподнял крышку и посмотрел внутрь… Не заметив его, я зашумел!.. Загремел крышкой по полу… Он был вынужден ответить… Это заставило его выйти из небытия… Он все время прохрапел под форточкой в складках «Верного» среди шелка и больших пузырей… Мне тоже нужно было работать… Я выгнал его… Он поднялся до уровня пола… И вылез, протирая свои зенки… отряхивая редингот… Он вылез, совершенно оглушенный, в лавку…

— Я ослеплен, Фердинанд! Это замечательно… Замечательно… Это настоящая феерия…

Он был весь опухший и больше даже не болтал, он успокоился… и делая языком вот так: «Бдя! Бдя! Бдя!» — вышел из конторы… Слегка покачиваясь после сна, он шел, как краб, по диагонали… По направлению к павильону Режанс!.. Кафе, вроде фаянсового вольера, с красивым трюмо, которое в то время было расположена среди заброшенного цветника… Он усаживался поближе… за столик у дверей… Я из лавки хорошо его видел… Он вливал в себя для начала абсент… За ним удобно было наблюдать… У нас на витрине все время стоял очень красивый телескоп… Экземпляр, оставшийся после большого конкурса… Через него, может быть, был не виден Сатурн, но прекрасно было видно самого де Перейра, как он подслащивает свое пойло. Затем он добавлял еще вермут… Я определил это по цвету… Это было до того, как он выпивал свой замечательный грог, последний из последних.

* * *

После того несчастного случая Куртиаль дал торжественное обещание больше никогда ни за какие деньги не садиться за руль на гонках… Конечно! Хватит! Он сдержал свое обещание… и даже теперь, спустя двадцать лет, нужно было его умолять, чтобы он согласился просто вести машину во время самых безобидных прогулок… или абсолютно безопасных демонстраций. Он чувствовал себя гораздо спокойнее в своем шаре на сильном ветру…

Все его произведения о «механике» были собраны в книгах… он, впрочем, всегда худо‑бедно публиковал в год два исследования (с расчетами) по эволюции моторов и два учебника с рисунками.

Один из этих небольших опусов стал с самого начала источником сильнейших споров и даже нескольких скандалов! И совсем не по его вине! Всем известно, что виноваты были какие‑то подозрительные проходимцы, которые извратили его мысли с целью наживы! Ему это было совсем не свойственно! Чего стоит одно название:

«Автомобиль за 322 франка 25. Руководство к сборке. Сделай сам: места, два откидных сиденья, ивовый кузов, 22 км в час, 7 скоростей и 2 задних хода». Из разобранных кусков! Купленных все равно где! подобранных по вкусу клиента! в зависимости от его наклонностей! в соответствии с модой и сезоном! Это небольшое исследование произвело фурор… между 1902 и 1905 годами… Этот учебник содержал не только планы, но еще и все чертежи с точностью до двух тысячных миллиметра! Фотографии, справки, сечения… все было безукоризненно и выверенно.

Главное было, не теряя ни секунды, противостоять нарождающейся опасности «серийного производства». Де Перейр, несмотря на его культ прогресса, всегда чувствовал отвращение к стандартной продукции… Он с самого начала объявил себя ее непримиримым противником… В ней он видел причины неизбежного измельчания человеческой личности и смерти ремесла…

Во время этой битвы за самодельный автомобиль Куртиаль был уже почти знаменит в среде новаторов благодаря своим оригинальным и крайне смелым исследованиям «Многоцелевого шале», гибкого, растяжимого жилища, пригодного для любых семей! и любого климата!.. «Дом для себя», полностью разборный, надувной (конечно же, транспортабельный), который, по желанию, можно мгновенно уменьшит на одну или две комнаты в зависимости от потребностей, детей, гостей, отпусков, в зависимости от любых желаний и вкусов каждого… «Старый дом это тот, что больше не меняется!.. Купите новый! Сделайте его гибким! Не стройте! Собирайте! Строительство — это смерть! Строят лишь могилы! Купите живой дом! „Многоцелевое шале" меняется вместе с жизнью!..»

Таковы были тон и манера манифеста, составленного полностью им самим накануне Выставки «Архитектура будущего» в июле месяце 98‑го в Галерее Машин. Его опус о домашней конструкции моментально вызвал необыкновенное волнение среди будущих пенсионеров, отцов семейств с мизерным доходом, молодоженов без крова и колониальных чиновников. Его замучили просьбами со всех концов Франции, из‑за границы и из доминионов… Само его шале, поставленное стоймя, с подвижной крышей, 2492 гвоздями, тремя дверями, 24‑мя пролетами, пятью окнами, 42‑мя шарнирами, деревянными или тканевыми перегородками, в зависимости от времени года, заняло первое место «вне классификации»… непревзойденное… Оно возводилось в нужных размерах с помощью двух человек на любом участке за 17 минут и четыре секунды!.. Усталость не имела особого значения… время возведения было неограниченным!.. Только чрезмерная прочность не допускалась! Нужно было, чтобы дом играл, шевелился, как настоящий организм! волновался! даже сгибался под порывами ветра! урагана, бури, под напором грозы! Как только он начинал сопротивляться — о, безмерная глупость! — естественным следствием являлось разрушение!.. Чего еще можно было ожидать от конструкции? массивной? гальванической? сцементированной? Чтобы она противостояла стихиям? Да никогда! Она с неизбежностью рано или поздно будет полностью сметена и уничтожена… Чтобы в этом убедиться, достаточно пройтись по одной из наших прекрасных и плодородных деревень! Не усыпана ли наша чудесная земля с севера до юга печальными руинами! Некогда величественные здания! Гордые замки! украшение наших нив, что с вами стало? Пыль!»

«Но „многоцелевое шале“ упруго! оно приспосабливается, растягивается и съеживается по необходимости, по закону живых сил природы!..» «Оно складывается, но не разрушается».

В тот день, когда возводился его стенд, после проезда президента Феликса Фора, многочисленных речей и комплиментов, толпа смела все преграды и охрану! Обезумев, она ворвалась в стены «шале», и чудо в ту же секунду было разодрано, разорвано на куски, полностью проглочено! Свалка была такой всепоглощающей, такой ненасытной, что буквально растворила материю!.. Уникальный экземпляр даже не был разрушен, в обычном смысле этого слова, он был просто всосан, поглощен, сожран прямо на месте… К вечеру закрытия от него не осталось и следа: ни крошки, ни гвоздя, ни нитки… Удивительное сооружение рассосалось, как ложный фурункул! Куртиаль, рассказывая об этом, не мог сдержать печали и через пятнадцать лет…

«Я бы мог этим всерьез заняться… Это была та область, я думаю, в которой, скажу без хвастовства, я понимал лучше всего. Я мог, не опасаясь никаких проверок, установить с точностью „до сантима" смету монтажа на участке… Но другие проекты, более грандиозные, завладели мною… Я так и не нашел времени, чтобы возобновить расчеты по „индексу сопротивления“… Но, в общем, несмотря на конечный разговор, можно считать мою демонстрацию состоявшейся!.. Моя смелость позволила некоторым школам и молодым энтузиастам заявить о себе!.. неожиданно раскрыться! и таким образом найти свое призвание… В этом, несомненно, была моя заслуга! У меня и не было других целей! Кроме Признания! Я ничего больше не просил, Фердинанд! Ничего больше так страстно не желал! Ничего никогда не требовал от Властей! Я вернулся к моим исследованиям… Без интриг! Без уловок! Так слушай… прошло несколько месяцев… И угадай‑ка, что я получил? Почти одно за другим? С одной стороны, „Нишам", и почти восемь дней спустя — „Академические Пальмы“… Я действительно был оскорблен! За кого они меня принимают? Почему не табачный киоск? Я хотел отослать все эти подделки Министру! Я хотел предупредить Фламмариона! „Не принимайте это близко к сердцу! Ничего! Берите! Берите! — ответил он. — У меня они тоже есть!" Тут я смирился! Но все же они меня просто грязно подкупили!.. Гнусные сволочи! Мои планы были распроданы по бросовым ценам, списаны, позаимствованы, ты слышишь, при помощи тысяч гнусных уловок! И совершенно бездарно… Официальными архитекторами… напыщенными, наглыми и бесстыдными, как я написал о них Фламмариону… Чтобы возместить мне убытки в этой игре, они должны были дать мне по крайней мере орденскую ленту!.. В этой игре самолюбий, я хотел сказать!.. Ты понимаешь меня, Фердинанд! Он полностью был согласен со мной, но он посоветовал мне держаться тихо, не ввязываться в новые скандалы… ему это было бы просто неприятно… Я должен был потерпеть еще немного… момент был не самый подходящий… В общем, я был его учеником… я не должен был этого забывать… Ах! Я ни о чем не жалею, можешь мне поверить! Правда, некоторые детали меня еще печалят! Но это все! Абсолютно!.. Печальный урок… И ничего больше… Я иногда размышляю об этом, время от времени…»

Я знал, в какие моменты на него нападала тоска по архитектуре, это обычно бывало за городом… Во время подъема, когда он задирал ногу, чтобы лезть в гондолу… Его внезапно охватывали воспоминания… Возможно, в это мгновение он слегка Дрейфил, и это заставляло его разговаривать… Он смотрел вдаль на пейзаж… В большом пригороде, особенно перед земельными участками, хижинами и шалашами из досок, он смягчался… Приходил в волнение… Хибарки, самые несуразные, кособокие, потрескавшиеся, кривые, тонущие в грязи, гнездились в отбросах по краю поля за дорогой… «Ты видишь все это, Фердинанд? — изрекал он, — ты видишь всю эту мерзость?» Он делал широкий жест… Как бы обнимая горизонт… И все ветхие нагромождения, церковь, курятники, места для стирки белья и школы… Все сломанные халупы, старые, серые, лиловые, цвета резеды… Все кучи строительного мусора…

— Хорошо, а? Это достаточно мерзко?.. Да, здесь есть и моя вина! Это я! Это я отвечаю за все! Ты можешь сказать это мне, Фердинанд! Ты слышишь меня? Мне!

— А! — говорил я, как бы недоумевая… Я знал, что это был его коронный номер… Он садился верхом на борт… И запрыгивал в ивовую корзину… Если ветер дул не слишком сильно… он оставался в своей панаме… Он предпочитал надевать ее… он завязывал ее широкой лентой под подбородком… Зато я надевал его фуражку… «Отдать концы!» Сначала мы сдвигались на миллиметр, сперва очень тихо… а потом немного быстрее… Нужно было приложить усилия, чтобы пройти над крышей… Он никогда не сбрасывал песок… Однако подниматься все‑таки было нужно… Мы никогда не надували шар до отказа… Стеклянный баллон с воздухом стоил 13 франков…

* * *

Через некоторое время после происшествия с «Шале для себя», уничтоженного безумной толпой, Куртиаль де Перейр решил резко переменить всю свою тактику… «Самое главное — фонды…» — говорил он!.. Такова была его новая максима: «Поменьше риска! Главное — уверенность!..» Он составил программу действий, полностью исходя из этих предпосылок, «Фундаментальные реформы!..» Все абсолютно разумные и необходимые…

Речь шла о том, чтобы улучшить, в первую очередь и во что бы то ни стало, положение изобретателей… О! Он исходил из того, что в мире исследований всегда было достаточно идей! Их всегда было даже слишком много! Капитал же, напротив, их всегда избегал! Трусливый! крайне осторожный!.. Все беды проистекали из недостатка фондов… невнимания к наличности… крайне редких кредитов!.. Но все это легко уладить!.. Достаточно вмешаться и изменить сложившееся положение дел какой‑нибудь сказочной инициативой… немедленное основание на самой Галерее Монпасье, за теннисным залом, между ванной и коридором «Уголка вкладчика»… Маленький, очень специфический уголок, меблированный крайне просто: шкаф, этажерка, два стула и, дабы возвышаться над буднями, очень красивый бюст де Лессе на средней полке, и досье, бесчисленные досье…

В соответствии с новым уставом любой изобретатель за 52 франка (сумма, внесенная авансом) имел право в нашей газете на три публикации своих проектов, абсолютно «ad libitum», даже самого неслыханного вздора, самого головокружительного бреда и самой нелепой лжи… Все это так или иначе заполняло целых две колонки в «Самородке», плюс две минуты консультативной беседы с Директором Куртиалем… Наконец, чтобы сделать номер еще более заманчивым, — олеографический диплом, предназначенный для «члена‑депозитора Исследовательского Центра „Эврика“ по финансированию, изучению, рассмотрению и оценке самых полезных и прогрессивных открытий в науках и Промышленности!..»

Это был самый удобный способ раскошелить кого‑нибудь на пятьдесят монет!.. Дела всегда шли туго… Как ни бодрись… ни разглагольствуй… Даже самые ненормальные начинали волноваться и старались увильнуть, когда речь заходила о деньгах… Даже будучи в абсолютно невменяемом состоянии, они чувствовали, что их надирают… И их денежки уплывают навсегда… «Содержимое досье» — так условно назывался наш трюк…

С тех пор Куртиаль брал на себя, в соответствии с договором, все основные мелкие и крупные мероприятия, походы, встречи… аргументацию… собрания… предварительные дискуссии и делал все, что было нужно, чтобы привлечь, задобрить, убедить, воодушевить или успокоить консорциум… Все это, естественно, в установленное время!.. Всерьез!.. Безо всякой спешки!.. Суеты!.. Грубости!.. Всего этого мы старались избегать… Резкость все портит! Чрезмерная торопливость опрокидывает все планы!.. Самые успешные предприятия созревают очень медленно!.. Мы решительно выступали против и усиленно боролись с любыми проявлениями разрушительного волюнтаризма или истерии!.. «Вкладчик — это настоящая птица, когда надо улететь, но черепаха, когда дело касается денег».

Чтобы изобретатель как можно меньше препятствовал переговорам, всегда таким деликатным, он должен был все обговорить… моментально вернуться к себе… И обязательно курить трубку в ожидании… Отвлечься от своих козней… Если его дело получит дальнейшее развитие, он тут же будет поставлен в известность и посвящен во все детали… Между тем он очень редко сидел смирно в своей норе!.. Не проходило недели, как он уже являлся… чтобы узнать новости… И принести нам новые проекты… или дополнения к старым… Дополнительные чертежи… Отдельные части… Он возвращался снова и снова, бесполезно было выражать недовольство, он приходил все чаще и чаще… назойливый, озабоченный и вечно неудовлетворенный… Как только до него начинало кое‑что доходить, он испускал сиплый крик… с ним случался более или менее серьезный приступ… После этого его больше не видели… Попадались и настоящие скоты… но их было совсем мало… Они намеревались устроить шухер законными способами, пожаловаться в комиссариат, если их деньги не вернут… Куртиаль знал их всех. Он старался смотаться при их приближении. Он замечал их издалека, когда они выходили с другой стороны из‑под арок… Просто невероятно, насколько у него был наметан глаз в определении всевозможных одержимых… Редко кому удавалось его накрыть… Он укрывался в задней комнате и размахивал там своими гантелями, а еще чаще в погребе… Там было спокойнее… Он никого не хотел видеть… И какой‑нибудь очередной хмырь, желающий получить свой взнос назад, мог сколько угодно вопить и брызгать слюной, все было напрасно…

— Займись им! Фердинанд! Займись им хорошенько! — рекомендовал мне этот подлец. — Займись им! Пока я размышляю!.. Я слишком хорошо знаю все, что он скажет! Это настоящее хайло! Каждый раз на него уходит не менее двух часов!.. Из‑за него я все время никак не могу сосредоточиться! Черт знает что! Чтоб он сдох! Убей его! Я прошу тебя, Фердинанд! Он не должен больше гулять по миру!.. Прихлопни его на месте! Сожги! Развей его прах по ветру! Мне на это решительно наплевать! Но, ради Бога, ни за что, ты слышишь, не пропускай его ко мне! Скажи, что я в Сингапуре! в Коломбо! у Гесперид! Что я восстанавливаю берега канала на пересечении Суэца и Панамы! Все равно, что! Все средства хороши, только бы не видеть его снова!.. Сжалься надо мной, Фердинанд!..

Следовательно, именно я с каменной миной на лице должен был принимать все удары на себя… У меня была своя собственная система… Я, как «Шале для себя», превосходил его в гибкости… Я совсем не сопротивлялся… Я складывался под напором ярости… и более того… Я поражал этого полоумного силой своей ненависти к омерзительному де Перейру… в два счета я разделывал его под орех… набором жесточайших оскорблений!.. Здесь я был на высоте!.. Я смешивал его с дерьмом! клеймил! поливал грязью! Эту омерзительную тварь! Неслыханное дерьмо! Еще в двадцать раз! в сто раз! в тысячу раз хуже, чем он сам мог вообразить!..

Чтобы доставить ему удовольствие, я вопил во все горло и делал из Куртиаля горшок с омерзительным пластиковым говном… Это было бесподобно!.. Я отдавался этому целиком… Я топал по крыше погреба вместе с очередным психом… Силой своего негодования, искренностью и разрушительным воодушевлением я превосходил их всех! Меня невозможно было удержать… Я впадал в транс… Это было что‑то невероятное… Я весь дергался, проклиная его… Невозможно было передать, в какой пароксизм я впадал в своей беспредельной ярости… Во мне это было от отца… и веселенького прошлого… В ярости мне не было равных!.. Самые безумные и исступленные маньяки стушевывались, когда я брался за дело… хоть я и был молод… Они уходили совершенно пораженные… оглушенные силой моей ненависти… моей неукротимой злобой и жаждой мести, которую я вынашивал в себе… Они покидали меня в слезах, доверяя мне самому разобраться с ненавистным Куртиалем, с этим дерьмом… Скопищем пороков… облить его говном, гораздо более липким, чем в недрах уборных! Гнойник на теле общества! Нужно размазать это дерьмо по стенке… свить из него веревки… снять с него стружку… использовать его вместо подстилки в отхожем месте, между ассенизационной бочкой и канавой… Упрятать его туда раз и навсегда… чтобы он постоянно был в говне!..

Как только посетитель отваливал и отходил на безопасное расстояние… Куртиаль подползал к люку погреба… Он немного приподнимал крышку… И с опаской выглядывал оттуда… Потом вылезал наверх…

— Фердинанд! Ты только что спас мне жизнь… О! Да! Жизнь!.. Это факт! Я все слышал! Ах! Именно этого я и опасался! Эта горилла расчленила бы меня! Здесь, прямо на месте! Понимаешь?..

Потом он вдруг задумался… После всего, что я выдал, он чувствовал некоторое беспокойство… Грандиозная сцена с тем типом…