Дар Монолита 7 page

В свете двух дневных ламп я рассмотрел первого соседа. Сгорбленный, с оплывшим, как свечка, лицом темного, землистого цвета, он сидел ко мне вполоборота, немного покачиваясь и изредка сильно вздрагивая. Тусклые, словно нарисованные на грязной, мятой бумаге глаза его были открыты, хотя и глубоко ввалились в глазницы, на распухших белых руках видны были синеватые разводы. Явно зомби, причем скорее всего посмертный… но характерного уксусного или прогорклого, падального запаха не было. Да и не стали бы «долги» держать зомби в клетке, с бродячими трупами у них разговор короткий — из автоматов в упор, и по возможности в ближайший «кисель», чтобы уж точно во второй раз не поднялись. Что было во второй клетке, я не рассмотрел точно, мешала тень от лестницы, но напоминало это небольшой холмик черного тряпья, в котором с трудом можно было опознать «долговский» комбинезон. И, что самое отвратительное, по обоим заключенным ползали десятки каких-то полусонных, заторможенных мух, и в спутанных волосах серолицего возились мелкие, светлые не то клещи, не то личинки, и они же редкой россыпью покрывали доски пола в клетке. М-да… вот тебе и соседи.

Рассматривать зомби, а я все-таки решил, что в клетках именно они, желания не было. Аппетит, которого, собственно, и так не ощущалось, появляться не спешил, и я, отложив принесенный Егерем завтрак, начал ходить по загону, разминая затекшие за ночь суставы. Тянулись часы, судя по свету, проникавшему в несколько грязных окон у самого потолка, уже приближался полдень. Один из зомби, тот, что в «долговском» комбезе, не поднимаясь с пола, начал хрипло, протяжно завывать, с клохтаньем втягивая в себя воздух, второй отлепил щеку от решетки и стал часто покашливать, брызгая на комбез темной жидкостью. Вспугнутые мухи, жужжа, начали виться вокруг него, и я вдруг начал чувствовать запах — приторно-сладковатый, тяжелый, отчего даже сам вид нетронутого завтрака начал вызывать тошноту. Да уж, братцы-долговцы, не есть гут вот так поступать. Можно подумать, у вас других надежных помещений не нашлось для сталкера, кроме как бывший звериный загон, провонявший плесенью и мочой, да плюс к тому соседство двух не самых приятных персонажей. Человеку, если уж на то пошло, вообще нежелательно рядом с зомби находиться — ядовиты они бывают до такой степени, что целыми группами сталкеры травились в схронах, где подобная тварь побывала. Не все они токсичны, конечно, да и смертельных отравлений пока вроде не было, но лучше не рисковать — зомби и сам понемногу гниет, да еще и разную заразу из Зоны в себя собирает, так как жрет все, до чего доберется, будь то падаль, тряпье или просто земля. Поэтому я, немного походив взад-вперед, перетащил лавку в самый дальний угол загона, чтобы быть как можно дальше от перхающего мертвеца. Вони от этого, правда, меньше не стало, и я вздохнул с облегчением только когда открылась дверь «тюрьмы», пропуская десяток ученых в костюмах биологической защиты «Рубеж-9», предназначенных специально для работы с разным аномальным зверьем, — на толстой прорезиненной ткани тускло поблескивали кольчужные накладки. За темной тонировкой гладких, овальных шлемов из сверхпрочной пластмассы не было видно лиц — кто-то из «научников» решил, что мутантам-«псионикам» значительно сложнее воздействовать на разум человека, если те не могут видеть его глаз. Версия, насколько я знаю, провалилась, контролеры и даже чернобыльские псевдособаки без особого труда преодолевали подобную «защиту», но комбезы переделывать уже никто не стал.

— Ну что, коллеги, ваши версии, — пробубнила одна из оранжевых фигур, указывая щупом на кашляющего зомби.

— Все тот же новый тип псевдожизни. Явно не матрица, обычный бывший труп… обратите внимание на, хм, фауну — на матричных копиях ее никогда не бывает, они обычно стерильны.

— Не соглашусь. — К клетке подошел один из ученых, заметно более рослый. — Еще вчера этот образец почти ничем не отличался от обычного живого человека…

— Почти?

— Замедленные реакции, неадекватные ответы на вопросы, необычная молчаливость, заторможенность. Все выражено в незначительной степени и поэтому легко списывается на сильную усталость. Ну, а температурными датчиками и сканерами торсионных возмущений ворота «Ростока», сами знаете, не оборудованы.

— Значит, пятый тип?

— Безусловно.

— Профессор, вы нам лучше скажите, как этих… пятых типов еще на подходах определять? — В дверях показался Егерь. — Они же, заразы, всю базу потравят. Прут и прут…

— Мы работаем над этим, господин Марченко. Есть только два способа, к сожалению, мало применимых. «Пятерки» достоверно определяются только при помощи анализа тканей и торсионного сканера. Первое мало возможно в условиях контрольно-пропускного пункта, второе может соврать, если живой, обычный сталкер находился в Зоне больше трех суток или же в его рюкзаке имеются артефакты. Пока что внимательно проверяйте базы данных — любой, кто числится БВП или двухсотым, уже подозрителен, поэтому пусть побудет в карантине до проявившихся изменений или результатов анализа.

— Ну, это мы как бы и сами в курсе. — Буркнул «долговец». — Так знаете, сколько людей периодически из сетей выпадает? Тут же Зона, связь даже на ваших оптимизированных волнах скачет, как бешеный козел, особенно после Выбросов. Разберись, гикнулся сталкер и уже замертво к нам пришел или же просто в глубоком схроне пересидел, где сетка не накрывает.

— Уважаемый, это все, что пока могу предложить, — ученый развел руками. — Вы же сами предоставляете нам образцы не первой свежести. Кто это, кстати?

— Сеня Табачок… — Егерь вздохнул. — Пришел позавчера и на вид живее всех живых был, единственно, старинного дружка в нашем баре не признал и каким-то печальным, что ли, выглядел. Пропустили его без вопросов, он-то ни пропавшим, ни двухсотым не числился. Посидел, со сталкерами поболтал, выпил, артефакт Банзаю сдал, а наутро народ и увидел, что у Табачка глаза провалились и зубы почернели. И те, с кем он за одним столом в Ангарыче сидел, отравились — из одной кружки водочку пили, Зону обсуждали.

— Значит, говорил?

— Ну, говорил… даже смеялся. Утром уже, правда, все, молчок, кислятиной несет, черный. И в это же время узнали мы, что архаровцы одни Табачка четыре дня назад на границе Свалки подловили и грохнули, перестрелка была, а свидетели, гады такие, даже в сеть инфу не забросили. Кстати, вон… в загоне тоже товарищ сидит, по всем базам мертвый уже год как. Может, он и есть тот самый свежий, что вам нужен.

— Внесите корректировки по данным, сделайте снимки. — Распорядился рослый ученый, указывая на бывшего Табачка. — Потом в лабораторию, на комплексный анализ. Да, и привлеките к работе Миткевича, пока он еще на базе. Думаю, этот случай его заинтересует. Дальше что?

— Дальше наш… бывший. Пропал чуть больше месяца назад, на Янтаре. Позавчера вернулся… ну, уже такой вот. Короче, плесень на нем была, в волосах, по ней только и поняли, ну, и потому еще, что изо рта несло у него тухлым, очень крепко несло. А так… глаза блестящие, всех узнавал, разговаривал, руки теплые, пульс точно был. Орал, что мы совсем с ума посходили, что его в клетку сажаем, грозился Седому рапорт подать, ногами топал. А через час молча сел, язык вывалил и сукровицу из носа пустил… Зона, тварь…

— Это Выброс… точно, тот, месячной давности, — негромко сказал один из ученых. — Мало нам головной боли. Честно, надоело ничего не понимать.

— Вы бы это… близко не подходили, — предупредил «долговец» ученого. — Он бросается.

— Пусть бросается. — «Ботаник» хлопнул толстой перчаткой по кольчужному покрытию костюма и направился к дальней клетке.

Когда это произошло, я даже вздрогнул от неожиданности. Куча черного тряпья разом подхватилась с пола клетки и прыгнула на решетку, издав совершенно дикий, утробный вой. Нечто, облаченное в покоробившийся «долговский» комбинезон, даже не было похоже на зомби — скорее на гротескную карикатуру человека. Раздутое лицо темно-зеленого оттенка, живые, блестящие глаза в глубоких кратерах разбухших век и ряд черных зубов за отвалившейся щекой. Существо просунуло руки сквозь решетку, и, стараясь достать ученого ненормально вздутыми, пузырящимися пальцами, пронзительно заблеяло, тут же захлебнувшись криком. «Ботаник», охнув, резво отскочил от клетки, после чего тихонько, но вполне разборчиво выругался.

— М-да… неужели тоже пятый тип? Не похож, уж больно подвижный, прыгучий, не хуже снорка. Вовремя вы его, уважаемые, изолировали. Вот зараза… агрессивен. Надо будет заказать ловчее полотно и носилки с фиксацией…

— По мне так лучше здесь его прибить. — Егерь положил руку на автомат. — Если тварюга из вашего полотна выскочит, как тот снорк, да по базе скакать начнет, то обязательно кого-нибудь да цапнет. А мне отвечай потом.

— Ни в коем случае. Закроем здание, пришлю нескольких опытных сотрудников, установим полотно, и никуда он не денется. Уникальный экземпляр в активной форме…

— Проф, — Егерь покривился. — Это для вас он уникальный экземпляр, а для нас это Зона, осквернившая останки нашего боевого товарища, брата, воина «Долга». Уж простите за высокий штиль, но имейте уважение… он был человеком. Мы не для мировой науки его тут держим, а для того, чтоб вы способ нашли, как с этой пакостью бороться.

— Уважаемый, пока мы его не изучим как следует для мировой науки, то мы и способ не найдем. — Ответил ученый, немного повысив голос. — А то я знаю, как ваши бойцы нам местную фауну приносят… это ладно, если в кусковом исполнении, а то и вообще в виде фарша напополам с пулями. Знали бы вы, сколько ценнейших образцов загублено таким вот образом. Что там с третьим?

Я поднялся и подошел к решетке навстречу ученому.

— Это вольный сталкер, по базе данных погиб почти год назад в аномалии, а вчера под вечер пришел к пропускнику. Задержан на карантин.

— Лунь. — Уверенно сказал ученый.

— Да, по виду он, и сам себя так называет. Знакомы?

— Само собой, — донеслось из-за непрозрачного забрала. — Более чем.

— Здравствуйте, Проф. — Мне даже не нужно было видеть лицо, чтобы узнать походку, тембр голоса, манеру говорить. — Давно вас не видел.

— Приветствую, сталкер. Аналогично… знаете, я по вам уже и тризну справить успел. Как узнали о такой беде, то весь НИИ вас добрым словом поминал. Жаль, что вот так встретились. Обидно даже.

— Понятно, — я пожал плечами. — Еще спросите, человек ли я…

— Спрашиваю. — На полном серьезе сказал Проф, точнее, профессор Игорь Андреевич Зотов, биолог, с которым после одной совместной экспедиции установились по-настоящему дружеские отношения… да, запоминающаяся тогда была вылазка на Агропром, вопросов нет. — Да, спрашиваю. Человек ли вы, Лунь?

— Если честно, то уже не в курсе, — я улыбнулся. — В свете последних событий на сей счет у меня появились весьма серьезные сомнения. Почти не шучу. Хотелось бы узнать ваше мнение по этому поводу.

— Узнаете. — Ученый не поддержал полушутливого тона, и я вдруг почувствовал, как Зотов внимательно осматривает меня, но уже не как человека, а как одного из этих, сидящих в клетках. — И поверьте, мне бы очень хотелось ошибиться в своих предположениях. Пятый отсек, карантин на три дня, установить наблюдение, взять все анализы.

Зотов отвернулся и очень тихо проговорил:

— С тобой была…

— Хип? Да. Она ушла.

— Почему?

— Окончилась стажировка. Научил всему, что знал. А команды у нас как-то не сложилось.

— Хм… действительно, ты ли это, Лунь? Жаль. Очень жаль.

* * *

— Почему не доложил сразу? — негромко поинтересовался Седой, и Егерь, откашлявшись, вытянул руки по швам.

— Виноват. Выполнял ваш приказ, товарищ генерал. Согласно распоряжению, докладывал ученым обо всех подозрительных людях, вернувшихся…

— Ясно. Свободен.

Егерь кивнул и быстро покинул бокс, а Седой, подхватив алюминиевый табурет, сел немного ближе ко мне и, ничего не спрашивая, долго рассматривал, словно диковинного зверя.

— Ну, рассказывай, — буркнул он, холодно глядя мне прямо в глаза.

— Все уже «ботаникам» продиктовал раз десять, наверно. — Я устало вздохнул. — Почитай в отчетах.

— Хамишь, значит. — Во взгляде генерала появился лед. — Зря.

— Просто чертовски устал, веришь, Седой? — Я не отвел своего взгляда, прямо, и даже, наверное, нагло глядя главному «долгу» в глаза. — От вопросов уже тошнит, все, что знал, рассказал.

— Видишь ли, Лунь… отчего так получилось, что из моих ребят никто не вернулся, даже Бер, не просто отличный командир, но и сталкер ничуть не хуже тебя, а вот тебя где-то восемь месяцев носило, и возвращаешься после серии Выбросов живой, здоровый, без единой царапины. В почти новом комбезе. Один.

— По поводу «живой и здоровый» «ботаники» еще не определились, так что выводы делать рано. Да и поверишь ли ты тому, что со мной случилось?

— Ты расскажи, а там посмотрим.

И я рассказал. О том, как решил вместе с Хип смотаться в затяжную ходку за артефактами. О том, как по дороге вынужденно положил контролера со свитой. Как отстреливался от псевдогиганта. Как встретился с отрядом «долговцев» и вместе с ними попытался взять еще одного матерого «контру», неудачно попытался, захомутал он и нас с Хип, и «долгам» мозги выжег, в аномалию их загнал. Что «под контролером» прошли мы весь Сухостой считай что до границы Красного леса, сознания я не терял, это помню… и лесничество, и «монолитовский отряд» который нас у контролера перехватил. Еще одна перестрелка, в которой мы не участвовали, затем, уже в полусне, странный зов, Припять, «Монолит», и где я был все это время, что делал — понятия не имею, ощущения такие, что прошло не больше нескольких дней. Очухался уже, когда обратно к лесничеству вышел, Хип рядом была, там мы с ней и распрощались. Ничего не помню, больше ничего не знаю, ничем помочь не смогу. Знаю только, что группировка «Монолит» скорее всего развалилась окончательно, да в Саркофаге наверняка какая-нибудь интересная штука случилась, но это уже предположения.

Высказал я все это Седому усталым, равнодушным тоном, обдуманная, отрепетированная ложь уже и мне казалась почти правдой — факты, наверняка известные генералу «Долга», удачно вписались в легенду. Все остальное — «помрачение» без мелких подробностей, чтобы не поймали.

— Лихо сходил ты в Красный лес, сталкер. И то ли ты врешь очень складно, то ли и впрямь под зов камешка попал. — Седой вздохнул. — Если бы не знал я тебя как облупленного, видит небо, поставил бы где-нибудь в тупичке да лично хлопнул. Не потому, что зуб имею, не подумай, ну, или не доверяю. Просто не понимаю я тебя, Лунь. Совсем. То ли от природы ты такой дурной, то ли Зоной жестоко трехнутый. До такой степени тебя не понимаю временами, что аж страшно делается.

«Долговец» какое-то время молчал, и я заметил, что за последний год он крепко постарел и осунулся. Жесткие складки от носа, тонкогубый рот, колючий, всегда очень внимательный взгляд остались прежними, еще с тех пор, когда был Седой моим знакомым, простым командиром одной из «долговских» боевых четверок. И прическа та же — ершистый, короткий ежик седеющих волос. Но кое-что изменилось со сменой нашивок на комбезе… усталость во взгляде появилась, морщин добавилось, обрюзгшие, мелкие складочки у подбородка… да, сдал Седой. Шутка ли — группировкой командовать…

— Никогда не забуду, как ты миротворцем в схроне работал, тушенкой монолитовца-доходягу кормил. «Свободовскую» девку грудью выгораживал, а потом с ней же по всей Зоне лазил. Мало того, бандита подобрал за каким-то чертом и к его же нам на базу притащил, подлец ты этакий — эта история до сих пор притча во языцех. Дурак, не дурак… наши парни предложили вместе на контролера поохотиться, причем не за так, ясное дело, так Лунь отказывается и сам в Темную долину идет урода валить, серьезно рискуя жизнью, — с этим делом отряд не всегда справляется. Смысл? Потом пропадает считай на год, выживая в страшном замесе. Пока пропадает, похоже, у «монолитовцев», их группировка ко всем чертям разваливается, так что предположение твое верное, да, теперь точно хана «Монолиту». Мать твою, да я готов на собственную башку поспорить, что это ты там чего-то натворил, ты это можешь. И возвращается без единой царапины — здрасте, мол, я ваша тетя. Охренеть не встать. Кстати, а зазноба твоя где? Вы же неразлучны.

— Разбежались мы. Ушла она к своим.

Седой от этой последней новости совсем потерялся. Он долго молчал, покачивая головой, хмыкал, покусывал губу…

— Вот что, братец. «Ботаники» тебя посмотрят, изучат, офигеют и, скорее всего, отпустят. Так вот, когда это знаменательное событие случится, вали отсюда вприпрыжку, и чтоб на нашей базе я тебя больше не видел. Ничего личного, но… просто не появляйся ближе первого блок-поста.

Седой развернулся и покинул бокс. Рифленая металлическая дверца, тихонько скрипнув в пазах, закрылась за ним, некоторое время было тихо, затем я услышал быстрые удаляющиеся шаги. Ну, что ж… я Седого понимаю. А вот он меня, похоже, нет, хотя и очень старается.

Я поднялся с обитой дерматином кушетки и прошелся по маленькому, два на три, лабораторному боксу. Небольшая камера, светя красным глазком, начала слегка поворачиваться, следя за моими передвижениями. Белые сводчатые стены, откидной столик, кушетка и постоянно запертая дверь с круглым окошком-иллюминатором — один из не то жилых, не то лабораторных боксов научного комплекса отличался просто-таки спартанскими условиями — даже выпрямиться в полный рост не получалось. «Кольчугу-2М» и рюкзак у меня изъяли, выдав взамен комплект тонкой хлопчатобумажной одежки, более всего напоминавшей больничную пижаму, накормили безвкусным пюре да и посадили вот сюда, ничего не объяснив и проигнорировав все вопросы. Сопротивляться я не стал — все короткие просьбы ученых подкреплялись красноречивым молчанием «долговского» бойца, вооруженного АКСУ. Нужно ли говорить, что ствол короткого автомата все время ненавязчиво смотрел мне в живот, а боец очень внимательно следил за всеми моими движениями. Я, решив не искушать судьбу, покорно расстался с вещами и позволил себя запереть. Кроме Седого зашел ко мне «в гости» один лаборант, прикрепивший на стену несколько датчиков и установивший камеру, Зотова я не видел, и в голове, помимо воли, начали всплывать воспоминания о подопытных «мишенях» Координатора, и с какой легкостью предоставлялся для опытов «О-сознания» «живой материал». Не исключено, что, буде обнаружится во мне какая-нибудь любопытная аномалия, тот же Зотов разберет на суставы бывшего сталкера Луня. Исключительно в интересах науки, так сказать. Но если такое и приключится, то уж извините, уважаемая профессура, задам я вам копоти, мало не покажется. Не для того я на «Росток» приходил, чтобы подопытной крысой стать.

Примерно через час после ухода Седого дверь бокса с тихим шипением отъехала в сторону, и в помещение вошла невысокая, оранжево-кольчужная фигура с металлическим саквояжем в руках. Из нутра саквояжа на переносной столик начали выкладываться одноразовые шприцы, какие-то цветастые коробочки с множеством кнопок, штатив с пластиковыми пробирками. И все это немного суетливо, нервно даже, ни здрасте тебе, ни как живешь. Значит, и впрямь за зомбака держат… обидно, товарищи «ботаники».

— Бу! — гаркнул я не так, чтоб уж очень громко, но сердито и с хрипотцой.

Мое хулиганство возымело совершенно неожиданный эффект. Оранжевое безликое нечто дернулось, свернув столик со всеми принадлежностями, сдавленно взвыло высоким голоском и ломанулось из бокса, по дороге громко стукнувшись пластиковым шлемом о низкую притолоку. Дверь сразу же закрылась, а вой, быстро набирающий тональность, под частый топот уплыл куда-то вдаль по коридору. Вот тебе на… пошутил, называется. Я вздохнул, подобрал с пола шприцы и датчики, аккуратно сложил их на столик и приготовился ждать.

Зотов пришел через двадцать минут. Он спокойно открыл дверь, дождался, пока бокс герметизируется, пододвинул табурет. В отличие от предыдущего визитера, профессор был без защитного комбеза, в обычном сером костюме и лабораторном халате, наброшенном на плечи.

— Между прочим, Антонину Васильевну пришлось отпаивать валерьянкой. Нехорошо, товарищ Лунь. — Проф разорвал упаковку одноразового шприца. — Что же это вы…

— А то, что после допроса, учиненного похлеще иных следаков, вы меня тут как зверька заперли, профессор. И словно с мутантом — костюмы защитные, лишнего слова не скажут.

— Ну-ну, сталкер… ваше негодование понятно. — Зотов с короткими щелчками начал откидывать пробки с пластиковых пробирок. — Но и нас поймите. Пока ничего с вами непонятно, естественно, карантин до выяснения полной картины. Сами понимаете.

— Ничего не понимаю, если честно, — признался я.

Зотов быстро взглянул на меня поверх очков.

— Вы, Лунь, можете говорить сколь угодно о том, что ничего не помните и не понимаете. Для Седого, несмотря на всю его проницательность, ваше вранье, быть может, и сгодится. Но мне-то вы можете сказки не рассказывать. Я более чем уверен, что последние события в Зоне и вы каким-то образом взаимосвязаны. И вы почему-то не горите желанием рассказать о том, что на самом деле с вами произошло. Я не настаиваю на откровенности, понятно… но то, что вы изволили врать, уважаемый, для меня очевидно.

Зотов вскрыл упаковку с медицинскими иглами, приладил одну из них на шприц.

— И как вы собираетесь… добыть якобы правду? — Я начал следить за руками профессора, готовясь, в случае чего, к быстрой и решительной обороне. Наслышан я был о препаратах, под которыми человек все как на духу выкладывает, даже и просить не надо.

— Никак не собираюсь, Лунь. От вида крови не млеете? Ах, ну да… нашел чего спросить у сталкера. В общем, мне нужно сделать анализ. Не волнуйтесь, шприц, как вы видите, пуст.

Еще немного сомневаясь, я протянул руку. Зотов перехватил ее резиновым жгутом, аккуратно проколол вену, и шприц начал наполняться темно-вишневой жидкостью.

— Я допускаю мысль, что вы и в самом деле можете не знать того, что произошло в Зоне за время вашего отсутствия. — Проф извлек иглу из вены, вручив мне взамен ватный тампон, резко пахнущий спиртом. — Приложите… да, вот так. А событий действительно произошло немало.

Кровь из шприца была разлита в десяток пластиковых пробирок, и Проф взялся за небольшой осциллограф, подключенный к мудреному на вид приборчику. По темному экрану забегала светящаяся зеленая нитка. Из саквояжа, оброненного при бегстве Антонины Васильевны, появился еще один прибор, напоминавший полевой детектор, отличавшийся разве что размером и наличием небольшого монитора. Защелкали клавиши — Зотов сосредоточенно набирал какие-то команды, прибор попискивал, давал короткие трели и выводил на монитор диаграммы и графики.

— Ух… хм… м-да… — Проф удивленно хмыкал. — Торсионное поле исключительной плотности… да уж. Регистрируются также пространственно-временные искажения и что-то не так с гравитацией. Готов поверить, Лунь, что ты в Зоне сидел безвылазно… уровень аномальной активности такой, словно ты все это время как минимум обитал в Припяти или… хм…

— Или? — переспросил я.

— Ты был знаком с Доктором, не так ли?

— Да, приходилось.

— Твой уровень активности лишь немногим меньше, чем был у него. — Проф закрыл монитор. — Делай выводы. До анализа крови сказать пока ничего не могу, да и УЗИ на очереди, но я уже даю девяносто девять из ста, что ты человек. По крайней мере точно не пятый тип псевдоживых организмов. Сегодня посиди пока на карантине, а завтра я уже оформлю бумаженцию о выходе на базу. С возвращением, сталкер. И… наш разговор не окончен. Отдыхай пока.

Дверь закрылась, с тихим шипением произошла герметизация, и свет вдруг разом потускнел — похоже, освещение переключилось на режим «ночника». Я, скатав в пальцах шарик из пропахшей спиртом ваты, зашвырнул его в угол, глубоко вздохнул и растянулся на приятно прохладной кушетке. Рядом с изголовьем в стене оказалась небольшая выемка с клавишей, я нажал на нее, и одна из стенных панелей с негромким щелчком приоткрылась. В нише за ней оказалась синтепоновая подушка и тонкое одеяло — значит, бокс все-таки жилой, не лабораторный, как мне показалось вначале. Усталость насыщенного дня и почти бессонная ночь на заброшенном хуторе сделали свое дело. Я начал проваливаться в сон…

«— Вали его, — коротко распорядился Бер.

Думал ли ты, Лунь, что придется подыхать от долговской пули? Что будут стрелять по тебе люди, с которыми пять минут назад ты дружелюбно беседовал? Один против пятерых — все… сволочь я все-таки. Хип. Прости меня, девочка. А ведь мог спокойно развернуться и позволить им расстрелять Пенку. Мог. Так какого черта, Лунь?

Я быстро осмотрелся. Прямо передо мной лежал гнилой стул с отвалившейся спинкой. Пойдет.

Стул полетел в то окно, в которое я только что запрыгнул. Тут же раздался грохот автоматных очередей. Белые фонтаны осколков, яростный визг пуль, и от остатков стула полетела щепа. Что-то больно хлестнуло по щеке, но уже через долю секунды я выставил ствол „сайги“ во второе окно, под которое успел отползти. Стрелять пришлось вслепую, высадил я весь магазин, но вязаная картечь все-таки нашла цель. Кто-то сдавленно, жутко закричал. Наверное, это был Клещ… и стреляют по мне, пули влетают в окно, вспухают клубы пыли и отлетают брызги мелких осколков от стен, на гнилом подоконнике торчком поднимаются щепки, остатки рамы падают на пол. А сквозь грохот стрельбы звучит в ушах тонкий, почти на ультразвуке, писк. Пси-атака. Пенка начала „глушить“ „долговцев“.

— Собаки, Бер, собаки сзади! А-а-а!

И снова грохот очередей, громкий взвизг смертельно раненного пса, зашелся в жалобном вопле еще один, но лютый рык и лязганье челюстей оставшихся были хорошо слышны даже сквозь шум стрельбы.

— За Че! — Яростно и весело прозвучал молодой девичий голос. — Свободу не остановить!

И гулко, раскатисто грохнули пять выстрелов. Хип! Нет!!!

— С-сука! — Рявкнул Бер. — Бей гнид!

И я, уже не прячась, встал напротив окна. Приложился. Рядом, совсем рядом Бер. Вот он, его черно-красный комбез. Залегли „долги“, только он приподнялся, отводя руку с гранатой. Навскидку. Три раза. И граната вываливается из разбитой в лохмотья руки. Не стрелял я раньше вязаной картечью в людей. До этого дня не стрелял…

— М-мать! — с ужасом в голосе крикнул кто-то из залегших в бурьяне „долговцев“.

И время вдруг потекло так медленно и тихо, что даже грохот автоматов и визг пуль стали какими-то ватными, мягкими, пыль и мелкая щепа поплыли в воздухе, словно в чистой, прохладной воде. Я видел, как плавно падает на землю рубчатое, зеленое тельце гранаты, как отлетает от запала рычаг, вращаясь в облаке кровяных шариков. И один из „долговцев“, молодой, ясноглазый парень с искаженным от страха лицом, медленно наводит в мою сторону автоматный ствол.

И еще до того, как из дымящегося черного зрачка показалась первая тусклая вспышка, я понимал, что это все, что под защиту стены укрыться уже не выйдет. Поздно. Слишком поздно. Автомат начал размеренно, гулко стучать, заметно отдавая в плечо молодого „долговца“, быстрые, размытые языки порохового пламени оставляли в воздухе клубы прозрачного сизого чада. Первая пуля прошла прямо над ухом — я почувствовал на виске волну теплого воздуха. Вторая жестко хлестнула в плечо, оставив мгновенное онемение, еще два… нет, уже три тугих удара в грудь. Тоже не больно, пока не больно, но я очень хорошо слышу, как на спине с коротким, сухим треском полопалась материя „Кольчуги“, сквозь которую прошли пули, да еще странно горячее, какое-то гулкое чувство в груди. Медленный, не мой выдох, и из носа вылетает красный парок, тяжело, очень тяжело отдается в ребра, огнем растекается в легких первая боль. А парень все стреляет, высаживая остаток магазина, но пули уходят вверх, потому что Хип попадает в него тугим снопом крупной дроби… и сразу вспышка взрыва, горячий воздух толкает мое тело назад, но я каким-то непостижимым образом раздваиваюсь — один из нас падает на гнилой пол дома, захлебываясь кровью и почти обезумев от боли, другой остается у окна. В побагровевшем, странно контрастном мире один из нас видит, как Хип тяжело вздрагивает от попадания осколка, роняет „сайгу“ и опускается на колени, прижимая ладони к животу, и одновременно с этим на спину валится „долговец“ — вместо лица у него появился кровавый провал, обрамленный отдельными темными пятнами от попаданий картечи. А мимо Хип на широких махах вылетают четыре крупных слепых пса, мир неуловимо ускоряется, и я уже слышу не ватные, басовитые звуки, а оглушительный грохот выстрелов, рев и стоны. Громкий, отчаянный крик еще одного „долговского“ бойца, которого в прыжке сшибает пятнистая, в клочьях слезающей шерсти псина, часто и звонко лязгают челюсти, покрытые хлопьями желтой пены, и на горле сбитого „долговца“ разом появляется широкая, безобразная рана. Псы хватают за ноги последнего оставшегося в живых „долгана“, валят на землю и рвут под захлебывающийся крик. Отдельные, короткие выстрелы, долгий, жалобный вопль подыхающего пса — „долг“ дерется до последнего, но подтягиваются остальные собаки, в пестрое месиво шкур и хвостов вливаются несколько злобно верещащих тушканов…

„Не бойся“.

„Теперь не будет больно“.

Пенка… слышу ее голос, и тут же крик Хип, страшный, отчаянный, она бросается ко мне…

„Рука, только рука“, — пытаюсь я сказать, но ничего не выходит, девушка поднимает меня и снова, снова кричит… и я не могу ее успокоить. У одного меня, до сих пор стоящего у окна, совсем нет голоса, у другого, лежащего на полу и с хрипом пускающего кровавые пузыри, чернеет в глазах от боли, и сил говорить уже просто нет. Мне хочется только одного — дышать, Но вместо воздуха в легких бурлит тягучая, соленая жидкость, в груди все сжимается в твердый, обжигающий ком. Прости, родная. Так получилось.

Date: 2015-07-27; view: 253; Нарушение авторских прав