К вопросу о том, что такое сексуальность и как с ней «бороться»

Омельченко Е. Тело друг человека? Провинциальная молодежь после сексуальной и накануне гендерной революций. Опыт изучения молодежной сексуальности в г. Ульяновске

Опубликовано в журнале "Рубеж" (альманах социальных исследований). 2000. № 15. С. 141-167.

Предисловие

Настоящая статья — это продолжение исследования феноменов и фантомов современных гендерных отношений и молодежной сексуальности в российском пространстве молодежных культур, существующих и как конструкции медиа репрезентаций, и как индивидуальные версии, стереотипы и отношения. Последние три года я работаю с текстами, посвященными современным молодежным культурам и субкультурам,[1] занимаюсь сравнением западных (прежде всего — английских) академических дискурсов с отечественными, посвященными изменениям, происшедшим в молодежных культурах в конце 90-ых годов.

Тексты, обращенные к молодежи, различаясь по характеру и качеству, активно используют одну и ту же идею — идею новой гендерной революции. Новизна и откровение этой идеи могут быть отнесены лишь к провинциальной российской жизни. В молодежных текстах «новых» российских журналов[2] представления о социальных конструктах современных мужчин и женщин, о способах и формах социально-культурной «подачи» своего пола (мужского, женского или смешанного), о символах и знаках, определяющих отношение к полу и его социально приемлемым демонстрациям, западные и российские модели поведения, традиционно-патриархальные и эпатирующе- новаторские идеи, связанные с полом — все подвергается смешению и коренным изменениям. Можно предположить, что эти конструкции недалеки от реальностей столичных российских молодежных культурных практик. Однако анализ провинциальных жизненных историй показал не только «вторжение» подобных новых идей и трендов, но и устойчивое выживание «старых», прежде всего воспитанных советской идеологией стереотипов. Эта «гремучая смесь» имеет массу нюансов, которые вносят в индивидуальные представления о сексуально гендерных отношениях реалии провинциальной российской жизни.

Провинциальная жизни в городе Ульяновске особенная. По-прежнему невероятно значимым остается факт, что Ульяновск — это родина Ленина. Идеологический прессинг исторического прошлого, традиционалистско-просоветская политика областной администрации, культурное затишье — все это создает «благоприятный» социальный климат не просто для выживания, но и возрождения ортодоксально советских подходов к воспитанию «подрастающего поколения». В городе невероятно слаба экономическая активность, низок уровень иностранных инвестиций, очень мало молодежных культурных точек — тихая, сонная, хотя и более спокойная, чем в столицах, жизнь. Ульяновск выглядит провинцией не только в сравнении с Москвой или Санкт-Петербургом, но и с Самарой или Казанью. Чего стоит только один пример — недавно решением главы администрации области запрещено преподавание в средних школах той части предмета «Основ семейной жизни», которая касается сексуальных отношений (во избежании разврата подрастающего поколения) и закрыта большая часть социально-психологических служб для трудных подростков, в том числе и телефон доверия. Я не хочу этим сказать, что между провинциальной молодежью и ее столичными и западными сверстниками существует некая пропасть или железный занавес. Вовсе нет. Однако нельзя не согласиться и с тем, что подобный «экзотический» по нынешним временам социально культурный background отражается в индивидуальных представлениях о такой скрытой стороне жизни, как сексуальность.

Первоначальный замысел статьи заключался в том, чтобы сравнить анализ секс-дискурсов современных молодежных российских журналов с результатами качественных исследований среди молодежи в г. Ульяновске, чтобы поразмышлять о причинах близости или отличии воображаемых (фантастичных) идей от праздничной (ведь речь идет о сексуальности), но все-таки обыденной реальности. Новизна подхода виделась в том, что предметом анализа с одной стороны выступали «столичные» журналы, а с другой — представления, оценки и стереотипы провинциальной молодежи. Однако материал, полученный в обоих случаях, оказался настолько своеобразным и интересным, а дистанция между медиа конструкциями и индивидуальными версиями столь велика, что я решила каждому этому предмету посвятить отдельные тексты.

К вопросу о том, что такое сексуальность и как с ней «бороться».

Мишель Фуко, рассматривая историю сексуальности, связывал ее природу с распределением всех видов социальной власти и поддержанием с ее помощью социальных иерархий.[3] Дискурсы сексуальности, по его мнению, формируются вокруг таких понятий, как семья, дети, запреты, власть, удовольствие, покаяние, восточный и западный стиль секса.

Начиная с 19 века, сексуальность начинает тщательно скрываться. «Она конфискуется в пользу скрепленной браком семьи« [4], которая становится образцом и источником нормы полезной сексуальности, единственным прибежищем, которой становится родительская спальня. Секс, не ведущий к зачатию, признается аномалией и должен быть наказан. Подобное представления о сексуальности становится способом сохранения социального статуса. »Отныне социальная дифференциация начинает утверждать себя не через «сексуальное» качество тела, а через интенсивность его подавления».»[5] Подавление становится фундаментальным способом связи между властью, знанием и сексуальностью. «Если секс подавлен, то есть обречен на запрещение, на не существование и немоту, то сам факт говорения о нем и говорения о его подавлении имеет оттенок смелого преступления»[6].

Освобождение от буржуазных представлений о сексуальности есть, с одной стороны, процесс демократизации, с другой — способ установления новой властной иерархии. До сих пор разговор на эту тему не стал общим местом. Эксплуатация идей, эпатирующих буржуазный кодекс сексуальности, использование нетрадиционного языка, подрывающего некие базисные представления о глубоко личном и таинственном сексуальном действии, остаются самым важным, вероятно единственным способом привлечения внимания молодежи. Говорящий и пишущий об этом (по крайнем мере в России) по прежнему наделяется атрибутами геройства.

Подчинение единой воле советского государства всегда было значимо не только для проведения прямой политики.[7]. Единая государственная воля должна была охватывать все сферы жизни: от публичной до частной, главенство государства должно было распространяться от Кремля до каждой спальни. Сексуальная сфера, будучи последним пристанищем индивидуального выбора и воли, оставалась в зоне самого пристального внимания идеологов новой морали и нравственности. Освобождение женщин при Советской власти — это специфически советская трансформацией гендерных отношений, с целью подчинения и женщин, и мужчин государству. Женщины не только получили право работать наравне с мужчинами, но и получили еще одного мужчину (мужа) в свою спальню — государство (реальный муж, если он был, был на «вторых» ролях). Государство стало не только самым серьезным мужем-цензором семейной жизни, но и отобрало у реального мужа право «первой ночи». «В Советском Союзе секса нет» — это, ставшее уже нарицательным высказывание, как раз оттуда. Секс и сексуальность экспроприировались в пользу государства. В первую очередь именно государству женщины демонстрировали свою привлекательность, ему стремились понравиться, для него — быть красивыми, для встречи с ним — хранить верность и растить ему здоровых детей.

Смена идеологий очень противоречиво сказалась на всей системе гендерных отношений. Крах советского режима, пусть и на символическом уровне означал развод государства со своими женами (женщинами). Оно перестало как прежде любить своих жен — женщин и своих детей — молодежь. Оно отказалось от поддержания порядка в семьях, от воспитания подрастающего поколения. Однако на уровне жизненных практик как у мужчин, так и у женщин осталось ожидание особых привилегий — система прежних гендерных стереотипов оказалась невероятно живуча. Патриархальный слой гендерной культуры остался и в особом виде присутствует не только в самих индивидуальных версиях сексуальности, но даже в самых модных измерениях сексуально/гендерного пространства.

И если анализ текстов, обращенных к молодежным аудиториям, лучше всего демонстрируют, что происходит, когда государство перестает вмешиваться в идеологию пола, предоставляя ему возможность оставаться внецензурно — игровым пространством, то анализ самих молодежных практик и сексуально-гендерных представлений интересен прежде всего тем, что процессы изменения, смещения, замены или возрождение прежних гендерных стереотипов поддаются прямому наблюдению. В отличие от более свободного и вседозволенного гендерного пространства журнальных текстов, которые остаются «сексуальной игрой» вне реальности семейных и репродуктивных координат, то живые высказывания — это «пойманные» очертания, знаки и обозначения повседневных практик, которые существуют в соседстве и в зависимости от неких привычных и объективных реалий жизни. И если тексты играют в пол, пробуют, проверяют и примеряют на себе самые разнообразные сексуально/гендерные одежды, то в жизненных историях звучат отнюдь не только игровые нотки, часто в них слышатся установки, которые наверняка в чем-то определят будущую жизнь наших добровольных собеседников.

Несмотря на большую дистанцию между медиа карнавалом и реальными феноменами сексуальных молодежных практик, жизненные истории дают нам не менее противоречивую и не менее драматичную картину борьбы «за» или «против» сексуальности. На нем встречаются: совковый вариант с рыночным, западные «образцы» с российскими, старые (советские) нормы семейного секса с «новыми» идеями. Как и в медиа-дискурсах, в индивидуальных историях предстает противоречивая и невероятно интересная картина формирования современной молодежной гендерной идентичности. Создается впечатление, что рассыпание гендерных конструкций происходит прямо на глазах, а это еще раз подтверждает идею о том, что гендер — это не состояние, это процесс. И именно интервью позволили непосредственно «изловить» какие-то его детали и нюансы.

Предмет, методы и логика.

Исследование, на анализе которого построена эта статья — это самый первый пилотажный замер этой проблемы. Его результаты интересны хотя бы потому, что в отечественной академической традиции пока не очень развита практика проведения качественных исследований на тему молодежной сексуальности (сноска — на известные мне примеры количественных исследований). Сложность и закрытость темы сказалась не только на том, что на этом этапе не удалось к сожалению соблюсти принципы выборки, но и на том, что проведено не так много интервью, как хотелось бы, поэтому количественное и качественное различие состава не позволяет на этом этапе говорить о полной сопоставимости мужских и женских представлений. Тем не менее, полученный материал содержательно оказался очень богатым, ярким и неожиданным, что частично компенсирует этот недостаток. Для данного этапа материала оказалось даже больше, чем достаточно.

Было проведено 17 нестандартизированных интервью и две контрольные фокус-группы. Десять интервью с женщинами (возраст от 16 до 33, социальный статус — школьницы, студентки, служащие) и семь — с мужчинами (возраст от 16 до 25 лет, социальный статус — школьники, студенты, аспиранты, рабочие).

В ходе исследования получила развитие методология ведения интервью по столь сложной, глубоко личной теме. Во-первых, после проведения фокус-групп я поняла, что этот метод не даст мне необходимого материла. Группы были смешанными (и мужчины, и женщины), что затрудняло откровенный разговор. Поэтому от дальнейшего проведения фокус-групп пришлось отказаться. Во-вторых, для проведения нестандартизированных интервью я привлекла помощников-интевьюеров: молодых женщин опрашивали молодые женщины, молодых мужчин — молодые мужчины и т.д. Благодаря этому была получена такая искренняя информация.[8] В-третьих, по мере проведения интервью мы устраивали мини-семинары с интервьюерами для корректировки и уточнения инструментария, для совместных дискуссий и консультаций по возникавшим проблемам.

Самым интересным, хотя и не неожиданным, в ходе исследования оказалось то, что респонденты — наши собеседники с нескрываемым энтузиазмом воспринимали предложение поговорить на тему сексуальности. Не было ни одного отказа. Скорее наоборот, были просьбы поговорить об этом со стороны тех, кто узнал о нашем исследовании. В этом проявился невероятный дефицит общения на эту, столь важную и актуальную для многих тему.

Продолжение исследования будет плодотворным при условии соблюдения найденных, хотя конечно, отнюдь не новых принципов: 1) молодых должны опрашивать молодые (во избежании стремления к назиданию и морализаторству одних и проявления «комплекса ученика» — других); 2) мужчины — мужчин, а женщины — женщин (во избежании двусмысленности разговора и достижения большей откровенности и доверительности); 3) наедине (во избежании или хотя бы сведении к нулю демонстративных реакций); 4) разговор должен проходить между незнакомыми и неблизкими по месту работы или проживанию людьми (для соблюдения анонимности) и 5) серьезный отбор интервьюеров — предельно толерантных, мягких, неавторитарных, мобильных.

Как таковая классическая логика в построении статьи отсутствует. Я сразу же отказалась от некоего дополевого прочтения проблемы и в изложении материала шла за логикой самих историй. «Феноменологический анализ повседневной жизни и скорее даже ее субъективного восприятия воздерживается от причинных и гинетических гипотез, так же как и от утверждений относительно онтологического статуса анализируемых феноменов» [9]

В статье два явных недостатка: практическое отсутствие теории — обзора существующих точек зрения академических подходов[10] и изобилие цитат из самих интервью. И если первый — бесспорный просчет, то второй — вполне осознанный и даже умышленный прием. Голоса молодых людей звучат подчас настолько интересно, настолько непредсказуемы их выводы, что отказаться от них было просто невозможно.