ГЛАВА I. Танатология – наука о смерти

Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор

Ларошфуко

Большинству современных людей свойственно сторониться всего, что связано со смертью. Сегодня большинство рождается и умирает уже не под крышей родного дома, а в клиниках и больницах. Передоверив себя Минздраву, человек получил иллюзорное освобождение от проблем, великое таинство смерти стало в основном тягостной обязанностью, о собственной кончине не принято рассуждать. Мы оберегаем подрастающее поколение от раздумий о смерти, утратили мужество говорить о ней в зрелом возрасте, втихомолку провожаем в последний путь своих родных и близких. Когда‑то по улицам городов следовали похоронные процессии, богато украшенный катафалк сопровождала торжественная музыка духовых оркестров, а сейчас даже траурные ленты и те исчезли с бортов автобусов‑катафалков, вливающихся ежедневно в нескончаемый поток машин.

Впрочем, людям всегда было свойственно избегать разговоров о смерти, и даже само слово «умереть» в повседневной речи старались заменять какими‑либо другими, более смягченными выражениями: «отправиться в лучший мир», «приказать долго жить», «протянуть ноги». Аналогичные языковые табу па слово «умереть» имелись и в других языках: в английском – «to go» (уйти), «to take the ferry» (сесть на паром), «to hop off the twig» (спрыгнуть с ветки); в немецком – «die Augen schliessen» (закрыть глаза), «heimgehen» (уйти домой); в итальянском – «ritornerare al nulla» (вернуться к нулю); в испанском – «irse al otro potrero» (отправиться на другое пастбище); во французском – «casser sa pipe» (сломать свою трубку), «il dit bonsoir a'la compagnie» (он попрощался с компанией). Также старались не произносить и слово «кладбище». Вместо этого в русском языке употребляли понятие «место успокоения», в английском – «God's acre» (Божье поле), в немецком – «der heilige Ort» (святое место), в испанском – «chacarita» (маленькая ферма), во французском – «boulevard des allopges» (удлиненный бульвар). Замечательный русский писатель‑сатирик Михаил Михайлович Зощенко писал в своей философской книге «Перед восходом солнца»: «Отношение к смерти – это одна из величайших проблем, с которой непременно сталкивается человек в своей жизни. Однако эта проблема не только не разрешена (в литературе, в искусстве, в философии), но она даже мало продумана. Решение ее предоставлено каждому человеку в отдельности. А ум человеческий слаб, пуглив. Он откладывает этот вопрос до последних дней, когда решать уже поздно. И тем более поздно бороться, поздно сожалеть, что мысли о смерти застали врасплох…»

«Люди страшатся смерти, как малые дети потемок, – говорил английский философ Фрэнсис Бэкон (1561–1626), – и как у детей этот врожденный страх усиливается сказками, так же точно и страх смерти».

Современные исследователи человеческой палеопсихики согласны в том, что самые первые проблески мысли у питекантропов и неандертальцев могли быть вызваны животным инстинктом самосохранения, стремлением продлить свое существование, преодолеть неотвратимость смерти. «Убегая от смерти, – писал советский знаток античной мифологии Яков Голосовкер, – не понимая ее, и чем дальше, тем все сосредоточенней, мучительней и трагичней мысля о ней, и тем самым все более не понимая ее (ибо никакая наука не поняла смерти и не примирила с нею мысль), человек, борясь за существование, за свою жизнь, за свою мысль устремлялся к вечной жизни, к бессмертию. Иначе он не мог, иначе мысль не могла. Он жизнь не выдержал бы без мысли о вечной жизни…»

В шумеро‑вавилонском эпосе о Гильгамеше III тысячелетия до нашей эры мы впервые встречаемся с документальным свидетельством страха смерти. Герой эпоса Гильгамеш так оплакивает смерть своего друга Энкиду:

«Я проливал слезы подле его трупа, надеясь, что Энкиду встанет. Но на седьмой день в его нос проникли черви, и я понял, что он уже не вернется, и похоронил его. С тех пор я не знаю покоя. Тело моего друга рассыпалось в прах и смешалось с землей. Я знаю, что и мне суждена такая же участь. Мое тело также превратится в прах и глину. Я страшусь смерти…»

Многие боятся цифры 13, хотя и не могут объяснить, чем их страшит это число.

Цифры у ряда народов обозначались буквами и, оказывается, у древних евреев число 13 и слово «смерть» писались одним знаком. Вот насколько силен страх смерти, что даже не ведая уже значения числа 13, мы все равно стараемся избегать его.

В Японии же избегают цифры 4, но по той же причине: при чтении иероглифа 4 – «си» – он звучит как другой иероглиф, означающий «смерть». В японских больницах вы не встретите палаты с номером 4, а если здание многоэтажное, то и в указателе лифта вы не найдете четвертого этажа.

Великий государь Московский и всея Руси самодержец, царь Михаил Федорович Романов (1596–1645) от непрестанных раздумий о смерти «впал в неподвижность» и умер «от… кручины».

Известно, что российская императрица Елизавета Петровна очень боялась покойников: она даже не входила в тот дом, где лежал покойник. Когда граф Апраксин умер в Царском Селе в казенном здании, то тело его вынесли под шатер. Больного Чеглокова отправили домой, чтобы он не умер во дворце. При ней в 1755 году вышел указ, запрещавший носить мимо дворца покойников.

Современный индийский философ Бхагаван Шри Раджнеш в своих «Размышлениях об изречениях Иисуса» говорит: «… когда кто‑нибудь как‑нибудь упоминал о смерти, Фрейд начинал дрожать. Дважды он даже терял сознание и падал со стула только потому, что кто‑то говорил о мумиях в Египте. В другой раз Юнг тоже говорил о смерти и о трупах, и вдруг Фрейд задрожал, упал и потерял сознание. Если смерть так страшна для Фрейда, что тогда говорить о его учениках? И почему смерть вызывает такой страх? Можете ли вы себе представить Будду боящимся смерти? Тогда он больше чем Будда».

Здесь, правда, увлекшись полемикой, достопочтенный Бхагаван Шри Раджнеш забывает, что Будда и стал Буддой, благодаря возникшему у него страху смерти Как вы помните, исторический Будда – царевич Гаутама родился в 460‑м году до н. э. в одном из северных княжеств Индии, в окрестностях города Капилавасту. Гаутама рос веселым и жизнерадостным, но однажды, убежав из царского дворца и оказавшись на улицах города без присмотра слуг, он впервые увидел тяжело больного человека, затем убогого нищего и, наконец, тело умершего человека. Потрясенный и подавленный, 29‑летний Гаутама решил покинуть родной дом и семью ради спасения своей души и после долгих странствий и исканий наконец достиг того особого состояния, которое называется «Будха» – «просветленный».

Отношение к смерти меняется в разные исторические эпохи. По мнению некоторых современных ученых (Ф. Ариес) отношение к смерти служит эталоном, индикатором характера цивилизации.

Смерть Сократа на многие столетия предопределила отношение к смерти мыслителей древности. «Смерть, – говорил Сократ (469–399 до н. э.), приговоренный афинским судом к смертной казни и ожидающий, когда тюремщик поднесет ему чашу ядовитой цикуты, – это одно из двух: либо умереть, значит стать ничем, так что умерший ничего уже не чувствует, либо же, если верить преданиям, это какая‑то перемена для души, переселение ее из здешних мест в другое место. Если ничего не чувствовать, то это все равно, что сон, когда спишь так, что даже ничего не видишь во сне; тогда смерть удивительное приобретение. С другой стороны, если смерть есть как бы переселение отсюда в другое место и верно предание, что там находятся все умершие, то есть ли что‑нибудь лучше этого? Да я готов умереть много раз, если все это правда: для меня было бы восхитительно вести там беседы…»

Еще большее влияние на потомков оказало отношение к смерти Эпикура (342–270 до н. э.). В письме к своему другу Менекею он писал: «Привыкай думать, что смерть для нас – ничто: ведь все и хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущений… Стало быть, самое ужасное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения: когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет».

Этот тезис Эпикура неоднократно варьировался в многочисленных эпиграммах эпохи Возрождения и более позднего времени. В качестве типичного примера укажем на эпиграмму французского поэта Жан‑Франсуа Гишара (1731–1811):

Смерть совершенно не тревожит

Воображение мое:

Пока я есмь – не может быть ее,

А есть она – меня уж быть не может.

В современном обществе наблюдается тенденция к вытеснению смерти из коллективного сознания, когда, по утверждению западных социологов, общество ведет себя так, как будто вообще никто не умирает, и смерть индивида не пробивает никакой бреши в структуре общества. В наиболее индустриализированных странах Запада кончина человека обставлена так, что она становится делом одних только врачей и предпринимателей, занятых похоронным бизнесом. Не лучше, а во многом и значительно хуже обстоит дело у нас. Чему же тут удивляться? Почти нет литературы, утерян опыт многих поколений, утрачены этические нормативы.

Древнее латинское изречение «мементо мори» должно занять подобающее место в жизни каждого человека. Давно пора разрушить наш искусственный примитивный оптимизм и негласно внедрявшееся «табу смерти». Великий французский мыслитель Мишель Монтень (1533–1592) советовал: «Лишим смерть ее загадочности, присмотримся к ней, приучимся к ней, размышляя о ней чаще, нежели о чем‑либо другом… Так поступали египтяне, у которых был обычай вносить в торжественную залу, наряду с самыми лучшими явствами и напитками, мумию какого‑нибудь покойника, чтобы она служила напоминанием для пирующих… Кто научился умирать, тот разучился быть рабом. Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принуждения…» Действительно, подготовленному человеку смерть представляется естественным финалом жизненного пути, а не безысходным крахом. К такому выводу приходят во многих странах. Раздается все больше голосов о необходимости специальной подготовки с детства, развивается специальная наука – танатология, в ряде стран специальные курсы по проблемам смерти и умирания включены в учебные планы многих университетов не только на факультетах медицины, но и психологии, философии и права.

Что же такое танатология? Это наука, изучающая смерть, ее причины, процесс и проявления. Окончание «логия», означающее «наука», хорошо вам известно по таким терминам как биология, физиология, зоология. Слово же «танатос» в переводе с греческого означает «смерть». Так, в имени Афанасий мы также встречаемся с этим корнем. Частица «а» – в данном случае означает отрицание, а «фанасий» – это измененное до неузнаваемости «танатос» (сравните Федор и Теодор) – все вместе означает а‑танатос, бессмертный.

Но меня не устраивает приведенное узко медицинское толкование термина «танатология». Проблема смерти изучается не только медиками и биологами, но и этнографами: погребальные обряды и связанные с ними символика, фольклор и мифология представляют собой важное средство для понимания народных обычаев и традиций. Не чужда эта проблема и для археологов, которые на основе материальных остатков далеких эпох пытаются реконструировать характер погребений и представления древних людей о смерти и загробном мире. Многократно встречались с темой смерти историки литературы. Реальна эта проблема и для философов. Смерть – один из коренных параметров коллективного сознания, а поскольку последнее не остается в ходе истории неподвижным, то изменения эти не могут не выразиться также и в сдвигах в отношении человека к смерти. Изучение установок в отношении к смерти может пролить свет на установки людей в отношении к жизни и основным ее ценностям. Поэтому восприятие смерти, загробного мира, связей между живыми и мертвыми – темы, обсуждение которых могло бы существенно углубить понимание историками социально‑культурной реальности минувших эпох.

К сожалению, до сих пор у нас не выпущено ни одной книги по танатологии в ее широком понимании. Собрав крупицы сведений по танатологии из разных областей знания – медицины, биологии, физиологии, истории, археологии, этнографии, филологии – я попытался восполнить этот пробел.