Вашингтон

Уилл Гаррисон провел рукой по серо‑стальным волосам; в минуты спокойствия, такие как сейчас, его угловатое лицо с маленькими собачьими глазками могло показаться добрым. Правда, Белнэп знал, что это не так. Это знали все, кто хоть раз встречался с Гаррисоном. За этим стояла логика законов геологии: самый твердый камень рождается от длительного давления.

– Кастор, черт побери, что произошло в Риме?

– Вы имели возможность ознакомиться с моим отчетом, – ответил Белнэп.

– Не пудри мне мозги, – предупредил его шеф. Поднявшись с места, он развернул жалюзи, закрывая внутреннюю стеклянную перегородку, разделявшую его кабинет. Комната внешне напоминала каюту капитана корабля: ни одного свободного предмета, все надежно закреплено, убрано. Штормовая волна, содрогнувшая бы кабинет, не смогла бы ничего сдвинуть. – Мы угрохали бог знает сколько сил и средств в три различные операции, целью которых был Ансари. Директива была яснее ясного. Мы забираемся внутрь, смотрим, как все работает, после чего следим, куда уходят щупальца. – Демонстрация зубов цвета крепкого чая. – Но только для тебя этого оказалось недостаточно, не так ли? Тебе захотелось полного удовлетворения, и немедленно, а?

– Не понимаю, черт возьми, о чем это вы, – ответил Белнэп, непроизвольно поморщившись.

Дыхание причиняло боль: перекатившись через кирпичную ограду виллы, он сломал ребро. Растянутые связки левого голеностопа отзывались резкой болью при малейшей нагрузке. Но у него не было времени даже на то, чтобы просто заглянуть к врачу. Через считаные часы после бегства от людей Ансари Белнэп уже был в римском аэропорту и садился на первый регулярный рейс, вылетающий в аэропорт имени Даллеса, на который ему удалось достать билет. Добираться военно‑транспортным самолетом с американских военно‑воздушных баз в Ливорно или Виченце было бы гораздо дольше. Белнэп позволил себе потратить лишь несколько минут на то, чтобы почистить зубы и пригладить рукой волосы, после чего помчался прямиком в штаб‑квартиру Отдела консульских операций на Ц‑стрит.

– Наглости тебе не занимать, это точно. – Гаррисон вернулся в свое кресло. – Подумать только, посмел заявиться ко мне с озабоченным лицом.

– Я здесь не для того, чтобы попивать чай с пирожными, не так ли? – запальчиво ответил Белнэп. – Говорите по делу. – Хотя у них с Гаррисоном были более или менее нормальные рабочие взаимоотношения, им еще никогда не приходилось сталкиваться лично.

Кресло Гаррисона заскрипело под весом его откинувшегося назад тела.

– Правила – должно быть, они тебя чертовски раздражают. Ты у нас Гулливер, которого какие‑то коротышки пытаются связать нитками, так?

– Черт побери, Уилл…

– На твой взгляд, наша контора должна год от года становиться все круче, – продолжал высокопоставленный офицер разведки. – Как тебе это видится, ты просто оказал услугу правосудию, правильно? Раз, два и порядок – как ты готовишь растворимый кофе.

Белнэп подался вперед. Он чувствовал исходящий от Гаррисона резкий ментоловый аромат крема после бритья.

– Я примчался сюда, потому что, как мне казалось, у меня есть кое‑какие ответы. Насколько мне известно, случившееся вчера не значилось ни в чьих сценариях. Это позволяет предположить работу третьей силы. Быть может, вы знаете что‑то такое, во что я не посвящен.

– А ты хорош, – заметил Гаррисон. – Можно было бы тебя «потрепать»[9]и выяснить, насколько именно ты хорош.

– Какого черта, Гаррисон? – Белнэп почувствовал, что у него леденеет кровь.

Едва скрыв напускной озабоченностью недобрую усмешку, Гаррисон продолжал:

– Ты не должен забывать о том, кто ты такой. Все мы помним об этом. Времена меняются. И поспевать за ними дьявольски непросто. Думаешь, я это не понимаю? В наши дни самого Джеймса Бонда отправили бы принудительно лечиться от алкоголизма, да еще, вероятно, заставили бы пройти курс избавления от пристрастия к сексу. Я варюсь в нашей кухне подольше тебя, так что я помню былые времена. Шпионское ремесло было сродни Дикому Западу. Теперь же оно превратилось в Запад Одомашненный. Раньше это было занятие для диких кошек из джунглей. Теперь балом заправляет Кот в сапогах, я прав?

– О чем это вы? – От внезапной смены предмета разговора у Белнэпа по спине поползли мурашки.

– Я просто хочу сказать, что мне понятно, откуда ты родом. После того, что случилось, многие потерялись бы. Даже те, у кого такое прошлое, как у тебя.

– Оставим мое прошлое. Прошлое, оно и есть прошлое.

– Как сказал один мудрый человек, в американской жизни нет вторых актов. Нет ни вторых актов, ни антрактов. – Приподняв над столом на несколько футов толстую папку, Гаррисон картинным жестом бросил ее вниз. Папка упала с громким хлопком. – Неужели я должен все разжевать и положить тебе в рот? Раньше то, чем ты страдаешь, называли крутым нравом. Сейчас это называют неумением сдерживать гнев.

– Вы говорите про единичные случаи.

– Ну да, и Джон Уилкс Бут[10]убил лишь одного человека. Но какое из это получилось представление! – Еще одна улыбка цвета чая. – Помнишь некоего болгарского ублюдка по имени Вылко Благоев? Он до сих пор не может нормально сидеть.

– Восемь девочек в возрасте от семи до двенадцати лет погибли, задохнувшись в его трейлере, потому что у их родителей не хватило денег на оплату их нелегальной транспортировки на Запад. Я видел их трупы. Видел царапины на внутренних стенах кузова, которые бедняги сделали содранными в кровь ногтями, когда там закончился воздух. И то обстоятельство, что Благоев вообще хоть как‑то может сидеть, является лучшим свидетельством бесконечного самообладания.

– Ты его потерял. Ты должен был собирать информацию о технологии контрабанды людьми, а не разыгрывать из себя ангела‑мстителя. Помнишь некоего колумбийского господина по имени Хуан Кальдероне? Мы его хорошо помним.

– Гаррисон, он замучил до смерти пятерых наших осведомителей. Спалил им лица ацетиленовой горелкой, черт побери! Причем сделал это лично.

– Мы могли бы оказать на него давление. Возможно, Кальдероне пошел бы на сделку. Он мог обладать полезной информацией.

– Поверьте мне. – Быстрая, ледяная усмешка. – Он ею не обладал.

– Решать это было не тебе.

Оперативник с каменным лицом пожал плечами.

– На самом деле вы ведь не знаете, чтó именно произошло с Кальдероне. У вас есть одни только предположения.

– Мы могли бы устроить разбирательство. Провести служебное расследование. Это я принял решение не будить… мертвую собаку.

Еще одно пожатие плечами.

– Я принял решение по одному вопросу. Вы приняли решение по другому. О чем тут говорить?

– Я пытаюсь тебе объяснить, что прослеживается определенный рисунок. Несколько раз я прикрывал твою задницу. Я и остальные. Мы спускали все на тормозах, потому что у тебя есть способности, которые мы ценим. Как не переставал повторять твой приятель Джаред, ты Ищейка с прописной буквы. Но сейчас я начинаю думать, что мы совершили ошибку, выпустив тебя из псарни. Вероятно, ты считаешь случившееся в Риме правильным, однако это не так. Ты совершил роковую ошибку.

Белнэп лишь молча смотрел на морщинистое лицо своего начальника. В резком свете настольной галогенной лампы щеки Гаррисона казались высохшим пергаментом.

– Объяснитесь же, наконец, Уилл. Черт побери, что вы хотите мне сказать?

– Убийство Халила Ансари, – в голосе стареющего руководителя разведки прозвучали грозовые раскаты, – стало последней каплей, переполнившей чашу.

Хорейс Линвилл пристально наблюдал за Андреа, пока та читала документы; молодая женщина встречалась с ним взглядом каждый раз, отрываясь от очередной страницы. Целые абзацы были посвящены определению терминов, подробному описанию действий в случае возникновения непредвиденных обстоятельств. Однако ключевым моментом было требование, зафиксированное в хартии фонда: определенную долю попечительского совета должны составлять члены семейства, поэтому внезапно образовавшуюся вакансию должна была заполнить Андреа. Получение ею завещанной суммы напрямую увязывалось с тем, даст ли она свое согласие. Ее работа в качестве члена совета семейного фонда будет вознаграждаться дополнительными премиальными, размер которых станет увеличиваться от года к году.

– Фонд имеет абсолютно безупречную репутацию, – через какое‑то время нарушил молчание Линвилл. – В качестве члена попечительского совета вы возложите на себя часть ответственности следить за тем, чтобы так продолжалось и в будущем. Если вы считаете себя готовой к этому.

– А можно ли вообще быть к этому готовым?

– То, что вы одна из Банкрофтов, – это уже хорошее начало. – Бросив на Андреа взгляд поверх узких очков, адвокат едва заметно усмехнулся.

– Одна из Банкрофтов, – рассеянно повторила молодая женщина.

Линвилл протянул ручку. Значит, он пришел не только для того, чтобы объяснять; он пришел для того, чтобы получить ее подпись. В трех экземплярах. «Ответьте „да“.

После того как адвокат ушел, аккуратно сложив подписанные документы в чемоданчик, Андреа, помимо воли, принялась расхаживать по комнате, опьяненная радостью, к которой примешивалась тревога. Она только что получила немыслимый приз, однако чувствовала себя как‑то странно опустошенной. Но в этой нелогичности была своя логика: ее жизнь – та жизнь, которую она знала, которую сформировала с таким трудом, теперь круто переменилась, и это не могло не вызывать чувство потери.

Андреа снова порывисто обвела взглядом гостиную. Дешевую кушетку из «Икеи» она замаскировала, застелив ее красивым покрывалом. Покрывало выглядело шикарно, хотя она и купила его за бесценок на «блошином рынке». Кофейный столик из сетевого универмага с виду стоил вдвое больше того, сколько она за него заплатила. Ну а плетеная мебель – что ж, такую можно увидеть и в роскошных особняках Новой Англии, разве не так?

И можно не переживать по поводу того, какими глазами смотрел на все это Хорейс Линвилл. Какими глазами теперь посмотрит на свою квартиру она сама? В свое время Андреа пыталась уверить себя, что пытается создать у себя дома обстановку шикарных лохмотьев. Но, если взглянуть на все непредвзято, быть может, ей удались лишь лохмотья? Двенадцать миллионов долларов. Еще сегодня утром у нее на счету в сберегательном банке было всего три тысячи. С точки зрения профессионального финансиста – объем сделки купли‑продажи, заключенной каким‑нибудь фондом, стоимость предполагаемого договора, размер займа в конвертируемых долговых расписках, – двенадцать миллионов выглядели не такой уж и крупной суммой. Но иметь эти огромные деньжищи на своем банковском счету? Это не поддавалось осмыслению. Андреа даже не смогла произнести это число вслух. Когда она попыталась это сделать в разговоре с Хорейсом Линвиллом, ее начал душить глуповатый смешок, и ей пришлось его подавить, изобразив приступ кашля. Двенадцать миллионов долларов. Эта сумма вертелась у нее в голове, подобно навязчивым словам популярной песни, и Андреа ничего не могла с собой поделать.

Всего несколько часов назад источником удовлетворения была мысль о том, что ее годовое жалованье составляет восемьдесят тысяч долларов, – и надежды на то, что вскоре эта величина может начать исчисляться шестизначным числом. Ну а теперь? Молодая женщина не могла постичь умом эту огромную сумму. Ей не было места в маленьком личном мирке Андреа Банкрофт. У нее в памяти всплыла услышанная непонятно где цифра: численность всего населения Шотландии составляет около пяти милионов. Она может – одна из глупых мыслей, которые носились у нее в сознании словно мухи, – подарить по паре коробок изюма всем до одного жителям Шотландии.

У Андреа из головы не выходило то, как оцепенела она, когда Линвилл вложил ей в руку дорогую перьевую ручку. Прошло какое‑то время, прежде чем она смогла вывести чернилами свою фамилию под документами. Почему это оказалось так непросто?

Молодая женщина продолжала расхаживать по комнате, бесчувственная к окружающему, возбужденная и на удивление взволнованная. Почему ей было так трудно ответить согласием? К ней снова вернулись слова Линвилла: «одна из Банкрофтов…»

А она потратила всю свою жизнь как раз на то, чтобы не быть ею. Из чего ни в коем случае не следует, что отречение требовало от нее больших усилий. Ее мать, порвав отношения с Рейнольдсом Банкрофтом после семи лет замужества, оказалась не просто матерью‑одиночкой, воспитывающей маленькую девочку, но и изгоем. Ее ведь предупреждали, разве не так? В брачном контракте, составленном по настоянию адвокатов семьи, было четко прописано, что, как инициатор бракоразводного процесса, она не может рассчитывать абсолютно ни на что. И это соглашение строго соблюдалось не только из принципа, но и, как однажды мрачно высказала предположение мать Андреа, в качестве назидания другим. Благополучие молодой женщины и ее дочери кланом Банкрофтов в расчет не принималось. Но тем не менее разведенная не испытывала никаких сожалений.

Брак с Рейнольдсом Банкрофтом оказался не просто несчастным; дело было хуже: он отравлял ее жизнь. Лора Пэрри, уроженка небольшого городка, внешностью могла сравниться с первыми красавицами крупного мегаполиса, однако красота ее так и не принесла обещанного счастья. Молодой хлыщ, ухаживавший за ней, сразу же после свадьбы скис, посчитав, что его обманули, заманили в западню, словно беременность и была той самой ловушкой. Он стал холодным, раздражительным, а затем и вовсе начал постоянно оскорблять свою молодую жену. В своей малышке дочери Рейнольдс Банкрофт видел лишь помеху, к тому же издающую много шума. Он запил, и Лора тоже пристрастилась к спиртному, сначала в тщетной попытке найти хоть какие‑то точки соприкосновения с мужем, а затем так же тщетно стремясь защитить себя. «Одни плоды на виноградной лозе вызревают, – говорила мать маленькой Андреа. – Другие просто засыхают».

Однако, как правило, она просто предпочитала не обсуждать эту тему. Прошло совсем немного времени, и воспоминания Андреа об отце стали затягиваться туманом. Возможно, Рейнольдс Банкрофт, племянник патриарха семейства, был паршивой овцой, но когда его родственники сомкнули ряды, отторгая чужачку, Лора возненавидела весь клан.

Из преданности матери Андреа всегда стремилась соответствовать высоким стандартам Банкрофтов, не будучи при этом одной из них. Еще в старшей школе в окрестностях Хартфорда, а затем все чаще в колледже кто‑нибудь поднимал брови, услышав ее фамилию, и спрашивал, имеет ли она отношение к «тем самым Банкрофтам». Андреа всегда это отрицала. «Никакого, – говорила она. – Абсолютно никакого». Впрочем, это действительно было очень близко к правде, и Андреа считала предательством любые претензии на то богатство, от которого отказалась ее мать. «Драгоценный яд» – так называла его Лора, подразумевая право, принадлежавшее ее дочери по рождению. Подразумевая деньги. Уйдя от Рейнольдса, она ушла от образа жизни, от мира роскоши и изобилия. Как отнеслась бы мать к решению Андреа? К троекратной подписи под договором? К этому «да»?

Андреа покачала головой, одергивая себя. Между этими двумя решениями нельзя ставить знак равенства. Ее мать вынуждена была бежать от несчастливого замужества, чтобы не потерять свою душу. Быть может, теперь судьба как‑то расплачивалась с ней, возвращая следующему поколению то, что было отобрано у предыдущего. Быть может, это поможет ей обрести свою душу.

Кроме того, хоть Рейнольдс Банкрофт и был тем еще сукиным сыном, сам фонд Банкрофта, несомненно, это что‑то очень‑очень хорошее. Ну а что можно сказать о прародителе фонда, его стратеге и главе: разве он также не один из Банкрофтов? Как он ни боролся с шумихой, поднятой средствами массовой информации, факты оставались фактами. Поль Банкрофт – не просто великий филантроп; он является одним из величайших умов послевоенной Америки – в прошлом изгой академического сообщества, крупнейший теоретик человеческой морали, человек, которому действительно удалось воплотить высокие принципы в жизнь. Клан, в чьих рядах состоит Поль Банкрофт, имеет все основания гордиться. И если именно под этим понимается «быть настоящим Банкрофтом», нужно стремиться к тому, чтобы оказаться достойной этого.

Мысли Андреа, как и ее настроение, то взлетали вверх, то падали вниз. Она увидела свое отражение в зеркале, и у нее перед глазами тотчас же возникло осунувшееся, блеклое лицо матери. Такое, каким Андреа видела его в последний раз перед автокатастрофой.

Вероятно, сейчас был не лучший момент оказаться в одиночестве. Андреа еще не оправилась после разрыва с Брентом Фарли. Ей следовало бы предаваться буйной радости, а не погружаться в болезненные воспоминания. Ужин в кругу друзей – вот чего требовало такое событие. Андреа всегда не переставала твердить своим знакомым, что жизнь любит экспромты; почему бы в кои‑то веки не попробовать поступить так самой? Сделав несколько телефонных звонков, молодая женщина быстро проехалась по магазинам, закупая все необходимое, и накрыла стол на четверых. Très intime.[11]Призраки прошлого исчезнут в самое ближайшее время. Нет ничего странного в том, что она с таким трудом привыкает к неожиданному известию. Но, господи, уж если это не повод для торжества, то что же может им быть?

Тодд Белнэп порывисто вскочил с места.

– Вы что, издеваетесь надо мной?

– Пожалуйста, успокойся, – протянул Гаррисон. – Как это кстати – объект умирает до того, как ты успел подключить прослушивающую аппаратуру. Так что нет никаких записей, никаких свидетельств того, что же произошло на самом деле.

– За каким хреном мне бы понадобилось убивать этого ублюдка? – Белнэп напрягся, его захлестнула ярость. – Мне удалось проникнуть в личное логово Ансари, я вот‑вот был готов нашпиговать его кабинет всевозможной аппаратурой, которая позволила бы нам раскрыть всю сеть торговли оружием. Вы сказали, не подумав.

– Нет, это ты ни о чем не думал. Ты был ослеплен злобой.

– Да? И почему же это?

– Наши пороки всегда являются продолжением наших добродетелей. На самом конце любви и верности долгу находится слепая, разрушительная ярость. – Холодные серые глаза Гаррисона копались в душе Белнэпа, словно зонд, пробирающийся по его внутренностям. – Не знаю, кто тебе это сказал, откуда просочилась эта информация, но ты узнал о том, что произошло с Джаредом. Ты решил, что за этим стоит Ансари. И расправился с ним.

Белнэп вздрогнул, словно от пощечины.

– Что произошло с Джаредом?

– А то ты не знаешь, – язвительно заметил Гаррисон. – Твой тупоголовый приятель был похищен в Бейруте. Вот ты и прикончил того типа, который, как тебе показалось, устроил похищение. Первая реакция, вызванная яростью. И, как следствие, провалил ко всем чертям всю операцию. В данном случае твоя хваленая стремительность оказалась совсем некстати.

– Джаред был?..

Заплывшие серые глазки уставились на Белнэпа лучами прожекторов.

– Ты собираешься притворяться, что ничего не знал? Вы двое постоянно были в курсе того, что происходит друг с другом, будто между вами была установлена какая‑то невидимая связь. Две консервные банки на одной веревке, на какой бы планете вы ни находились. Недаром ребята прозвали вас Поллуксом и Кастором. В честь близнецов‑героев из Древнего Рима.[12]

Белнэп лишился дара речи. Он чувствовал себя парализованным, заточенным в глыбу льда. Ему пришлось напомнить себе о необходимости дышать.

– Вот только, насколько мне помнится, бессмертным был один только Поллукс, – продолжал грузный руководитель разведки. – Так что ты имей это в виду. – Он закинул голову назад. – И не забывай еще вот о чем. У нас нет никаких данных о том, что Ансари имеет хоть какое‑то отношение к похищению Джареда. Это может быть делом рук любой из десятка вооруженных группировок, которые действуют в районе долины Бекаа. Любая из них могла принять Джареда за того, за кого он себя выдавал. Но ярость ведь не рассуждает, так? Ты действовал, повинуясь сиюминутному порыву, и в результате долгий, напряженный труд десятков людей был брошен коту под хвост.

Белнэп старался изо всех сил держать себя в руках.

– Джаред подошел вплотную к тем, кто финансирует терроризм. Он разрабатывал сторону покупателей.

– А ты разрабатывал сторону продавцов. До тех пор, пока не сорвал операцию. – Высохший пергамент щек ветерана‑разведчика сморщился в усмешке.

– Вы что, не только глупы, но еще и глухи? – отрезал Белнэп. – Я же говорю: Джареда похитили как раз в тот момент, когда он подошел вплотную. Это неспроста. Или вы хотите сказать, что верите в случайные совпадения? Лично я не знаю ни одного разведчика, который в них верил бы. – Он умолк. – Забудем обо мне. Нам нужно поговорить о Джареде. О том, как его вызволить. Можете провести любые расследования и разбирательства. Я прошу лишь о том, чтобы вы подождали неделю.

– Чтобы узнать, чтó еще ты успеешь испортить за это время? Ты меня не понял. Наша организация больше не нуждается в таких, как ты. Нам нужна в первую очередь выполненная работа, а не удовлетворение каких‑то личных амбиций. А ты у нас вечно разыгрывал свои собственные драмы, разве не так?

Поток гнева и отвращения:

– Во имя всего святого, вы хоть послушайте, что несете…

– Нет, это ты послушай меня. Как я уже говорил, сейчас на дворе совершенно другая эпоха. Треклятая комиссия Керка ковыряется у нас в заднице затянутым в перчатку пальцем. Уравнение «цель оправдывает средства» больше не в твою пользу. Я еще даже не могу оценить масштабы того ущерба, который нанес твой отвратительно поставленный римский спектакль. Так что вот как обстоят дела: ты с этой минуты отстраняешься от дел. Мы проведем служебное разбирательство, следуя всем правилам и инструкциям. Я настоятельно советую тебе оказать всестороннее содействие комиссии, которая тобой займется. Будешь вести себя хорошо – и мы тихо и мирно отправим тебя в отставку с выходным пособием. Но если вздумаешь встать на дыбы – я лично прослежу за тем, чтобы ты получил все причитающееся. Под этим подразумеваются обвинения в злоупотреблении служебным положением, за что следует наказание вплоть до тюрьмы. Все будет строго по закону.

– О чем вы говорите?

– Ты выходишь из игры. И на этот раз – навсегда. Импровизация, интуиция, твое легендарное чутье, все твои хваленые достоинства – на этом ты сделал карьеру. Но мир с тех пор переменился, а ты не потрудился перемениться вместе с ним. Нам сейчас нужны аккуратные серебряные пули, а не огромные чугунные ядра, крушащие все на своем пути. Отныне никто в этих стенах не может больше доверять твоим суждениям. А значит, никто не может доверять тебе.

– Вы должны позволить мне продолжать заниматься своим ремеслом. Направьте меня в Ливан, черт побери. Я нужен там!

– Как рыбе мех, приятель.

– Необходимо немедленно затопить район нашими людьми. Пошлите туда всех, кто не занят неотложными делами. Множество ищеек учует след добычи гораздо быстрее. – Белнэп помолчал. – Вы упомянули долину Бекаа. Вы полагаете, это может быть одна из банд Фараада?

– Возможно, – угрюмо подтвердил его начальник. – Исключать нельзя ничего.

Белнэп почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Члены вооруженной группировки Фараада аль‑Хасани прославились своей крайней жестокостью. Он вспомнил фотографии американского гражданина, управляющего международной сетью гостиниц, похищенного террористами.

– Вы помните, что сталось с Уолдо Эллисоном? – тихо спросил Белнэп. – Как и я, вы видели фотографии. Больше пятидесяти процентов поверхности тела были покрыты ожогами от раскаленного паяльника. Гениталии бедняги были обнаружены у него в желудке, частично переваренные, – его заставили их проглотить. Ему отпилили нос. Ублюдки не спешили, Уилл. Они работали неторопливо, обстоятельно. Вот что выпало на долю Уолдо Эллисона. И вот что случится с Джаредом Райнхартом. Нельзя терять ни минуты. Вы это понимаете? Вы отдаете отчет, что его ждет?

Гаррисон побледнел, однако его решимость оставалась непоколебимой.

– Разумеется, отдаю. – Выждав долгую паузу, он добавил ледяным голосом: – Я только сожалею о том, что на его месте не ты.

– Послушайте, черт побери, эту проблему надо как‑то решать!

– Знаю. И я думаю над ней. – Гаррисон медленно покачал головой. – Прижми свой пыл, а не то я прижму тебя. Почетные проводы на пенсию или тюремная решетка – выбор за тобой. Но здесь тебя больше не будет.

– Уилл, сосредоточьтесь на главном! Сейчас надо думать о том, какие шаги предпринять для освобождения Джареда. Велика вероятность того, что за него потребуют выкуп. Быть может, это произойдет уже сегодня.

– Сожалею, но по этим нотам мы играть не будем, – бесстрастным тоном промолвил начальник разведки. – Решение уже принято: мы остаемся в стороне.

Белнэп подался вперед. Он снова ощутил исходящий от Гаррисона запах крема для бритья.

– Надеюсь, вы шутите.

Гаррисон острым клинком выбросил вперед подбородок.

– Послушай, ты, козел. Джаред потратил почти целый год, создавая образ Росса Маккиббина. На это были задействованы наши лучшие силы. Тысячи человеко‑часов были потрачены на подготовку этой операции. А теперь взгляни в глаза реальности: хозяева Росса Маккиббина ни за что на свете не пойдут на то, что ты сейчас предлагал. Наркоторговцы не платят выкуп. Начнем с этого. И они не присылают сотню оперативников, чтобы те прочесывали долину Бекаа в поисках исчезнувшего эмиссара. Если мы предпримем что‑либо подобное, тем самым мы заявим во всеуслышание, что Росс Маккиббин является представителем американского правительства. Тем самым мы подвергнем опасности не только Джареда Райнхарта, но и всех тех, кто помогал ему создавать свою легенду. Мы с Дракером, рассмотрев все факты, пришли к одному и тому же заключению. Если сгорит Росс Маккиббин, десятки наших агентов окажутся под угрозой. Не говоря о том, что пропадут впустую затраты на подготовку операции, превысившие три миллиона долларов. Один мудрый человек как‑то изрек: «Ничего не делайте, стойте на месте». Прежде чем бросаться в бой очертя голову, нужно тщательно проанализировать ситуацию. Но это как раз то, что ты так никогда и не понимал. В данном случае правильная линия поведения не имеет ничего общего с безудержной пальбой во все стороны, о чем ты только и можешь думать.

Белнэп боролся изо всех сил, чтобы приглушить бушующую внутри ярость.

– Значит, ваш план действий заключается в том, чтобы… не предпринимать вообще никаких действий?

Гаррисон посмотрел ему в лицо.

– Вероятно, ты слишком много времени провел на оперативной работе. Позволь сказать тебе вот что. В начале семидесятых я пережил слушания комиссии Черча.[13]Так вот, как у нас поговаривают, по сравнению с новыми расследованиями, которые ведет нынче комиссия Керка, те слушания покажутся невинными пустяками. Сейчас все разведывательное сообщество ходит по острию бритвы.

– Не могу поверить, что вы в такой момент можете озираться на вашингтонский вздор!

– Оперативникам не дано это понять. На самом деле рабочий кабинет – это такое же поле боя. Капитолийский холм – это другое поле боя. И там тоже идут сражения, в которых мы одерживаем победы и терпим поражения. Если нам урежут бюджетные ассигнования, мы будем вынуждены свернуть какие‑то операции. Меньше всего нам сейчас нужно, чтобы получило огласку известие о нашей неудаче. Меньше всего нам сейчас нужен ты.

Слушая парад рассудительных разглагольствований, Белнэп чувствовал, как его изнутри раздирает отвращение. Человеко‑часы, затраченные на подготовку операции, бюджетные ассигнования – все то, что стояло за «осторожным» подходом, на котором настаивал Гаррисон. Хвастливая забота о безопасности и надежности в действительности являлась не более чем дымовой завесой. Гаррисон провел на руководящей работе так много времени, что потерял способность отличать строчки бюджета от жизни реальных людей.

– Мне стыдно, что мы с вами работаем в одном ведомстве, – наконец глухо промолвил Белнэп.

– Черт побери, любые наши действия лишь еще больше ухудшат ситуацию! – сверкнул глазами Гаррисон. – Можешь ли ты хоть на одну минуту подняться над самим собой? Ты что, думаешь, Дракер в восторге от того, что нам приходится отступать? Ты полагаешь, мне хочется сидеть, заткнув задницу пальцем? Поверь мне, никто из нас этому не рад. Решение далось нам очень непросто. Но тем не менее оно было принято единогласно. – Он на мгновение устремил взгляд вдаль. – Я не жду, что ты увидишь общую картину, но мы не можем позволить себе действовать. Только не сейчас.

По всему естеству Тодда Белнэпа, словно ураган по равнине, пронеслась бешеная ярость. Тот, кто обидит Поллукса, будет иметь дело с Кастором.

Резким движением руки Белнэп сбросил со стола Гаррисона лампу и телефонный аппарат.

– Ты хоть сам веришь своим долбаным отговоркам? Ибо Джаред вправе ждать от нас большего. И он это получит.

– Вопрос исчерпан, – тихо промолвил Гаррисон.

Ярость придала Белнэпу силы, как это бывало всегда, а сейчас сила была нужна ему как никогда. Джаред Райнхарт был лучший человек из всех тех, кого он знал, человек, не раз спасавший ему жизнь. Настала пора отплатить ему тем же. Белнэп понимал, что, возможно, его друг уже сейчас мучится под пытками; шансы на спасение Джареда таяли с каждым днем, с каждым часом. Все до одной мышцы в его теле напряглись; решимость духа перешла в решимость тела. Белнэп вихрем вырвался из здания центрального управления ОКО. Опустевшая сердцевина его сознания заполнилась водоворотом бурлящих чувств – ярости, целеустремленности и чего‑то пугающе близко похожего на жажду крови. «Вопрос исчерпан», – объявил Гаррисон. «Вопрос исчерпан», – подтвердил Дракер. Белнэп понимал, как ошиблись оба его начальника.

Все только началось.