Проворство рук

В дверях маленького деревянного балаганчика, в котором по воскресеньям танцевала и разыгрывала благотворительные спектакли местная молодежь, красовалась длинная красная афиша.

«Специально проездом, по желанию публики, сеанс грандиознейшего факира из черной и белой магии.

Поразительнейшие фокусы, как‑то: сжигание платка на глазах, добывание серебряного рубля из носа почтеннейшей публики и прочее вопреки природе».

Из бокового окошечка выглядывала голова и печально продавала билеты.

Дождь шел с утра. Деревья сада вокруг балаганчика намокли, набухли, обливаясь серым мелким дождем покорно и не отряхиваясь.

У самого входа пузырилась и булькала большая лужа. Билетов было продано только на три рубля.

Стало темнеть.

Печальная голова вздохнула, скрылась, и из дверей вылез маленький облезлый господин неопределенного возраста.

Придерживая двумя руками пальто у ворота, он задрал голову и оглядел небо со всех сторон.

– Ни одной дыры. Все серо. В Тимашове прогар, в Щиграх прогар, в Дмитриеве прогар, в Обояни прогар, в Курске прогар… А где не прогар? Где, я спрашиваю, не прогар? Судье почетный билет послан, голове послан, господину исправнику… всем послано. Пойду лампы заправлять.

Он бросил взгляд на афишу и оторваться не мог.

– Чего им еще нужно? Нарыв на голове, что ли?

К восьми часам стали собираться.

На почетные места или никто не приходил, или посылали прислугу. На стоячие места пришли какие‑то пьяные и стали сразу грозить, что потребуют деньги обратно.

К половине девятого выяснилось, что больше никто не придет.

А те, кто сидели все так громко и определенно ругались, что оттягивать дальше было просто опасно.

Фокусник напялил длинный сюртук, с каждой гастролью становившийся все шире, вздохнул, перекрестился, взял коробку с таинственными принадлежностями и вышел на сцену.

Несколько секунд он стоял молча и думал:

«Сбор четыре рубля, керосин шесть гривен – это еще ничего, а помещение восемь рублей, так это уже чего. Головин сын на почетном месте – пусть себе. Но как я уеду и на что буду кушать, это я вас спрашиваю! И почему пусто? Я бы сам валил толпой на такую программу».

– Бррравво… – заорал один из пьяных.

Фокусник очнулся. Зажег на столе свечку и сказал:

– Уважаемая публика, позволяю предпослать вам предисловие. То, что вы увидите здесь, не есть что‑либо чудесное или колдовство, что противно нашей православной религии и даже запрещено полицией, этого на свете даже совсем и не бывает. Нет. Далеко не так. То, что вы здесь увидите, есть не что иное, как проворство и ловкость рук. Даю вам честное слово, что никакого колдовства здесь не будет. Сейчас вы увидите появление крутого яйца в совершенно пустом платке.

Он порылся в коробке и вынул свернутый в комочек пестрый платок. Руки его слегка тряслись.

– Извольте убедиться, что платок совершенно пуст. Вот я его встряхиваю.

Он встряхнул платок и растянул руками. «С утра одна булочка в копейку и стакан чаю без сахару, а завтра что?» – думал он.

– Можете убедиться, что никакого яйца здесь нет.

Публика зашевелилась. Кто‑то фыркнул. Вдруг один из пьяных загудел:

– Вр‑решь, вот яйцо.

– Где, что? – растерялся фокусник.

– А к платку на веревочке привязал.

– С той стороны, – закричали голоса. – На свечке просвечивает.

Смущенный фокусник повернул платок. Действительно, на шнурке висело яйцо.

– Эх ты! – заговорил кто‑то уже дружелюбно. – Тебе бы за свечку зайти, вот и незаметно было бы. А ты вперед залез. Так, братец, нельзя.

Фокусник был бледен и криво улыбался.

– Это, действительно, – говорил он. – Я, впрочем, предупреждал, что это не колдовство, а только проворство рук. Извините, господа. – Голос у него пресекся и задрожал.

– Ладно, да ладно!

– Нечего тут!

– Валяй дальше!

– Теперь приступим к следующему поразительному явлению, которое покажется вам еще удивительней. Пусть кто‑нибудь из почтеннейшей публики одолжит мне свой носовой платок.

Публика стеснялась.

Многие было уже вынули, но, посмотрев внимательно, поспешно спрятали обратно.

Тогда фокусник подошел к сыну городского головы и протянул свою дрожащую руку.

– Я бы, конечно, взял и свой платок, так как это совершенно безопасно, но вы можете подумать, что я что‑нибудь подменил.

Сын головы дал свой платок, и фокусник развернул его и встряхнул.

– Прошу убедиться, совершенно целый платок.

Сын головы гордо осмотрел публику.

– Теперь глядите. Этот платок стал волшебным. Теперь я свертываю его трубочкой, подношу к свечке и зажигаю. Горит. Отгорел весь угол. Видите?

Публика вытягивает шею.

– Верно, – кричит пьяный, – паленым пахнет.

– А теперь я сосчитаю до трех, и платок будет опять целым. Раз, два, три! Извольте убедиться.

Он гордо и ловко расправил платок.

– А‑ах…

– А‑ах, – ахнула и публика.

Посреди платка зияла огромная паленая дыра.

– Однако, – сказал сын головы и засопел носом. Фокусник прижал платок к груди и вдруг заплакал.

– Господа… Почтеннейшая пуб… Сбору никакого… Дождь с утра… куда ни попаду, везде… с утра… не ел… не ел… на булку копейку.

– Да ведь мы ничего, бог с тобой! – кричала публика.

– Рази мы звери? Господь с тобой!

Но фокусник всхлипывал и вытирал нос волшебным платком.

– Четыре рубля сбору… помещение – восемь рублей… во‑о‑осемь… воо‑оо‑о…

Какая‑то баба всхлипнула.

– Да полно тебе, о господи! Душу выворотил, – кричали кругом.

В дверь просунулась голова в клеенчатом капюшоне:

– Эт‑то что? Расходись по домам!

Все и без того встали. Вышли. Захлюпали по лужам. Молчали, вздыхали.

– А что я вам, братцы, скажу! – вдруг ясно и звонко сказал один из пьяных.

Все даже приостановились.

– А что я вам скажу! Ведь подлец народ нонече пошел. Он с тебя деньги сдерет и тебе же душу выворотит. А?

– Вздуть! – ухнул кто‑то во мгле.

– Именно, что вздуть. Айда! Кто со мной? Раз, два, три! Ну, марш… Безо всякой совести народ… Я тоже деньги платил не краденые… Ну, мы уж те покажем! Жжива…

Кокаин

Шелков и сердился, и смеялся, и убеждал – ничто не помогало. Актриса Моретти, поддерживаемая своей подругой Сонечкой, упорно долбила одно и то же.

– Никогда не поверим, – пищала Сонечка.

– Чтобы вы, такой испорченный человек, да вдруг не пробовали кокаину!

– Да честное же слово! Клянусь вам! Никогда!

– Сам клянется, а у самого глаза смеются!

– Слушайте, Шелков, – решительно запищала Сонечка и даже взяла Шелкова за рукав. – Слушайте – мы все равно отсюда не уйдем, пока вы не дадите нам понюхать кокаину.

– Не уйдете? – не на шутку испугался Шелков. – Ну это, знаете, действительно жестоко с вашей стороны. Да с чего вы взяли, что у меня эта мерзость есть?

– Сам говорит «мерзость», а сам улыбается. Нечего! Нечего!

– Да кто же вам сказал?

– Да мне вот Сонечка сказала, – честно ответила актриса.

– Вы? – выпучил на Сонечку глаза Шелков.

– Ну да, я! Что же тут особенного? Раз я вполне уверена, что у вас кокаин есть. Мы и решили прямо пойти к вам.

– Да, да. Она хотела сначала по телефону справиться, да я решила, что лучше прямо прийти, потребовать, да и все тут. По телефону вы бы, наверное, как‑нибудь отвертелись, а теперь уж мы вас не выпустим.

Шелков развел руками, встал, походил по комнате.

– А знаете, что я придумал! Я непременно раздобуду для вас кокаина и сейчас же сообщу вам об этом по телефону или, еще лучше, прямо пошлю вам.

– Не пройдет! Не пройдет! – завизжали обе подруги. – Скажите какой ловкий! Это чтоб отделаться от нас! Да ни за что, ни за что мы не уйдем. Уж раз мы решили сегодня попробовать – мы своего добьемся.

Шелков задумался и вдруг улыбнулся, точно сообразил что‑то. Потом подошел к Моретти, взял ее за руки и сказал искренне и нежно:

– Дорогая моя. Раз вы этого требуете – хорошо. Я вам дам попробовать кокаину. Но пока не поздно, одумайтесь.

– Ни за что! Ни за что!

– Мы не маленькие! Нечего за нас бояться.

– Во‑первых, это разрушает организм. Во‑вторых, вызывает ужасные галлюцинации, кошмары, ужасы, о которых потом страшно будет вспомнить.

– Ну вот еще, пустяки! Ничего мы не боимся.

– Ну, дорогие мои, – вздохнул Шелков, – я сделал все, что от меня зависело, чтобы отговорить вас. Теперь я умываю руки и слагаю с себя всякую ответственность!

Он решительными шагами пошел к себе в спальню, долго рылся в туалетном столе.

«Господи! Вот не везет‑то! Хоть бы мелу кусочек, что ли, найти…»

Прошел в ванну. Там на полочке увидел две коробки. В одной оказался зубной порошок, в другой – борная. Призадумался.

«Попробуем сначала порошок».

Всыпал щепотку в бумажку.

– Он – дивный человек! – шептала в это время актриса Моретти своей подруге Сонечке. – Благородный и великодушный. Обрати внимание на его ресницы и на зубы.

– Ах, я уже давно на все обратила внимание.

Шелков вернулся мрачный и решительный. Молча посмотрел на подруг, и ему вдруг жалко стало хорошенького носика Моретти.

– Мы начнем с Сонечки, – решил он. – Кокаин у меня старый, может быть, уже выдохся. Пусть сначала одна из вас попробует, как он действует. Пожалуйста, Сонечка, вот прилягте в это кресло. Так. Теперь возьмите эту щепотку зубного… то есть кокаину – его так называют: «зубной кокаин», потому что… потому что он очень сильный. Ну‑с, спокойно. Втягивайте в себя. Глубже! Глубже!

Сонечка втянула, ахнула, чихнула и вскочила на ноги.

– Ай! Отчего так холодно в носу? Точно мята!

Шелков покачал головой сочувственно и печально:

– Да, у многих начинается именно с этого ощущения. Сидите спокойно.

– Не могу! Прямо нос пухнет.

– Ну вот. Я так и знал! Это начались галлюцинации. Сидите тихо. Ради бога – сидите тихо, закройте глаза и постарайтесь забыться, или я ни за что не ручаюсь.

Сонечка села, закрыла глаза и открыла рот. Лицо у нее было сосредоточенное и испуганное.

– Давайте же и мне скорее! – засуетилась актриса Моретти.

– Дорогая моя! Одумайтесь, пока не поздно. Посмотрите, что делается с Сонечкиным носом!

– Все равно, я иду на все! Раз я для этого пришла, уж я не отступлю.

Шелков вздохнул и пошел снова в ванну.

«Дам ей борной. И дезинфекция, и нос не вздуется».

– Дорогая моя, – сказал он, передавая актрисе порошок. – Помните, что я отговаривал вас.

Моретти втянула порошок, томно улыбнулась и закрыла глаза:

– О, какое блаженство…

– Блаженство? – удивился Шелков. – Кто бы подумал! Впрочем, это всегда бывает у очень нервных людей. Не волнуйтесь, это скоро пройдет.

– О, какое блаженство, – стонала Моретти. – Дорогой мой! Уведите меня в другую комнату… я не могу видеть, как Сонечка разинула рот… Это мне мешает забыться.

Шелков помог актрисе встать. Она еле держалась на ногах и если не упала, то только потому, что вовремя догадалась обвить шею Шелкова обеими руками.

Он опустил ее на маленький диванчик.

– О дорогой мой. Мне душно! Расстегните мне воротник… Ах! Я ведь почти ничего не сознаю из того, что я говорю… Ах, я ведь в обмороке. Нет, нет… обнимите меня покрепче… Мне чудится, будто мимо нас порхают какие‑то птички и будто мимо нас цветут какие‑то васильки… Здесь пуговки, а не кнопки, они совсем просто расстегиваются. Ах… я ведь совсем ничего не сознаю.

Сонечка ушла домой, не дождавшись подруги, и оставила на столе записку:

«Спешу промыть нос. Нахожу, что нюхать кокаин – занятие действительно безнравственное. Соня».

На другое утро актриса Моретти пришла к Шелкову, решительная и официальная.

Шелков встретил ее светски вежливо и любезно:

– Очень рад, милый друг. Какими судьбами…

– Милостивый государь! – строго прервала его актриса. – Я пришла вам сказать, что вы поступили непорядочно.

– Что с вами, дорогой друг? – наивно поднял брови Шелков. – Я вас не понимаю.

– Не понимаете? – фыркнула Моретти. – Так я вам сейчас объясню! Вы поступили низко. Вы знали, какое действие производит кокаин на нервных женщин, и все‑таки решились дать мне.

– Ах, милый друг, ведь я же вас предупреждал, что это пренеприятная штука. Вы же сами требовали.

– Да, но вы‑то должны были вести себя иначе! Воспользоваться беспомощностью одурманенной женщины, так порядочные люди не поступают.

– Позвольте! Что вы говорите? – снова удивился Шелков. – Я ровно ничего не понимаю. Что я сделал? В чем вы упрекаете меня?

Моретти покраснела, замялась и продолжала уже другим тоном.

– Вы… целовали меня и… обнимали… Вы не имели на это никакого права, зная, что я в бессознательном состоянии. Так обращаться с порядочной женщиной без намерения на ней жениться – это подло! Да!

Шелков оторопел, посмотрел ей прямо в глаза и вдруг весь затрясся от смеха.

– Почему вы смеетесь? – краснея, чуть не плача, лепетала Моретти.

– Ах, дорогая моя! Уморили вы меня! Ну можно ли так пугать. Все ужасы, о которых вы сейчас рассказываете, не что иное, как галлюцинация! Самая обычная галлюцинация, вызванная кокаином.

Моретти притихла и испуганно смотрела на Шелкова.

– Вы думаете?

– Ну конечно! И чудачка же вы! Вы тут тихонько сидели на диванчике и бредили о каких‑то поцелуях, не то пуговицах, я толком не разобрал, да, признаюсь, даже не считал порядочным вслушиваться. Мало ли что можно сказать в бреду. Посторонние не должны этого знать.

Моретти слушала с открытым ртом и, только уходя, приостановилась в дверях и смущенно спросила:

– А скажите… бывают от кокаина такие галлюцинации, когда человеку кажется, что он притворяется, что у него галлюцинация?

Шелков дружески хлопнул ее по плечу и сказал весело:

– Ну конечно! Сплошь и рядом! Это самый распространенный вид. Даже в науке известно. Можете справиться у любого профессора.

Моретти вздохнула, посмотрела внимательно в честное, открытое лицо Шелкова, закрыла рот и вышла задумчивая, но спокойная.