Глава 16. Той же ночью в доме Дельты

КЭТИ

Той же ночью в доме Дельты

Я проснулась в темноте. Мне было стыдно, но меня мучили голод и запахи кукурузного хлеба с беконом, которые доносились откуда‑то с кухни. Старинные часы на сосновом комоде в гостевой комнате Дельты только что пробили десять раз.

Десять часов? Я проспала большую часть дня? После моего тошнотного дебюта Дельта быстро отвезла меня к себе домой и потребовала проглотить несколько чайных ложек ее домашнего лекарства от тошноты. Дельта называла лекарство «травяным маслом». После масла она дала мне чистую одежду и заставила лечь в постель. После этого я помню только, что сквозь сон пару раз слышала свой тонкий храп.

А сейчас я неуверенно столкнула мягкое покрывало, набивной квилт, который Дельта сшила из старых платьев своих бабушек (модных в те времена, когда бензин стоил двадцать пять центов за галлон, а все незамужние дамы носили шляпки‑колокольчики, спускавшиеся так низко на брови, что нужно было задирать голову, чтоб видеть, куда идешь). Если бы не голод, я провела бы в этом уютном коконе пару ближайших лет.

Я вышла в тускло освещенный коридор, пытаясь не думать, что одета в носки без пяток, фланелевые пижамные штаны и футболку с логотипом кафе. «Рецепты Господни неисповедимы» – кричал розовыми буквами слоган. Я пригладила волосы и зачесала их пальцами на шрамы, прочистила горло на случай, если кто откликнется, но ответом мне была тишина, так что я отправилась в заднюю часть дома. Мне смутно помнилось, что именно там находится большая уютная кухня. Проходя мимо открытой спальни, я заглянула внутрь. Иви и Кора спали на двуспальной кровати под квилтами. Между ними свернулись клубками две пушистые домашние кошки.

– Спят сном праведников, – прошептала я. Во мне вдруг проснулись материнский инстинкт и родительская гордость.

Кухню я нашла, но застыла у входа, арки с семейными фотографиями, глядя, как Дельта крутится у плиты. Она напевала, когда готовила. Как можно быть такой счастливой от того, что просто готовишь еду?

Есть люди, которых никто не замечает, но именно вокруг них вращается мир. Они обычно тихие, сильные, мирные, они центр колеса, к которому сбегаются хрупкие спицы. Правду говорят: семьи не рождаются, они собираются. И в их центре, в центре бесконечного колеса любых семей, по крови или по любви, есть сердцевина, есть человек или люди, благодаря которым это колесо держится и вращается.

Когда‑то я считала себя таким центром, только потому, что платила людям, вращающимся вокруг меня. А теперь я могла лишь печально всхлипнуть: я не была даже луной забытого солнца. Дельта тут же отвернулась от плиты.

– О, новый житель Кроссроадс проснулся и снова порозовел, – весело воскликнула она.

– Я сегодня устроила то еще шоу, верно?

– Ага. Ты уже стала легендой. Я не шучу. И Томасу я сказала то же самое. Легендам не нужно быть идеальными. На самом деле, чем больше на них пятен, тем лучше. Сплетникам и историкам не придется потом скучать. А на тебе, милая, пятен больше, чем на лягушачьей заднице. Это я в хорошем смысле слова.

– Ха, спасибо. – Бывшая принцесса, теперь лягушачья задница. Возможно, какой‑то принц решится меня поцеловать. Но не Томас. Меня еще никогда не тошнило на глазах у мужчины.

– Садись, – подтолкнула меня Дельта. – Плита не кусается.

– Посади ее на цепь на всякий случай.

– Да ладно тебе. Она ручная.

Я маленькими шажками двинулась на кухню, прищурилась на яркие лампы люстры в виде тележного колеса, на длинный стол из сосновых досок. И очень внимательно глядя на профессиональную плиту с шестью газовыми горелками. Дельта подогревала синюю суповую кастрюлю.

– Так, попробуй ложечку вот этого, а я пока приготовлю тебе горячий кукурузный хлеб.

Я посмотрела на синие огоньки пламени под кастрюлей и обошла стол, чтобы оказаться как можно дальше. Очень медленно, не спуская глаз с горелки, я села на стул. Невозможно ведь угадать, когда плита решит прыгнуть со своего места и попытаться поджарить тебя. В мультиках такое все время случается. Но аромат супа был таким соблазнительным, что я на него отвлеклась.

– Ты весь вечер готовила в кафе, а теперь готовишь для меня. Мне хватило бы еще пары ложек того масла и бисквита.

– Ой, да мне несложно. Для меня готовить, как для других дышать. Могу даже не думать, что делаю. Кстати, как тебе мое самодельное лекарство?

– Знаешь, странно говорить такое о масле, но оно даже на вкус успокоительное.

– Это масло хорошо для души. – Дельта достала из духовки маленькую чугунную сковороду. Над ее краем золотилась верхушка кукурузного хлеба. Запах был потрясающий. Я зачерпнула ложку густого супа и отправила ее в рот в качестве аперитива. А потом еще одну и еще.

– Никогда в жизни не была такой голодной, – сказала я в перерыве между ложками. – Такого аппетита у меня не было с тех пор… с прошлой весны. Научи меня делать такое лекарство, а? Оно стимулирует аппетит и при этом отлично успокаивает.

Дельта поджала губы, нарезая хлеб треугольниками и выкладывая рядом с моей тарелкой.

– Это тайный рецепт. Его делает Санта. – Голосу Дельты ничуть не изменился. – И он же мой поставщик, но только если нужна серьезная медицинская помощь.

Санта. Главный наркоман округа Джефферсон. Моя рука с кусочком хлеба застыла на полпути.

– Ты что, дала мне гашишное масло?

Дельта склонила голову к плечу и в притворном шоке расширила глаза.

– Ты же в доме окружного шерифа. Человека, который поклялся стоять на страже закона. Я дала тебе всего лишь старое горное средство из лекарственных трав.

Спустя миг медленного, очень медленного осмысления проблемы, я донесла кукурузный хлеб до рта и пожала плечами. Ладно, меня опоили. Неудивительно, что я хочу есть и ем, хотя на меня пялится жуткая газовая плита.

Дельта уселась напротив, поставив между нами большую бутылку балтиморского шардоне и пару винных бокалов с неровными голубыми точками.

– Это моя внучка разрисовала набор, – объяснила Дельта, разливая вино.

– Чудесно. – Я подняла бокал и внимательно к нему присмотрелась.

Дельта захихикала.

– Хватит уже строить глазки тем точкам.

– Небо над Хог‑Бэк почти того же оттенка. А у Иви были голубые глаза, когда она пыталась решить, нравлюсь я ей или нет. А в Сортире у Томаса кожа была такого же цвета. Кажется, это универсальный цвет для глубины личных связей, как думаешь? Если бы у Иисуса был цвет, я бы сказала, что он голубой.

– Кажется, масла было слишком много. Пять часов прошло, а ты до сих пор видишь в бокале голубых Иисусов.

Дельта потягивала вино, а я расправилась с двумя тарелками супа и целой сковородой кукурузного хлеба. Видимо, еда в желудке впитала излишки масла, и мне удалось выйти из философской задумчивости. Депрессия тут же вернулась;

– Раньше мне было так уютно быть в центре внимания. А сегодня я опозорилась, когда кто‑то разжег камин.

– Да ладно тебе, – вздохнула Дельта. – Бери вино, и пойдем посидим на застекленной террасе. Пайк пристроил ее в то лето, когда умерли мои родители. Оба умерли от инфаркта с промежутком всего в два месяца. И все лето мы с Пайком строили эту террасу. Я рыдала над каждым гвоздем. Но горе нужно было переплавить во что‑то полезное. А теперь это мое любимое место в доме. По ночам там тепло и тихо, и можно поразмыслить о жизни.

Я устало поплелась за ней в просторную застекленную террасу, где стояли растения в кадках и плетеные кресла. В углу тихо гудел электрический обогреватель. Мы с Дельтой поставили бокалы на низкий столик и устроились на кушетках. Через громадные окна была видна вся долина Ков. Полумесяц застыл в чистом зимнем небе над горами. Трава блестела от инея. Я уставилась в серебристую темноту.

– А где сегодня Томас? Увидел, как меня тошнит, и сбежал к себе в хижину, так ведь?

– Нет, он играет в покер с Пайком, Джебом, судьей и Долорес – обычной покерной бандой. У Пайка за кафе стоит старый трейлер. Там есть стол, несколько удобных кресел, холодильник, оленьи головы и чучела индеек. И там каждый вечер по субботам собираются наши карточные акулы.

Значит, Томас остался рядом. И если я захочу, то могу его увидеть. Обсудить с ним голубые точки. Это радовало.

– Остальные родственники остались в кафе, – продолжала Дельта. – Пьют вино, болтают, шьют квилт с пчелкой, которую мы выбрали на этой неделе. Каждые несколько месяцев мы заканчиваем новый квилт, отдаем его и беремся за следующий. В процессе готовая часть висит под потолком на квилтовой раме. Сама увидишь. Ты умеешь шить? У нас всегда найдется местечко для новых рук. Особого опыта не требуется.

Я мрачно на нее посмотрела.

– Не думаю, что я впишусь в команду. Особенно после сегодняшнего…

– Ну стошнило тебя. Ну и что?

– Меня не просто стошнило, я запаниковала. Я опозорилась, испортила твои украшения, расстроила тебя и всю твою семью, не говоря уже о том, что из‑за меня Томас прыгал в пруд за домом моей бабушки. У меня… расстройство психики, Дельта. Фобии. Странности. У меня мурашки по телу, когда кто‑то на меня смотрит. Я пугаюсь, когда вижу открытый огонь. И слишком боюсь водить машину. И я хочу всего лишь найти способ жить в доме бабушки, сведя все контакты с людьми к минимуму, чтобы каждый раз вот так не выставлять себя дурой.

– У тебя просто был плохой старт. А теперь тебе нужен план. Просто рецепт того, как облегчить себе общение с миром. Давай для начала поговорим о доме твоей бабушки. Тебе нужно провести электричество и канализацию. Она хотела, чтобы ты все там устроила по своему вкусу.

– Ты думаешь? Она сама могла обновить дом, но не сделала этого. Почему?

– Ей нравилось. Она же там выросла. Но это не означает, что ты не можешь там ничего поменять.

– Это старая постройка. В стране почти не осталось коттеджей Сирса. Особенно таких, где ничего не переделывали. И менять там что‑то – это все равно что сверлить дыры в вазе эпохи Мин, чтобы сделать из нее светильник.

– Мэри Ив любила дзен и всякие похожие штуки. Она говорила, что перемены к лучшему.

– И Томас любит дом таким, какой он есть. Он преданно заботился о нем. И мне неудобно предавать его веру в это место.

– Это твой дом, милая, тебе и решать.

– А может, Томас прав. Он говорил, что однажды я захочу уехать, вернуться в так называемый реальный мир. Тогда мне нужно оставить дом ему, причем в нетронутом антикварном состоянии. Томас только и ждет, когда я уеду.

– Если ты думаешь, что Томас хочет, чтоб ты уехала, то я действительно переборщила с маслом. Только намекни – и он будет у тебя на пороге в любое время. И не только на пороге.

– Мне нужно самой подняться на ноги, не рассчитывая на мужскую помощь. К тому же кто захочет прикоснуться к женщине, которая выглядит вот так? – Я ткнула пальцем в лицо.

Дельта нахмурилась.

– Если женщина будет сидеть на заднице и ждать, пока она сама себе покажется красивой, то большинству засранцев мужского пола станет чертовски одиноко. Они никогда не начнут действовать первыми.

Я глубоко вздохнула и отпила вина.

– Немного целлюлита и обвисшая кожа не так уж плохи. А вот мои шрамы…

– Кэтрин Мэри Дин! А ну слушай меня! В последние годы жизни у твоей бабули была задница, как у толстой наседки, большие веснушки, старческие пятна, шрам от аппендицита и распухшие от артрита суставы, но она все равно привлекала больше мужчин, чем женщины в радиусе десяти округов. Мужчины ее обожали. Все дело в подходе. Если ты считаешь себя сексуальной, мужчины тоже будут считать. Так что прекрати цепляться за старые стандарты, учись видеть в себе достоинства, а не недостатки.

– Я не знаю, как это сделать.

– А ты думаешь, ты единственная, кому пришлось пересмотреть всю свою жизнь и научиться заново себя принимать? Давай я расскажу тебе о сыне. Джеб служил в национальной гвардии. Пошел в армию как раз к началу войны в Ираке. И провел там всего шесть месяцев, но едва не погиб, нарвавшись на мину. А домой вернулся незнакомец. Он видел там жуткие вещи, но не мог заставить себя о них говорить. Он спал с пистолетом под подушкой. Плакал всякий раз, когда пытался дотронуться до Беки. Потом мы узнали, что он по ошибке убил несколько женщин и детей. Бедная Бека и дети боялись его до смерти. Его и за него. И мы с Пайком тоже. А однажды ночью, в грозу, он ушел из дома, и мы чуть не сошли с ума. Томас и Пайк выследили его, нашли на Шишке Дьявола. Джеб собирался спрыгнуть. Томасу удалось взобраться на утес и отговорить его. Не знаю, что Томас сказал там, у обрыва, ни один из них не признается, но эти слова изменили все. Джебу стало лучше. А сейчас он в порядке, но стал ли он прежним? Нет. Тот веселый смешливый мальчик, которого я растила, исчез навсегда. И это разбило мне сердце.

– Томас спас ему жизнь?

Она кивнула.

– У Томаса дар, он всегда знает, что говорить отчаявшимся людям. Так ведь?

– Да.

– Так что смотри на вещи с другой стороны: ты просто ответишь услугой на услугу.

– Нет, я просто боюсь того, как изменится его отношение. Он не сможет повернуться ко мне спиной, опасаясь, что я сотворю с этим домом что‑то ужасное. Выдерну гвоздь. Или неправильно почищу насадку.

– Вот насадку ему не мешало бы почистить. – Дельта долила вино в наши бокалы, глотнула и отсалютовала мне. – Открою тебе маленький секрет. Помнишь Лог Сплиттер Герлз? На самом деле их зовут Альберта и Мэси. И эти Альберта и Мэси жаждут заполучить его сперму.

– Зачем?

– У них уже двое детей, спасибо донору, который пожелал остаться неизвестным. – Она наклонилась ко мне и прошептала: Санта. Я чуть не подавилась вином. Дельта снова устроилась поудобнее и продолжила. – И они хотят завести третьего, но считают, что немного расширить генофонд не помешает, иначе местные заметят, как похожи их старшие детки на одного старого хиппи. Они восхищаются Томасом и явно положили на него глаз. По их словам, он «метросексуал», наверное потому, что относится к ним с уважением и не зажимает в их коммуне женщин, которые и так через многое прошли. Так или иначе, они хотели бы видеть его по другую сторону пробирки, а потом и спринцовки.

Я залпом допила вино и протянула бокал за добавкой.

– А он заинтересован?

– Ни в коем разе. Он до жути боится ответственности за нового ребенка, хотя никто и не думал просить его помогать этого самого ребенка растить. – Дельта долила мне вина. – Но тебе стоит посмотреть, как он общается с Корой и Иви. Он умеет быть хорошим отцом, это у него в крови. – Дельта посмотрела на меня, нахмурилась и поставила бутылку. – Пожалуйста, скажи, что ты не собиралась заводить детей с тем засранцем.

– С кем?

– С Геральдом.

Я помедлила. Мои отношения с Геральдом теперь выглядели такими рассудочными.

– У нас было соглашение. Ну ладно. Брачный контракт. В него входили и дети. Двое. Время их появления мы должны были предварительно согласовать. Я заставила своих юристов настоять на включении пункта о том, что в случае неожиданной беременности решение об аборте принимаю я лично. Я за право женщины выбирать, но сама не смогла бы, наверное. Поэтому мне хотелось сразу все прояснить. Геральд был зол на эту поправку, но согласился. Знаешь, мне иногда кажется, что он тайно сделал себе вазэктомию. – Я глотнула вина. – Засранец.

– А что, в контракт можно добавить настолько личные вещи?

– В контракт можно включить все, особенно если ты так глупа, что любишь и доверяешь мужчине.

– Только не нужно чесать всех под одну гребенку. Тебе досталось гнилое яблоко, но в этом саду полно хороших.

– Я знаю, знаю. Я не собираюсь ненавидеть мужчин. Я просто не хочу больше ни от кого из них зависеть.

– Ладно, ладно, эту двустороннюю проблему мы как‑нибудь решим. – Дельта долго рассматривала меня через бокал. – До рождения Джеба мы с Пайком едва не развелись. Нам тогда было около двадцати, но поженились мы лет в шестнадцать. И думали, что будем вместе до самой смерти и даже после… – Ее голос дрогнул. Дельта поерзала на стуле, отпила еще вина и уставилась на долину, залитую лунным светом. – Мало кто знает об этом. Даже Томас не знает, но я тебе расскажу. – В ее глазах заблестели слезы. – У нас было двое детей. Они утонули.

– Ох, Дельта.

– Пайк‑младший, наш первенец, и Синтия, наша девочка. Ему было шесть, а ей только четыре. И они поехали в летний христианский лагерь на Френч‑Броад. Это река, довольно большая, к востоку отсюда. Я не отпустила бы их одних, они были совсем маленькие, но жена Санты – он тогда был женат – была там одной из вожатых. Она была совсем молодой и взбалмошной. Мне стоило бы подумать дважды. Она отвернулась, а детки ушли. И прошло… два дня… прежде чем их тела нашли ниже по течению. Насколько мы поняли, Синтия упала в воду, а Пайк‑младший пытался ее спасти.

– Мне так жаль.

– Я думала, что умру прямо там. Мы с Пайком едва не потеряли рассудок, душу и сердце. Тот случай разрушил семью Санты. Его жена не была такой уж плохой, просто я ненавидела ее без надежды на прощение. Она уехала и не вернулась. Несколько лет назад она умерла, оставив нам письмо, где говорила, что так и не смогла себя простить. Так что и ее жизнь была разрушена.

Слезы текли по лицу Дельты, а она неподвижно смотрела на луну.

– Мы с Пайком не знали, что делать, как жить. Кого винить, если виноватых нет? Я считала, что он винит меня – за то, что отпустила детей в тот лагерь, а он решил, что я виню его – за то, что плохо о нас заботился. Он был тогда помощником шерифа на полставки, потом подрабатывал на мельнице в Эшвилле, а я работала в буфете старшей школы и заботилась о наших родителях, за которыми нужно было ухаживать. Пайк думал, что я отпустила детей на речку, потому что вымоталась и хотела отдохнуть, потому что он не смог заработать достаточно денег, чтобы я могла не работать. Глупый и странный вышел у нас разговор, и смысла в нем я не видела тогда и не вижу сейчас.

Она прижалась к бокалу щекой, словно обнимала пропавшего ребенка.

– Почти два года мы друг к другу не прикасались. Пайк начал много пить и курить травку с Сантой. Исчезал на все выходные, делал бог знает что. А я? Я несколько раз изменила ему с рыбаками, которые останавливались в Ков на пути к озерам. Как тебе такое признание?

Я вытерла слезы.

– В то время тебе это было нужно.

Она кивнула.

– Мои дети погибли, а я не могла даже думать об этом. Мне было плевать, выживу я или умру. Муж меня больше не хотел. Так какая была разница, что делать? – Она вздохнула. – Пайк все это знает. Мы давно уже с этим разобрались.

– А что вас свело вместе?

– Не что, а кто. Твоя бабушка. Она переживала за нас, все время повторяла, что у нас все наладится, если мы вспомним, за что любим друг друга. Твоей мамы тогда уже не было, в смысле она укатила в Атланту делать карьеру и работала помощником юриста в фирме твоего отца. Мэри Ив было одиноко, у нее было полно свободного времени, и она приходила в наш дом каждый день… Черт, не в дом, дома у нас тогда не было, только старый трейлер в лесу. Она каждый день приносила бисквиты и говорила со мной. Когда умерли мои бабушка и дедушка Мак‑Кендаллы, мне в наследство досталось кафе. Никто не думал, что я стану им заниматься. Даже моя мама – тот еще подарочек – говорила, что я его не заслуживаю. Что я не справлюсь с делами и должна отдать кафе ей и папе. Запретила отцу давать мне деньги на начало работ. Кафе тогда было всего лишь киоском с сэндвичами. Там даже плиты не было.

Мэри Ив помогла мне с начальным капиталом. Она сказала, что нужно следовать зову сердца. Что если я буду слушать всех, кто считает мои идеи странными и глупыми, то с тем же успехом я могу забиться в угол и до конца жизни сосать палец. Она сказала, что рецепты Господни неисповедимы и нужно учиться готовить из того, что Господь мне дал.

И я начала готовить. Несколько месяцев, по восемнадцать часов в день, и я кормила всех, кто заглядывал на огонек. Людям это было нужно, им нравилась моя еда. А я начала потихоньку оживать. А потом я однажды подняла глаза от плиты и увидела Пайка. Он держался от меня на расстоянии, мы с ним почти не говорили тогда. А в тот день он зашел на кухню и спросил: «Нужна помощь с посудой?» Я сказала: «Было бы неплохо», и он закатал рукава, пошел к раковине и начал мыть. Не было никакого великого воссоединения, мы сближались шаг за шагом, понемногу. А потом, однажды ночью, мы вместе вошли в трейлер, отправились в нашу крошечную спальню и занялись любовью. Медленно, но верно, наша жизнь пришла в норму. В тот год у нас родился Джеб.

Я уже плакала навзрыд, и Дельта потянулась ко мне, погладила по волосам, утешая за себя и за меня. Разжала мою изувеченную руку, сжала в ладони.

– Я кормлю людей, – горячо зашептала она, – я вкладываю в их еду все сердце, все мои надежды, чтобы они могли утолить внутренний голод. Вот что я делаю. Кормлю их души.

Это единственный способ выжить в трудные времена. Для них и для меня. Так я понимаю, что очутилась здесь не случайно. Что у меня есть цель. Я могу изменять жизни других людей. Как твоя бабушка. И как ты, как Томас, вы тоже это сумеете, когда найдете собственный путь.

Я спустила ноги с кушетки, развернулась к Дельте, прижалась лбом к ее лбу.

– Я очень постараюсь тебя не разочаровать, – всхлипнула я. – Я люблю тебя, кузина.

Этих слов не выдержала даже железная Дельта. Она разрыдалась и обняла меня, выдохнув между всхлипами:

– И я люблю тебя, кузина.

Ну и, конечно же, посреди этой молчаливой сестринской истерики мы услышали, как открывается дверь и раздаются тяжелые шаги двух пар ног. Мы тут же выпрямились, вытерли глаза рукавами, высморкались, попытались прочистить горло и отдышаться. Носами мы шмыгали в унисон.

– Не будь мы такими пьяными, было бы тише, – хихикнула Дельта.

– Ты хоть просто пьяная. А я пьяная и под кайфом.

– Т‑ш‑ш‑ш. Это Пайк. И Томас.

Высокие силуэты мужчин скользнули мимо стеклянной двери террасы в сторону кухни. Их высветила лампа, стоявшая на комоде, и я надеялась, что наши лица в темноте видны не лучше, чем их силуэты видны на фоне слабого света.

– Там у вас все нормально? – спросил Пайк. Судя по тону, на утвердительный ответ он не рассчитывал.

– Мы просто говорим о еде, – ответила Дельта дрожащим голосом. И поболтала бутылкой в воздухе. – И о вине.

– И вине, – кивнула я в такт. По правде говоря, получилось что‑то вроде «ивне».

Томас прислонился к дверному косяку. Сунул руки в карманы чужих штанов. Мягкая джинсовая ткань облегала его длинные ноги. В свете лампы был виден широкий разворот плеч и выступающие ключицы. Рукава свитера он закатал до локтей. Тонкие запястья, сильные руки. Красивый изгиб шеи над круглым вырезом свитера. Кто бы мог подумать, что одежда с чужого плеча может быть такой эротичной?

– Как желудок, лучше?

– В порядке, спасибо. – «Фпрядке, пасибо». Я посмотрела на Дельту. – Пойду в кровать. Спокойной ночи, кузина.

Она обняла меня за шею, прижала к себе.

– Спокойной ночи, кузина. Тебе помочь?

– Не. Когда я была Мисс Джорджией, помнишь? У меня от воспаления уха кружилась голова. А я разгуливала на шпильках в зеленом купальнике, к которому криво прикололи ленту с надписью «Мисс Атланта». Стоило мне не так пошевелиться, и все бы накрылось. Чертова лента все время спадала. От боли в ухе мне казалось, что я скачу на шпильках по батуту. Но я справилась. Выиграла тот конкурс купальников. Ха. А это? – Я помахала рукой, намекая на нынешние обстоятельства. – Ерунда на постном масле.

Дельта рассмеялась.

– Ладно, Мисс Атланта, плетитесь в постель. Томас, будь столь любезен проводить нашу леди по взлетной полосе.

– Я прослежу, чтобы она добралась до места посадки, но не могу гарантировать, что она не начнет махать крыльями и не споткнется о выпущенные шасси.

Я встала. У меня никогда раньше не было проблем с выпивкой, я умела себя контролировать. Но лицо опухло от плача, и я была одета как бомж на пижамной вечеринке, так что целью моей жизни в тот миг было как можно быстрей пробежать освещенную часть дома и рухнуть в постель подальше от зрителей.

– С дороги, пожалуйста. Начинаю разбег. – Я погладила Дельту по седеющей макушке.

– Знаешь, я сделаю тебе золотистое мелирование.

Она рассмеялась.

– Это больно?

– Красота требует жертв. Кто не рискует, тот не пьет шампанского. А жизнь – это коробка с краской для волос. Вроде того. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

На Пайка я не смотрела. Никогда не могла устоять перед большими, напоминающими отца фигурами.

– Спокойной ночи, кузен шериф. Знаешь, я в детстве смотрела с тетушками повтор сериала «Дымок из ствола». – Я похлопала его по груди. – Ты похож на Джеймса Арнесса. Ну, этот. Шериф Мэтт Диллон.

– Благодарствую, мисс Кэти.

– Пжалста.

На Томаса я тоже не смотрела.

– Не провожайте меня в салун, Фестус.

Он подхватил меня под локоть, когда носки без пятки поехали на кафеле кухонного пола.

– Простите, мисс Кити, но я не согласен.

И он повел меня по коридору, все так же поддерживая под локоть. Рука у Томаса была теплой и надежной, как стальной поручень.

– Ты в порядке? – прошептал он. – Дельта довела тебя до слез или вы плакали вместе?

– Понемножку того и другого. Все в порядке.

– Хорошо.

Я театральным жестом прижала ладонь к губам.

– Пайк и Дельта нас слышат. Девочки спят рядом. Ш‑ш‑ш. У ушей есть стены. То есть у стен есть уши.

Он улыбнулся.

– Это ведь ты говоришь, не я. Забавно. Ты пьяна, а я трезв.

– А ты какой, когда пьяный?

– Тихий. Слишком тихий.

– Ну а я нет. – Я покачнулась, затормозив у двери в спальню. – Я Болтушка Кэти. Помнишь, были такие куклы? С веревочкой на спине? Папа купил мне полную коллекцию. Новые, старые. Ты знал, что у кукол 1970 года голос Маурин Маккормик? Ага, Марсия Брэди. Марсия, Марсия, Марсия. У меня были светловолосые Болтушки Кэти, были брюнетки, рыженькие. Была даже чернокожая кукла. Мы с папой выбрали ее как подарок на Рождество для дочки нашей домоправительницы – ага, у нас была черная домоправительница, ее звали Ларинда, но я называла ее миссис Вашингтон, потому что папа сказал, что это уважительное обращение. Но знаешь, он заставлял ее ждать автобуса под дождем и снегом, потому что тогда в Бакхеде, где мы жили, а жили мы рядом с домом губернатора, так вот, там был специальный автобус для чернокожих служанок. Все там были такие старомодные, чопорные и до самой задницы белые, а я выбрала черную Болтушку Кэти для дочки Ларивды, она была мне ровесницей, но, когда я протянула ей куклу, она сказала: «Я хочу белую, как у тебя». А я спросила: «Почему?» И она, Шерон, ее звали Шерон, ответила: «Потому что все черные девчонки уродливые», а я спросила: «Почему ты так думаешь?» И Шерон ответила: «Потому что все так говорят, на нас смотрят, но не замечают, зато все говорят, что ты красавица, и все они обращают на тебя внимание».

Так что я поменялась с ней, мне досталась ее черная Болтушка Кэти, а ей моя белая. Но знаешь, это все грустно, и я рада, что сейчас по‑другому. Но ты вот веришь, что чернокожих девушек сейчас уважают за их красоту? Я не верю.

Я перевела дыхание и мрачно на него посмотрела.

Томас взял меня за плечи и развернул спиной к себе.

– Где там эта веревочка? Я ее узлом завяжу.

– Никто больше не будет дергать меня за веревочки. Никаких веревочек. Я не буду ничьей марионеткой.

– Кажется, веревочные аналогии тебя измотали.

– Да, меня несет. Я знаю. – Я закрыла глаза, глубоко вздохнула и попятилась к открытой двери, обнимая себя за плечи. – Я разрядила аккумулятор «хаммера», у меня закончился бензин, из‑за меня ты прыгал в пруд, меня стошнило в кафе, а теперь я под кайфом и не могу заткнуться. Потому что я нервничаю. Рядом с тобой я жутко нервничаю. Ты не такой, как другие мужчины.

– Буду считать это комплиментом.

– Хуже того, у меня кошмары, и я просто боюсь заснуть. Ты не посадишь со мной немножко? Нет, это не приглашение в постель.

– Как мне нравятся твои намеки.

– Ладно. Хорошо, проходи, садись.

Томас зашел вслед за мной в спальню. Включил лампу и оставил дверь открытой. Это меня очаровывало и огорчало. Он был либо джентльменом, либо ему было на меня наплевать, либо и то и другое.

Тебе не нужен мужчина, тебе нужны воспоминания. Так сказал мне парень, с которым я рассталась без малейшей на то причины. И он был прав. Я могла получить любого, поэтому не чувствовала в отношениях вызова. Мне быстро становилось скучно. А сейчас, к сожалению, мне хотелось множества воспоминаний обо мне и этом человеке, Томасе Кэроле Меттениче, но я застряла в страхах и шрамах – его и своих.

– Там есть стул, – сказала я, словно он сам не мог бы увидеть. – Садись рядом с кроватью, пожалуйста.

А потом я забралась под одеяла. Он подвинул стул, а я возилась, делая из покрывала и квилта подобие птичьего гнезда. Ляг на правую сторону, взбей подушку, правую руку чуть‑чуть подогни, кисть со шрамами спрячь под наволочку. Да! Вот теперь твоих шрамов не видно. Я лежала на правом боку, утопив в мягкость подушки ухо и шрамы на правой щеке. И выглядела совсем как прежняя я. Пока не двигалась.

Томас медленно опустился на стул, наблюдая за мной и удивленно приподнимая брови.

– Что ты делаешь? Собираешься отложить яйцо?

– Позирую. Делаю то, чем занималась всю жизнь. Повернуться туда, посмотреть туда, втянуть живот, поймать идеальный свет. Теперь мне придется разучивать новые позы. Если потрудиться, я смогу большую часть времени прятать от чужих взглядов жуткую половину.

– У тебя нет жутких половин. Есть только твое лицо. И не нужно так делать, заработаешь растяжение мышц.

– Лучше уж растяжение, чем чужие взгляды на эту гадость. – Я еще немного поерзала. И наконец застыла на постели, как сломанная греческая статуя: наполовину в песках и пепле Помпеи. Можно было расслабиться. Я создала иллюзию того, что все в порядке.

– Из меня растили гейшу, – объяснила я. – Элемент декора. Как украшение или призовой скот. И не говори мне, что сейчас на меня не стало приятней смотреть. «Произведение искусства». Так меня называли. Когда я была маленькой, художники все время просили отца разрешить мне позировать. И он говорил мне: «Через тысячи лет коллекционеры и историки будут восхищаться твоими портретами. Твоя красота сделает тебя бессмертной».

Томас поморщился. Оттолкнул стул и сел на пол рядом с моей головой. Старая рама кровати была низкой, и Томас смотрел мне прямо в глаза. Он положил руку на кровать, подпер кулаком подбородок. В теплом озере света единственной лампы он оказался так близко, что я почти чувствовала его дыхание у себя на щеке.

– Ты все еще очень красива, – низким и хриплым голосом выдохнул он. – Очень. Тобой можно просто любоваться. И это совершенно не зависит от того, станешь ли ты новой Джокондой.

– Я не выпрашивала комплиментов. Я просто… Я знаю, что умею лучше всего. И хотела тебе это показать.

– Чтобы произвести на меня впечатление, вовсе не нужно прятать в подушке половину лица.

Глаза заполнились слезами. Я быстро моргнула.

– У дальних родственников отца до сих пор есть плантация на берегу Южной Каролины. Там сохранились хижины для рабов, их используют как гостевые домики. Называют «квартирами для прислуги». Прислуги, не рабов. Звучит намного лучше, правда? Мне кажется, что счастье в том, как человек видит свое место в обществе. Я, например, гейша. Точнее, была ею. И я была счастлива на своем месте. Просто хотела, чтобы ты знал.

– Если ты счастлива, подглядывая за мной краем глаза из стратегически выверенной ямки в подушке, то будь по‑твоему. – Он помолчал. – Но со стороны кажется, будто твоя голова застряла в гигантском безе.

Я хмыкнула. Потрясающе. Он умел меня рассмешить.

– Я выпила ровно столько, чтобы смеяться и плакать одновременно. Не говоря уже… ты знал, что Санта делает гашишное масло?

– Ах да. Это многое объясняет.

– Давай. Уходи. Спасайся. Я несколько часов поболтаю с потолком, а потом засну.

– Потолок тебе нравится больше, чем я?

– Нет, с тобой приятно разговаривать. Это как безопасный секс. Секс без прикосновений.

– Хм‑м.

– Ничего личного. Просто я не хочу, чтобы ты ко мне прикасался. Не хочу, чтобы ко мне вообще прикасались. Шрамы. Меня колотит от одной мысли, что их потрогают.

Он разжал кулак, хитро покосился на меня и потянулся указательным пальцем к моему плечу.

– Не знаю, как удержаться. Я в любой момент могу коснуться твоего плеча.

– Не надо, пожалуйста. Я не шучу.

Он опустил руку и нежно на меня посмотрел.

– Я не прикоснусь к тебе. Обещаю.

– Мне страшно, потому что я больше не знаю, в чем мои сильные стороны. Раньше я знала, в чем мой дар. Мужчины меня хотели. Все мужчины, откуда угодно. Я знала свое место. И это не всегда было здорово, понимаешь? Знать, что все смотрят и оценивают тебя только сквозь призму секса. Мужчины смущались, или нервничали, или начинали защищаться заранее, или… такие, как Геральд, были самоуверенными, агрессивными и нахальными. Но вот сейчас я смотрю на тебя. И ты не похож ни на кого из них. Я не знаю, куда тебя определить. Не понимаю твоих действий. О таких, как ты, не рассказывают в школе для гейш.

– Я единственный в своем роде.

Я улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ. И моя улыбка погасла.

– А какой была твоя жена? – шепотом спросила я.

Он замер. Он словно погас. Взгляд стал пустым и далеким, словно он смотрел не на меня, а на нее.

– Умная, красивая, очень богатая. Мы встретились в колледже. Нет, не учились вместе. Познакомились в спортивном баре. Я работал там барменом. А она отдыхала. Вернулась домой из Гарварда, и ее семья купила ей целый квартал. Так что, как выяснилось, квартиру я снимал у нее.

– Твоя жена училась в Гарварде? Это не просто умная… это…

Гарвард!

– Она получила степень по юриспруденции. Была лучшей в своем выпуске.

– А потом занялась практикой?

– Буквально на пару лет. А потом родился Этан, и она решила ухаживать за ребенком.

– Ей это нравилось?

– Поначалу да. Она бунтовала против своей семьи. Мне кажется, что и замуж за меня она выскочила только им назло. Но с сестрой они были близки, а сестра все пыталась заманить ее обратно под семейное крылышко. Мезальянсы романтично смотрятся только в сказках.

– Но ты же стал успешным архитектором еще в молодости! Разве можно этого не ценить?

Он грустно улыбнулся.

– Ты флиртуешь?

– Нет, впервые в жизни я разговариваю с мужчиной искренне. Утром наверняка стану жалеть.

– Это будет наш секрет.

Я посмотрела на него.

– Так ваш брак был сложным, но ты был счастлив, что у тебя есть сын.

– Совершенно счастлив.

– Я не буду врать, говорить, будто знаю, каково это, потерять…

– Я не хочу о нем говорить. – Томас слегка отстранился. – Ничего личного. У меня свои кошмары.

Стоило ли говорить с ним о детях Дельты? Нет, она сама сказала бы, если бы думала, что это поможет. Она призналась мне. Но это было личное. Но, возможно…

– Дельта лучше, чем кажется, понимает твои чувства. Больше я ничего не скажу.

Томас искоса посмотрел на меня. И я увидела, как он понимает.

– Ее первые дети. Я слышал о них.

Я застонала.

– Но не от меня.

– Пайк рассказал мне.

– Bay.

– В здешних краях секреты блуждают кругами, но не выходят за круг. Все в порядке. Все только между друзьями.

– Так давай будем друзьями.

Он подмигнул мне.

– Ага, просто друзьями. У меня есть идея. Давай считать друг друга девственниками. Я помню, была такая игра. Сначала я говорю тебе, как потерял невинность. Потом твоя очередь.

Желудок заледенел от страха. Я не хотела обмениваться такими историями. Ни с кем. В крайнем случае придумала бы что‑нибудь. Но мне не хотелось врать Томасу.

– Мне было шестнадцать. Ей было семнадцать. Она слегка шепелявила, и у нее был крошечный «Фольксваген‑жук». – Томас подмигнул мне. – Она была старше, у нее было расстройство речи и большая грудь.

– Хороший выбор. – Больше мне нечего было сказать.

Секунды шли за секундами. Томас цокал языком.

– Я признался, твоя очередь. Так как ты избавилась от невинности?

– Скучно. Просто и скучно. Не о чем…

– Особых подробностей я и не требую.

– Ох, черт, – в моем голосе прорезался местный акцент, – ни один джентльмен не будет требовать у дамы такое признание.

Он слегка нахмурился, вглядываясь в мое лицо.

– Что не так, Кэти? Что с тобой случилось?

Настала моя очередь замирать. И очень хотелось отвернуться, но я не могла. Он уже что‑то почувствовал. Так что ты можешь ему сказать. Он разделил с тобой интимные и унизительные моменты в больнице, он видел твои шрамы, он видел тебя полуголой. Ему можно сказать.

– Мне было тринадцать, – призналась я. – А ему около сорока. Фотограф. Папа нанял его сделать мне профессиональное портфолио. Все случилось у него в студии, вечером. Нет, он меня не изнасиловал.

Томас слушал, и его глаза становились все холоднее. На миг мне показалось, что я совершила огромную ошибку, признавшись. Но потом он очень тихо и очень мягко сказал:

– Когда мужчина такого возраста уговаривает тринадцатилетнюю девочку на секс, это всегда изнасилование.

– Я выросла в светском обществе. Была очень самоуверенной. И к тому времени стала экспертом по флирту со взрослыми. Я многое знала о силе секса. Я думала, что, если меня хочет мужчина, который намного старше, это… честь. Это моя победа. «Посмотрите, кем я завладела». Позже я поняла, как это было глупо и наивно. Это мной овладели во всех смыслах слова. Это был трудный урок. – И даже сейчас щеки щипало от стыда. – Я раньше никому об этом не говорила.

Томас прикрыл глаза, а когда открыл их снова, взгляд остался злым, но в нем была мягкость.

– Спасибо тебе за доверие.

– Но что ты на самом деле думаешь? Не надо вежливости. Скажи мне правду.

Он сжал зубы. Он поднял руку, хотел коснуться моего лица, но я вздрогнула, и он положил ладонь на покрывало.

– Я уже сказал все, что думаю. Ты была ребенком, тебя растлили. Того ублюдка нужно кастрировать. Вот что я думаю. Точка.

Я заглянула ему в глаза. Он не врет. Для него все действительно четко и просто.

– Мне нравится, что ты меня такой видишь, – шепнула я.

– Неудивительно, что у тебя затяжная любовь‑ненависть к фотографам.

– Я раньше гордилась тем, что использую их больше, чем они меня. Теперь это не так. Они смеялись последними, Томас. Я никогда не забуду, как смотрела в тот объектив, сгорая заживо. Никогда не забуду радости в голосе того фотографа. И никогда, никому, ни за что не позволю снова меня фотографировать. Не буду даже менять снимок на права.

– Если ты всю жизнь будешь прятаться от фотографов, они и впрямь будут смеяться последними. Не обращай внимания на фотографии. Я помогу тебе с этим справиться.

– Как помог с теми фотографами, которые приехали искать ферму моей бабушки?

Он изогнул бровь.

– Ты знаешь все мои секреты.

– Дельта мне рассказала. И сказала, что ты был в тюрьме.

– Не просто в тюрьме. На каторге. Искупал вину тяжелым трудом. Да ладно, ну прояви же сочувствие к узнику.

– Ты мыл горгулий водой из шланга.

– Нет, я мыл баптистских каменных обезьян.

– Что?

– А это сказка для другой ночи.

– Томас, но почему ты решил отправиться в тюрьму за меня? Я не заигрываю. Я правда хочу знать.

Он медленно поднялся и наклонился ко мне, очень осторожно, чтобы не спугнуть. Я глубоко вздохнула, поерзала, испортив свое идеальное положение в подушках, и повернулась к нему лицом, открывая шрамы. Повернулась на теплый свет его глаз. Он поцеловал меня – очень медленно, очень нежно. Так, что я инстинктивно закрыла глаза, наслаждаясь ощущением. Ночь укрывала нас мягким одеялом теней и неизвестности.

Томас отстранился, чтобы взглянуть мне в глаза.

– Я ответил на твой вопрос?

А потом он выключил лампу и вышел из комнаты.

В центре моего живота была точка, на полпути от пупка к паху. Сладкая точка. Если мужчина умел ее правильно гладить, я расплывалась лужицей ощущений. Томас погладил ее, и пальцем меня не коснувшись. Потрясающе.

Впервые после аварии я смогла заставить себя опустить изувеченную руку между бедер и довести себя до оргазма. А потом заснула, практически сразу, и мне не снился огонь. Мне снилось тепло. И Томас.

Date: 2015-07-25; view: 264; Нарушение авторских прав