Тайна раскрыта

С экспедициями Скотта и Амундсена прощались по‑разному, и пресса, будучи зеркалом жизни общества, отразила это очень точно. «Я считаю, что экспедиция призвана… поддержать давние исследовательские традиции нашей расы и доказать, что дух приключений еще жив», – цитирует «Шеффилд Дейли Телеграф» слова Скотта, которые ведущий репортер газеты прокомментировал так:

Может статься… что мы – раса дегенератов, живущих в обрюзгшую эпоху. Но по крайней мере на борту «Терра Нова» дегенератов нет… Эти люди – духовные дети великих елизаветинцев… и там, где шеклтоны терпят славное поражение, находятся скотты, готовые… на новые попытки. Пока Англию ведут вперед такие люди… мы можем благодарить Бога и ничего не бояться…

Это тот случай, когда неудача – если ей суждено случиться – приносит всего лишь чуть меньше славы, чем успех.

«Фрам» отправился в путь в совершенно иной обстановке, в которой не было ничего героического. Даже если бы Амундсен и желал поиграть в героя, публика не оценила бы этого.

Норвежцы были в высшей степени (некоторые даже сказали бы – гротескно) уверенными в себе людьми. К полярным исследованиям, ставшим своеобразной комбинацией навыков катания на лыжах и охоты на тюленей, подход у них был весьма холодный, профессиональный: в лыжах и охоте они с полным правом могли считать себя мастерами. Норвежская пресса концентрировала внимание публики на технических деталях. Например, газета «Социал Демократен» объясняла, как

для команды устроены одиночные каюты: [каждая] представляет собой крошечную комнату, где всегда нужно зажигать искусственный свет. Внутри – койка и рундук, а когда туда входит обитатель каюты, места совсем не остается.

«Фрам» готовили к походу в размеренном темпе. 25 апреля 1910 года ремонт корабля был незаметно завершен. Он поднял флаг с раздвоенным концом – синий крест Святого Олафа на бело‑красном основании – и покинул верфь в Хортене, отправившись по водам фьорда в Христианию. Там «Фрам» встал на якорь под прикрытием средневековых стен замка Акерсхус. Весь май ушел на погрузку. В то время как «Терра Нова» мог и собирался пополнить запасы в Кейптауне, Мёльбурне и новозеландском Литтлтоне, «Фрам» нужно было загрузить сразу. Другого шанса до самого Китового залива не предвиделось.

3 июня «Фрам» отчалил, а затем бросил якорь у дома Амундсена в Бунден‑фьорде.

Здесь на корабль погрузили дом для зимовки (он все еще стоял на траве у кромки воды), построенный Стубберудом и его братом, – напоминание об истинных намерениях, вызывавшее в Амундсене чувство вины. Строение разобрали, бревна тщательно пронумеровали для последующей сборки и разместили на палубе. Члены команды ощущали какую‑то недоговоренность, но пресса – несомненно, благодаря усилиям Амундсена – ничего не подозревала и говорила о другом. Критический момент остался позади: тайна Амундсена все еще не была раскрыта. Весь мир по‑прежнему думал, что «Фрам» идет на север дрейфовать в Арктике.

Поздно вечером 6 июня Амундсен вышел из дома, закрыл за собой дверь, оставив все так, как будто собирался вернуться через час‑другой, быстро пересек сад и поднялся на борт «Фрама». Загремела якорная цепь, и корабль тихо заскользил по фьорду.

«Отплыли в полночь», – гласит первая запись в дневнике Амундсена. Фраза стала эхом слов, с которых начинался его дневник на «Йоа». И снова он выбрал этот час, стремясь к театральному эффекту и избегая шумных проводов. Так же намеренно, из патриотических побуждений, Амундсен выбрал для начала экспедиции 7 июня – День независимости Норвегии, за что был удостоен чистого неба и тихой погоды. Это так отличалось от дождя, омрачившего отплытие «Йоа» семь лет назад.

На другом берегу фьорда в башне Пологда нес свое одинокое дежурство Нансен, наблюдавший, как «Фрам» крадучись обошел мыс и, словно корабль‑призрак, растворился в затянувшихся на всю ночь северных сумерках, а затем окончательно исчез, уйдя в направлении моря. Казалось, он что‑то унес с собой, его старый корабль, его творение, средство исполнения теперь уже невозможных желаний. Нансена по‑прежнему тянуло к Южному полюсу. Его жена покинула этот мир, и «Фрам» оставался символом того, что могло бы с ним произойти в этой жизни. В глубине души Нансен– знал, что слишком стар, что его время прошло. Глядя на то, как уходит «Фрам, он думал, что передал его более молодому человеку – и чувствовал глубокую печаль. Он вспоминал все, что осталось позади. Спустя годы Нансен признáется своему сыну, что это был «самый горький момент» в его жизни.

Амундсен, напротив, не чувствовал ничего особенного, пока – как и на «Йоа» – не оказался в открытом море. В этот момент он записал в дневнике:

Тихо и спокойно мы вышли из Христиания‑фьорда. Вскоре земля исчезла из вида, и «Фрам» начал свое третье плавание. Даст Бог, оно сложится для нас удачно.

Амундсен почувствовал, как кольнуло сердце в тот момент, когда он назвал экспедицию «третьим плаванием “Фрама”», глядя на себя как на наследника Нансена и Свердрупа – капитанов двух первых великих походов. Так началось третье плавание «Фрама». Вначале они провели месяц в пробном круизе по Атлантике, якобы проводя океанографическую съемку для Нансена, а на самом деле проверяя обновленный «Фрам», в особенности его двигатель и команду. Амундсен никогда бы не допустил того, что с легкостью позволила себе британская экспедиция: отправиться на край света, не распределив обязанности между людьми и не отладив как следует оборудование.

Бьяаланд, лыжник‑чемпион, оказался в совершенно новой для себя ситуации. На исходе четвертого дня ему спокойно предложили встать к штурвалу. Но он никогда раньше не бывал в море, не говоря уже о том, чтобы управлять кораблем.

Я вам скажу [писал он в своем дневнике], что сделал несколько прекрасных виражей… поскольку «Фрам» поворачивает медленно и всегда промахивается, если вы не остановите его вовремя. Но это был чудесный час: только представьте, что вы управляете «Фрамом», этой исторической штуковиной, которая принесла нашей стране такую славу.

Считалось, что «Фрам» – довольно медленный корабль, поэтому Амундсен удивился, что он сделал почти десять узлов во время шторма, идя под парусом и с работающим двигателем. Однако, как он записал в своем дневнике, «ночь была очень неприятная… вода проникала повсюду, [и] я почти плавал в своей каюте». У «Фрама» открылась течь ниже ватерлинии. Все остальные дефекты были вовремя выявлены и устранены еще до отплытия на юг.

10 июля «Фрам» закончил свой круиз и зашел в Берген. Начались проблемы с дизельным двигателем, который постоянно засорялся и требовал очистки от нагара. Топливо было слишком густым, а инженер – неумелым. Амундсен заказал более жидкое топливо, отправил телеграмму Атласу Дизелю в Стокгольм, потребовав «квалифицированной помощи как можно скорее», и отбыл в Христианию по срочному делу. Двигатель был наименьшей из его проблем. Он представлял собой сугубо техническую задачу, которую производитель, понимающий, что на кон поставлено будущее его изобретения, обязательно должен был решить. Самой насущной проблемой оставались деньги.

Ему по‑прежнему не хватало 150 тысяч крон, и перспектив их привлечения за месяц, оставшийся до окончательного отплытия на юг, не наблюдалось. На вопрос Нансена о дальнейших планах он отвечал, что соберет недостающие средства в Сан‑Франциско – в Америке это не проблема, – на что Нансен обычно согласно кивал. Амундсену приходилось действовать с величайшей осмотрительностью, ведь если бы кредиторы почуяли неладное, «Фрам» тотчас оказался бы под арестом в обеспечение долга. Кредиторов нужно было держать подальше любыми средствами до тех пор, пока корабль не окажется вне зоны досягаемости.

Для этого требовались холодная голова и уверенный вид. К счастью, его брат и импресарио Леон в нужной степени обладал и тем, и другим. Ситуация складывалась так, что после высадки наземной партии в Китовом заливе совсем не оставалось денег на ремонт «Фрама», заправку его топливом и приобретение провизии. Иными словами, отсутствовали средства на организацию спасательной экспедиции, то есть возможность остаться в Антарктике навсегда была отнюдь не теоретической. Именно в этот момент в хорошо задуманной драме на сцене появляется тот самый deus ex machina. Может показаться странным, что случилось именно это. Но чудо произошло.

За десять дней до отправления Амундсен, который ожидал в Кристиансанде погрузки собак, получил телеграмму от министра иностранных дел Норвегии:

Норвежский министр в Буэнос‑Айресе Кристоферсен пишет: местный землевладелец герр Петер Кристоферсен высказал мне свое желание предоставить экспедиции уголь и всю необходимую провизию за свой счет при условии, что «Фрам» в своем предстоящем плавании зайдет за ними в Монтевидео. От имени экспедиции я принял великодушное и бескорыстное предложение герра Кристоферсена, о чем прошу Министерство иностранных дел известить герра Руаля Амундсена, конец цитаты. Пожалуйста, передайте Ваш ответ министру Кристоферсену.

Амундсен мог легко поверить в свою удачу, о которой не раз говорил Нансену. В последний момент появился абсолютно незнакомый ему человек, нежданный и негаданный, чтобы спасти его от финансовой катастрофы и помочь вернуться в цивилизацию после покорения полюса.

«Герр землевладелец Петер Кристоферсен» принадлежал к кругу тех норвежцев, которые считали, что их страна слишком мала. В 1871 году он эмигрировал в Аргентину и разбогател там. Его звали «Дон Педро» – это свидетельствовало о том, что он был крупным помещиком и состоятельным человеком. Под именем «Дона Педро» он и вошел в историю полярных исследований.

Итак, Дон Педро хотел сделать что‑то для своей родины, и помощь «Фраму» показалась ему удачной идеей. О финансовом положении Амундсена он, вероятно, услышал от своего брата, который до недавнего времени был министром иностранных дел Норвегии и хорошо знал Нансена. (Другой его брат был тем самым «норвежским министром в Буэнос‑Айресе Кристоферсеном» из телеграммы.)

Я получил Ваше великолепное, весьма щедрое предложение предоставить моей экспедиции [топливо] и провизию, когда «Фрам» зайдет в Монтевидео [благодарно и почтительно написал Амундсен сразу же в день получения телеграммы], и настоящим позволю себе выразить свое признание и самую горячую благодарность за Ваше благородное намерение поддержать мое предприятие.

Естественно, Дон Педро верил, что помогает путешествию на север, а Амундсен не сделал ничего, чтобы изменить его мнение, поскольку одно неверное слово могло привести к полному краху. Однако через Министерство иностранных дел он объяснил, что ему требуется не уголь, а дизельное топливо, и «Фраму» лучше зайти в Буэнос‑Айрес, если это возможно. Через сорок восемь часов он получил обнадеживший его ответ: Дон Педро «предлагает забрать топливо и провизию или в Монтевидео, или в Буэнос‑Айресе».

Более или менее определившись с финансами на следующие восемнадцать месяцев, Амундсен теперь мог полностью посвятить себя важной задаче погрузки собак.

Даугаард‑Йенсен сделал все возможное и невозможное, чтобы достать хороших животных. Сразу после отъезда Амундсена из Копенгагена в сентябре– прошлого года он направил запрос на двух‑трехлетних собак, которых должны были собрать в течение зимы в Егедсминде, Годхавне и Якобсхавне, основных центрах торговли Северной Гренландии. Он сам должен был забрать их весной после возвращения из Дании. Обычно свои объезды территорий по служебным делам Даугаард‑Йенсен совершал именно на собачьей упряжке, а потому давно стал хорошим возницей и знал толк в хасках. Он сразу предложил продавцам двойную цену[62], поскольку «покупал только отличных, сильных животных… и оставлял за собой право выбирать из каждой своры лишь тех [собак], которые отвечали его требованиям». Амундсен мог быть уверен, что хаски, отобранные в Северной Гренландии, – это «сливки сливок собачьего высшего света».

Датские власти продемонстрировали Амундсену свое уважение: они по собственной инициативе бесплатно доставили 101 собаку в Кристиансанд, доверив их заботам двух эскимосов.

Девяносто девять из них прибыли в целости и сохранности на небольшой островок недалеко от Кристиансанда, который выбрал Амундсен. Там за ними присматривали два человека – Линдстрам, только что вернувшийся с Аляски, и возница по имени Сверре Хассель.

Хассель, как и Линдстрам, участвовал во второй экспедиции Отто Свердрупа на «Фраме». Амундсен очень хотел привлечь его к своей экспедиции, но Хассель то и дело отказывался, поскольку нынешняя должность в таможенной службе его вполне устраивала. Однако в начале июля Амундсен убедил его или – скорее всего – убедил таможню, и Хассель отправился на Кристиансанд присматривать за собаками и двадцатью тоннами вяленой рыбы, входившей в собачью диету.

Теперь Амундсен использовал все свое обаяние и силу характера, чтобы склонить Хасселя к участию в самой экспедиции. В итоге Хассель уступил его напору и согласился, но не до конца. Получив гарантию (от Амундсена), что он не потеряет нынешний уровень дохода и свое место (от таможни), Хассель обещал остаться с собаками, но только до Сан‑Франциско. Это было все, чего добивался Амундсен. Ведь Хассель считал, что «Фрам» направляется на север. Разве мог он предположить, что вскоре ему предстоит участвовать в броске на Южный полюс? Зато теперь у Амундсена были Хассель и Хелмер Ханссен – отличные возницы собачьих упряжек.

После этого Амундсен должен был проверить своих офицеров. Вечером накануне отплытия при условии сохранения тайны он сообщил лейтенантам– Гьёртсену и Преструду, что «Фрам» плывет на юг. Они оба отреагировали на эту идею с восторгом. Теперь Амундсен мог смотреть в будущее более уверенно. Опираясь на своих офицеров, он справится с командой, когда придет время сказать им правду.

Теперь о секрете знали семь человек: Амундсен, его брат Леон, Нильсен, Гьёртсен, Преструд, Херман Гэйд и Бьёрн Хелланд‑Хансен.

Хелланд‑Хансен был тем самым ученым, у которого Амундсен в Бергене постигал основы океанографии. Он хорошо знал Нансена – и секретная информация о настоящем маршруте была раскрыта ему с тем, чтобы он в нужный момент сообщил эту новость Нансену. Хелланд‑Хансен воспринял удивительное известие очень спокойно, по крайней мере воздержался от нравоучений и обещал выполнить просьбу.

Обретя уверенность и поддержку, Амундсен снова занялся последними приготовлениями к отплытию. Двигатель работал хорошо, топливо заменили, завод прислал из Стокгольма более профессионального инженера. Это был швед по имени Кнут Сундбек, один из создателей мотора. Спустя годы Сундбек вспоминал Амундсена как

немногословного и решительного джентльмена, с которым во время нашей первой встречи мы обменялись всего несколькими словами.

– Сделаю все, что смогу, – сказал я.

– Отлично, – ответил он, – потому что никто не сделает больше.

Таким образом, мы пришли к согласию.

Пока решался вопрос с двигателем, собаки на своем острове, по словам Гьёртсена, «хорошо проводили время: лакомились кониной, нежились на солнце, отправлялись вплавь на Большую землю и дрались насмерть».

9 августа, после трех недель отдыха и восстановления сил, собаки – или, как Амундсен называл их, «новые члены экипажа» (к тому моменту их осталось девяносто семь) – были последними погружены на корабль. С этой задачей управились за три часа – погрузка превратилась в шумное цирковое представление: собак по очереди перевозили с острова на спасательной шлюпке и за загривок поднимали на борт корабля.

«Удивительное чувство – наконец‑то избавиться от всех помех и направиться к своей цели, – написал Амундсен в своем дневнике. – Сейчас ясно и безветренно. Солнце печет, как в самый жаркий летний день… Все хорошо».

В половине восьмого вечера, как только последняя собака оказалась на борту, корабль снялся с якоря. Чтобы иметь возможность отплыть без шума, Амундсен не объявлял о времени старта. Почти невидимый в сгущающихся– сумерках «Фрам» выскользнул из шхер и ушел в открытое море, по словам Бьяаланда, «направляясь к полюсу, этой земле обетованной».

С самого начала атмосфера на «Фраме» была напряженной. Спутники Амундсена ощущали необъяснимую подавленность, всем было как‑то не по себе. Люди чувствовали: что‑то идет не так.

И действительно, у них были поводы для недоумения. Если они действительно направляются на север, зачем тащить с собой вокруг мыса Горн и дважды через тропики собак, которых гораздо проще найти на Аляске? Это удивило и Нансена, но все же не вызвало его подозрений. В конце концов, предполагалось, что «Фрам» обогнет обе Америки и через Берингов пролив выйдет в Арктику.

Не только собаки вызывали недоумение команды – было много других поводов подозревать неладное. Как отметил Амундсен, «на их лицах все отчетливее был виден знак вопроса».

Больше всего команду беспокоил зимний «дом для наблюдений». Он казался опасно тяжелым, и, как заметил Хелмер Ханссен в разговоре с Нильсеном, никакая сила на земле

не заставит меня спать в таком доме, поставленном на паковый лед. Но Нильсен ушел от ответа, а Ханссен в общении с ним больше этой темы не касался.

Такие случаи подтверждали: офицеры что‑то скрывают. Этого было вполне достаточно для появления подозрений и упадка духа. Между тем стоило учесть, что почти все члены команды были выходцами из сообщества, где подчинение руководителю было абсолютным, но отнюдь не слепым, оно зависело от понимания конечной цели и уверенности друг в друге. В Дуврском проливе «Фрам» столкнулся с очень сильным лобовым ветром, и настроение команды упало еще больше.

Немного позже Йохансен написал в своем дневнике:

Я вынужден провести сравнение между нынешним плаванием и своим первым походом на «Фраме». Разница велика. В этот раз напряжение слишком большое. Нет командного духа. Нет чувства товарищества, не говоря уже о таких высоких вещах, как дружба, – они жизненно необходимы, если серьезная экспедиция вроде этой собирается достичь желаемых результатов.

Здесь впервые проявилось столкновение между Амундсеном и Йохансеном: одному было не по себе от того, что на него давил подчиненный, другой сравнивал своего нового капитана со старым, причем не в пользу нынешнего. У Нансена оказалась очень длинная тень.

Круглый, как бочка, «Фрам» то и дело уходил в крутой бейдевинд[63], поскрипывая и по‑крабьи переваливаясь с боку на бок. На то, чтобы пройти Ла‑Манш, ему понадобилось десять дней. Лишь 22 августа подул долгожданный северный ветер, позволив кораблю плыть свободно. И вот узкие проливы остались позади: «Фрам» наконец‑то вышел в открытые воды Атлантики.

Это был конец первого действия, и Амундсен мог выдохнуть с облегчением. В ту ночь он принялся за неприятную работу: пришло время написать объяснение Нансену, которое собирался отправить с Мадейры. Запершись в каюте, он сел за пишущую машинку и начал старательно выстукивать слово за словом. Обычно Амундсен писал от руки, но сейчас «Фрам» раскачивался и кренился так, как мог делать только он, поэтому было трудно контролировать перо. В использовании пишущей машинки тоже было что‑то символическое, будто автор письма не мог совладать со своими эмоциями и желал замаскировать их:

Господин профессор Фритьоф Нансен [начал Амундсен],

с тяжелым сердцем пишу я Вам эти строки, но обратного пути нет, и поэтому я должен прямо перейти к делу.

Когда прошлой осенью появились новости от Кука и позднее – от Пири об их путешествиях к Северному полюсу, я сразу понял, что это стало смертельным ударом по моим планам. Я осознал, что более не смогу рассчитывать на финансовую поддержку, которая была мне так нужна…

Ни на одну секунду меня не посещала мысль об отказе от экспедиции. Встал вопрос: как найти необходимые средства? Собрать их, не предложив чего‑то особенного? Об этом не могло быть и речи. Нужно было чем‑то привлечь внимание публики. Только такой способ годился для того, чтобы выполнить мой план. Оставалась лишь одна проблема полярных областей, которая могла пробудить интерес в массах: достижение Южного полюса. Я знал, что если смогу ее решить, то с легкостью привлеку средства для экспедиции, которую планировал изначально.

Да, мне трудно признаваться Вам, господин профессор, но решение об участии в состязании по устранению этой проблемы было принято мной в сентябре 1909 года. Неоднократно я был готов раскрыть Вам свою тайну, но всякий раз не решался из страха, что Вы остановите меня. Я часто желал, чтобы Скотт каким‑то образом узнал о моем решении, чтобы не создалось впечатление, будто я хочу без его ведома, по‑змеиному, проскользнуть к полюсу и опередить его. Но я не осмелился ничего объявить из опасений быть остановленным. Со временем я сделаю все возможное, чтобы где‑нибудь встретиться с ним и объяснить свое решение – и пускай после этого он действует по своему усмотрению.

Итак, с сентября прошлого года я окончательно определился со своими планами – и теперь могу с уверенностью сказать: мы подготовлены хорошо. Конечно, если бы мне удалось найти средства, и по сей день необходимые для первоначально задуманной экспедиции – примерно 150 тысяч крон, – я бы с удовольствием оставил мысли об изменении плана. Но что теперь об этом говорить.

От Мадейры мы пойдем на юг – к южной точке Земли Виктории. Я намерен высадиться там с девятью человеками и отправить «Фрам» в плавание с целью проведения океанографического исследования… Я пока не решил, где именно мы высадимся на берег, но не собираюсь идти по следам англичан. Естественно, они имеют преимущественное право. Мы будем делать то, от чего откажутся они.

В феврале‑марте 1912 года «Фрам» вернется, чтобы забрать нас. Затем мы пойдем в новозеландский Литтлтон – к телеграфу. А уже оттуда – в Сан‑Франциско, чтобы продолжить прерванную работу, имея, на что я очень надеюсь, необходимые для этого путешествия средства.

Я попросил Хелланда [Хансена], который только недавно узнал от меня о новом плане, передать Вам это письмо в надежде, что, возможно, Вы увидите мой поступок в более благоприятном свете, чем я сам.

И когда Вы, господин профессор, станете судить меня, не будьте слишком строги. Я пошел по единственному пути, который казался мне открытым, и теперь все просто должно встать на свои места.

Одновременно с письмом, адресованным Вам, я проинформирую об этой ситуации короля, но больше никого. Через несколько дней после этого мой брат публично сделает объявление о дополнении, внесенном в план экспедиции.

Еще раз прошу Вас не судить меня слишком сурово. Я не плут: принять такое решение меня заставила необходимость.

И еще прошу у Вас прощения за то, что я сделал. Да искупят предстоящие мне испытания все, в чем я перед Вами виноват.

С огромным уважением, Руаль Амундсен

Возможно, это письмо было самым трудным из того, что Амундсен когда‑либо делал в своей жизни. Чего оно ему стоило, можно отчасти понять по его орфографии – и без того своеобразная, здесь она стала просто ужасной.

Ведь Амундсен не был бесчувственным монстром. За его непробиваемым панцирем, за цепким взглядом глаз, сверкавших на невозмутимом лице, изрезанном морщинами, иногда чувствовалось что‑то невероятно ранимое. И теперь он, больше всего на свете боявшийся предательства, умевший прощать все, кроме нелояльности, ощущал, что сам предал кого‑то.

Письмо Нансену требовалось вручить максимально тактично, и Амундсен согласился со (справедливым) мнением Хелланда‑Хансена, который сказал, что сам лучше всего подойдет для этой незавидной роли. Теперь Амундсен объяснял в письме своему добровольному помощнику, что попросил Леона все организовать

следующим образом: Вы передадите письмо Нансену, и еще одно, аналогичного содержания, Леон передаст королю. Таким образом, они получат мои сообщения одновременно. Для меня многое значит то, что это будет сделано.

Пожалуйста, сделайте все, что можно, чтобы пригасить эмоции. Поначалу они будут бурными – могу себе представить, но со временем утихнут‑.

Это было самое трудное бремя. Теперь он с явным облегчением приступил к остальным письмам, которые попадут к своим адресатам лишь после того, как новость распространится, и поэтому должны быть написаны уже в виде комментариев к ней. Профессору Ахелю Стину из Метеорологического института Христиании, помогавшему Амундсену в подготовке к плаванию по Северо‑Западному проходу, он написал иронично:

Не буду утомлять Вас вопросом о том, что Вы думаете о моих способностях обманщика. Черт возьми, если нужно быть акробатом, придется стиснуть зубы и стать им. Ничего хуже этого отклонения от курса можете не ждать. В данном случае мне пришлось все поставить на карту.

Он написал письма Ахелю Хейбергу, Дону Педро Кристоферсену и, наконец, Даугаард‑Йенсену, которого в очередной раз благодарил за предоставленных собак, «самых сильных и прекрасных из всех возможных».

На Мадейре экипажу должны были объявить о том, куда на самом деле направляется корабль. Затем людей нужно было убедить отправиться с ним в плавание на юг. Амундсен знал, что здесь присутствует элемент азартной игры.

Он был хорошим психологом, все время наблюдал за своими людьми, искал их слабые места. После двух месяцев сосуществования в ограниченном пространстве корабля он начал узнавать их сильные и слабые стороны и то, на кого можно было положиться, а на кого – нет.

Амундсен был уверен, что его моральных сил наверняка хватит, чтобы почти всех на борту убедить плыть с ним дальше. Но был один человек, который мог в равной степени либо испортить ему игру, либо помочь выиграть битву со Скоттом за полюс: Сверре Хассель, возница собачьей упряжки.

Амундсен видел, что Хассель был именно тем человеком, который, если вести себя с ним неправильно, мог легко перехватить психологическое лидерство, особенно в критический момент. Он вполне способен убедить остальных членов команды отказаться от дальнейшего плавания, особенно если почувствует себя одураченным. В конце концов, Амундсен виртуозно решил эту проблему, открывшись ему незадолго до прибытия на Мадейру с одним условием – никому не говорить об их тайне. Хассель был польщен оказанным ему доверием. Он не увидел ничего предосудительного в хитрости Амундсена, по крайней мере, теперь, когда сам оказался в нее вовлечен. И согласился отправиться с Амундсеном на юг.

Итак, Амундсен сделал все, что мог. Все лидеры – реальные и потенциальные – оказались на его стороне. Остальное воистину было в руках Божьих‑.

Утром 6 сентября «Фрам» прибыл на Мадейру и встал на якорь в Фуншале. Вскоре после этого от берега отчалила и направилась к кораблю шлюпка с Леоном Амундсеном, который заранее приехал на остров, чтобы сделать все необходимые приготовления. Благодаря его усилиям свежие фрукты, овощи и воду уже закупили и приготовили к погрузке. Кроме того, на борту «Фрама» надо было найти место для двух конских туш, которые пойдут на корм собакам. Ведь им требовалось свежее мясо. Как отметил Гьёртсен, «фу‑у, какая вонь на борту!»

К сожалению, опора корабельного винта требовала починки, и им пришлось задержаться на Мадейре дольше, чем предполагалось. Чтобы избежать недовольства, связанного с ожиданием отплытия под палящим солнцем на неподвижном корабле, команду под присмотром офицеров отправили на берег для изучения достопримечательностей за счет братьев Амундсен.

И Руаля, и Леона беспокоили риски, связанные с задержкой. К тому же местная пресса, сделав определенные выводы из визита «Терра Нова» на Мадейру, состоявшегося в конце июня, жизнерадостно объявила, что «Фрам» тоже идет на юг. Разойдись эта информация по миру – и весь план кампании с ее тщательно просчитанным графиком окажется в опасности. К счастью, сенсационная новость не вышла за пределы острова, хотя в тот момент у братьев полной уверенности в этом не было. На кону оказалось практически все, и потому Амундсен не находил себе места из‑за того, что Скотт выигрывал у него целых три недели.

Ремонт «Фрама» закончился 9 сентября. В шесть вечера все взошли на борт и готовились к отплытию. Стюард Сандвик, уволенный за некомпетентность и психологическую несовместимость с экипажем, уже сошел на берег. Единственным посторонним на корабле был Леон.

Внезапно Амундсен отдал приказ поднять якорь.

Без всякого предупреждения начала вращаться лебедка‑брашпиль, и загрохотала, укорачиваясь, якорная цепь.

Что это? Они должны были отплыть только через три часа! Неужели «Фрам» уходит раньше срока? Отовсюду послышался недовольный ропот, раздались тихие проклятья: почти все члены команды в своих каютах еще дописывали последние письма домой.

Вращение брашпиля остановилось, раздалась команда «свистать всех наверх!». Это сильно отличалось от привычного выхода в море. Досада уступила место тревоге перед неизвестностью. Озадаченные и немного встревоженные Йохансен, Бьяаланд, Вистинг, Ханссен и другие кинулись к люкам и поднялись на палубу. Их изумленным взорам представилась необычная сцена.

На палубе стоял Нильсен с большим рулоном в руках. Рядом с ним – Амундсен. Нильсен начал разворачивать рулон – и все увидели подробную карту Антарктики. Потом карту повесили на грот‑мачту.

На борту «Фрама» присутствовал русский океанограф Александр Кучин, тонкий знаток человеческой природы и страстный поклонник Амундсена. Он написал в своем дневнике: «Этот всегда удивительно спокойный человек теперь заметно волновался».

Амундсен оглядел собравшихся и отчетливо произнес: «Я намерен покорить Южный полюс».

К счастью, на борту «Фрама» оказался человек, который чувствовал ответственность перед историей и потому зафиксировал точные слова Амундсена, пока они были свежи в памяти.

На борту есть много всего, на что вы смотрели недоверчивым или удивленным взглядом [так начал свою речь Амундсен, которую лейтенант Гьёртсен записал несколько часов спустя], например, дом для наблюдений и все эти собаки, но об этом я говорить не буду. А сказать хочу следующее: я намерен плыть на юг, высадиться на южном континенте и попытаться дойти до Южного полюса.

Наступила абсолютная тишина, как в церкви. Ее нарушал лишь слабый скрип – это «Фрам» натягивал якорную цепь, словно нетерпеливо рвался в бой.

Нас с Преструдом [написал Гьёртсен], уже посвященных в это дело… сильно развлекали выражения на лицах. Люди, стоявшие с разинутыми ртами, напоминали толпу вопросительных знаков.

Но команде было не до шуток: это был момент настоящей драмы. Амундсен внутренне собрался. Он стоял у карты, в прямом смысле слова доминируя над людьми, поскольку был выше всех ростом. На его сильно изрезанном морщинами, преждевременно постаревшем лице с глубоко посаженными глазами то ли викинга, то ли аскета‑отшельника была написана такая невероятная решимость, что – казалось – ее можно было почувствовать почти физически.

Амундсен заговорил короткими, точными предложениями, перейдя прямо к делу и не пытаясь вилять, быть уклончивым, красноречивым или напыщенным. Своим высоким голосом, который вдруг приобрел магнетическую силу, он спокойно объяснил, как вводил их в заблуждение и почему делал это, использовав примерно те же аргументы, что и в письме Нансену. Он говорил прозаично, преуменьшая серьезность всего дела. В его словах не было ни сентиментальности, ни сильных эмоций – разве что голос звучал ироничнее, чем обычно. Взгляд бледно‑голубых глаз легко пробегал по лицам стоявших перед ним людей, словно он не предлагал им ничего особенного. Никаких изменений планов не было – разве что их «расширение». В конце концов, «Фраму» придется пройти вокруг мыса Горн по пути на север, что составляет три четверти пути до Южного полюса, так почему бы, учитывая данный факт, не преодолеть этот путь целиком? План в изложении Амундсена начинал казаться сравнительно небольшим отклонением от маршрута, на которое не потребовалось бы много времени. Было бы жаль отказаться от этого, раз уж они все равно здесь. Создавалось впечатление, что Амундсен говорил о чем‑то настолько же ординарном, как поездка на выходные в Нордмарк[64].

Он хорошо знал психологию своих соотечественников. За кажущейся обыденностью его речи скрывалось стремление сыграть на их чувствах, но это была прогулка по хрупкому льду: достаточно одного неверно выбранного слова или подозрения в дешевом героизме – и он пропал.

Новость, как сказал Кучин,

поразила всех. Никто не подозревал… наступило какое‑то опьянение. Новые мысли, новые планы, так же далекие от старых, как Южный полюс от Северного.

Я помню [писал Вистинг], что он использовал слова «мы» и «наш»… Это была не его экспедиция, а «наша» – мы все были его товарищами и имели единую цель.

«Теперь, – продолжал Амундсен, – это вопрос соперничества с англичанами».

«Ура! – воскликнул Бьяаланд. – Это значит, что мы опередим их!»

Первые произнесенные кем‑то другим слова несколько разрядили общее напряжение. Бьяаланд, естественно, рассуждал как чемпион, привыкший побеждать и потому смотревший на Южный полюс как на лыжную гонку по пересеченной местности – длиннее и труднее, чем остальные, но не более того. А, как всем известно, норвежцы всегда были лучшими лыжниками, чем англичане.

Теперь Амундсен перешел к подробному объяснению своей стратегии покорения полюса – и был при этом гораздо честнее, чем в своих письмах на родину. Он рассказал своим спутникам, где запланирована высадка – таких деталей до сих пор не знал никто, даже Нансен. Широкая публика пока что должна была оставаться в неведении, он сознательно предоставил ей неопределенную информацию. Только Амундсен, Леон и люди, слушавшие его в этот момент на палубе, знали, что их настоящий пункт назначения – если они примут решение остаться – Китовый залив.

Для сохранения тайны имелась важная тактическая причина. Выбор базы – это почти половина победы в предстоящей битве, и одно неосторожное слово могло привести к фатальному проигрышу, ведь если Амундсен точно сообщит, куда идет, Скотт сможет опередить его. Амундсен уже достаточно хорошо понимал мотивы Скотта и знал, что он как раз из тех людей, кто, будучи обделен собственными оригинальными идеями, пытается присваивать чужие. Значит, опасные для Амундсена мысли вообще не должны посещать Скотта, чтобы он продолжил следовать своим планам и отправился в пролив Макмёрдо.

Но сейчас, на палубе «Фрама», стоя, как учитель у школьной доски, Амундсен с помощью карты откровенно и детально раскрыл своему экипажу весь план победы в гонке к полюсу. В завершение он сказал, что не имеет права вынуждать их к согласию на дальнейшее участие в экспедиции. Он нарушил свои обязательства в отношении членов команды, следовательно, теперь они свободны от своих. Всем, кто захочет сейчас покинуть корабль, будет оплачено возвращение на родину. Тем не менее он просит экипаж последовать за ним к Южному полюсу.

Несмотря на невыносимую тропическую жару [вспоминал спустя годы Хелмер Ханссен], мне показалось, что большинство из нас почувствовало дрожь, как от озноба после сообщения, что целью нашего путешествия является Южный полюс. Мысли начали метаться – Южный? Но ведь мы собирались идти к Северному? Однако на раздумья времени не было… [ведь сейчас] наступил решительный момент, когда каждый должен был ответить на заданный лично ему вопрос: согласен ли он с этим новым планом и пойдет ли на Южный полюс. В итоге абсолютно все ответили «да», и представление, таким образом, закончилось.

И представление это было по‑настоящему талантливым. Амундсен подавил своих подчиненных и заставил их согласиться, сыграв на страхе перед позором отступления. Он использовал все преимущества своего положения и не дал никому времени на раздумья. Теперь у членов команды оставался всего час, чтобы написать родным.

Так как большинство писем были уже готовы [отметил Кучин], то оставалось лишь приписать [последнюю] новость… «Прежде чем идти на «север», – пишет один своей жене, – мы сделаем маленькую прогулку к Южному полюсу». И это все.

Затем письма собрали и передали Леону, который должен был отправить их адресатам в Христиании после того, как истинные намерения Амундсена получат огласку. Требовалось подождать еще немного. Даже сейчас было важно не допустить преждевременного распространения новости.

Тот факт, что «Фрам» зашел на Мадейру, сам по себе подозрений не вызывал. Панамский канал в то время еще не был открыт. Чтобы попасть в Берингов пролив, требовалось обогнуть Южную Америку. С Мадейры путь и на Северный полюс, и к югу был одинаков.

Важно было правильно выбрать время для объявления новости. «Фрам» должен был оказаться достаточно далеко, чтобы исключить малейшую возможность отозвать его назад. С самого начала Амундсен планировал, что Скотт узнает обо всем прежде, чем покинет цивилизованные места. С другой стороны, мир следовало известить о реальных планах экспедиции до прихода «Фрама» в Монтевидео – за провизией и топливом, предложенными Доном Педро. По всей видимости, начало октября было лучшим моментом.

В девять вечера Леона отвезли на берег. Высадив его, гребцы Гьёртсен и Вистинг[65]сразу вернулись. После речи Амундсена никто больше не поднялся на корабль и не покинул его.

Когда Леон сел в шлюпку, брашпиль продолжил прерванную работу, цепи с грохотом стали наматываться на вал. Как заметил Кучин, «никогда еще так быстро корабль не снимался с якоря».

Вернулась шлюпка, ее подняли на борт, двигатель заработал, и, не поднимая парусов, «Фрам» направился в открытое море под аккомпанемент ритмичной вибрации поршней. Как только корабль пришел в движение, прохлада сменила удушающую жару якорной стоянки, и собаки, словно по сигналу дирижерской палочки, взорвали тишину своим древним меланхоличным хоровым пением; без малого целая сотня глоток одновременно издала протяжный вопль, будто волки в унисон завыли на одинокую луну. Никто из людей на борту не жаловался – поэтому казалось, что за них говорили животные.

Когда, по словам Хелмера Ханссена,

у нас наконец… появилось время обдумать то, что произошло, отовсюду было слышно одно и то же: почему ты сказал «да»? Если бы только ты сказал «нет», я бы сделал то же самое. Но все мы понимали: что сделано – то сделано.

Вскоре первый шок и бессмысленные сожаления сменились совсем другим настроением. Исчезли подозрения и недоумения. Атмосфера прояснилась. «Было такое чувство, словно мы начали что‑то новое», – сказал Вистинг. А вот цитата из дневника Йохансена:

С тех пор, как мы покинули Мадейру, все только и обсуждали будущую зимовку и санный поход [к полюсу]. Думали, кто из нас останется зимовать, а кто пойдет на «Фраме» в Буэнос‑Айрес.

Они последовали за Амундсеном, потому что он был их лидером и подчинил их своей воле. Даже присутствовавшие на корабле иностранцы – швед Сундбек и русский Кучин – согласились плыть дальше.

«Что касается меня, – сказал Сундбек, – я не имею времени на размышления, поскольку приходится много думать о двигателе “Фрама”. Нужно постоянно следить за ним, чтобы скорость не падала ниже пяти узлов, а каждые две недели вообще разбирать его для очистки от нагара».

Убедить Кучина оказалось несложно. («Его жалованье составит 60 крон в месяц, а график работы будет вполне щадящим», – написал Амундсен Хелланду‑Хансену.) Вместо старых проторенных дорог вокруг мыса Горн до Сан‑Франциско океанографу предложили новые, более интересные пути. Плавание «Фрама» вокруг мыса Горн к Китовому заливу, а потом в Буэнос‑Айрес означало практически кругосветное путешествие в высоких широтах. Более того, в ожидании момента, когда «Фрам» заберет наземную партию, Амундсен планировал провести первое океанографическое исследование вод между побережьями Южной Америки и Африки, идея которого принадлежала Бьёрну Хелланду‑Хансену. В качестве вознаграждения за будущие результаты этого исследования Амундсен заручился согласием ученого на молчаливое содействие его хитрости. Кучин был учеником Хелланда‑Хансена и попал на борт благодаря его рекомендациям.

На стене штурманской каюты «для всеобщего использования», как сказал Амундсен, повесили карту Антарктики с нанесенным маршрутом экспедиции и кратким изложением ее плана. Таким образом, каждый человек на борту, от кока до первого помощника капитана, был облечен доверием своего лидера и с самого начала четко понимал свою роль. А такая роль была у каждого.

Амундсен в мельчайших деталях разработал план. Он концентрировался вокруг двух целей: опередить британцев в гонке к полюсу и первыми вернуться в цивилизацию с этой новостью. Он отчетливо понимал то, что не мог осознать Скотт: пресса творит собственную реальность. Победителем будет не тот, кто выиграет гонку, а тот, кто первым попадет в заголовки газет. В этом заключалась мораль всей истории с Куком и Пири. Кук, первым прорвавшись в передовицы газет, одержал своеобразную победу. Если бы Пири опередил его у телеграфного аппарата, все неприятности можно было предотвратить.

Поэтому план стремительного броска на полюс предусматривал каждую деталь. Все вопросы имели свои ответы: как Амундсен предполагал высадиться на берег, как должен был организовать базу, заложить склады, достигнуть цели и вернуться в Китовый залив – вплоть до таких подробностей, как, когда и где придется убивать собак, как «Фрам» заберет наземную партию и принесет эту новость в цивилизованный мир.

Скотт в соответствии со своими намерениями, опубликованными в газетах, собирался оказаться на полюсе примерно 22 декабря 1911 года. Амундсен рассчитывал опередить его на две или три недели. Если им повезет дойти до полюса, он очень рассчитывал на этот драгоценный запас времени и на возможности телеграфа, хотя «Фрам» был медленнее «Терра Нова». Тайной за семью печатями пока что оставались мотосани Скотта. Однако по имевшимся у Амундсена сведениям они были не слишком быстрыми. Недостатки пони и явно более слабые навыки англичан в передвижении на лыжах должны были снизить их скорость еще больше. Скотт вполне мог опоздать на спасательный корабль и вынужденно остаться в Антарктике еще на одну зиму, развязав Амундсену руки на следующие двенадцать месяцев.

Весь этот план строился на предположении, что в дело не вмешается рация (насколько было известно Амундсену, у Скотта ее тоже не было)[66].

Амундсен сообщил Нансену, что телеграфировать о своей новости планирует, вернувшись в новозеландский Литтлтон. Это была умышленная ложь: никто, кроме Амундсена и его брата Леона, пока не знал, что «Фрам» пойдет в Хобарт на Тасманию. Амундсен еще не забыл «украденную» телеграмму и утечку своей новости после покорения Северо‑Западного прохода. Это не должно было повториться. Теперь он не будет рисковать, вступая в альянсы с «коллекционерами» новостей: никаких договоренностей заранее и никаких сообщений о своих намерениях. В один прекрасный день он придет на телеграф как анонимный состоятельный посетитель. Поступок майора Глассфорда из войск связи США научил Амундсена не доверять никому, кто так или иначе связан с любой телеграфной станцией, по‑этому был разработан шифр, ключ к которому знали только они с Леоном.

Во многом полагаясь на брата, который стал негласным «начальником штаба» экспедиции, Руаль придумал, как попасть на полюс и вернуться: похоже, что именно Леон и создал план введения в заблуждение всего мира.

Опережая «Фрам» более чем на пять тысяч миль, «Терра Нова» вышел из Кейптауна и отправился на восток через Индийский океан. Но его лидерство было иллюзорным. В штурманской каюте «Терра Нова» отсутствовал план экспедиции, предназначенный для всеобщего изучения, по той простой причине, что его вообще пока не существовало. Разница между двумя экспедициями отчетливо прослеживается по двум дневниковым записям.

На «Фраме» через три дня после выхода с Мадейры Амундсен написал:

Мы начали приготовления к походу на Южный полюс. Ронн [отвечавший за паруса] укрепляет пол в наших палатках на 16 человек [для базового лагеря]. Бьяаланд приступил к подготовке саней.

На борту «Терра Нова» Черри‑Гаррард записал 7 августа, что «[лейтенант] Эванс, Кэмпбелл и Уилсон сформировали санный комитет, где я утвержден в должности секретаря, но, похоже, работы у меня будет немного».

Это написано почти через год после того, как Скотт торжественно объявил об экспедиции, а Амундсен, сидя в своем кабинете в Бунден‑фьорде, закончил разработку плана собственной кампании.

На борту «Фрама» было 19 человек, на «Терра Нова» – в общей сложности 65. Количество людей и размеры судов были явно несоразмерны. «Фрам» был 126 футов длиной, 35 футов шириной и водоизмещением 440 тонн; «Терра Нова» – 187 футов длиной, 31 фут шириной и водоизмещением 747 тонн. Оба судна имели по три мачты, но «Терра Нова» при этом нес парусное вооружение барка, в то время как «Фрам» представлял собой марсельную шхуну. При создании «Фрама» ориентировались на маленькую команду. Его дизельный двигатель («старый кашлюн», как прозвал его Бьяаланд) обслуживался всего одним человеком.

«Терра Нова» технически был менее совершенен, для управления им требовалась большая команда. Обслуживанием древнего парового двигателя, работавшего на угле, занимались два‑три кочегара, которые постоянно поддерживали кипение воды в котле. Здесь же требовались работа вспомогательного персонала для подачи угля из бункера и постоянное присутствие инженера у пульта управления. Нужно было много матросов для работы на реях с парусной оснасткой.

Экипаж «Терра Нова» состоял из людей, которые готовились к участию в двух экспедициях: главная партия Скотта направлялась в пролив Макмёрдо, а группа Кэмпбелла – на Землю Эдуарда VII. Корабль был перегружен и слишком мал для стоявшей перед ним задачи. «Фрам» оказался лучше приспособлен к выполнению поставленных целей.

Их плавание представляло собой не просто классическую гонку исследователей – оно стало битвой философских систем. На «Терра Нова», по словам Уилсона, «было много людей, случайно оказавшихся вместе», а на «Фраме» – небольшая группа скрупулезно подобранных специалистов. Скотт, зажатый рамками огромной неповоротливой бюрократической машины, словно маршал, разворачивал силы для несуразной кампании. Между тем Амундсен на своем «Фраме», «корабле викингов двадцатого века», как назвал его Борчгревинк, отправился в настоящий полярный набег‑.

Амундсен был одержим необходимостью совершенствования своего снаряжения. Четыре месяца плавания от Мадейры до Китового залива никому из его команды не показались долгими: нужно было использовать каждую секунду. Даже освященному временем ритуалу «пересечения экватора» не позволили надолго прервать рабочие будни. И действительно, 2 октября, в воскресенье, они провели то, что Амундсен назвал

ужином на экваторе, хотя мы пока были на несколько градусов севернее. Но потратить весь рабочий день на эту бессмыслицу мы не имели права‑.

В отличие от британской экспедиции, которая даже накануне операции продолжала спорить о том, как им лучше покорять полюс – с помощью мотосаней, пони, собак или людской силы, на лыжах или преимущественно пешком – у норвежцев сомнений в выбранной стратегии не было. Полюс – это лыжи, сани и собаки. Поэтому их требовалось провезти через тропики в целости и сохранности.

Если покоробятся лыжи и сани, это станет непоправимым несчастьем, означающим трудное путешествие и излишние усилия. Дерево чувствительно к влажности и жаре, оно нуждается в правильном хранении, а потому все лыжи были подвешены к потолку носовой каюты. «Мы не смогли придумать ничего лучше», – отметил Амундсен в своем дневнике.

И Скотт, и Амундсен купили сани в «Хагене», в Христиании. Но Амундсен только сейчас заметил, что они оставляют желать лучшего: особые нарекания вызвал крепеж. Бьяаланду пришлось поработать стамеской и рубанком – на этом ужасно раскачивающемся корабле, – чтобы привести сани в порядок и устранить недостатки. Он закончил все к 24 октября, исправив за шесть недель десять саней и сделав для них по паре запасных полозьев. Это спасало от чрезмерного изнашивания одной пары и давало возможность в сильный мороз для лучшего скольжения покрывать полозья тонким слоем льда, чему Амундсен и Хелмер Ханссен научились у эскимосов‑нетсиликов.

Одни сани были более сложной конструкции, в них вообще отсутствовали железо и сталь. Они предназначались для транспортировки главного походного компаса.

После саней Бьяаланду пришлось приводить в порядок лыжи, подгонять крепления, не говоря уже о мелких заданиях вроде изготовления ящиков для перевозки примусов в санях. Ронн, отвечавший за паруса, шил новые палатки и шорничал – это требовалось группе, которая должна была высадиться на берег. Кроме того, он заново перевязывал сани, сделав в общей сложности примерно пятьсот или шестьсот швов. Эти двое, Ронн и Бьяаланд, работали с шести утра до шести вечера по шесть дней в неделю и потому были освобождены от вахт. На корабле с такой численностью команды это означало повышенную нагрузку на остальных. Но, как заметил Амундсен, «если мы хотим победить, нельзя потерять даже пуговицу от брюк».

Матрос по имени Людвиг Хансен, которого взяли на борт за наличие навыков жестянщика, через две недели после выхода «Фрама» из Фуншала приступил к изготовлению керосиновых баков для санного путешествия.

Во время экспедиции по Северо‑Западному проходу Амундсен заметил, что керосин имеет свойство «утекать». Банки, оставленные на промежуточных складах, неизбежно становились пустыми через несколько недель, что было как‑то связано со свойствами нефтепродуктов в условиях низких температур. Тогда это просто раздражало, но в стерильном вакууме юга могло стать вопросом жизни и смерти. Упреждая опасность, Амундсен решил изготовить баки из нержавеющей листовой стали. Для сохранения абсолютной герметичности все швы были тщательно пропаяны, а содержимое запечатали запаиванием горлышка. Всего Хансен сделал десять баков по пятнадцать литров (четыре галлона) каждый.

Амундсен не мог поручить эту работу ни одному коммерческому предприятию. Он доверял только собственному производству и тому человеку, который четко понимал, что от его навыков и ответственности зависят жизни его товарищей. Уверенность в том, что каждому – даже самому незначительному предмету снаряжения – можно абсолютно доверять, является наиболее существенной частью психологической брони во враждебной среде. Сомнение – плохой спутник в путешествии.

На верхней палубе второй инженер и опытный кузнец Джекоб Нодтведт (который был ветераном предыдущей экспедиции «Фрама») оборудовали кузницу и в свободные от вахт часы смастерили уйму приспособлений, вроде хомутов для собачьей упряжи собственной конструкции.

У такой нехарактерной суеты были свои причины. Первоначальный план полярного дрейфа предусматривал изготовление основной части санного оборудования на борту – во время долгих зимовок во льдах. Когда планы изменились, Амундсен побоялся выдать себя. И теперь вместо комфортной неподвижности в паковых льдах его мастерам приходилось работать на корабле‑, который непрерывно кренился и раскачивался на океанских волнах. Зато с самого начала на борту возникла атмосфера целеустремленности и собранности.

Команда «Фрама» была укомплектована не полностью, поэтому основные обязанности выполнялись всеми по очереди, чтобы распределить нагрузку. Например, каждый член экипажа имел множество «подшефных» собак, за которыми должен был ухаживать. Кроме того, все обязаны были нести регулярную вахту у штурвала, причем Шеф, как прозвали Амундсена, не был исключением. Это был сознательный шаг настоящего лидера.

Когда они проходили зону экваториальных штилей и зону пассатов, их изоляцию лишь изредка нарушал мелькавший вдали парус, к которому они старались не приближаться.

Главное беспокойство вызывала нехватка пресной воды, и питьевой рацион людей был сокращен в пользу собак, поскольку их ограничивать было нельзя. Амундсен мог бы зайти в Кейптаун и получить все необходимое. Но не хотел

вступать сейчас в контакт с людьми. Все стремились написать домой, и газеты, естественно, многое могли бы поведать.

Итак, на судне любой ценой, даже за счет людей, продолжали потакать собакам. Когда в холодных водах за мысом Доброй Надежды они начали терять в весе из‑за недостатка жиров, а купленное в качестве корма сало стало заканчиваться, им просто давали сливочное масло, которого тоже оставалось мало. Никто не возражал. Все было направлено на то, чтобы довезти собак до Китового залива физически и психически крепкими. Все понимали, говоря словами Йохансена, что «собаки были для нас важнее всего. От них зависел результат всей экспедиции».

Амундсен распорядился накрыть палубу чуть приподнятой над ней решеткой, которая позволяла воздуху свободно циркулировать, добавляя животным комфорта в условиях тропиков. Кроме того, решетка существенно упрощала процесс уборки. Два раза в день палубу мыли, нечистоты регулярно удаляли. Дважды в неделю решетку поднимали и очищали. Но с таким количеством животных на борту абсолютная чистота была недостижимым идеалом:

Работая в темноте со снастями [говорил Вистинг], часто [слышишь] весьма недвусмысленные выражения по поводу плывущих на корабле собак, когда канат, хорошо смазанный «полужидким мылом», начинает слишком легко скользить в руках.

Тем не менее собаки отлично развлекали членов команды. В их дневниках больше внимания уделялось животным, чем людям. Иногда казалось, что основную часть друзей норвежцы приобрели среди собак. В любом случае они становились своего рода предохранительным клапаном, часто одним своим видом нейтрализуя назревавшие ссоры. За характерами собак увлеченно наблюдали, к ним относились с терпением и добродушием, например Йохансен в своем дневнике пишет так:

Вот имена [некоторых] моих собак: «Труп» – видимо, самое старое животное на корабле – когда‑то, несомненно, был потрясающим вожаком, но сейчас несколько обветшал… Потом у меня есть «Скальп» и «Сводник». Они неразлучны [и] оба очень сильны.

Амундсен вспоминал: «Чтобы хорошо присматривать за всеми нашими детьми, нам приходилось работать системно». Поначалу собак держали на привязи, чтобы отучить от драк – их любимого дела, предотвращая массовое побоище.

Первое время некоторые собаки были такими недоверчивыми и злыми, что пищу им приходилось бросать с большого расстояния. За несколько недель, как писал Амундсен, все изменилось:

Шум во время кормления стоит такой, словно это рыдания из глубин ада. Какую любовь животные проявляют к тем, кто ухаживает за ними! Конечно, это корыстная любовь – но как часто подобное встречается и среди людей, посмотрите внимательно – и сами поймете!

В начале октября, когда хозяева и собаки привыкли друг к другу, на животных надели намордники и спустили их с привязи. Была славная свара! Но, несмотря на все свои старания, собаки разве что немного попортили друг другу мех. Так они впервые получили возможность драться с кем угодно.

Прежде чем отпустить собак [писал Амундсен], мы заметили, что некоторые из них… грустны, кажутся более подозрительными и возбужденными… В тот день, когда отвязали собак, мы поняли, в чем дело… оказалось, что у них были старые друзья, которых случайно разместили в противоположном углу палубы. Разлука стала причиной плохого настроения и грусти. Было очень трогательно наблюдать, как они радуются воссоединению. Животных словно подменили. Естественно, мы устроили так… что… впоследствии они оказались в одной упряжке.

Амундсен заметил и другие чувства. За собаками присматривали восемь вахтенных, чтобы люди и животные могли сплотиться в управляемые и совместимые группы. Некоторые люди не ладили с какими‑то собаками, и в результате кое‑что пришлось поменять.

31 октября, когда стало понятно, что массовых драк не будет, ошейники сняли. В основном все шло хорошо. С этого момента собаки беспрепятственно бегали по всей палубе. Такой необычный пример обхождения с животными стал первым зафиксированным случаем свободной жизни собак породы хаски на борту исследовательского судна.

К началу ноября на судне появился двадцать один щенок, все они родились во время плавания. Оставили всех кобелей, которые уже через год могли начать работать. Некоторых сук тоже взяли – и не только для поддержания поголовья. Ритм беременности и рождения щенков привносил элементы домашней нормальной жизни в существование чисто мужского сообщества. Щенки, прижимавшиеся к матерям, эти комочки мягкого меха, в которых пульсировала жизнь, давали мужчинам, страдающим от отсутствия интимной жизни, повод для сентиментальных мыслей и чувств. Получалось, что собаки помогали людям бороться с монотонностью морского перехода, иногда все же бравшей верх.

Через три месяца люди и собаки привыкли к качке, но к вечному крену и перекатыванию «Фрама» адаптироваться было трудно.

Бывает, что во время шторма [заметил Йохансен] более 20 собак качкой может сплющить в один комок… как коржик с торчащими из него головами. И когда корабль кренится, двигается вся эта масса. Естественно, начинается драка… Какими бы умными ни были собаки, качку они воспринимают как дьявольские козни со стороны своего соседа, которого, конечно же, следует за это поколотить… (Ну, в некотором смысле и людям иногда непросто с этим справиться.)

«Фрам» крутило, бросало, швыряло, поворачивало, он извивался, нырял и наклонялся, как мало какой из кораблей. Это происходило из‑за его круглого днища и широкого корпуса, хорошо приспособленных к ледовым условиям. Бытовало мнение, что «Фрам» строили исключительно для плавания во льдах, а не в открытой воде, что он был создан для дрейфа, а не для плавания под парусами. Как и многие другие распространенные мнения, такое предположение ошибочно.

«Фрам» был настоящим произведением кораблестроительного искусства. Затертый льдами Арктики, за все семь лет он ни разу не оказался в опасности. За 16 тысяч миль пути от Кристиансанда до Китового залива его ни разу не накрыла волна. Ветер мог обдавать палубу пеной, но мостик оставался сухим, и там могли укрыться собаки. В плохую погоду на нем собирались до пятидесяти животных одновременно. Штурманская каюта была еще одним популярным убежищем.

К декабрю «Фрам» дошел до «ревущих сороковых». Там вздымались огромные волны, высота которых доходила до девяноста футов, а порой и больше. Именно тогда «Фрам» и показал свой настоящий характер. По словам Амундсена, в шторм

происходило невероятное. Громоздились волны одна страшнее другой, и казалось, что в любой момент все может кончиться. Но нет – корабль чуть поворачивался, и волна проходила под ним… Арчер мог бы гордиться «Фрамом».

1 декабря Амундсен назвал состав береговой группы, в которую вошли он сам, Преструд, Йохансен, Хассель, Линдстрам, Хелмер Ханссен, Вистинг, Бьяаланд и Стубберуд – всего девять человек.

Включение Йохансена в эту группу походило на азартную игру. Некоторые его намеки и недомолвки ясно давали понять, что он считал себя лучшим, чем Амундсен, полярным путешественником. Иногда из‑за этого Амундсену трудно было сдерживаться. С другими членами команды, особенно с Хасселем, Йохансен вел себя не лучше. Но на его стороне был колоссальный опыт, поэтому исключение из береговой партии в данном случае напоминало бы месть, что могло ухудшить моральный климат на судне. Взять Йохансена с собой на берег казалось меньшим риском.

Я поднял вознаграждение тем, кто возвращался на «Фраме», на 50 % [заметил Амундсен]. Думаю, это правильно. Многие являются единственными кормильцами в семье и оставили все деньги родным. Поэтому по прибытии в Буэнос‑Айрес они оказались бы без гроша в кармане.

Частично это было платой за горькое разочарование. Почти все, кто оставался на корабле, хотели сойти на берег. Гьёртсен, например, желал этого так сильно, что спросил Амундсена, не может ли он поменять их местами с Преструдом. Амундсен согласился – если будет согласен сам Преструд. Тот отказался, и Гьёртсен остался на борту. В любом случае Амундсен проявил справедливость, сформировав (за одним или двумя исключениями) береговую партию из тех, кто изначально согласился на весь арктический дрейф, а корабельная партия состояла из тех, кто собирался плыть только до Сан‑Франциско, а затем рассчитывал вернуться домой. Все признали, что это справедливо.

Теперь, как отметил Амундсен 8 декабря, «мы стремительно несемся к нашей цели». «Фрам» пересек 100‑й меридиан, приблизившись к широте Австралии и пройдя семь восьмых всего пути. К тому же они, сами того не зная, сократили свое отставание от Скотта – теперь между ними оставалось всего 2500 миль.

Приближались высокие широты. Ждали первых айсбергов. Из‑за этого впередсмотрящими теперь ставили только «опытных», как их называл Амундсен, то есть тех, кто прежде много плавал в полярных водах. Одну вахту стояли ледовый лоцман Бек из Тромсё и Людвиг Хансен, другую – Вистинг и Хелмер Ханссен. В среднем каждый из них отдал почти четверть века навигации во льдах. (Для сравнения: на «Терра Нова» вообще не было ледового штурмана, и на весь экипаж приходилось в среднем не более пяти лет опыта плавания в полярных морях.)

Какими бы ни были волнение моря и качка «Фрама», подготовка к полярному путешествию продолжалась. Ронн сделал специальную запасную облегченную палатку для полюса, что стало еще одним примером новаторства. Это была аэродинамическая модель, изобретенная доктором Куком на «Бельжике» тринадцать лет назад. Кук еще тогда предложил ее Королевскому географическому обществу, но был осмеян по той «причине», что британские специалисты уже достигли совершенства в этом вопросе. Ронн кроил свою палатку во время шторма на взмывающем под потолок столе штурманской каюты, что вызывало безмерное восхищение Амундсена.

Некоторые члены команды, особенно ледовый штурман Бек, уговорили Нильсена провести с ними занятия по английскому, чтобы освежить язык для чтения основных работ из полярной библиотеки «Фрама». В ней хранились «Путешествие на “Дискавери”» и «Сердце Антарктики» – история экспедиции на «Нимроде», написанная Шеклтоном. Обе книги читались, перечитывались и бурно обсуждались.

Сам Нильсен, отвечавший за навигацию, во многом полагался на отчет сэра Джеймса Кларка Росса о его экспедиции 1839–1843 годов, который, как он заметил, несмотря на прошедшие после этого семьдесят лет, по‑прежнему не утратил актуальности и давал максимальное представление о плавании в Южном океане.

Приближался критический момент путешествия. Когда «Фрам» встретится с паковым льдом? От ответа на этот вопрос зависела длительность похода: будет он коротким или длинным, займет дни или недели? Исход этой гонки к полюсу во многом определял случай – например, то, получится– ли выдержать график закладки промежуточных складов до начала зимы.

Тем временем наступило Рождество. В сочельник офицеры и рядовые вместе расселись вокруг стола в главном салоне для праздничного ужина. Амундсен приготовил небольшой сюрприз. Все заняли свои места, и все, что происходило дальше, он описал в своем дневнике так:

«Безмолвная ночь, святая ночь» [67] – раздалась вдруг песня Гарольда. Бог мой, какая неожиданность! Какой эффект! Только железный не прослезился бы. Граммофон был тщат