Глава 14. Анжелика, стоя на коленях, перевязывала раненого Уттаке, которого перенесли во флигель, когда в комнату ворвался непонятный страшный рев

Анжелика, стоя на коленях, перевязывала раненого Уттаке, которого перенесли во флигель, когда в комнату ворвался непонятный страшный рев, одновременно пронзительный и гулкий. Рев нарастал, заполняя все вокруг, потом мгновенно оборвался и замер.

Анжелика взглянула в открытое окно, думая, что приближается гроза или ураган. Но небо было ясное.

Уттаке, сверкая глазами, приподнялся на своем ложе.

Тогда она поняла все и дрожь пробежала у нее по спине.

Это был воинственный клич ирокезов. Он прогремел, и снова воцарилась мертвая тишина. Ни одного выстрела не раздалось ему в ответ.

Закончив перевязывать Уттаке, она аккуратно собрала все медикаменты и корпию и опустила их в свою сумку. Де Пейрак, не вдаваясь в лишние объяснения, приказал всем собрать необходимые вещи, чтобы быть готовыми к любой случайности. В свою дорожную сумку Анжелика положила платье, смену белья и драгоценную шкатулку, где теперь не хватало зеркала, подаренного Сванисситу, и коробочку с драгоценностями Онорины.

Минутами у нее мелькала догадка, каким образом де Пейрак задумал спасти их жизнь, не вступая в бой с ирокезами. Но она тут же отгоняла ее прочь, так как самой ей казалось, что сделать это без кровавой битвы невозможно.

Анжелика проверила висящий на поясе пистолет. Они все были вооружены. Даже у госпожи Жонас был в руках мушкет, который она держала, словно ребенка. Услыхав клич индейцев, все бросились в комнату к Анжелике и сейчас не отходили от нее ни на шаг; и взрослые и дети чувствовали себя спокойнее рядом с ней. Они ждали, застыв в напряженных позах, с оружием и собранными вещами в руках, с опаской косясь на лежавшего в углу раненого ирокеза. От них требовалось совсем немного: когда дадут знак, им надо будет перейти двор и выйти из форта, не показывая своего страха. Что будет дальше, они не знали.

Наконец, в дверь постучали, и в комнату вошли Мопертюи с сыном; подхватив Уттаке, они поставили его, крепко поддерживая с обеих сторон, чтобы он мог держаться на ногах. Следом за ними в великолепном одеянии из красного бархата появился граф де Пейрак.

— Твои братья пришли, — сказал он Уттаке, спокойно натягивая кожаные перчатки с черными крагами, расшитыми серебром. — Они стоят в нерешительности у подножия нашего холма. Сейчас к ним из форта вышел Никола Перро. Он наблюдает за ними сверху, и они не знают, что делать: поразить его стрелой или нет. Ты должен поговорить с ними.

— Какую роль ты хочешь заставить меня играть, Текондерога? — спросил индеец, содрогнувшись всем телом. — Ты же знаешь, если я заговорю, я призову своих братьев к мести.

— Против кого?

— В твоем форте, под твоей крышей, свершилось предательство…

— Увы, это так. Но я искуплю этот позор. Каким образом? Это уж мое дело. Сейчас речь идет о тебе, Уттаке. Ты попросил помощи у белой женщины из Катарунка, у моей супруги, и она спасла твою жизнь. Она бы не сделала этого, если бы мы хотели смерти ирокезским вождям, пойми это. Но есть нечто гораздо более важное… Вспомни, ради чего погиб Сваниссит. Он рисковал всем, лишь бы встретиться со мной и добиться союза. Сегодня ты — вождь ирокезов. К чему хочешь ты привести свой народ? К миру или полному истреблению?

Де Пейрак был ростом выше индейца, он смотрел на него сурово сверху вниз, словно желая подавить его физически. Сломить непокорную душу Уттаке было задачей почти невыполнимой. Но сейчас от этого зависела их жизнь. Только склонив ирокеза на свою сторону, они могли рассчитывать на спасение.

— Лучше погибнуть! — вскричал Уттаке. — Но знай, ты умрешь раньше.

— Что ж, значит, погибнем все, — невозмутимо ответил граф и затем обратился к старому канадцу, вошедшему вместе с ним:

— Мессир Маколле, вы знаете, что следует делать. Поручаю вам этих женщин и детей. Расположитесь так, чтобы все время видеть Никола Перро. Если он подаст вам знак, вы тотчас же уведете их в форт, а сами приготовитесь к бою.

— Слушаюсь, мессир граф. Я присмотрю за ними.

Де Пейрак еще раз взглянул на ирокеза, которого поддерживали Мопертюи с сыном. Сейчас это был его главный козырь, полученный благодаря Анжелике.

— Дайте ему глоток рома, чтобы он мог держаться на ногах. А теперь идемте все.

Выйдя из дома, он сдернул со лба повязку, рана открылась, и по его лицу медленно заструилась кровь.

Жан Ле Куеннек ждал графа, держа под уздцы вороного коня. Де Пейрак вскочил в седло, поскакал к открытым воротам и через минуту исчез в их светлом проеме.

При его появлении на эспланаде снова раздался оглушительный клич индейцев. У Анжелики так сжалось сердце, что она остановилась, не в силах сделать шага. Но и на этот раз белые не ответили выстрелами.

— Идемте. Смелее, — подбадривал их Маколле. — Уж коль начали играть комедию, надо играть ее до конца. А знаете, разъяренного зверя, уже готового к прыжку, иногда может остановить что-то ему непонятное, что вдруг удивит его… Ведь многие ирокезы и в глаза не видели лошади… Может, вас, сударыня, и не очень устраивает такой кавалер, как я, но не забывайте, что после меня у вас, видно, не будет и такого…

Старик так балагурил и смешил их, что они вышли из форта с веселыми лицами.

Никола Перро был действительно там, он стоял, заложив руки за спину, и спокойно смотрел вниз, где у реки собралось полчище ирокезов. Ветер трепал бахрому, украшавшую его плащ из оленьей шкуры, и острый кончик мехового колпака.

Де Пейрак гарцевал на своем коне перед знаменосцами, словно производил им смотр.

Черные кирасы испанцев сверкали на солнце.

Мопертюи с сыном, поддерживая Уттаке, встали рядом с Никола Перро. Внизу прокатился глухой рокот.

Анжелика взглянула туда и почувствовала, как кровь отхлынула у нее от лица.

Оба берега заполнили грязные, окровавленные, взъерошенные индейцы. На реке было тесно от лодок, челноков и каноэ, а они все откуда-то прибывали и прибывали. Индейцы высаживались на берег, поднимая клубы пыли, и молча устремлялись в сторону Катарунка. Эта толпа, размахивавшая луками и томагавками, производила устрашающее впечатление. Глаза всех были обращены к форту. Там, наверху, они видели своего старого знакомца, Никола Перро, он так часто бывал в Священной долине, так часто плавал по Пяти озерам, что они привыкли его считать своим. Там был и вождь могавков Уттаке… И тут они уже ничего не могли понять… Ведь им сказали, что все их вожди погибли в Катарунке. При виде графа на его сказочном черном скакуне их охватывал суеверный страх. Они теснились, понемногу наползая на холм, но пока занимали выжидательную позицию.

Жоффрей де Пейрак спешился и, пройдя несколько шагов, встал чуть впереди Перро и Уттаке. Ветер трепал полы его плаща, развевал волосы, кружевное жабо и яркие ленты, прикрепленные к плечу.

Анжелика сжала ручонку Онорины. Она отыскала глазами своих сыновей. Флоримон и Кантор стояли недалеко от нее, торжественно застыв со знаменами в руках. На знаменах золотом, алым и голубым шелком были вышиты языки пламени, стелющегося по ветру.

Она не знала, что это за символ, надо будет спросить у них завтра… Боже, ведь это «завтра» может для них не наступить…

Внешне все были так спокойны, что даже трудно было представить, что через минуту может произойти страшная трагедия.

— Что сейчас будет? — вполголоса спросила Анжелика у старого Маколле.

— Пока что белые и индейцы приглядываются друг к другу. Оценивают обстановку. Что-то решают. Ирокезы растерялись: во-первых, они не знали, что Уттаке жив. Потом, они боятся любых огороженных мест, да и открытых участков тоже, они привыкли к лесу. Кроме того, белые вышли к ним навстречу, чего уж они никак не ожидали. Теперь они окончательно запутались… не знают, что и делать… Видите, кое-кто из них начал танцевать, это они разжигают себя. Вообще ведут себя как кошка, пугающая мышь. Только вот кто кошка, а кто мышь, пока не известно. Спокойно. Они сейчас снова завопят. Не двигайтесь и не показывайте, что боитесь.

Нечеловеческий хриплый вой снова потряс воздух. Госпожа Жонас и Эльвира судорожно вцепились в Анжелику, и она уже не знала, кого успокаивать в первую очередь — их или перепуганных детей, уткнувшихся к ней в колени: «Не бойтесь, их крик звучит так громко только потому, что они кричат все вместе!..».

На этот раз индейцам ответили. Едва замер их клич, как раздались два мощных взрыва, один на самом берегу реки, за спинами ирокезов, второй где-то среди скал, поднимавшихся над фортом. Огромные каменные глыбы взлетели в воздух и с ужасным грохотом, который тут же повторило и усилило эхо, рухнули на землю. Ветер паники подхватил ирокезов и раскидал их в разные стороны. Одни бросились к ивовой роще, другие — к своим лодкам. Самые отважные пытались сплотиться и уже начали вкладывать стрелы в натянутые луки. Но взрывы следовали один за другим, отвлекая внимание индейцев и не давая им опомниться.

— Что все это значит? — спросил побледневший Уттаке.

— Твои братья приветствовали меня боевым кличем. Я отвечаю им на их приветствие. Разве ты забыл, что я Человек Гром? — И добавил, иронически взглянув на него:

— Чего ты боишься, Уттаке? Чего боятся они? Ведь это просто летят камни.

Вождь могавков пристально смотрел на него.

— Чего хочешь ты от меня?

— Поговорить с тобой и с твоими воинами о возмездии за пролитую кровь.

— Чем можешь ты расплатиться с нами за кровь наших вождей?

— Поговорим, и ты узнаешь…

Уттаке повернулся к ирокезам и на чем свет стоит начал бранить их. Но его ослабевший голос не повиновался ему и звучал слишком тихо. Тогда ему на помощь пришел Никола Перро, приставив к губам руки, он прокричал:

— Собаки! Шакалы трусливые! Куда вы? Назад! Ведь это просто падают камни. Пусть военачальники выйдут вперед. Мы будем сейчас говорить о расплате за кровь…

Понемногу воины пришли в себя. По всему было видно, что ирокезы склоняются к переговорам. Это уже было большой уступкой. По традиции переговоры полагалось вести сидя и противники не должны были выказывать друг другу враждебных чувств.

Вожди во главе со старым Тахутагетом вышли вперед. Его безобразное, изрытое оспой лицо было сумрачным. Но вслед за ними поднялись и все другие индейцы, они бросились наверх и, затопив склоны холма, расселись и разлеглись прямо на земле. На солнце запах, исходивший от их намазанных медвежьим салом голых тел, был нестерпим. Сотни черных, загадочно поблескивавших глаз образовали магическое кольцо, сомкнувшееся вокруг Катарунка.

— Отступать-то больше некуда, — пробормотал Маколле. — Вот как получилось. Присядем и мы, сударыни. Отсюда нам все будет хорошо видно. Если Перро подаст знак, что дело худо, что нет больше надежды, нам с вами придется перебираться в убежище.

— Ой, сколько же их! — прошептала Анжелика.

— Бывает и больше. К тому же они и вооружены плохо, да и, видать, сильно устали. Эти головорезы явились сюда, должно быть, сразу после боя. С нашим-то оружием тут и делать нечего.

— Мой муж собирается все уладить мирным путем.

— А почему бы не попробовать… В этой стране, пока жив, можно надеяться на все, что угодно. Правда, на сей раз дело трудное, ведь убиты их великие вожди. Но попытка не пытка.

И старик, махнув рукой сидящему поблизости от них ирокезу, что-то прокричал ему, приподняв свой красный шерстяной колпак.

— Я сказал ему, чтоб не трудился снимать с меня скальп, это уже сделано.

— И он расхохотался.

— У вас еще хватает сил шутить! — с завистью взглянув на него, воскликнула госпожа Жонас.

— Такой уж я уродился, и умирать, видно, буду с прибаутками.

Тем временем Уттаке, оба канадца и граф де Пейрак уже опустились на землю напротив ирокезских вождей. Люди де Пейрака встали позади своего хозяина. В их позах не чувствовалось никакого напряжения, на первый взгляд они держались даже несколько беспечно. Но Анжелика, следившая за ними краешком глаз, видела, что все они готовы к боевой тревоге, каждый точно знает свою роль. И все держатся начеку. Иногда кто-нибудь отправлялся в форт, потом возвращался оттуда. Должно быть, каждый шаг у них был строго рассчитан. Глядя, как четко действуют эти люди, многие из которых казались ей несимпатичными и даже ненужными в Катарунке, она поняла, как тщательно отобрал их де Пейрак для своей экспедиции в Новый Свет. Конечно, у каждого из них были свои недостатки, но все они были слепо преданны де Пейраку, готовы к любым испытаниям, а в минуту опасности становились хитрыми, как змеи.

Граф де Пейрак начал с того, что при посредстве Никола Перро напомнил ирокезским воинам о тех соглашениях, к которым они пришли со Сванисситом перед самой его смертью.

Со своего места Анжелика хорошо видела все, что происходит на переговорах, она могла следить за выражением лиц, слышала раскаты голоса Никола Перро, который неутомимо переводил ирокезам речь графа де Пейрака и потом пофранцузски повторял все, что говорили ирокезы, не пропуская ни одного слова, даже если это был сплошной поток брани и угроз.

Она увидела, как поднялся во весь рост ее муж в своем великолепном одеянии и, устремив на ирокезов огненный взгляд, заговорил. Он напомнил им, какие подарки он сделал ирокезам и как высоко оценил их Сваниссит. Потом он сказал им, что только вчера заключил договор о мире — доказательством чему служат драгоценные вампумы — с их мудрым и осторожным вождем, который в течение двадцати лет водил их по Тропе Войны. Этот договор распространялся на всех белых, состоявших на службе у графа де Пейрака, и всех его союзников, какой бы национальности они ни были: французов, англичан, испанцев или фламандцев. Особый знак должен был обеспечивать им неприкосновенность.

В свою очередь де Пейрак давал обязательство не поднимать оружия против ирокезов, даже если бы к этому его склоняли его соотечественники из Квебека или абенаки и алгонкины, с которыми он тоже подписал мирные соглашения.

Белые также обещали — на этом особенно настаивал старый вождь — не продавать водку народам Длинного Дома и не втягивать их в торговлю бобровыми шкурами, ибо это отвлекало их от землепашества и охоты на оленя.

Как родной отец, Сваниссит до последнего дыхания думал о том, как спасти свой народ от двух страшных соблазнов, грозящих ему вырождением и неминуемой гибелью от голода: он пытался уберечь их от водки и от бойкой торговли мехом.

Ирокезы, подстрекаемые расчетливыми белыми купцами к охоте на бобров, забрасывали свои привычные занятия, обработку земли и жестокими, слишком долгими зимами целыми племенами вымирали от недостатка заготовленной впрок пищи. Третьим и, может быть, самым сильным искушением для ирокезов была война. Сваниссит объяснил это де Пейраку. Обо всем подумал старый вождь, пытаясь отвести от своего народа опасность, грозившую ему уничтожением, внушая ему необходимость жить в мире, жить в мире хотя бы с одним белым — с Человеком Громом — и его племенем.

В подтверждение этих обязательств и как напоминание о них тем, кто со временем попытается о них забыть, граф де Пейрак решил ежегодно посылать в подарок каждому вождю Союза пяти племен кремневое ружье, два бочонка пороха и два бочонка свинцовых охотничьих пуль, пять сетей для рыбной ловли из фибровой английской нити, десять красных одеял из английского толстого сукна и пять плащей пунцового или голубого тонкого сукна, на выбор, не выгорающего на солнце и не линяющего от дождя, двести пятьдесят ножей, двести топоров, пять пил, пять тонн селитры — чудодейственного порошка, от которого так хорошо родится кукуруза, и, кроме того, котлы различных размеров, отлитые из лучших сортов чугуна.

И неужели теперь, когда остался всего лишь год до того, когда эти столь выгодные для ирокезского народа соглашения войдут в силу, они откажутся от них?

Тахутагет что-то крикнул, и голос Никола Перро повторил за ним:

— Это ты, белый человек, ничего не выполнив из своих обещаний, отказался от них. Твоих даров мы пока не видали, но самое страшное предательство ты уже совершил. Это ты снова начал войну с нами, едва мы успели договориться о мире.

Де Пейрак не дрогнул. Он велел Никола Перро ответить, что Тахутагет ошибается. Подарки, полученные Сванисситом в знак заключения мирного договора, все здесь, сейчас они их увидят. Но сначала он просит Уттаке, чтобы тот рассказал своим братьям о нападении на Катарунк и о том, как были убиты ирокезские вожди.

Могавк неохотно заговорил.

Перро, Мопертюи и все те белые, кто знал язык ирокезов, внимательно следили за каждым его словом. Они заставили его повторить дважды, что он видел своими глазами, как избиты были люди де Пейрака, как барон де Модрей с отрядом патсуикетов обманом проник в форт. И как белая женщина, жена Текондероги, спасла его от Пиксарета, который искал его, чтобы прикончить.

Де Пейрак, отбросив со лба волосы, показал ирокезам свою кровоточащую рану, тоже нанесенную патсуикетами. Шла изнуряющая словесная дуэль. Вернее, битва, которую де Пейрак вел при помощи своих сподвижников-канадцев, хотя всю тяжесть ее выносил только на своих плечах. Для дикарей вопрос был решен заранее: Человек Гром должен умереть, и только прогремевшие взрывы несколько охладили их боевой пыл.

Стояла невыносимая жара. Переговоры длились уже несколько часов. Время от времени кто-нибудь вставал и шел напиться или освежиться к реке. Анжелика вдруг вспомнила, что приготовила на всякий случай тартинки с кусочками сала, она раздала их детям, чтобы те еще посидели спокойно.

Все так устали, что даже не было сил волноваться. И вдруг ирокезов снова залихорадило. Анжелика уловила, как сразу же насторожились испанцы, державшие наготове свое оружие.

Нелегко было заглушить жажду битвы и мести в сердцах ирокезов. Было очевидно, что они не собираются лишать себя этого не имеющего себе равных наслаждения — отомстить сторицей за смерть своего брата, тем более что сейчас речь шла о мести за смерть их любимого и почитаемого вождя.

При одной только мысли, что им не удастся утолить свою жажду мести, их охватывало негодование, они начинали волноваться и громко роптать, выражая свое недовольство.

Какой-то особенно возбужденный молодой ирокез подскочил к Флоримону и, схватив юношу за густые волосы, с ножом в руке описал над его головой очень выразительный круг, словно собирался снять с него скальп. Анжелика, похолодев от ужаса, с трудом сдержала крик. Но Флоримон, подражая отцу, сохранил полное хладнокровие. Анжелика с восхищением смотрела на своего старшего сына, на его тонкий, чеканный профиль, который вырисовывался на фоне лазурного неба, и, охваченная волнением, подумала, что это сын Жоффрея де Пейрака. Оттого что в то лето на берегу Гаронны, под звездным небом Аквитании, он сделал ее своею женою, в жилах этого юноши текла его доблестная и благородная кровь. И она с гордостью подумала: это наш сын!

В душе она была спокойна за Флоримона, но Кантора находила еще слишком юным для участия в подобных церемониях, правда, держался он отважно, стоял не шелохнувшись, со знаменем в руках, и только пот градом катился по его пухлым щекам. Анжелике так бы хотелось, чтобы он сидел сейчас рядом с ней, вместе с другими детьми, но он, конечно, никогда бы не простил матери, узнай он ее мысли.

Беспокоилась она и за своего «подопечного» Уттаке. Трудно было представить себе, что в его состоянии можно выдержать столько часов этих напряженных переговоров.

— О, за него не беспокойтесь, — сказал ей Элуа Маколле, с которым она поделилась своими опасениями. — Этот народ я знаю. У них у каждого в запасе несколько жизней. Вам кажется, что ему приходит конец, а он, может, только сейчас и оживает…

— И все-таки вы не могли бы отнести ему напиться? — попросила его Анжелика. — Ведь если, не дай бог, он умрет во время переговоров, это не улучшит наших дел!

Канадец выполнил ее просьбу, он отнес воду в сосуде, выдолбленном из тыквы, вождю могавков, так счастливо избежавшему гибели от руки врагов. Этот знак внимания, казалось, пришелся ему по душе.

Ирокезы молчали. Они переживали рассказ Уттаке об убийстве их вождей, и их живое воображение рисовало им все подробности коварного ночного набега врагов. Время от времени кто-нибудь задавал вопрос, и затем снова все погружались в раздумье.

Наконец, Жоффрей де Пейрак встал и начал говорить. Он часто прерывал свою речь, чтобы Никола Перро мог не спеша, сохраняя торжественность, перевести каждое его слово, и чтобы ее слышали даже те, кто стоял вдали, у самой реки.

— Теперь слушайте меня все. Я знаю, что законы священной мести запрещают вам касаться еды до тех пор, пока убитые не будут отомщены. Вы только что выиграли бой у патсуикетов, вы разгромили их и полностью уничтожили. Вы можете считать, что выполнили свой долг перед покойными вождями, ибо виновны во всем только патсуикеты, и они теперь жестоко наказаны. Я знаю, что ненависть ко мне переполняет ваши сердца. Но я говорю вам, что, заключив дружественный союз со Сванисситом, я и после его смерти считаю вас своими друзьями. Как видите, я встречаю вас без всякого страха. Я не хочу оскорблять память вашего великого вождя и считать вас, его братьев, своими врагами, конечно, если вы сами не проявите враждебности по отношению ко мне. Прежде всего я приготовил вам еду. Вы прикоснетесь к ней лишь тогда, когда сердца ваши успокоятся и вы убедитесь, что ваша честь восстановлена. Тогда вы насытитесь ею. Здесь двадцать глиняных кувшинов с маисом, четверть лося, два медведя, а также тыквы и сухие ягоды, чтобы ваш сагамит получился душистым. Вы должны подкрепиться, воины, ибо вы так устали от битв и долгого перехода, что, ослепленные гневом, не думаете о будущем своего народа.

Какой-то индеец встал и начал злобно возражать де Пейраку, но стоявшие рядом заставили его замолчать. Было ясно, что они сгорают от любопытства, что же еще приготовил для них Человек Гром.

— Здесь топоры и английские ножи, чтобы вам было чем защищаться, два бочонка пороха и пуль, три фитильных мушкета и кремневое ружье.

— Ты и Сванисситу подарил ружье! — крикнул кто-то.

— Оно останется с ним навечно, он возьмет его с собою в Страну Великих Охот. А вот здесь вы найдете то, чем можете воспользоваться сейчас же. Не отказывайтесь и не улыбайтесь презрительно. Здесь виргинский табак, и нет ничего бесчестного в том, чтобы выкурить трубку, прежде чем решить: война или мир. Табак только придаст вам мудрости.

Уттаке и Тахутагет, посовещавшись между собой, взяли трубки. Слишком велико было искушение для индейцев, у которых от слабости кружилась голова и минутами мутился разум. Никола Перро, Мопертюи и его сын, Пьер-Жозеф, раздали индейцам связки сухих листьев табака и несколько трубок, которые индейцы передавали друг другу.

— Я вас на минутку покину, — сказал Маколле женщинам. — Пойду потолкаюсь среди этого сборища. Вроде жареным не так пахнет… Этим надо пользоваться.

Он прикурил трубку у одного из ирокезов, уселся среди них и завел беседу, словно с добрыми соседями. Никола Перро и Мопертюи с сыном, спустившись к реке, шумно здоровались со знакомыми индейцами.

У Анжелики замерло сердце, когда она увидела, как эти мужественные люди, безоружные, расхаживают среди кипящей злобой толпы врагов.

Ирокезы жадно курили. Завитки голубого дыма поднимались над ними, и чувствовалось, как под волшебным действием табака укрощаются их сердца и в легком опьянении тонут скорбь и ненависть.

Почти в полном молчании прошло около часа, только слышалось, как у реки голосисто кричат дикие гуси.

Кто-то тронул Анжелику за руку. Это вернулся старый Маколле, он показал ей на солнце, уже клонившееся к горизонту.

Анжелика с тревогой взглянула на мужа. Его душил приступ надсадного кашля. В течение стольких часов он непрерывно говорил, и его больное горло не выдержало.

Ей безумно хотелось быть сейчас рядом с ним, чтобы он чувствовал в эти тяжелые минуты ее любовь, ее горячую преданность. Как самоотверженно борется он, спасая их жизнь! Господи, одержит ли он, наконец, победу?

Вдруг со своего места решительно поднялся старый Тахутагет и с гневом произнес слова, которые тут же перевел Перро:

— Вот что заявляет Тахутагет от имени Союза пяти племен. Неужели ты думаешь, Текондерога, что своими подарками ты можешь возместить нам утрату наших возлюбленных вождей? Ты предлагаешь нам пищу и щедро одариваешь нас, а они от тебя приняли только позор и смерть.

При этих словах зловещий гул снова прокатился по рядам краснокожих воинов. И снова лицом к лицу с опасностью встал Жоффрей де Пейрак. Силы его казались неиссякаемыми; когда он заговорил, его глухой голос звучал с убедительной страстностью, которая зажигала Никола Перро, и тот торжественно и проникновенно доносил его слова до ирокезов:

— Вы ошибаетесь, ирокезские воины! Не только смерть и позор нашли ваши вожди в Катарунке. Да будет вам известно, что, с тех пор как Священная долина приняла в свое лоно ирокезские племена, ни один из ваших вождей не отправлялся в Страну Великих Охот с такими богатейшими дарами и почестями, как они… Вы, конечно, с тоской и горечью думаете, что они умерли вдали от родных мест и вы не сможете даже завернуть их тела в меховые одеяла, и вам нечего дать им с собой, провожая в столь долгий путь. Так вот! Смотрите же!

Вооруженные испанцы, которые держались тесной группой чуть левее от входа в форт, отошли в сторону и торжественно открыли ирокезам то, что до этой минуты граф де Пейрак старался скрыть от их взоров. Теперь этот момент наступил. У подножия гигантского красного клена ирокезы увидели Сваниссита, Онасатегана, Анхисеру и Ганатуху. Мертвые вожди были посажены очень прямо, глаза их были закрыты, ноги скрещены, в руки вложено оружие.

Великолепные уборы из перьев скрывали страшные зияющие раны. Умелая рука расписала пунцово-желтыми красками их застывшие, мертвенно-бледные лица. Это постарались канадские трапперы, воскресив в своей памяти обряды Священной долины, с которой так тесно была связана их собственная жизнь, что порой было трудно распознать, что восприняли они от ирокезов и что от французов.

Почти с благоговением Мопертюи наносил пунцовую краску на лицо Сваниссита, а Никола Перро проводил на щеке Анхисеры длинную желтую полосу — напоминание о его первом ранении, полученном в юности. Потом они одели вождей в роскошные шелковые плащи, затканные золотом и отделанные мехом — их привез в своих сундуках из Старого Света граф де Пейрак, — и усадили их, привязав к кольям, вбитым в землю за их спинами, потому-то они и сидели так прямо.

Глухой стон вырвался из груди ирокезов. Здесь, на вражеской земле, вдали от родных мест, они увидели своих убитых вождей; но вожди их были одеты так богато, окружены такими почестями, которых, даже доблестно погибнув в бою, они не могли бы получить от своего народа.

Ирокезы поднялись и бросились вперед.

— Скажи им, — быстро проговорил де Пейрак, крепко сжав плечо Никола Перро, — скажи им хоть что-нибудь. Неважно что. Покажи подарки… что ли.

И тут же раздались громовые раскаты голоса канадца, которого ирокезы привыкли слушаться, считая почти своим. Он взялся за дело с проворством рыночного торговца. Он уводил их мысли в сторону от жуткой правды, представшей перед их глазами, как ловкий фокусник, он старался отвлечь их внимание от убитых вождей и рассеять их горе. Он бойко показывал им серебряные луки и разноцветные стрелы с перламутровой инкрустацией, лежавшие в кожаных колчанах, густо расшитых жемчугом, красные одеяла, трубки с табаком, шкуры белого медведя, рыси и волка, покрывало, сшитое из шкурок белоснежного горностая, — все это будет опущено в могилу вождей. Перро, не давая ирокезам опомниться, перечислял кувшины с кукурузой и рисом, жиром и мясом, приготовленные каждому вождю, чтобы они не голодали во время долгого пути в Страну Великих Охот. Потом он растолковал им символическое значение четырех странных и незнакомых индейцам предметов, по виду напоминавших трутник; Никола рассказал, что их кладут мертвым, чтобы осушать им слезы, и что эти большие, похожие на желтые цветы и такие легкие предметы называются губками — они привезены сюда с очень далеких островов и имеют свойство впитывать в себя влагу. Он тут же показал их действие, налив воды в чашку.

— Вот так же мгновенно, как исчезает вода, если коснуться ее губкой, исчезнут и слезы стыда и отчаяния, — убеждал он индейцев.

Потом он красочно расписал им, как великие вожди принесли в дар белым свои драгоценные вампумы. Слезы ручьями текли по безбородым лицам индейцев, и они, передавая из рук в руки уже ставшие мокрыми губки, размазывали ими по щекам яркую боевую разрисовку. Европейцы, не слышавшие слов Никола Перро, с изумлением наблюдали, как плачущие индейцы промокают себе губками глаза. Это было потрясающе трагикомическое зрелище, наблюдая которое, одновременно хотелось рыдать и смеяться. Никола показал им вампум, врученный графом де Пейраком вождю союза ирокезов в знак верности, — бесценное старинное сокровище, когда-то принадлежавшее абенакам, на нем было изображено голубое восходящее солнце на белом фоне и вереница рыбок и морских волков, державшихся друг за друга, в зависимости от того, кто как это воспринимал. Теперь Сваниссит может принести его в дар Высшему Духу как возмещение за то предательство абенаков, жертвой которого он стал.

Затем Перро решился на самую крайность. Он показал им роскошное одеяние Сваниссита, его шелковый плащ, затканный золотой нитью и отделанный серебряным позументом, именно такой, какой, по словам Гайаваты, великого создателя союза ирокезов, должен был носить тот, кто продолжит его дело, кто будет предостерегать индейцев от бесконечных войн и научит их жить в мире, столь необходимом, чтобы заниматься земледелием и охотой.

Воины теснили друг друга, каждому хотелось подойти поближе, посмотреть и пощупать все эти богатства. Они толкались и приходили все в большее возбуждение. Их близость становилось опасной. Правда, большинство индейцев искренне восхищались подарками белых, но были и такие, у кого, глядя на них, жадно разгорались глаза. Они уже посматривали в открытые ворота и переговаривались между собой.

Анжелика почувствовала, что атмосфера снова накаляется. События, видимо, достигли кульминационной точки. Сейчас должно было решиться, кто выиграет эту опасную игру. Она заметила, что европейцы, стоявшие со знаменами в задних рядах, начали один за другим исчезать, растворяясь в наступавших сумерках. Другие под покровом темноты повели лошадей к лесу, и Жан, подойдя к Анжелике, шепнул ей, чтобы она с детьми незаметно отошла немного в сторону и начала спускаться к реке, стараясь не привлекать к себе внимания. Испанцы, бесшумно зарядив ружья, прикрывали их отступление.

— Возьмите Онорину и ступайте за Жаном, я догоню вас, — сказала Анжелика супругам Жонас.

Разве могла она уйти отсюда, пока Жоффрей находился в опасности? Она увидела, что ирокезы проскользнули к самому палисаду и разглядывали через ворота двор.

Мгла быстро сгущалась, но багровая полоса на горизонте еще бросала на землю желтоватые отсветы. Анжелика приблизилась к людям, окружавшим де Пейрака — среди них были Перро, Мопертюи с сыном, Маколле и несколько человек с «Голдсборо» — и охранявшим сейчас своего господина.

Уттаке, опершись на плечо траппера, стоял среди них, а вокруг были ирокезы, которые с каждой минутой становились все беззастенчивее и враждебнее.

Первым Анжелику заметил не муж, а Уттаке. Она смотрела на него так пристально, что индеец, как завороженный, медленно повернул к ней голову и его потухшие от усталости глаза встретились со взглядом белой женщины.

«Я сохранила тебе жизнь в тот вечер у ручья, — кричал ему этот взгляд, — я спасла тебя, раненого, от рук Пиксарета, который хотел снять с тебя скальп… Теперь ты должен спасти его… Спаси его, спаси его! Заклинаю тебя. Ты можешь это сделать».

В ее взгляде были приказ и мольба. Волна самых противоречивых чувств прокатилась по желтому лицу могавка.

В этот момент несколько ирокезов подошли к де Пейраку, и один из них дерзко спросил:

— А где огненная вода, драгоценный напиток белых? Что-то мы ее не заметили среди подарков нашим вождям…

Он стоял, ухмыляясь, в ожидании ответа, нагло помахивая томагавком.

— Водку и ром мы оставили в форте. Мы их слили в отдельный сосуд и принесем их в дар Высшему Духу.

Ирокез что-то насмешливо воскликнул, а потом, задыхаясь от злобы, заговорил, и Никола Перро, едва сдержав себя, недрогнувшим голосом перевел его слова:

— Мы возьмем их сами, не спрашивая твоего разрешения, Текондерога. Ты был заодно с предателями, убившими наших вождей.

Тогда де Пейрак резко шагнул к ирокезу и, приблизившись к нему вплотную, гневно глядя в глаза, спросил:

— Кто ты, осмелившийся посягнуть на дары Высшего Духа?

Индеец отпрыгнул назад и взметнул свой томагавк. Мгновенно пригнувшись, де Пейрак избежал удара, топор со свистом пролетел над самой его головой, тогда граф выпрямился и, схватившись за ствол пистолета, рукояткой ударил своего противника в висок; тот сделал шаг вперед, зашатался и замертво рухнул на землю.

Крик Анжелики потонул в бешеном реве дикарей. Но вдруг, перекрывая этот рев, прозвучал чей-то властный голос. То был голос Уттаке.

Подняв руку, он заслонил своим телом де Пейрака. И тут же все стихло. Индейцы опустили луки и томагавки. Уттаке знаком подозвал к себе молодого воина и оперся на него. Потом он повернулся к де Пейраку и очень тихо сказал ему пофранцузски:

— Я не хочу твоей смерти, Текондерога. Чувство справедливости требует, чтобы я сохранил тебе жизнь. Месть — действительно один из наших главных законов. Но закон благодарности стоит выше. И я бы считал себя предателем, если бы забыл, что твоя жена, Кава, дважды спасла мне жизнь, дважды… ты слышишь, Текондерога? Я не знаю, согласятся ли мои воины оставить тебя в живых и уйти отсюда, не утолив жажды мести. Этого я не могу им приказать. Хотя попытаюсь убедить их… Может быть, у меня ничего не получится, но ты должен знать, что я сделал все, что мог.

В самые трагические минуты в голову иногда приходят нелепейшие мысли. Анжелика потом вспоминала, что в тот момент ее больше всего поразило, как хорошо Уттаке говорит по-французски. Правильная французская речь в устах дикаря и впрямь производила более чем странное впечатление.

— Наши сердца не скоро забывают оскорбления. Я не могу просить своих братьев пощадить вас, это запятнало бы меня… верховного вождя…

— Я и не хочу, чтобы вы забывали их, — ответил де Пейрак.

У Анжелики больше не было сил выносить это. Теперь она знала, что даже вмешательство Уттаке ничего не может изменить. И она хотела только одного: броситься в форт, закрыть, наконец, за собой бревенчатые ворота и взяться за оружие. Хватит этой пытки. Она не может больше видеть, как Жоффрей стоит совсем не защищенный и каждую минуту рискует жизнью.

Но он, казалось, не спешил уйти отсюда, и по его виду даже не чувствовалось, как он устал и какое напряжение пережил за этот страшный день.

— Я не хочу, чтобы вы забывали, — повторил он громче. — Напротив, я постараюсь сделать все, чтобы вы никогда не забыли то, что произошло в Катарунке. И я могу ответить на вопрос, который вы потом будете задавать в ваших песнях: «Кто бы стер пятно позора, если б мы их пощадили?» Это сделаю я… Перро, переводите, пожалуйста. Вы думаете, что разговор между нами закончен? Нет. Сейчас он только начнется. Вы еще ничего не видели и ничего не слышали. Теперь я вам скажу главное. Слушайте меня. Внимательно слушайте все, что я вам скажу. Я хочу, чтобы мои слова и все, что я совершу, крепко вошли в ваши сердца, только тогда вы сможете уйти отсюда без горечи и успокоенные. Не правда, братья мои, что сердца белых и сердца индейцев не могут испытывать одни и те же чувства. Глядя на форт Катарунк, я испытываю тот же ужас, что и вы. Я тоже не могу забыть, что здесь произошло самое ужасное убийство, самое гнусное предательство, которое я только видел за свою долгую жизнь. Как и вы, я считаю, что места, где совершаются подобные преступления, навсегда остаются запятнанными, и если даже справедливые люди хотели бы забыть об этих преступлениях, о них невольно будут напоминать сами эти места. И каждый, кто в будущем придет в этот форт, обязательно вспомнит: здесь был убит Сваниссит под крышей пригласившего его к себе хозяина, белого человека, Текондероги. Нет и еще раз нет… Я не могу вынести этого! — вскричал де Пейрак с силой и гневом, которые произвели впечатление на индейцев и были сейчас — Анжелика это почувствовала — совершенно искренними.

— Я не смогу этого вынести! Лучше стереть его с лица земли, пусть лучше все погибнет…

Он закашлялся, прокричав последние слова.

Никола Перро медленно, с пафосом повторял за ним:

«…пусть лучше все погибнет… все погибнет…»

Все взоры теперь были обращены к этим двум возвышавшимся над толпой фигурам, видневшимся в сумерках на фоне догоравшего заката.

— Я знаю, — продолжал граф. — Я знаю, что среди вас есть такие, кто думает: в этом форте есть чем поживиться. Они хотели бы сразу убить двух зайцев: свершить месть и обогатиться. Пусть эти шакалы не воют и не вынюхивают добычу, а убираются отсюда, поджав хвост. Я уже сказал вам, что отныне все, что имеется в форте, принадлежит только манам, душам ваших умерших вождей. Только таким образом их можно умилостивить. Вы уже получили свои подарки. Это все дорогие вещи. Когда вы понесете их отсюда, взвалив на плечи, вы почувствуете, как они тяжелы. Но вы не вправе прикоснуться к богатствам, хранящимся в форте Катарунк, так же как и я уже не смогу пользоваться ими. Я отдаю все, что имею, вашим погибшим вождям, чтобы искупить то подлое предательство, жертвами которого они стали.

Слушайте меня внимательно и запоминайте мои слова. В этом форте столько запасов провизии, что их хватило бы на многие месяцы, а может быть, даже и годы. В нашей кладовой есть мясо оленя, лося, медведя, сушеная и соленая треска, морская соль, бочки подсолнечного масла и китового жира, сахар кленовый и белый сахар, привезенный с далеких островов. Ром и дорогие вина, мешки с пшеничной и кукурузной мукой. Сотня связок виргинского табака и сотня мексиканского. Там большие запасы всяких товаров: голландского полотна и китайского шелка, там столько всякой одежды, ковров, оружия, пуль, пороха, есть там капканы для крупного и мелкого зверя, иглы, ножницы… Ценные меха. Но все это уже не принадлежит больше мне и никогда не будет принадлежать вам. Отныне все эти сокровища принадлежат только вашим умершим вождям. Вы сказали, что они ничего не нашли в Катарунке, кроме позора. Теперь вы видите, что это не так. У них есть все. Я отдал им все, кроме водки и рома, я знаю, Сваниссит не признавал их, и я оставляю огненную воду Высшему Духу, только он своим могуществом может очистить ее от вредоносной силы. А теперь отойдите. Уттаке, прикажи своим воинам спуститься к реке, чтобы никого из них не ранило и не убило. Сейчас я вызову гром.

При этих словах наступило изумленное молчание. Затем вся масса ирокезских воинов, отхлынув от форта, начала медленно скатываться вниз по холму.

К суеверному страху индейцев примешивалось жадное любопытство. Что произойдет сейчас? Что задумал этот белый, который умеет так хорошо говорить? И разве можно отомстить за смерть их вождей более жестоко, чем это сделали бы они своим оружием?

Де Пейрак отдал последние приказания своим людям. Увидев Анжелику, он обнял ее за талию и повел к реке.

— Идемте скорее. Здесь нельзя оставаться. Мопертюи, проверьте, пожалуйста, все ли наши спустились вниз и не осталось ли кого в форте…

На берегу, где уже поднимался ночной туман, европейцы смешались с толпой ирокезов. Де Пейрак до боли сжал Анжелику в своих объятиях, а затем, выпустив ее, спокойно достал из кармана на своем широком кожаном поясе огниво и трут. Индейцы вели себя как малые дети, попавшие на интересное представление. Им хотелось знать и видеть все, что делает де Пейрак.

Во мраке Анжелика тщетно пыталась разглядеть среди толпы своих детей и супругов Жонас. Подошедший Мопертюи успокоил ее, сказав, что все они собрались у рощи под охраной вооруженных испанцев.

Жан Ле Куеннек быстро спускался с холма, разматывая пеньковый шнур. Под прикрытием темноты люди де Пейрака поднялись к форту, проворно опустили убитых вождей в заранее приготовленную могилу, беспорядочно побросали туда драгоценные дары и быстро закидали ее землей.

В эту минуту раздался хриплый звук охотничьего рожка. Кинув лопаты, они бросились к рощице, куда раньше увели детей и женщин.

Второй раз протрубил рог.

Тогда граф де Пейрак, выбив искру, не спеша наклонился и поджег конец шнура, который бретонец дотянул до него.

Вспыхнувший огонек быстро побежал вверх, извиваясь, как золотая змейка, меж камней и сучьев. Он добежал до ворот и исчез за ними.

Почти тут же могучий взрыв потряс воздух, осветив темное небо. Еще миг, и над фортом взлетели огромные языки яркого пламени. Сухое дерево домов и палисада, пропитанное к тому же особой смесью, занялось мгновенно. В знойном воздухе огонь, подхваченный ветром, сразу же превратился в гигантский трескучий костер, бушующий и ненасытный. Зрителям пришлось отступить к самой воде, так как жгучее дыхание огня начало настигать их.

Все лица, вырванные из тьмы багровым заревом пожара и обращенные вверх, выражали восторг и ужас, наслаждение и тоску, то есть все те сложные чувства, какие вызывает у человека разбушевавшаяся стихия, представшая перед ним во всем своем великолепии, во всей своей неукротимой силе.

Вдруг в безмолвной толпе прозвучал голос. Это что-то сказал старый Тахутагет.

— Он хотел бы знать, — перевел Уттаке, — были ли в твоем форте шкуры бобра.

— Да, да, конечно были! — в отчаянии вскричал О'Коннел. — Тридцать связок. На чердаке их хранилось по меньшей мере на десять тысяч ливров. Ах, мессир де Пейрак, если бы вы предупредили меня… если б я знал. О, мои бобры, мои бобры.

В его голосе звучало такое отчаяние, он так непосредственно и так комично выражал свое горе, что ирокезы покатились со смеху.

Вот наконец-то перед ними настоящий белый… Истинный сын этой расы торгашей. Этот человек был им понятен, именно такими индейцы и представляли себе белых.

— А сколько стоит эта шкура? — спросил де Пейрак, защипнув пальцами толстые, дрожащие от горя щеки ирландца. — Во сколько ливров оценил ты ее? В десять тысяч? Двадцать тысяч? А сколько стоит скальп, который тебе удалось сохранить? — продолжал граф, схватив за рыжую гриву несчастного скупщика. — Никак не меньше тридцати тысяч ливров?

Индейцы хохотали как сумасшедшие. Они передразнивали ирландца, показывали на него пальцами. Раскаты их жуткого смеха казались эхом ревущего пожара.

— Смеешься ли ты с нами, Сваниссит? — вдруг вскричал Уттаке, подняв лицо к пылающей вершине холма. — Смеешься ли ты со своими воинами? Утешился ли ты подарками белых?

И вдруг как бы в ответ на его слова ослепительный сноп бело-голубых искр вырвался из гудящего пламени и, высоко взлетев в темное небо, упал оттуда на землю серебряным дождем.

Не успели индейцы прийти в себя, как из огня вылетела длинная красная змея и, метнувшись во мрак, рассыпалась сверкающими звездами, которые, дробясь на более мелкие, соединялись в рубиновые венцы и потом медленно плавились, стекая кровавыми струйками по черному покрывалу небосвода.

Индейцы попадали на колени. Те, кто стоял ближе к реке, попятившись, свалились в воду.

Теперь все небо было в светящихся лентах и ярких россыпях огней, петарды рвались одна за другой, заглушая треск прожорливого пламени, пожиравшего стены Катарунка.

Голубые, янтарно-желтые, розовые, золотые огни рассыпались в небе цветами, лианами, гирляндами, извивающимися спиралями, тонкими серпантинами, которые, сталкиваясь, догоняя друг друга, сплетаясь, рождали неожиданные рисунки, иногда контуры зверей, неожиданно исчезавших в тот самый момент, когда, казалось, они готовы броситься на вас…

В минуту случайного затишья Анжелика вдруг услышала веселые голоса детей. Пережитый восторг заставил отступить страх. А вместе с ним исчезли ненависть, угрозы и подозрения. И пиротехник Флоримон, устроивший этот фейерверк, был очень горд своими успехами. Она услышала его звонкий голос: «Ну, что скажете о моих талантах? Пожалуй, не хуже, чем в Версале». Еще немного, и капитан Альварес вместе со своими солдатами забыл бы строгий приказ держать наготове оружие.

Но бояться больше было нечего. Грозные ирокезы, подняв головы, как зачарованные смотрели в небо. Опьянев от фантастических видений, они утратили чувство реального, забыли о том, что привело их сюда, на берег Кеннебека. Огромная изумрудная гусеница, извиваясь, падала к ним с неба. Огненная бабочка била крыльями в темноте, гигантская пылающая тыква на их глазах разбивалась вдребезги.

Когда последние вспышки рассеялись разноцветной пылью в ночи, Катарунка уже не было. Догорев, его стены рухнули, подняв мириады искр. И там, где еще недавно стоял форт, теперь зияла огромная багровая рана, медленно остывавшая во тьме.

Date: 2015-07-22; view: 301; Нарушение авторских прав