Глава 8. Только теперь, когда они, наконец, остались одни, и начиналась их жизнь в Катарунке

Только теперь, когда они, наконец, остались одни, и начиналась их жизнь в Катарунке.

Они были одни, они не принадлежали ни к какой нации, не представляли никакого короля. Когда ирокезы придут к ним за миром, они будут обращаться к де Пейраку как к монарху, говорящему от собственного имени.

Еще было трудно поверить в чудо, что французы ушли. Но вечером «в семейном кругу» они праздновали победу и то, что отстояли свою независимость. Со всех сторон к де Пейраку тянулись пенящиеся вином кубки, все славили мудрость своего командира, который снова вывел их из бедственного положения.

Этой ночью, преисполненная благодарности к мужу, спасшему им жизнь, Анжелика горячо отвечала на его ласки, а он теперь, когда опасность была позади, словно вознаграждал себя за все пережитое.

Для встречи ирокезов де Пейрак облачился в роскошный камзол из пурпурного бархата, расшитый серебряной нитью и жемчугом. На его черных кожаных сапогах сверкали серебряные шпоры. Опершись на серебряный эфес шпаги, он стоял у ворот форта и ждал прихода парламентеров.

Слева от него, сверкая на солнце кирасами и шлемами, застыли с алебардами в руках шестеро испанцев — его личная охрана; справа по стойке смирно замерли шестеро его бывших матросов в желтых казакинах, отделанных красным шелком, и красных штанах, заправленных в светло-коричневые сапоги. Де Пейрак заказывал эту форму севильскому портному как парадную ливрею для слуг своего дома. Вот только случай пощеголять в этой форме представлялся редко. Такое великолепие не оченьто вязалось с простотой и дикостью жизни в Северной Америке. Обычно на ее берега высаживались люди в рубахах на голое тело. Многие из них бежали из Европы, спасаясь от религиозных преследований: пуритане из Англии, гугеноты из Франции; и у тех же супругов Жонас не было ничего за душой, кроме жалкой котомки с пожитками.

Жоффрей де Пейрак приехал в Новый Свет разбогатевшим. Он мог позволить себе устроить подобный спектакль. Ирокезы, поднимавшиеся сейчас к форту, были потрясены сверканием доспехов, серебра, переливами ослепительно-ярких красок на фоне золотого убранства осени.

Сваниссит шел, перекинув через плечо ружье с перламутровой инкрустацией на прикладе. Ирокезов было пятеро: Сваниссит, Уттаке, Анхисера, Ганатуха и Онасатеган. Полуголые, изможденные голодом люди в набедренных повязках, украшенных бахромой, которая развевалась на ветру. Онасатеган был вождем онондагов, Ганатуха — одним из самых доблестных воинов племени онеидов, а Анхисера должен был говорить от имени кайюгов, поскольку их вождь был его родным братом.

Самые почитаемые, самые достойные люди Священной долины пришли в этот день в Катарунк, чтобы заключить союз с Человеком Громом, они решились на этот шаг, потому что любили свои народы, но сердца их терзались сомнениями, которые они скрывали под маской высокомерия.

Глядя на них сверху, Анжелика пыталась отгадать, какие же чувства в действительности владеют ими. Ей были понятны их недоверие, тревоги, боль. Ведь Сваниссит сказал им: «У ирокезов нет былой силы. Чтобы выстоять, нам придется заключить союз с белыми». От того ли, что жизнь вождя Уттаке мгновение держалась на острие ее кинжала, или после той истории с черепахой, Анжелика чувствовала, что неуловимые нити связывают ее с ирокезами.

Утром они с Онориной извлекли самые красивые жемчужины из «коллекции» девочки.

— Мы их подарим старому Сванисситу, если вдруг он снова пожалует к нам. Это такой уважаемый человек.

— Да, я его тоже очень люблю, — заявила Онорина. — Помнишь, как он жалел того мальчика. Мама, а почему он уехал с французами? Он хотел научить нас стрелять из лука.

Анжелика не могла ей ответить, что с удовольствием оставила бы у себя ребенка, но ей никто этого не предложил.

Поднявшись до середины холма, ирокезы увидели приготовленные для них графом де Пейраком подарки, среди которых был очень ценный пояс — вампум. Когда ирокезы разобрали, что означают узоры на нем, они пришли в восторг. Они рассматривали его, качали головами и удовлетворенно повторяли: «Хорошо! Хорошо! Очень хорошо!»

Сваниссит напомнил вождям, что еще совсем недавно этот вампум принадлежал абенакам и считался их самым большим сокровищем. С каким же уважением великие племена Юга должны были относиться к Человеку Грому и как они должны были ценить союз с ним, если вручили ему этот вампум!

При мысли, что теперь он передает его в их владение, сердца ирокезов наполнились великой радостью. Теперь это была их собственность! Сванисситу уже представлялось, как он пройдет по деревням, населенным племенами Длинного Дома, неся перед собой на вытянутых руках это сокровище. Заранее предвкушая восторг и ликование своего народа, старый вождь содрогался от счастья.

Ирокезы сложили на землю луки, колчаны, отделанное перламутром ружье Сваниссита и трубку из красного камня — их единственную, совсем скромную, грубо высеченную трубку; красный камень был холоден как лед — из нее не курили уже многие месяцы… Они положили ее и невольно вздохнули, заметив среди других подарков, лежащих на тисненых кожах, связки сухих листьев душистого виргинского табака, от которого приятно защекотало в носу. Какое счастье, что осталось недолго ждать, когда, сидя у огня и обмениваясь заманчивыми взаимными обещаниями, можно будет, наконец, выкурить трубку.

Но в предвкушении этого блаженства они не должны были забывать о всех сложных ритуалах, сопровождавших столь важные переговоры, от которых зависело все будущее ирокезского народа.

Анжелика призналась мужу, что ей очень бы не хотелось присутствовать на сегодняшней церемонии. Хотя она немало способствовала приближению этих переговоров, она считала, что ее присутствие на них отнюдь не обязательно. Убеждая мужа, она сказала, что, как объяснил ей Перро, женщины, хотя по законам ирокезов они и имеют право голоса, никогда не присутствуют на совете мужей, а за них выступают там их посредники, чаще всего кто-нибудь из юношей. Кроме того, ее с самого утра мучает мигрень, и ей даже подумать страшно, как вынесет она эти несколько томительных часов сидения с индейцами.

В конце концов Жоффрей согласился, ответив, что, если сами вожди не потребуют ее присутствия на переговорах, она может удалиться. Честно говоря, ее больше всего пугала мысль снова оказаться рядом с Уттаке. Со Сванисситом она чувствовала себя легче и даже попросила Никола Перро передать старому вождю несколько венецианских жемчужин, которые они приготовили утром с Онориной.

Увидев, что стороны обменялись приветствиями и сейчас начнутся переговоры, она незаметно вернулась к себе и провела вечер со своими друзьями и детьми; время от времени к ним кто-нибудь приходил и рассказывал, что происходит на переговорах.

Оттого что Сваниссит был безумно голоден, а с кухни доносились дразнящие воображение запахи, искушая его желанием скорее оборвать свои речи, он из гордости и самолюбия продолжал говорить; и хотя его красноречие давно перешло все границы человеческого терпения, де Пейрак спокойно внимал ему.

Сначала он на все лады повторял, что сегодня с ними здесь нет Тахутагета, потому что он оставил его во главе своих войск. Одни отряды находятся неподалеку, в лесу, другие начали переправляться через реку ниже по течению. Их много, очень много, наверно, целая тысяча, французы из Квебека даже не представляют, сколько воинов у Сванмссита.

И если он, Сваниссит, только узнает, что Человек Гром хочет обмануть его, что все его обещания были лживыми, что он старается ослабить ирокезов, склоняя их закопать томагавк войны, чтобы французам было легче разгромить их, пусть пеняет на себя! Ирокезы не уйдут из Катарунка, не насладившись местью. Кое-кого они поджарят, кое-кому «поправят прически».

— У вас тут есть хорошие шевелюры, — сказал он. — И у тебя, и у твоих сыновей, и у твоей жены. Нет-нет, сам я не стану снимать с нее скальп! — вскричал он, словно уже наступил момент действовать. — Я тебе уже говорил, и ты должен это запомнить: ни разу в жизни я не убил и не снял скальпа с женщины или ребенка. Я так и умру, не взяв на душу этот грех, не нарушу древних законов наших предков. Но наши молодые воины забыли эти законы, — добавил он, с презрением взглянув на своих собратьев, хотя все они уже были люди в возрасте. — Они всему учатся у белых, они перестали уважать тех, кто дает им жизнь, от кого зависит все будущее, они дошли до того, что прибивают скальпы убитых женщин у входа в свои вигвамы. Скоро ирокезы станут такими же подлыми и бесчестными, как и вы, белые.

Де Пейрак невозмутимо выслушал весь поток угроз и оскорблений. Он понимал, что эти злобные излияния скрывают лишь неуверенность Сваниссита, и постарался успокоить его. Не известно, сколько еще продолжались бы их разглагольствования, если бы вдруг не испортилась погода. Налетел порывистый ветер, над рекой и озерами поднялся густой туман, стремительно нахлынув на землю, он затопил ее до самых горных вершин.

Пришлось срочно собирать разложенные на земле подарки, оружие и нести их в форт.

Там в зале уже пылал жаркий огонь в очаге. Столы ломились от яств. Жирное мясо, благоухающий вареный маис, маринованные ягоды ждали гостей. В воздух поднялся голубой дымок табака, и прозрачная влага наполнила кубки.

По велению графа вход в этот рай был разрешен лишь испытанным мужам, закаленным флибустьерскими оргиями и языческими пиршествами.

Флоримон и Кантор в их число не попали, юношей отослали во флигель, где за праздничным столом собрались женщины, дети и все те, кто не выносил излишеств в спиртном.

Анжелика от всего сердца рассмеялась при виде растерянных и смущенных физиономий своих сыновей. Вскоре к их компании присоединился бретонец Жан, который храбро признался, что он не большой любитель водки и его пугают порции вареной медвежатины, а когда он наблюдает обжорство индейцев, его начинает тошнить.

Так же радушно они приняли и мальтийца Энрико Энци. У него была больная печень, доставлявшая ему много неприятных моментов в жизни, но, так как его товарищам было хорошо известно, как ловко орудует он кинжалом, не многие решились бы посмеяться над ним, когда, пожелтев, он с ужасом отталкивал от себя стакан вина или водки.

Дамы постарались, чтобы вечер в их обществе прошел весело. Было много музыки, играли на флейте и на гитаре, без конца заставляли петь Кантора, и все дружно подпевали ему. К чаю подали оладьи и конфеты из жженого сахара, куда для аромата добавили чуть-чуть аниса.

Мэтр Жонас рассказал страшную историю об оборотне, известную в его родных краях. Несколько раз он внезапно останавливался на полуслове, но совсем не потому, что забывал свою сказку. Напротив, он слишком хорошо ее помнил — в последний раз он рассказывал ее своим двум мальчикам, похищенным иезуитами… Он мужественно довел ее до конца, и интерес, с каким все его слушали, был для него лучшей наградой. Флоримон и Кантор вместе с детьми умоляли его рассказать еще что-нибудь такое же захватывающее.

Потом все разошлись спать. Анжелика посоветовала сыновьям остаться у нее, здесь они лучше отдохнут, чем в большом доме, где сейчас стоит такой гвалт. Завернувшись в одеяла, юноши улеглись прямо на пол, поближе к огню.

Нависший туман клонил людей в сон. Он окутал землю мягким покровом, в котором тонули все звуки, неожиданно раздававшиеся в тревожной тишине ночи.

Со всех четырех смотровых площадок форта часовые тщетно старались разглядеть, что происходит за палисадом, там слышался какой-то скрип, бульканье, вернее, до них долетало сквозь ватное одеяло тумана лишь эхо этих неясных и непонятных звуков. Возможно, просто у реки истошно квакали лягушки, и в лесу кричал козодой и ухали совы.

Оттого что вокруг форта не было больше вигвамов, ночь казалась еще темней и глуше. В прошлые ночи сквозь туман мерцали огни, тянуло дымком, слышался детский плач. Сейчас все было мертво кругом. Форт Катарунк затерялся в туманной мгле, как потонувший в волнах океана корабль.