Бей дубьем и рублем

Историки уже давно заметили, что «хвостовщину» с полным правом можно отнести к разряду бульварных романов... Итак, решено: Распутина станут калечить! Впрочем, конокраду не привыкать.

Эх, раз,

еще раз,

еще много,

много раз!

Комиссаров пришел к Хвостову в недоумении.

– По-моему, – сказал он, – если уж вы решили Гришку трепать, так надо растрепать его так, чтобы не встал.

– Конечно. Какие могут быть сомнения?

– А Белецкий велел мне предупредить агентов, чтобы они Распутина кулаками пригладили, но костей бы ему не ломали.

– Я перестал понимать Степана! – ответил Хвостов. – От моего имени выдайте агентам бандитские кастеты...

Задумано было искалечить Распутина после вечеринки у Оцупа, когда Гришка выйдет из его дома и пошляется по глухому Казачьему переулку; деньги для кутежа МВД дало Манасевичу-Мануйлову с тем, чтобы он вручил их хозяину квартиры. Назначенные для избиения агенты были хорошо загримированы и переодеты под ночных гуляк; для быстрого бегства за поворотом переулка их должна ожидать автомашина с опущенным верхом. Хвостов сказал Комиссарову:

– Гришку прямо с панели надо сразу запихнуть в нашу машину и отвезти сначала в полицию для составления акта, а только потом уже везти к хирургам... Самое главное – побольше шума!

Вот и полночь миновала. Волшебное трио в составе Хвостова, Белецкого и Комиссарова уселось в служебную машину и дважды на малой скорости проехало Гороховую, вертясь в изгибах Казачьего переулка. Видели загримированных агентов, но в окнах квартиры Оцупа-Снарского почему-то не было света.

– Странно, – нахмурился Хвостов.

– Проедем еще раз, – сказал Белецкий шоферу.

– Опять темно, – глянул на окна Комиссаров...

Наездились всласть! Хвостов, замерзнув, велел шоферу развозить всех по домам, но при этом он выговорил своим коллегам:

– Вот вам анекдот! Я – министр внутренних дел, Степан Петрович – мой товарищ, а вы, Михаила Степаныч, – генерал-майор корпуса жандармов. Кажется, не последние людишки в империи, а вынуждены жулиться на морозе, чтобы подловить чалдона, который недостоин даже того, чтобы развязывать нам шнурки на ботинках.

– К чему вы это сказали? – спросил Белецкий.

– А к тому, что кто-то из нас предупредил Гришку.

– Только не я, – сразу же отперся Комиссаров.

– Про меня тоже не подумаешь, – сказал Хвостов.

– Выходит, на меня шишки падают? – спросил Степан...

Агенты с кастетами дрогли на морозе всю ночь, но Гришку не дождались. Стало известно, что деньги, выданные на гульбу из кассы МВД, были в ту же ночь дружно пропиты в отдельном кабинете «Палласа», причем пропивал их сам Распутин, а помогали ему Манасевич и Оцуп-Снарский (с ними была и Лерма-Орлова). Белецкий явился к министру с извинениями, вроде бы не понимая, кто их предал, кто завалил операцию – Манасевич или Оцуп-Снарский.

– Я знаю не их, а вас, – отвечал Хвостов.

– В чем вы меня можете подозревать?

– В том, что вы, обязанный по долгу службы охранять Распутина от покушений, действительно уберегли его от покушения. Ваше поведение не всегда бывает достойно звания дворянина.

– А я не дворянин! Я сын бакалейного лавочника.

– Вот вы и устроили мне из министерства лавочку...

Хвостов погодя созвонился с Побирушкой:

– Слушай, князь, ты вхож в дом Гришки, скажи, что он любит больше всего, помимо баб, денег, рубашек и мадеры?

– В кино ходит с дочками и племянницей Нюркой.

– Это ерунда, пускай ходит. А еще что?

– Обожает кошатин... их у него полно. Тут сенатор Мамонтов однажды кошке хвост в дверях прищемил, так Распутин его чуть из Сената не выставил. Кошки – это его страсть!

– Моя тоже, – отвечал Хвостов, – но за кошек мне трудно зацепиться. А я знавал по Вологде игумена Мартемьяна, которого сослали в Тюмень, а теперь он крутится в Питере около Гришки.

– Так это его ближайший сибирский друг!

– Ладно, – сказал Хвостов, – будь здоров...

* * *

Штюрмер медленно поднимался все выше, и Хвостов, встревоженный его возвышением, развил не свойственную толстым людям бурную активность. Для начала он вызвал из Вологды, где когда-то вице-губернаторствовал, своего бывшего собутыльника Алексина, полицейского исправника, готового идти за ним в огонь и в воду.

– Вот что! Я поставлю тебя вице-губернатором в Тобольск, а за это ты должен пришлепнуть Распутина... Согласен?

– Это нам раз плюнуть, – согласился Алексин.

Комбинацию убийства Хвостов решил укрепить с другого фланга и вызвал к себе Мартемьяна, который в Вологде выдавал себя за юродивого, а жил с того, что предсказывал купцам пожары и свадьбы. Хвостов заранее перелистал филерские листки за прошлые годы, убедившись, что Мартемьян близкий к Распутину человек, в Тюмени они вместе бражничают и пакостят. При входе игумена в кабинет Хвостов, учитывая фактор психологии, треснул его в ухо.

– Ты знаешь, кто я? – спросил он рухнувшего монаха.

– Откель знать-то, сударь? Я вот игумен, человек божий, и я шибко сумлеваюсь, чтобы меня при встрече бить надо было...

Хвостов напомнил монаху все его былые художества и пройдошества, спокойно добавив, что ссылает его на Сахалин:

– Тачечку покатаешь лет десять – станешь умным.

Мартемьян, упав на колени, целовал ноги министра.

– Отпустите меня. Ну, был грех... Рабом стану!

Хвостов выложил на стол тысячу пятьсот рублей и кинжал.

– Возьми себе... аванс. А этим ножиком зарежь мне Гришку на пароходе, когда будете плыть из Тюмени в Покровское.

К удивлению Хвостова, игумен алчно схватил «аванс» и забрал кинжал, причем вполне искренно (!) заверил министра, что и сам давненько подумывал, как бы сгубить Распутина. После этого Хвостов, уже в союзе с Мартемьяном, уговаривал Гришку, что хватит ему чревобесничать, пора навестить монастыри в Сибири, чтобы газеты отметили его молитвенные настроения. Распутин согласился на поездку, в которой его должны прирезать, но поставил условия:

– Чтобы губернатором в Тобольск назначили Орловского, а то Станкевич зубы мне кажет. И еще пять тысчонок прошу.

Орловский был его креатурой, отчего замысел Хвостова начал потрескивать, но министр уповал на Алексина с Мартемьяном, а просимые Распутиным пять тысяч рублей тут же выдал.

– Это все? Если не все, то клянчай сразу.

Гришка подумал, что бы еще выцыганить с министра?

– Я тут буфетчику на пароходе морду набил, а он, дурак, взял да обиделся и на меня в суд подал. Суд был. Он просил пять тыщ, а суд закобенился и оценил его морду в три тысчонки... Ну?

Хвостов, не прекословя, выплатил ему еще три тысячи рублей и заметил, как широко раздулись от денег карманы штанов Распутина.

– Итак, договорились? Поедешь и помолишься.

– Ясно. Поеду и... помолюсь.

Но вскоре сообщил, что ему лень ехать, и Хвостов остался у разбитого корыта. По сути дела, министр страшно проиграл – из Тобольска смещен губернатор Станкевич, враг Распутина, а на его место посажен Орловский, друг Распутина; Гришка просто так, за здорово живешь, хапнул из рептильного фонда восемь тысяч рублей. Но теперь, без опоры на Алексина, надо бояться и игумена Мартемьяна, который в любую минуту мог открыть Распутину планы Хвостова... Министр позвонил в Синод – обер-прокурору Волжину:

– Александр Николаич, мне очень нужно, чтобы игумен Мартемьян был с повышением переведен из Тюмени в другую европейскую епархию... Можете сделать это? Лично для меня. Прошу!

Волжин так удивился, что дал Мартемьяну архимандритство в Тверской епархии, и Хвостов еще раз подумал, что Гришка выиграл.

– А я проиграл! До чего же, кажется, легко угробить человека. А вот попробуй сковырни в могилу Гришку... черта с два!

Поразмыслив, он повидался с Белецким.

– Соберите мне досье на маклера и шулера Аарона Симановича, который не вылезает из квартиры Распутина.

– Слушаюсь. А... зачем он вам?

– Хочется знать, отчего нет такого уголовного дела, которое не могло бы решиться не в пользу Симановича. Отчего этот жид столь велик? Почему он вхож к министрам... знаете?

– Не знаю, – тихо сознался Белецкий.

– А ведется ли наблюдение за домом на Бассейной, где проживает эта дрыгалка из оперетты – Лерма-Орлова?

– Да.

– Что наблюдение дало?

– Штюрмер и Питирим... Питирим и Распутин...

– Понял. Можете не продолжать. Работайте!

Потом он залучил к себе генерала Комиссарова, аккуратной грудой сложил перед ним на столе сто тысяч рублей... Красиво!

– Это вам, – деньги он придвинул к жандарму.

– За что? – естественно, полюбопытствовал тот.

– Вам придется пожить в Европе... эмигрантом.

– Простите, не понимаю.

– Я тоже многого не понимаю в этой собачьей жизни, – вдался в лирику Хвостов. – Убейте мне Распутина, а потом удирайте.

– Но я ведь не наемный убийца, – фыркнул генерал.

– Здесь ровно сто тысяч. Проверьте.

– И проверять не стану. Зачем мне это?

– Вам, конечно, не нужно. Но это нужно мне.

– Так заколите борова сами.

– Не умею. Еще никого не резал.

– А я вам что? Профессиональный разбойник?

– Ну, все-таки... генерал жандармский. Крови не боитесь. Я вас очень прошу, голубчик! Поверьте, пройдет месячишко, и я сделаю все, чтобы вызволить вас из-за границы обратно домой.

Комиссаров резко отказался. Хвостов спрятал деньги.

– Понимаете, – сказал он, – я бы, конечно, поднатужась, и сам пришил Гришку в темном переулке, но... как-никак, я министр внутренних дел. Ежели попадусь по «мокрому» делу, что тогда станут писать в газетах Европы?

– А надо уметь не попадаться.

– Оно и так, – вздохнул Хвостов, – но сейчас я боюсь рисковать, ибо затеваю большое дело: выборы в 5-ю Государственную Думу... Сейчас, как никогда, мне надобно иметь чистые руки!

Комиссаров тут же попросил отставки:

– Потому что я вижу – ваша возня с Гришкой добром не кончится, а я человек семейный, мне о детях подумать надо.

Хвостов отставки ему не дал:

– С кем же я останусь? С одним Степаном?..

Комиссаров понял, что надо уносить ноги, пока не отрезали голову. А потому он добыл отставку сам. Подвыпив, нагрянул к Распутину, когда там сидели Вырубова и прочие паскудницы; генерал обложил их всех одним словом, которое издревле пишется на кривых заборах, и стал поджидать реакции Царского Села... Его взяли за шкирку и вышвырнули в Ростов-на-Дону – до свиданья!

* * *

Хвостов знал, что по «общественному сознанию надо бить не дубьем, а рублем...». Он так и заявил царице – откровенно:

– Ваше величество, слов нет, сам морщусь, но поймите меня правильно: выборы в Пятую Думу возможны только подкупом... Не скрою от вас, что выборы депутатов будут фальсифицированы, но зато я обещаю обеспечить вам крайне правое большинство!

Он умел открывать сердца и кошельки. Царица заверила мужа: «Хвостов это устроит. Он удивительно умен – не беда, что немного самоуверен, это не бросается в глаза, – он энергичный, преданный человек, который жаждет помочь тебе и твоему Отечеству». Срок полномочий нынешней 4-й Думы истекал осенью 1917 года, а о том, чтобы склеить благополучное будущее, монархисты тревожились заранее. «В ноябре семнадцатого, – обещал царице Хвостов, – я создам вам послушный общественный аппарат, могучий и патриотический...» О-о, если бы они знали, что будет в ноябре 1917 года! Но не ведали, что творят. И царь ассигновал на подготовку выборов колоссальную сумму в восемь миллионов рублей. Самое удивительное, что этих денег никто не видел. Как раз в 1917 году, когда Хвостов собирался обеспечить царице «крайне правое большинство», его таскали на допросы из камеры Петропавловской крепости и спрашивали:

– Кстати, а вот эти ассигнования, что были отпущены вам на кампанию по выборам в Пятую Думу... Не могли бы вы, Алексей Николаевич, прояснить нам этот очень темный вопрос?

Хвостов ничего не прояснил. Отчаянно импровизируя, он правду о миллионах унес в могилу. В конце концов, чего придираться? Дамочки, рестораны, рюмочки... Тут никаких миллионов не хватит! Но я иногда думаю: случись так, что революция грянула бы позже, тогда на какие шиши он проводил бы в стране выборы?