Глава пятьдесят восьмая

Прикоснись к бабочке, и ты можешь убить ее. Выделения с кончиков твоих пальцев нарушат тонкое покрытие ее крылышек, повредят микроскопические жилки, по которым циркулирует ее кровь, так что даже сильным от природы мускулам ее тела не удастся компенсировать потерю. Этот урок ему преподал отец, когда еще ребенком он поймал маленькую нимфалиду и смертельно повредил ее своими неуклюжими детскими пальцами. Он чувствовал свою вину и испытывал жалость, глядя на изуродованное насекомое, которое карабкалось по его ладони. Но даже тогда он точно знал, что если еще когда-нибудь окажется в подобной ситуации, то поступит так же — поймает бабочку.

Она плакала. Ее голова была повернута набок, глаза закрыты. Длинные ресницы лежали темными полумесяцами, но слезы безжалостно пробивались сквозь них. Он прикоснулся к ее влажной щеке, в мозгу у него стучала одна фраза:

«Не плачь, Миа. Не плачь. Не плачь».

— Почему? — Голос ее прозвучал хрипло, едва различимо. — Почему ты давно уже не убил меня? Почему?

«Если бы ты только знала, как близко я подходил к тебе. Если бы ты только знала, как часто это случалось. Выпить твою энергию до самой последней капельки было моим величайшим желанием, моей наградой. И я никогда прежде не ощущал этого столь остро, как теперь, теперь, когда ты лежишь внизу, подо мной, и я чувствую, как пульсируют меридианы твоего тела — реки энергии, потоки света».

Приступ тошноты вдруг охватил его, и он сжал зубы.

— Ник, — она вскинула глаза и взглянула на него, ее темные брови искривились в неподдельной печали, — почему Ник? Почему не я?

Она уперлась ладонями ему в грудь и неожиданно заорала на него:

— Почему? Отвечай мне!

«Какое искушение! Я не устою!»

Она снова откинулась назад. Ее тело обмякло.

— Я так устала, — проговорила она. — Я очень, очень устала.

Он на мгновение закрыл глаза, в голове его мелькнула мысль, как, оказывается, быстро, просто невероятно быстро человек может перейти от безграничного счастья к глубокому отчаянию. Менее часа назад он направлялся к ней с сердцем, полным надежд, и мир вокруг, казалось, благоволил к нему. Человек, который вышел из дома в это утро, был счастлив. Человек, который вышел из дома в это утро, был охвачен иллюзией. Он так долго обманывал себя, что иллюзия стала правдой, а правда — иллюзией. Он убедил себя в том, что сможет противостоять своей природе и справиться с голодом. Но ощущение ее пульсирующего светом тела под ним заставило его осознать, что он все тот же мальчик с цепкими, наносящими ущерб пальцами. Разрушитель. Убийца. Она никогда от него не спасется.

Он ощутил металлический привкус во рту. Он больше не мог выносить близость ее мягкого, податливого тела. Резко отстранившись от нее, он поднялся. Она тоже встала, двигаясь как-то неуверенно, словно испытывая боль. Они смотрели друг другу в лицо.

— С Ником все хорошо.

— Что?

Она посмотрела на него, лицо ее ничего не выражало.

— Что ты сказал?

— С Ником все хорошо.

Он вдруг почувствовал, что у него дрожат руки.

— Ты не нанес ему «темный свет»?

Ее голос превратился в шепот. Он видел, что она не разрешает себе хвататься за надежду.

— Нет. — Он грустно улыбнулся. — Я собирался. Все было готово для этого во время последнего спарринга. А потом… я не стал.

В комнате повисла мертвая тишина. Он видел, что она потрясена. Никакой радости, одна лишь боязнь поверить.

— Это было лучшее лето в моей жизни. Ты, я, Ник… Я думаю… Я думаю, что некоторое время у меня даже была такая наивная мечта: мы втроем живем долго-долго в мире и согласии. — Он пожал плечами. — Глупо. Я бы не смог делить тебя с Ником. Когда я узнал, что вы стали любовниками, я был так зол.

Он остановился. На коже мелкими капельками проступил холодный пот.

— Ты знаешь, он никогда не примет тебя полностью, такой, какая ты есть, Миа. Ник не подходит тебе, он не тот партнер, который тебе нужен. Ему всегда будет неловко из-за твоего мира. Потому что это та часть тебя, которую он не знает. Но что еще печальнее — и не хочет знать.

Его снова охватил приступ тошноты.

— Я знаю тебя.

«Но для меня любить тебя — значит причинить тебе боль. Пора уже взглянуть правде в глаза. Находясь рядом с тобой, я никогда не смогу полностью доверять себе, дорогая Миа. Хранительница. Твое второе имя — Искушение. Однажды я прикоснусь к тебе и убью тебя».

Он смотрел в ее лицо, такое близкое, такое доступное, такое беззащитное, и осознание своей слабости вдруг наполнило все его существо отчаянием, настолько сильным, что у него даже перехватило дух.

— И что мы теперь будем делать? — неуверенно спросила она.

Он не ответил. В его сознании образы путешествий, которые предстояло совершить, перемежались с какофонией неясных звуков, зовущих его вперед за собой. Будущее рисовало ему увлекательные картины, ожидающие его, — моменты страсти, образы прекрасного, часы вдохновения, связанные воедино неразрывной, бесконечной нитью наслаждения. Он видел самого себя, ступающего по этой невидимой нити, на которой время застывает, подобно ледышке, превращаясь в вечность, и течение песка в часах останавливается. Как он может отказаться от всего этого? Как он может отказаться от самого себя? Это его судьба.

В ее глазах застыл немой вопрос. Ее губы, беззащитные, мягкие, были совсем близко. Напротив.

«Судьбу можно изменить. Это требует жертвы. Время быть героем, Эштон».

Он шагнул вперед и взял ее за руку. Какое-то мгновение она сопротивлялась. Но потом позволила ему сжать ее пальцы и прислонить их к груди. Он сделал это с нежностью.

— Мы приемники и передатчики энергии, Миа. Мы оба, ты и я. Все, что нас разделяет, — цель, ради которой мы это делаем. Тебе придется изменить свою цель.

Сначала в ее глазах читалась растерянность, потом в них появилось смутное осознание, и он почувствовал, как ее пальцы дернулись в его руке.

— Нет.

Она отступила на шаг, стараясь высвободить руку.

— Я не могу.

— Минуту назад ты была готова убить меня.

— Но я не смогла этого сделать! И то был поединок. Я хранительница. Мы обмениваемся энергией ради исцеления, а не ради уничтожения.

— Но ты хранительница не только живительной, но и смертельной энергии. Не только света, но и праха. Фа ци — это инь и ян. Черное и белое.

— Нет!

— Я не прошу тебя убивать. Я просто прошу тебя восстанавливать… баланс.

Ее лицо пылало от гнева, на щеках выступили красные пятна.

— Сделай это ради Ника. Потому что я все равно приду за ним, Миа. Я остановил себя один раз. Но однажды — завтра, послезавтра, в следующем году — я ничего не смогу с собой поделать. Это только вопрос времени.

— Я смогу защитить Ника.

— Скольких бойцов ты можешь защищать? Как насчет всех остальных, которые попадутся мне на пути? Они никогда не будут в безопасности.

«Ты сама никогда не будешь в безопасности».

Он смотрел в ее неумолимые глаза и спрашивал себя, возможна ли более острая боль, чем та, которую испытываешь, когда осознаешь, что теряешь то, что, в общем-то, и так никогда тебе не принадлежало.

— Сделай это. Пока я не передумал.

В конце концов, все заняло не так уж много времени. Едва ли один час.

«Не долго, — подумала она, — для того чтобы полностью перевернуть жизнь».

Он внимательно рассматривал себя в зеркале. Она безучастно наблюдала, как он протянул руку к своему отражению и с болезненным изумлением разглядывал метки на своей коже. В течение предыдущего часа она уничтожила каждый глиф и каждую идеограмму, которые с таким старанием наносила на его тело все прошлое лето, покрыв их черной краской. Теперь они выглядели на его теле как темные, злокачественные наросты. Заблокированные. А поверх его энергетического кода были вытатуированы два глаза. В одном из них — круг с тремя линиями. Энергия обменяна. Энергия возвращена.

Последнее прикосновение смерти.

В какой-то момент она закрыла глаза, не в силах больше наблюдать тот беспомощный ужас, который отражался на его лице. Когда же она снова их открыла, то обнаружила, что он уже отвернулся от зеркала. Выражение неверия в то, что произошло, исчезло с его лица. Теперь оно застыло в каком-то мрачном оцепенении. Это прекрасное лицо, с его мужественными чертами, чувственным ртом, орлиным носом, изящными бровями. Он неторопливо застегивал пуговицы на рубашке, пальцы его действовали размеренно и точно, как будто все было в порядке, как будто только что закончился еще один самый обыкновенный сеанс, какие у них бывали прежде. Он поднял голову и взглянул на нее ясными светло-серыми глазами.

— Тут я тебя и оставлю.

Она не ответила. Просто не могла выдавить из себя ни слова. Она чувствовала соленый привкус во рту, чувствовала слезы, текущие по щекам.

На пороге он обернулся и посмотрел на нее. Потом неожиданно улыбнулся, и это была та самая загадочная, едва уловимая улыбка, которую она хорошо запомнила. Так он улыбался ей в самый первый раз, когда переступил порог этой студии несколько месяцев назад. Улыбка, которая, казалось, говорила:

«Я все про тебя знаю».

— До свидания, Миа. Желаю счастья.

А потом он ушел.