Хань Фэй‑цзы

Корень авторитарного правления как раз и заключается в отмеченном здесь произвольном и потому насильственном, лишенном роли практики смешении субъективного и объективного, оценки и факта. Иррациональная природа такого смешения всегда и везде заставляла защитников авторитаризма объявлять власть непостижимым таинством и в то же время особым образом мистифицировать природу власти, оправдывая власть ссылками на исторические прецеденты, которые как раз и являются иллюстрациями смешения человеческой субъективности и объективной действительности и притом в силу своей неповторимой исключительности не могут быть сведены к некоему общему правилу.

Недаром, как уже говорилось, книга Хань Фэй‑цзы – одно из самых больших в Древнем Китае собраний притч и исторических анекдотов, а ее автор снискал в китайской традиции славу искуснейшего резонера. Хань Фэй‑цзы апеллирует к здравому смыслу (носителю общепризнанных истин), но тон его повествования скорее иронический и даже циничный, ведь его примеры призваны показать как раз первостепенную роль субъективного фактора в познании истины. То, что было истинно прежде, совсем не обязательно истинно сейчас, доказывает Хань Фэй‑цзы. Следовательно, единственный критерий истины – воля правителя, которая должна быть непостижимой для его подданных.

Привлекательность позиции Хань Фэй‑цзы для его современников станет понятнее, если мы свяжем его тезис о «следовании принципам» с традиционной китайской идеей бытия как событийности. Принципам следуют потому, что они предшествуют субъективному опыту, а познать принципы – значит претворить свою субъективность в объективный порядок вещей.

Такое претворение не имеет своей идеи или сущности, но, как можно заметить, воспроизводит действие абсолютной событийности, которая предстает одновременно как Единое Превращение мира и бездна мировых метаморфоз, предельная целостность и предельная конкретность.

Определить принцип путем сопоставления вещей означает в таком случае установить качество или, можно сказать, тип или тему целой ситуации. Власть в китайском понимании и есть не что иное, как право определять качество той или иной обстановки; определять интуитивно, посредством «пустоты ума‑сердца», ибо в ситуационно воспринимаемом мире, т. е. в мире, воспринимаемом как «одно тело», одно иерархически выстроенное целое, все случается «совместно», вне отношений причины и следствия, цели и средства. А все, что лежит вне сферы общей гармонии и тем более противится своему соучастию во вселенском согласии, подлежит исправлению или уничтожению. Поскольку гармоническое всеединство мира само себя оправдывает, сопутствующая ему классификация явлений остается чисто формальной и некритической. Тем не менее сама идея такого формального определения «текущего момента» оказалась в Китае необычайно живучей, поскольку она позволяла соотносить общее и особенное в окружающем мире и так сохранять традиционную модель рациональности. Она и была главным средством управления в Китае.

Надо отдать Хань Фэй‑цзы должное: ему удалось с редкой прозорливостью разглядеть действительную природу власти, которая проистекает как раз из организуемой понятиями игры различий (что, кстати сказать, и засвидетельствовано знаменитым афоризмом: «разделяй и властвуй»). Абсолютная же власть есть различие между несопоставимыми вещами, и последнее выступает как различие между знающим правителем и незнающими подданными.

Учение Хань Фэй‑цзы о «небесном принципе» вещей как универсальном различении призвано разрешить и одну из главных проблем предложенной им бюрократической организации. Дело в том, что в сложных административных системах ни одно должностное лицо не в состоянии обладать полным объемом управленческого знания или даже знанием, достаточным для принятия решений. Теоретики «законничества» всегда подчеркивали, что только правитель должен обладать всей полнотой информации, но при этом он не должен заниматься конкретными делами управления. Идея принципа как типа существования является ответом на эту дилемму знания в управленческой системе: роль правителя заключается здесь в достижении знания типов действительности, которое относится к качественно более высокому порядку знания, нежели знание предметное, и в то же время охватывает потенциально бесчисленное множество мировых явлений. Именно такой характер носят системы классификации вещей, представленные в традиционных китайских энциклопедиях.

Можно сказать, что у Хань Фэй‑цзы чиновники предстают носителями знания, тогда как правитель обладает исключительной привилегией на понимание, но при этом обладает привилегией не иметь расчетов и планов, а жить единичными «событиями», оставаясь непредсказуемым и непостижимым для своих подданных.

Важное следствие трактовки Хань Фэй‑цзы «принципов вещей» состоит в том, что власть есть человеческое изобретение, что она фабрикуется людьми. Обычаи и исторические прецеденты не имеют для него познавательного значения – они только иллюстрируют уже известное. Но он – авторитарный просвещенец, который требует заменить таинство ритуала бюрократической секретностью и учредить новую квазитрадицию, идущую от «ясности ума» государя. Отвергая метафизику, он признает разумность человека как деятельного существа. Правда, разумность воплощается для него в личности «единственного из людей» – правителя. Но поскольку «разумный» правитель свободен от всякой субъективности, устанавливаемые им имена должны соответствовать природному, или «небесному», порядку. Так самодержавная власть получала в глазах легистов вполне убедительное и притом «естественное», согласующееся со здравым смыслом обоснование.

Законники приспособили для своих целей, соответствующим образом упростив его, и другое важнейшее положение традиционной политической теории – идею разделения обязанностей между правителем и его чиновниками. Правителю полагалось культивировать покой духа, «удерживая в себе Единое» (еще одно даосское понятие), не иметь личных пристрастий и корыстных желаний. Только так государь мог обеспечить благополучие и сплоченность своих подданных. Чиновникам, напротив, полагалось быть деятельными, ибо ограниченное деяние – удел исполнителя и слуги, не имеющих полноты знания.

В государстве законников все функционирует так гладко и безупречно, что правителю нет нужды (более того: ему это даже запрещено) вмешиваться в работу администрации. В идеале тотальный характер власти даже исключает принуждение: технология государственного управления сливается с «работой Небес», как бы воспроизводит (а точнее было бы сказать, улучшает и усиливает) естественные процессы.

Хань Фэй‑цзы называет главной заслугой разумного правителя умение согласовывать свою политику с природными факторами (буквально: «небесным временем»). Подобно Сунь‑цзы, Хань Фэй уподобляет воздействие «разумного правления» на жителей царства всесокрушающей мощи водного потока, но – в противоположность своему кумиру Лао‑цзы – утверждает, что государь должен «издавать бесчисленные распоряжения».

Органическая целостность авторитарного правления просто не имеет объекта воздействия и поэтому, по мысли законников, не требует принуждения. Тем не менее оно воплощает собой как бы чистое, безусловное насилие, выраженное в догматическом отождествлении понятия и вещи, символических и актуальных качеств существования или, по‑другому, превращение присутствия бытия в предметность вещей. В этом, собственно, и заключается действие власти по Хань Фэй‑цзы, которое имеет характер «определения принципов» или, мы могли бы уточнить, тематизации действительности.

Сила государства в том, что оно всему дает имя и не терпит никакой безымянности. В таком случае человек становится лишь «материалом» для акта «самопревращения», то есть, по сути, сводится к чистой материальности, праху бытия, безличной, хотя и обладающей качественным своеобразием, всеобщности, которая допускает только функциональные различия. Этим объясняется, надо полагать, явное пристрастие всех тоталитарных режимов к натурализму в искусстве, в равной мере свойственное и Китаю, и Западу.

Уже в трактате «Гуань‑цзы» отношения государя и его подданных уподобляется отношениям ума («сердца») и органов чувств. Сердце в человеческом теле занимает положение государя, а каждое из девяти отверстий тела имеет свое назначение, подобно тому как служилые люди имеют свои обязанности. Когда сердце блюдет свой Путь, тогда и все девять отверстий следуют присущему им принципу (нечто подобное, как мы помним, утверждал и Сюнь‑цзы). Если человека переполняют страсти, то его глаза не различают цветов, его уши не различают звуков. Поэтому говорится: «Когда господин отходит от Пути, тогда слуга не способен действовать правильно» [«Дао‑дэ цзин»].

Хань Фэй‑цзы и это положение переводит в плоскость практической политики: правитель должен воздерживаться от самостоятельных действий, скрываться в глубине своего дворца и ни в коем случае не выказывать своих намерений, дабы не позволить своему окружению играть на его желаниях. Тотальность его господства вообще не позволяет ему вступать в какие‑либо личные отношения со своими подданными. Хань Фэй апеллирует к Лао‑цзы: как рыба не должна покидать глубин, так и правитель не должен обнаруживать себя и тем более вступать в дебаты по поводу тех или иных вопросов управления.

Мудрец познает мир, не выходя из дома. Он видит естественное Дао, не выглядывая из окна. Чем дальше он идет, тем меньше познает. Поэтому мудрый человек не ходит, но познает. Не видя [вещей] [он] называет их. Он не действуя творит.

«Дао‑дэ цзин»

Путь правителя соответствует кругу – символу полноты, не имеющей отличительных признаков. Круг предшествует квадрату и владеет им, как покой владеет движением, а единство владеет множеством. Пребывая в покое, государь «видит глазами и слышит ушами всего мира»; он все узнает от своих чиновников, не предпринимая никаких усилий. Так он на свой лад следует завету Лао‑цзы, говорившему, что мудрый «познает мир, не выходя из дома».

Хань Фэй‑цзы начал с того, что обещал правителям полную и безусловную власть над миром. Ирония его весьма стройных и последовательных рассуждений заключается в том, что ценой достижения абсолютной власти в конце концов оказывается способность отказаться едва ли не от всех радостей, которые власть может принести человеку. Лишенный желаний и привязанностей, ни для кого не доступный и не ищущий людского поклонения «разумный государь» у Хань Фэй‑цзы слишком напоминает аскета, отрекшегося от всех мирских удовольствий. А нужна ли аскету власть?

В любом случае главной темой учения Хань Фэй‑цзы остается преемственность актуального и типического. Теоретик законничества рассуждает с натуралистических и прагматических позиций: для него человеческая природа сводится к простейшим нуждам и желаниям людей, к их повседневным заботам и радостям, к инстинкту приобретения и страху перед силой. В глазах Хань Фэй‑цзы человека характеризует прежде всего привязанность к физическому существованию и его удовольствиям.

Это сведение духовного к материальному, устранение дистанции между символическим и актуальным аспектами человеческого бытия – характерная черта тиранического режима, наглядно проявлявшаяся в характере и умственном складе самих тиранов. В полной мере свойственна она и объединителю Древнего Китая, первому императору первой китайской империи Цинь Шихуанди, панически боявшемуся за свою жизнь и страстно желавшему физического бессмертия. Отчасти мы можем судить о ней и по глиняным фигурам воинов из гвардии императора, обнаруженным в гробнице Цинь Шихуанди. Лица этих скульптур выделаны очень тщательно и обладают, несомненно, портретным сходством с их прототипами, но это изображения обитателей мира мертвых. Поэтому нас уже не должно удивлять то, что прочие части тела лепились по общему стандарту и являют собой безличный тип. Вот так натуральное и типологически‑функциональное сводились воедино даже в каждой отдельной скульптуре.

Date: 2015-07-25; view: 487; Нарушение авторских прав