Женский монастырь в Чичен‑Ице

От добросовестного и внимательного де Ланда не ускользала ни одна деталь. Так, он заметил (и его это впечатлило), что одежда на героях бесчисленных барельефов и скульптур в точности походила на ту, которую носили майя в XVI столетии. А однажды он оказался в ситуации, когда: В одном здании находилась вместительная урна, в которой мы обнаружили пепел и кости сожженного человеческого тела, и в пепле виднелись три красивые каменные бусины, похожие на те, что сейчас используют вместо денег. Данный факт указывает на то, что именно индейцы были строителями этих зданий. Очевидно, те люди превосходили нынешних, в том числе в росте и силе.

Свои предположения де Ланда строит на основании того, что обнаруженные кости оказались необычайно крупными, да и ступени на пирамидах имели такие размеры, будто были специально рассчитаны на людей более крупной расы. Хотя мы и не можем слепо верить в рассказы де Ланда о размерах найденных им костей, однако последние исследования скелетов майя, живших за столетия до миссионера, действительно указывают на то, что они в основном были крупнее своих потомков эпохи испанской конкисты. И, конечно же, считать де Ланда «археологом» можно с большой натяжкой – ни знаний, ни опыта в этой области у него не было, поэтому относительно достоверными мы можем считать лишь те его сведения, которые способны проверить сегодня. В чем де Ланда точно не ошибся, так это в том, что все здания были построены далекими предками современных ему майя.

Город Исамаль, расположенный между Меридой и Чичен‑Ицой, – самый крупный центр из описанных де Ланда. Миссионер писал, что город может похвастаться одиннадцатью или двенадцатью пирамидами и храмами «просто изумительной высоты и красоты». Исамаль стал главной базой миссионерской деятельности де Ланда, и именно здесь, по его словам, «индейцы вынудили нас своим упрямством основать в 1549 году в строении, которое мы назвали Сан‑Антонио, часовню, оказавшую нам огромную помощь в обращении индейцев в христианскую веру». Францисканцы, в конце концов, простроили свою церковь на фундаменте разрушившегося древнего здания майя, перетащив для строительства каменные блоки, выломанные из соседних пирамид. Эта церковь, дошедшая до наших дней, ничем не примечательна, если не считать того, что широкая, обращенная на запад мостовая, ведущая к дворику под сводчатой галереей, была сконструирована лично де Ланда. Он мыслил, что эту мостовую заполнят толпы новообращенных индейцев, спешащих на церковную службу. Однако мечтам миссионера не суждено было сбыться еще долгое время. Испанцы отчего‑то решили, что, разрушив одну культуру, они смогут на ее обломках быстро построить другую. Они ошиблись. Вырвать с корнем языческие верования не удалось.

К 1562 году де Ланда и его соратникам стало ясно, что их надежды на окончательную христианизацию туземного населения не оправдались. В тот год миссионеры обнаружили несколько пещер, где майя отправляли свои ритуалы и даже продолжали практику человеческих жертвоприношений.

В итоге в отношении местного населения была развязана кровавая оргия пыток и убийств. Всю полноту ужаса испытал на себе маленький городок Мани, истязаемый испанской инквизицией в течение трех месяцев. Всякий вероотступник, на которого указывал любой из братьев‑францискан‑цев, немедленно подвергался наказанию: в лучшем случае избиению плетьми, а в худшем – его сжигали на костре.

В первые дни и месяцы миссионерского служения де Ланда заинтересовался манускриптами, увиденными у своих знакомцев‑информаторов из числа майя. Эти бесценные манускрипты содержали исторические хроники, священные пророчества и предсказания. Страницы, сделанные из коры деревьев, были обработаны известковой массой и расписаны загадочными иероглифами. Обложками рукописных книг служили как правило деревянные дощечки, обтянутые выделанной кожей ягуара. В раскрытом виде некоторые книги достигали 6 метров в длину! Де Ланда повествует, что в тех книгах майя записывали «дела своих прошедших времен и что‑то из своих наук». Однако далее миссионер буднично и безжалостно сообщает: «Мы нашли много книг, в которых не содержалось ничего, кроме суеверий и дьявольской лжи. Мы сожгли эти книги и с удивлением увидели, что индейцы сожалеют об этом событии так, будто бы у них случилось горе».

Костры брата де Ланда уничтожили великое культурное наследие майя, а современной науке нанесли неисчислимый урон. По всей видимости, в огне погибли сотни фолиантов; кроме того, испанцы разбили и разрушили огромное количество каменных изваяний, идолов и барельефов, которые сочли языческими и дьявольскими. К сожалению, современные археологи и историки вынуждены руководствоваться тем немногим, что брат де Ланда нам все‑таки оставил: его «Сообщением о делах в Юкатане». Произведение это неоднозначное, но стоящее в первом ряду достаточно правдивых сочинений о майя – народе с удивительной историей, вызвавшей в Европе неподдельный интерес и восхищение.

В 1563 году де Ланда приказали вернуться домой, в Испанию, где он через три года написал свое знаменитое «Сообщение…» – книгу, которую большинство исследователей считает столь же неоднозначной, как и ее автора. Многие полагают, что де Ланда уже после написания работы добавил к первоначальному тексту пассажи, оправдывающие его жестокости по отношению к коренному населению. По словам де Ланда выходило так, будто страшный инквизиционный террор был развязан по настоянию новообращенных туземцев. Самооправдание возымело действие, и с миссионера сняли обвинения в излишней жестокости, после чего он в 1572 году с триумфом вернулся на Юкатан в качестве первого официального епископа.

Конечно же, другие путешественники и церковники кроме де Ланда оставили краткие описания городов на севере Юкатана, особенно таких, как Ушмаль и Чичен‑Ица. Вообще, самое первое свидетельство на эту тему мы находим у человека, являвшегося в то время непосредственным «начальником» де Ланда. Его имя – Лоренсо де Бьенвенида. В его описаниях древних Мериды и Тихоо читаем:

Среди всех индийских открытий не было ничего более интересного, чем эти здания, возведенные из больших и хорошо отесанных каменных блоков; и нет ни единого свидетельства о тех, кто это сделал. Для нас стало очевидно, что все они построены до Христа, потому что деревья, выросшие на их ярусах, такие же высокие, как и старые деревья в окрестных лесах. Посреди этих примечательных зданий мы, монахи Ордена святого Франциска, и обосновались.

Де Бьенвенида ясно указывает на древний возраст архитектурных памятников, а также не скрывает своего восхищения их утонченностью и качеством постройки, подчеркивая при этом абсолютное их превосходство над всеми виденными остатками, принадлежащими другим обществам Месоамерики. Еще более необычным кажется описание другого великого города майя – Копана. В 1576 году офицер колониальной армии по имени Диего Гарсиа де Паласио написал в письме, адресованном испанскому королю Филиппу II: «В главном городе провинции Гондурас, называемом Копан, имеется множество руин, а также сохранились явные свидетельства некогда огромного населения и грандиозных зданий». Он подробно описал главную городскую площадь Копана и впервые упомянул о барельефах, скульптурах и стелах:

На этой площади находятся шесть огромных изваяний в виде стел. Три из них покрыты мозаикой и изображают мужчин, чьи ноги оплетены подвязками, а их оружие украшено орнаментом. Другие три изображают женщин в длинных одеяниях и с головными уборами в древнеримском стиле. Похоже, все стелы являлись идолами, так как напротив них находятся большие каменные конструкции с углублениями и желобами. В этих каменных корытах казнили жертв, чья вытекшая кровь затем удалялась посредством желобов… Кроме этих вещей есть еще много других доказательств того, что Копан был центром сильной власти, очень населенным, цивилизованным городом с развитым искусством, что видно по различным памятникам и строениям.

Помимо описания майяских древностей, несколько миссионеров занимались и лингвистическими изысканиями, что оказалось неоценимым подспорьем для окончательной дешифровки языка майя. Например, францисканец Антонио де Сьюдад‑Реаль, миссионерствовавший на Юкатане, составил словарь юкатекского варианта языка майя. Этот огромный труд называется «Словарь языка мотуль». В трудах другого миссионера, брата Диего Лопеса де Когольюдо, много писавшего о развалинах Юкатана, упоминаются не только деяния предшественника, брата де Ланда, но и даются написания на юкатекском языке месяцев и дней майяского календаря. А на рубеже XVIII столетия осевший в Чичикастенан‑го в высокогорье Гватемалы брат Франсиско Хименес написал свое исследование «Пополь‑Вух, или Книга Народа». Труд этот, сохранившийся доныне, был создан в единственном экземпляре и является прекрасным ключом к пониманию религии и космологии майя.

Несмотря на всеобщее и, без сомнения, искреннее восхищение всем увиденным, испанцы более не предпринимали попыток организовать серьезную экспедицию для поиска новых затерянных в сельве городов и прочих свидетельств древней истории майя. Заря «археологии», как считается, наступила именно в ту эпоху, но, скорее всего, научно‑исследовательские старания испанцев преследовали не столько абстрактное изучение наследия майя, сколько полное и безоговорочное уничтожение их культуры. Видимо, убедив себя, что остатки культуры (а в более широком смысле и религиозных верований) не представляют опасности для христианизации туземцев, испанцы успокоились. Да и зачем лезть в сельву, если золота там отнять не у кого, а других полезных ископаемых, кроме известняка (на пластах известняка стоит весь Юкатан), не найдено?

Копан. Предполагаемое изображение центра города, выполненное Татьяной Проскуряковой. Таким мог быть Копан в конце поэднеклассического периода:1.Центральная площадь; 2.Поле для игры в мяч; 3. Лестница с письменами; 4.Храм 22; 5.Храм 16; 6.Площадь стел

Единственное, прямо‑таки эпическое, путешествие сквозь равнины Юкатана было предпринято после падения Теночтитлана лишь самим «Одиссеем Нового Света» – Эрнаном Кортесом, да и то по причинам весьма прозаическим и даже неприятным: великий конкистадор спешил в Гондурас, где один из испанских гарнизонов поднял мятеж против Короны. Кортес выступил с побережья Мексиканского залива в конце 1524 года вместе с 230 своими соратниками и 3 тысячами индейских воинов, прихватив с собой артиллерию, 150 лошадей и стадо свиней в качестве «передвижного продовольственного склада». Его войско углубилось в Табаско, проследовало вдоль реки Усумасинты до впадения ее в реку Сан‑Педро, а затем оказалось в густых джунглях Петена. Через полгода обессилевшие остатки армии Кортеса достигли озера Исабаль и, в конце концов, вышли к побережью Гондурасского залива. Изъеденные москитами, изможденные, неспособные пройти и пяти миль в день, полностью потерявшие ориентацию во времени, люди Кортеса вписали ярчайшую страницу в историю испанского завоевания Америки и в историю восхождения своего предводителя. Эта редко вспоминаемая одиссея, без сомнения, стоит в одном ряду с самыми замечательными приключениями главного авантюриста и конкистадора – такими, как поиск страны Эльдорадо в амазонской сельве.

На пути к Петену, на берегу озера Петен‑Ица, произошло поистине легендарное историческое событие: отряд Кортеса наткнулся на одно из государств майя, продолжавшее существовать еще со времен классического периода. Кортес повстречался с Кан Эком, правителем народа ица. Любезно пригласив испанцев в гости, правитель перевез их на многих каноэ на другой берег озера, где располагался его город Тайясаль, нынешний Флорес. Там группа братьев‑миссионеров затянула свою хоровую мессу, которая до того растрогала вождя, что тот под впечатлением, прослезившись, принялся крушить своих идолов. Оставалось только подчиниться испанской короне, что Кан Эк и сделал. Говорят, что в порыве страсти правитель самолично взялся выхаживать больную лошадь Кортеса, хотя смертельно боялся этого странного, чудовищного животного, никогда раньше не виденного. Так говорит легенда. Больше Кортес с Кан Эком никогда не встречались, а сам Тайясаль просуществовал еще долгие годы как совершенно независимое государство, совершенно не тронутое испанцами.

Кроме Тайясаля мы не находим в испанских хрониках ни одного упоминания о каком‑либо еще крупном городе майя, спрятавшемся в джунглях. Нет упоминания даже о покинутых остатках или руинах, ныне известных, хотя отряд Кортеса прошел рядом со многими из них. Если не считать некоторых миссионеров, по собственной инициативе проявлявших исследовательскую активность, особенно в XVII веке, леса и джунгли никто не изучал. Они по‑прежнему оставались глухими и девственными районами и еще многие годы служили убежищем для беглых майя, не желавших терпеть испанский террор.

Проходили годы, осыпались стены построенных некогда величественных зданий, джунгли все больше поглощали давно покинутые города, а книги, манускрипты и другие свидетельства цивилизации майя, превратившись в археологические материалы, пылились на полках библиотек и музеев, забытые и пока бесполезные. Знаменитый труд де Ланда, например, провел в забвении целых три века. Мексиканский историк Энрике Флорескано считает, что это не случайность, а закономерная политика. Если де Ланда и его последователи‑энтузиасты пытались искоренить среди индейцев остатки язычества, то испанская корона желала вообще запретить публикацию всякой документации, касающейся новых земель. Мадридский двор желал не только отобрать у жителей Нового Света их историю, но даже запретил всякое упоминание о том, что такая история когда‑либо существовала вообще. Так Филипп II, узнав об огромной коллекции свидетельств и артефактов, рассказывающих об империи ацтеков (речь идет о трофеях и отчетах, которые классифицировал и подготовил к отправке на родину Бернардино де Саагун), приказал вице‑королю Новой Испании в 1577 году «раздобыть все те книги и выслать их немедленно и с предосторожностями Совету по Индиям, для того чтобы их можно было изучить и затем запретить всякому переводить их на другой язык, особенно в части суеверий индейцев и их образа жизни». Последствия такого насильственного отрицания истории ощущались до конца XVIII века.

«.. Вполне можно предположить…»

Энергичный король Карл III, правивший Испанией и ее американскими владениями с 1759 по 1788 год, пытался реформировать и укрепить свою трещавшую по швам империю, а для этого требовалось как можно крепче привязать колониальные земли к метрополии. Добиться этого можно было тем, что сейчас назвали бы культурной интеграцией и поддержкой в испанской Америке идей Просвещения – того особого духа интеллектуального и научного любопытства, царствовавшего в Европе в течение всего XVIII столетия. Частью этих усилий испанского монарха стала организация нескольких естественнонаучных экспедиций в Новую Испанию, целью которых был сбор образцов местной флоры и фауны, а также внедрение на новых землях передовых промышленных и сельскохозяйственных технологий. Кстати, сам Карл, являясь до восшествия на испанский престол неаполитанским королем, слыл большим любителем истории древнего мира, и именно по его инициативе и поддержке начались самые первые раскопки в легендарных Помпеях. Тогда же он стал обладателем роскошной коллекции древнеримских и древнегреческих ценностей. Однако не только собирание древностей делает ему честь. В лучших монарших традициях эпохи Просвещения Карл III способствовал возникновению настоящего, неподдельного массового интереса к истории отдаленных колоний, для чего назначил Хуана Баутисту Муньоса, занимавшего при дворе пост «королевского космографа», официальным «историографом Индий». В некотором смысле это был ответ на инициативу ученых из Новой Испании: к 1770‑м годам они стали воспринимать историю коренных народов не как угрозу метрополии, а как предмет для научного изучения и даже часть наследия, из которого совсем скоро возникнут независимые государства Нового Света.

Пожалуй такой позитивный (и восхищенный) взгляд впервые возник с обнаружением в густых джунглях первого из великих «потерянных» городов майя, построенных в классическую эпоху, – несравненного и красивейшего Паленке. Немногие древние города – ровесники той эпохи могли сравниться с ним по утонченности и даже своеобразию местоположения. Город расположен на склоне поросшей густым тропическим лесом невысокой холмистой гряды на самом краю плоскогорья Чьяпас. К северу, до самого горизонта раскинулась бесконечная равнинная пойма реки Усумасинты, простирающаяся до лагуны Терминос, что на побережье Мексиканского залива. Паленке кажется совершенно небольшим городком, как многие поселения майя. Большая часть его спрятана в джунглях, и даже сегодня не все руины очищены от зарослей.

Центральная часть города, где лучше всего сохранились древние постройки, разделена пополам небольшой речкой Отолум. На склонах окрестных холмов виднеется множество естественных и рукотворных террас. В самом городе наиболее впечатляющий архитектурный комплекс условно назван «Эль‑Паласио» – то есть, в переводе с испанского, Дворец. Он возведен на прямоугольной платформе размером примерно 90x70 метров, состоящей из множества помещений со сводчатым потолком, аркад и нескольких галерей, одна из которых окружает трехэтажную башню‑надстройку. Дворец – единственное сооружение подобной конструкции среди всего архитектурного наследия майя – находится в самом центре Паленке и соседствует с другими знаменитыми сооружениями, такими как Храм надписей, Храм Креста, Храм Солнца и Храм Лиственного Креста. Все они расположены на различной высоте и окружают маленькую уединенную площадь.

Паленке знаменит во всем мире, прежде всего, благодаря утонченности и изяществу своих архитектурных шедевров, а также из‑за обилия орнаментальных украшений, барельефов и лепнины. Фасады зданий, а также интерьеры Дворца и главных зданий оставили следы оригинальной яркой раскраски и до сих пор расписаны иероглифами, портретами и фигурами мужчин и женщин, изображениями совершенно реалистических сцен и сверхъестественных существ. Кстати, смысл некоторых сцен расшифрован совсем недавно.

Рисунки и план Храма надписей, выполненные Ф. Казервудом. Паленке

Это древнее поселение получило свое название от расположенного в семи километрах от него городка Санто‑Доминго‑де‑Паленке, основанного в 1567 году. Однако древнее поселение хранило свои тайны вплоть до 1746 года, когда сведения о нем появились в отчетах местного священника Антонио де Солиса, сообщавшего, что «вырубая джунгли под посевы маиса, крестьяне наткнулись на каменные дома». Прошло еще 30 лет, прежде чем Рамон Ордоньес Агиар из Сьюдад‑Реаля, нынешнего города Сан‑Кристобаль‑де‑ла‑Касас, бывший школьным товарищем одного из родственников Солиса, организовал ознакомительную экспедицию в это загадочное место, о чем сообщил Хосе Эстачериа – будущему королевскому наместнику Гватемалы. Эстачериа тотчас отдал распоряжение главному чиновнику Паленке, Хосе Антонио Кальдерону, внимательно присмотреться к руинам и прислать подробный отчет об увиденном.

Отряд Кальдерона три дня пробирался сквозь густые джунгли, пока наконец не достиг «восхитительного великого города Паленке». Кальдерон тут же назвал главное здание комплекса Дворцом, потому что «из‑за его величины и устройства его нельзя назвать как‑то иначе». Кроме большого Дворца он насчитал 28 дворцов поменьше, а также 197 других зданий. В своем отчете Кальдерон отметил хорошую сохранность зданий и описал различные архитектурные элементы – просторные помещения со сводчатыми потолками, патио, коридоры, галереи, Т‑образные окна и массивные столообразные каменные тумбы. Он также отметил «фигуры‑барельефы, выполненные с большой изысканностью на стенах Дворца», и, кроме того, сделал чернильные зарисовки этих фигур, башен Дворца и одного из рельефов Храма Солнца. В своих зарисовках исследователь хорошо передал необыкновенное изящество барельефов, их шарм и оригинальность. Что касается особенностей человеческих фигурок, то Кальдерон подметил лишь, что обувь на изображениях удивительно напоминает древнеримские сандалии. Организовавший экспедицию Эстачериа остался вполне доволен работой своего подчиненного; собственно, большего от мэра крошечного городка он и не ждал.

На следующий год заинтригованный сановный вельможа организует еще одну экспедицию, на сей раз возглавляемую известным испанским архитектором Антонио Бернаскони, который как раз в это время находился в Гватемале и помогал отстраивать новую столицу после разрушительного землетрясения 1773 года, полностью стершего с лица земли прежнюю столицу, известную под названием Антигуа. Кальдерон на этот раз выступил в роли проводника и руководителя бригады рабочих, вырубавших джунгли там, где это было необходимо. Как можно представить, отчет Бернаскони оказался гораздо более профессиональным и квалифицированным. Он содержал в себе генеральный план местности и множество эскизов всех значительных объектов, в том числе Дворца, храма Креста и храма Солнца. Архитектор зарисовал огромное количество барельефов, каменный трон и каменную панель с иероглифами. Однако тексты, сопровождавшие рисунки, оказались чрезвычайно скупы и лаконичны. Возможно, Бернаскони считал, что он мало что может добавить к пространному и подробному отчету Кальдерона. Кстати, последний сделал вывод, что город покинут жителями добровольно, так как нигде не отмечалось следов землетрясений или пожаров. Самому же Бернаскони показалось, что некоторые особенности майяской архитектуры, например, сводчатые потолки и аркады, отдаленно напоминают элементы готического стиля.

Сцена на плите Храма Солнца в Паленке. Рис. X. Кальдерона

Довольный Эстачериа выслал копии обоих отчетов в адрес королевского двора, где их первым увидел Хуан Баутиста Муньос. Сам он никогда не был в Новом Свете, но тем не менее ему суждено было сыграть очень важную роль во всей нашей истории. Предприимчивый и добросовестный ученый, проанализировав все заокеанские посылки, отчеты и архивы, пришел к выводу, что изучение, в первую очередь, комплекса Паленке представляет колоссальную научную важность. По его мнению, усилия Кальдерона и Бернаскони «дали значительные плоды», и их исследования «подтверждают правоту наших конкистадоров и историков в той части, что нужно с уважением относиться к фактам существования индейских городов». Он предположил, что Паленке являлся столицей великой державы, существовавшей до конкисты. Знакомый со всеми предыдущими источниками по тематике майя, Муньос пришел к выводу, что «здания, до того найденные на северо‑востоке Юкатана, присыпанные землей и обросшие старыми деревьями, похожи на те, что были обнаружены в Паленке и к северо‑востоку от него. Там также найдены большие города со статуями и барельефами». В последнем случае Муньос ссылался на отчет 1756 года Диего Гарсиа де Паласио об обнаруженном в джунглях Копане. Муньос даже отметил, что специально подготовил копию отчета де Паласио для того, чтобы король мог сравнить ее с копиями отчетов Кальдерона и Бернаскони. Он также выразил благодарность в адрес Эстачериа за «похвальную организацию детальных исследований руин, которые могут проиллюстрировать происхождение и историю древних американцев».

Эскизы Храма Солнца и Храма Креста в Паленке. Рис. А. Бернаскони

И Муньос, и король пришли к общему мнению, что нужно гарантировать дальнейшие исследования, и дали подробные инструкции, как именно следует готовить будущие экспедиции. Эти необычайно подробные инструкции призывали исследователей использовать более научные методы. Вот один из примеров: «Нужно изучать любые камни, похожие на уже описанные, или стены, покрытые либо окаменевшим известковым раствором, либо каким‑то другим материалом. Необходимо давать детальные описания, делать рисунки, определять размеры и формы камней и кирпичей, особенно используемых в арках и сводах. Следует присылать в Испанию образцы штукатурки, лепнины, кирпичей (обожженных или нет), посуду или любую другую утварь, или инструменты, которые будут найдены при раскопках».

В результате в мае 1786 года наместник Эстачериа отправил в джунгли новую экспедицию, на этот раз во главе с блестящим и усердным капитаном артиллерии испанской армии Антонио дель Рио и профессиональным художником Рикардо Альмендарисом. Справедливо предположив, что дворцы и храмы вновь поглощены джунглями, испанцы наняли большое количество местных жителей для очистки цели путешествия от зарослей. Выполнив эту работу с помощью топоров и мачете, индейцы приступили к выполнению других приказов своих работодателей. Во Дворце, где началась непосредственно исследовательская работа, не осталось ни заблокированного окна, ни заваленного дверного проема. Как вспоминал дель Рио, «не было ни комнаты, ни коридора, ни двора, ни башни, ни подземной галереи, где бы не производились раскопки». К счастью, они оказались не такими радикальными и разрушительными, как об этом повествует дель Рио. В Испанию решили выслать 32 артефакта, включая глиняную посуду, каменные инструменты, а также образцы каменной скульптуры, фрагменты штукатурки с нанесенными иероглифами и даже основание трона из Дворца.

Плита из Храма Креста в Паленке. Рис. Р. Альмендариса

Альмендарис, в свою очередь, выполнил 30 рисунков, наиболее известные из которых передают нам содержание больших барельефов из Храма Креста. И хотя зарисовки иероглифов были неполными и выполнены не достаточно аккуратно, Альмендарис оказался первым человеком, представившим более или менее компетентно богатую и сложную настенную письменность Паленке. А дель Рио подготовил предметный и весьма подробный отчет. Приняв к сведению мнение Муньоса и проконсультировавшись с местным историком, он пришел к выводу, что руины Паленке принадлежат тому же самому народу, который построил великие памятники в Чичен‑Ице и Ушмале. Так кем же все‑таки могли быть эти люди? Рассуждения дель Рио кажутся нам вполне логичными:

Древние обитатели этих жилищ были загадочны, но невежественны. Возможно, учитывая их мифологию и суеверия, мы должны видеть в них тех же финикийцев, греков, римлян и другие древние примитивные народы, правда, гораздо лучше описанные. По этой причине вполне можно предположить, что какой‑то из перечисленных народов дошел в своих завоеваниях до этих земель, где, вероятно, оставался длительное время, достаточное для того, чтобы индейские племена смогли воспринять их идеи и в грубой и неуклюжей форме перенять те умения и искусства, которые пришельцы могли передать.

Здесь мы сталкиваемся с базовым предположением, которое на многие десятилетия станет основой многих научных построений и научных работ на тему Паленке. Кстати, когда дель Рио использовал слово «примитивные» (по‑испански – primitive), он вовсе не имел в виду современные значения этого слова – «первобытный», «простой», «неразвитый». Здесь это слово употреблено в старом значении – «ранний», или «древний». То есть, как в случае с финикийцами, римлянами и греками, дель Рио хотел лишь подчеркнуть древнюю историю этих народов. В приведенном отрывке отчета капитан артиллерии называет по‑настоящему простым и неразвитым народом индейцев, которые так просты, грубы и неуклюжи, что никак не могли создать Паленке собственными силами и умением. Пытливый дух эпохи Просвещения, вдохновляющие напутствия Карла III и Муньоса инициировали теперь уже полноценное изучение этого великого города майя, но отнюдь не поколебали фундаментального предубеждения ученых того времени, выученного ими назубок вместе с первыми школьными латинскими глаголами, что «настоящая» цивилизация может брать свое начало только в Старом Свете.

На эту концепцию можно взглянуть и с другой стороны. Диего де Ланда, например, жил гораздо ближе во времени к «доиспанским» майя и, таким образом, мог гораздо легче связать уровень развития этого народа с прошлыми достижениями своей эпохи. Те же исследователи, которые жили в XVIII и XIX веках и видели в качестве жалких остатков великой доиспанской цивилизации лишь бедных бессловесных крестьян, гнущих спину на латифундистов, просто не могли поверить, что предки этих забитых людей были способны на что‑то большее. В итоге головоломка по поводу того, кто являлся строителем загадочных сооружений, решалась в пользу кого‑нибудь другого: древних египтян, поскольку у них имелись пирамиды и иероглифы, иудеев, карфагенян, кельтов или даже переселенцев из затонувшей Атлантиды – словом, данный список можно продолжать до бесконечности. К величайшему сожалению, подобные взгляды, отрицающие наличие умственных и творческих способностей у аборигенов и очень попахивающие расизмом, дожили до наших дней и находят свое выражение в гипотезах о внеземном происхождении строителей этих древних памятников.

Карл IV продолжил славную традицию своего предшественника и также без устали поддерживал все новые и новые исследования Нового Света. Так, в 1804 году он командировал отставного офицера Гильермо Дюпэ исследовать не только районы расселения майя, но и всю Новую Испанию вообще. В 1807 году во время своего третьего путешествия Дюпэ добрался до Паленке в компании с художником Хосе Кастаньедой. Дюпэ оказался человеком образованным, любопытным, чутким и всесторонним. Он лично изучал древнеримские и древнегреческие раритеты. Двадцать лет, проведенных в Новом Свете (два из которых – среди руин Центральной Мексики), не пропали даром: Дюпэ основательно изучил доиспанскую культуру и архитектуру. Однако, в первую очередь, это касалось культуры ацтеков и сапотеков из Оахаки. На этот раз отставник сделал доскональное описание Паленке, а главное, гораздо лучше детализировал применявшиеся майя строительные материалы, сделал подробный анализ конструктивных и архитектурных особенностей зданий, а также тщательно зарисовал их орнамент (эту работу, конечно, выполнили участвовавшие в экспедиции художники). Барельефы на известняковых стенах впечатлили Дюпэ по технике исполнения, но еще больше он восхитился эстетикой скульптурных творений. Исследователь считал, что изображениям еще о многом предстоит рассказать будущим поколениям ученых.

Большинство фигур прямые и пропорционально сложенные. Все они изображены в профиль и выглядят величественно; их высота превышает шесть футов (приблизительно 1,83 см), а позы, осанка свидетельствуют о полной внутренней свободе и достоинстве. Многие держат в руке не кое подобие жезла или посоха, у ног более крупных фигур склонились в благодарственных позах фигурки поменьше; и почти все они окружены рядами иероглифов.

Дюпэ предположил, что фигуры с посохами – это городская знать, а иероглифы рассказывают о городе и его хозяевах. Сами иероглифы, если это действительно письменность, показались Дюпэ совершенно не похожими на иероглифы Древнего Египта. Они даже не походили на письмена‑рисунки соседних с майя народов Мексики. Вытянутые, уплощенные головы многих фигур навели Дюпэ на мысль, что изображенные существа принадлежат к совершенно особой, необычной расе и совсем не похожи на окрестное индейское население. И уж абсолютно мистически, как показалось исследователю, выглядел главный барельеф Храма Креста. Между двумя человеческими фигурами находилось изображение, напоминавшее греческий крест, «не тот латинский крест, к которому мы все привыкли». Как и Бернаскони, Дюпэ убедился, что увиденные им образцы искусства не имеют ничего общего ни с одной известной культурой. Он допускал, что, возможно, местный народ испытал какое‑то культурное столкновение с другой цивилизацией, но должно было пройти так много веков независимого развития, чтобы пусть даже пришедшее со стороны искусство стало таким самобытным и не похожим ни на какое другое.