Прощание с Землей

Во всем, что я делал в ту ночь перед встречей с Анной, была доля безумия. После финиша я был как во сне: видел толпы людей и залитое потом лицо целовавшего меня Мегиллы, чувствовал объятия, пожатия рук, слышал возгласы – но так, будто меня это совершенно не касалось. Потом сидел высоко на трибуне и смотрел вниз на стадион; что происходило там, не знаю. Вечером меня окружила группа студентов‑болельщиков; они улетали в Азию, и я не помню, как оказался вместе с ними в ракете; возможно, сам вызвался проводить их. Потом начался длинный, бессвязный разговор, приходилось отвечать на несколько вопросов сразу, было много шума и смеха, ракета приземлялась и вновь отправлялась в полет, менялись спутники, а я продолжал оставаться в центре всеобщего внимания. Вдруг я заметил, что в кабине осталось всего четыре пассажира. Я встряхнулся, словно прогоняя сон. Заговорили репродукторы: ракета шла на посадку. Мы подходили к небольшой сибирской станции Калете. Растерянный, не понимая, как я дал завезти себя сюда, на край света, я быстро вышел на пустой перрон; вместе со мной на этой станции сошел и молодой астронавт, с которым я познакомился в пути. Он посмотрел на часы, подал мне руку и сказал, что отправляется завтра на Фобос, а сейчас хочет попрощаться с другом, который живет неподалеку, и был таков. Последнее слово, которое он произнес – оно почему‑то запомнилось, – было «прощай». И я остался один, не зная, что делать на маленькой, безлюдной станции в эти тихие теплые сумерки, наполненные запахом мокрых листьев – только что перестал идти дождь; я не знал, что делать здесь, среди темных полей, на которые надвигалась ночь.

И тогда я совершил еще один необдуманный поступок. Я не хотел этой ночи – нет, не боялся ее, просто не хотел – и, поддавшись своему безрассудному порыву, спустился на нижний этаж вокзала, где помещалась станция наземных сообщений. Несколько минут ходил взад и вперед по пустому перрону, бессмысленно скользя взглядом по зеркальным плитам стен, в которых смутно отражалась моя фигура. Вдруг рука случайно нащупала в кармане какой‑то маленький, гибкий и шелестящий предмет: это была веточка из моего олимпийского венка.

С низким, пронзительным воем из туннеля выскочил аэропоезд, сверкнул сталью вагонов, взвыл тормозами и замер на месте. Двадцать секунд спустя я ехал на запад, догоняя солнце, скрывшееся недавно за горизонтом. Вагон еле заметно покачивался и, набирая скорость, обгонял вращение Земли. В купе, кроме меня, не было ни души, и я включил радио. После заключительной фразы вечернего выпуска последних известий послышались первые величественные звуки Прощальной симфонии Крескаты.

– Да что же это все заладили с прощанием?! – взъярился я и выключил радио.

Поезд уже не покачивался и не вибрировал, а мчался с огромной скоростью, поглощая пространство. Неожиданно колея вынырнула на поверхность земли; свет за окнами стал ярче, живее: я догонял уходивший на запад день. В тишине, не нарушаемой никакими звуками, тем отчетливее отозвались в сознании, словно звуки фанфар, четыре медленных такта вступления Прощальной симфонии. Я встал и начал ходить между рядами кресел. В жемчужных глазках настенных информаторов поминутно загорались названия станций, которые мы проезжали, потом вновь стало темно: поезд достиг берега Европы и, направляясь в Гренландию, нырнул в глубь проложенного под Атлантическим океаном огромного туннеля.

Когда в информаторах цепочками светящихся букв стали появляться первые знакомые названия, я вдруг подумал, что надо увидеться с отцом. Конечно, ведь поэтому я и ехал в Гренландию! Это было как откровение. Я справился о самом удобном маршруте и вскоре вышел на станции, расположенной в открытом поле, а поезд нырнул в прозрачную трубу, которая уменьшалась, уходя вдаль, и на востоке скрывалась во мраке, в то время как на западе ее еще освещал багряный отблеск зари. Из нее доносился удаляющийся, слабеющий высокий звук, подобный тому, который издает струна; этот звук вновь напомнил мне симфонию. Я пожал плечами.

По другую сторону станции на лужайке возле перрона меня уже ждал вертолет, вызванный из аэропоезда. Высокая трава была покрыта росой, и я замочил брюки по самые колени. Ругаясь про себя, сел в кабину и полетел прямо домой. Когда машина опускалась на площадку в нашем саду, день, который я нагнал в неустанном беге на запад, вновь начал угасать, но я не обратил на это внимания. Даже не захлопнув за собой дверцу, бросился в дом. В нем было пусто. И снова разговор с информатором. («Сегодня я, наверное, обречен беседовать только с автоматами!» – подумал я с горечью.) Оказалось, что бабушка и мама в городе, а отец на съезде врачей в Антарктиде. Я решил немедленно найти его. Вертолет, конечно, был слишком медленным средством сообщения, поэтому я отправился на ракетный терминал в северном предместье Меории. Уже издали я увидел его купол, сверкавший в последних лучах заходящего солнца. Оставив вертолет на верхней платформе терминала, я направился к эскалаторам; рядом с ними на стеклянном глобусе информатора мелькали цветные светлячки. Прямого сообщения с Антарктидой в ближайшие минуты не было, и мне приходилось лететь на Третий искусственный спутник и там пересесть на ракету, отправлявшуюся на Южный полюс. Я встал на лестницу, спускавшуюся вниз, к перронам. На стенах первого яруса светились надписи:

ТАЙМЫР – КАМЧАТКА – НОВАЯ ЗЕЛАНДИЯ –

Date: 2015-07-25; view: 264; Нарушение авторских прав