Сентября 1964 года, суббота. В первую ночь митоты, начавшейся 3 сентября, в четверг, я съел восемь шариков пейотля

В первую ночь митоты, начавшейся 3 сентября, в четверг, я съел восемь шариков пейотля. Они не подействовали на меня, а если и подействовали, то очень слабо. Большую часть ночи я просидел с закрытыми глазами – так было легче. Я не спал, однако совсем не устал. К рассвету пение стало каким‑то необычным. На минуту я ощутил душевный подъем, мне захотелось плакать, но когда песня смолкла, это прошло.

Все поднялись и вышли наружу. Женщины подали нам воду; одни из нас стали полоскать рот, другие – пить. Мужчины весь день молчали, зато женщины смеялись и болтали без умолку. В полдень была роздана ритуальная пища – вареная кукуруза.

4 сентября, на закате солнца, начался второй день митоты. Руководитель запел свою песню пейотля, затем последовал новый цикл пения и принятия пейотля. Завершился он утром, когда каждый участник митоты распевал свою песню в унисон с другими.

Выйдя из дому, я увидел кое‑кого из вчерашних женщин. Кто‑то дал мне воды, но происходящее вокруг больше меня не интересовало. Я опять сжевал восемь шариков; на этот раз результат был иным. К утру пение заметно ускорилось, и все запели в один голос. Я почувствовал, что кто‑то или что‑то хочет войти в дом, но не мог понять, привлекает его пение или, напротив, отпугивает.

У меня не было своей песни, и окружающие, особенно молодежь, поглядывали на меня, как мне казалось, с удивлением. Мне стало как‑то не по себе, я закрыл глаза. Вскоре я обнаружил, что гораздо лучше воспринимаю окружающее с закрытыми глазами, и полностью сосредоточился на этом открытии. Я закрыл глаза и увидел перед собой людей, открыл их – картина не изменилась. Все оставалось как было независимо от того, открывал я глаза или закрывал.

Внезапно все исчезло или, скорее, рассыпалось, и появилась человекоподобная фигура Мескалито, которого я видел два года тому назад. Он сидел поодаль, боком ко мне. Я не отрываясь смотрел на него, но он ни разу не взглянул на меня и даже не обернулся.

Я решил, что делаю что‑то не так, и это удерживает Мескалито на расстоянии. Я поднялся и направился к нему, чтобы спросить об этом. Но мое движение все испортило. Фигура Мескалито начала быстро таять, а вместо нее появились участники митоты, и я вновь услышал их громкое исступленное пение.

Я вышел пройтись. Все вокруг было отчетливо видно. Я понял, что вижу в темноте, но меня это не заинтересовало – сейчас гораздо важнее было узнать, почему Мескалито меня избегает.

Я повернул к дому и уже хотел войти, как вдруг услышал громкое жужжание и почувствовал вибрацию. Земля подо мной содрогалась. Точно такой же звук я слышал в долине пейотля два года назад.

Я бегом бросился в кусты, так как знал, что Мескалито там и мне надо его найти. В кустах никого не оказалось. Я прождал до самого утра и только на рассвете вернулся в дом. Днем я заснул, хотя не чувствовал ни малейшей усталости.

Вечером 5 сентября старик руководитель запел свою песню пейотля, начав тем самым очередное бдение. На этот раз я сжевал всего один шарик и не стал слушать пение, да и вообще не обращал внимания на происходящее вокруг. С первой же минуты я целиком сосредоточился на одном. Я понимал, что лишен чего‑то очень важного, и, пока все пели, громко попросил Мескалито научить меня песне. Моя просьба смешалась с громким пением окружающих, и в ту же минуту я услышал какую‑то песню. Я повернулся спиной к остальным участникам и прислушался. Слова и мотив звучали снова и снова, и я повторял их до тех пор, пока не выучил наизусть. Это была длинная песня на испанском языке. Я несколько раз пропел ее вслух, а. вскоре услышал и вторую песню. До наступления утра я повторил обе песни бессчетное число раз и почувствовал себя как бы заново родившимся.

После того как нам принесли воды, дон Хуан вручил мне мешок, и все отправились на холмы. Путь оказался долгим и трудным и привел нас на невысокое плоскогорье. Там я увидел несколько пейотлей, но почему‑то не захотел смотреть на них. Когда мы пересекли плоскогорье, наша группа распалась. Мы с доном Хуаном повернули назад, собирая по пути пейотль, как делали это когда‑то.

Вернулись мы только к вечеру, и вскоре начался последний цикл митоты. Никто не произнес ни слова, но я и без того прекрасно понимал, что эта встреча – последняя. На этот раз руководитель митоты запел новую песню. Пустили по кругу мешок, и я впервые отведал свежего пейотля. Он был довольно мясистый, но жевать его оказалось трудно, словно какой‑то твердый недозрелый плод. На вкус он был острее и горче, нежели сухие шарики, и понравился мне больше, показался более живым.

Я съел четырнадцать шариков, тщательно их сосчитав. Не успел проглотить последний, как услышал знакомое жужжание, сопровождающее появление Мескалито. Раздалось исступленное пение, и я понял, что остальные участники тоже услышали этот звук. Невозможно было допустить, что, желая обмануть меня, они действовали по какому‑то условному знаку.

В этот момент меня вдруг захлестнула огромная волна мудрости. Догадки, возникавшие в течение последних трех лет, уступили место твердой уверенности. Мне понадобилось три года для того, чтобы понять или, точнее, открыть, что, кем бы ни был тот, кто обитает в кактусе Lophophora williamsii, он не нуждается во мне и существует сам по себе. Наконец‑то я знал это наверняка!

Я лихорадочно пел до тех пор, пока мог выговаривать слова. Мои песни звучали в моем теле как бы сами по себе и безудержно сотрясали меня изнутри. Мне необходимо было выйти наружу и найти Мескалито, иначе я буквально мог взорваться. Я поспешил в сторону поля пейотля, распевая по пути свои песни. Я знал, что они принадлежат мне и служат неоспоримым свидетельством моей единственности, уникальности. Я ощущал каждый свой шаг. Шаги эхом отдавались в земле, вызывая во мне неописуемую радость бытия.

Все растения пейотля на поле переливались голубоватым светом, но одно из них светилось особенно ярко. Я сел перед ним и запел. Вскоре из пейотля вышел Мескалито – я узнал его фигуру, которую видел раньше. Он глядел на меня.

С непривычной для себя смелостью я продолжал петь. Послышались знакомые звуки флейты или ветра, потом мне показалось, что Мескалито, как и два года назад, спросил: «Чего ты хочешь?»

Я громко заговорил. Я сказал, что в моей жизни и поступках не хватает чего‑то важного, но я не могу понять, чего именно. Я умолял его сказать, чего мне не хватает, а заодно назвать свое имя, чтобы в случае необходимости я мог его позвать.

Мескалито посмотрел на меня, вытянул губы в трубочку и, коснувшись ею моего уха, назвал свое имя.

Внезапно я увидел посреди поля своего отца, но поле тут же исчезло, а вместо него появился дом, где я провел детство. Мы с отцом стояли под смоковницей. Я обнял отца и торопливо принялся рассказывать ему то, что никогда не рассказал бы раньше. Каждая моя мысль была краткой, четкой и уместной. По‑видимому, времени у нас было очень мало, и мне приходилось спешить. Я сообщил ему поразительные подробности о своем отношении к нему, о которых прежде не осмеливался говорить вслух.

Отец ничего не ответил, он только слушал. Потом он исчез, а я, оставшись один, заплакал слезами раскаяния и печали.

Я побрел по полю пейотля, повторяя имя, которое открыл мне Мескалито. В мерцающем свете одного из растений возник какой‑то лучезарный продолговатый предмет – сноп света величиной с человека. На мгновение он осветил поле интенсивным ярко‑желтым или янтарным светом, потом озарил все небо. Невероятное зрелище! Зарево было настолько ярким, что я испугался, что могу ослепнуть, закрыл глаза и спрятал лицо в ладонях.

Вскоре я понял, что Мескалито велит мне съесть еще один шарик пейотля. Я подумал: «У меня нет ножа, чтобы его срезать». «Съешь прямо с земли!» – сказал Мескалито. Я лег на живот и принялся жевать верхушку пейотля. Он зажег меня, наполнил каждую клеточку тела теплом и светом. Все ожило, все стало сложным и разнообразным и вместе с тем – очень простым. Я был повсюду: я смотрел вверх, вниз, во все стороны одновременно!

Это изумительное чувство длилось довольно долго, и я успел его осознать, но затем его сменил гнетущий страх. Чудный мир тишины сотрясали пронзительные звуки, на которые я сначала не обратил внимания. Звуки становились все громче и протяжнее. Они надвигались на меня; я утратил прежнее ощущение погруженности в цельный, бесстрастный и прекрасный мир. Постепенно шум и грохот превратились в звуки чудовищных шагов. Кто‑то огромный дышал и двигался рядом. Я понял, что он охотится за мной, и быстро спрятался за валун, но вскоре выглянул из укрытия – и чудовище тотчас бросилось на меня.

Оно было подобно гигантскому слизню и обрушилось на меня сверху. Я решил, что чудовище раздавит меня, но оказалось, что я лежу в какой‑то выбоине или впадине, а слизень – надо мной. Под валуном было свободное место, я пополз туда. Со слизня стекали огромные капли какой‑то жидкости. Я «понял», что он выделяет желудочный сок, чтобы растворить меня. Одна капля упала мне на руку; продолжая зарываться под камень, я попытался стереть ее землей и слюной. В следующее мгновение я начал испаряться – по‑видимому, слизень все‑таки растворил меня.

Затем я заметил тусклый свет, который становился все ярче. Свет исходил из‑под земли, пока не превратился наконец в солнце, поднимающееся над горизонтом.

Обычное восприятие медленно возвращалось ко мне. Я лежал на животе, уткнувшись подбородком в согнутую руку. Пейотль снова засветился, и не успел я опомниться, как из него вновь вырвался сноп света и повис надо мной. Я сел. Свет со спокойной силой коснулся моего тела и погас. Весь обратный путь к дому, где проходила митота, я бежал.

Мы с доном Хуаном остались на один день у дона Роберто, руководителя митоты, и все это время я проспал. Когда мы собрались уезжать, ко мне подошли парни, принимавшие участие в митоте. Застенчиво улыбаясь, они по очереди обняли меня, и каждый из них мне представился. Мы долго болтали обо всякой всячине, но и словом не упомянули про митоту.

Дон Хуан напомнил, что нам пора ехать. Парни снова обняли меня. «Приезжай», – сказал один из них. «Мы ждем тебя», – добавил второй. Я отъезжал очень медленно, надеясь увидеть кого‑нибудь из стариков, но ни одного не увидел.