Июля 1963 года, суббота

В понедельник, 1 июля, я срезал дурман, как велел дон Хуан. Я дождался, пока начало смеркаться, поскольку не хотел, чтобы кто‑то видел, как я танцую вокруг растений. Меня одолевала тревога, и я все время думал о том, что мои странные действия могут подглядеть. Я заранее выбрал растения, которые определил как мужское и женское. Нужно было отрезать сорок сантиметров корня у каждого из них, а копать на такую глубину палкой оказалось нелегко. Я провозился несколько часов и кончил работу в полной темноте, так что пришлось зажечь электрический фонарь. Я ужасно боялся, что кто‑нибудь заметит свет моего фонаря.

Во вторник, 2 июля, я принес растения дону Хуану. Он развязал узлы, внимательно осмотрел содержимое и сказал, что нужно добавить немного семян. Он достал стеклянную банку и вывалил из нее в ступку сухие семена, слипшиеся в комок.

Я спросил, что это за семена, и дон Хуан объяснил, что они попорчены жучками. Среди семян копошилось довольно много черных жучков. Дон Хуан сказал, что это особые жучки и что их надо выбрать и пересадить в другую посуду. Он подал мне еще одну стеклянную банку, на треть заполненную жучками. Чтобы они не разбежались, банка была заткнута комком бумаги.

– В следующий раз будешь собирать жучков с собственных растений, – сказал дон Хуан. – Для этого надо срезать семенные коробочки с дырочками – в них полно жучков. Разломи такую коробочку, выскреби из нее содержимое в банку, а потом выбери оттуда горсть жучков и переложи в другую банку. Можешь с ними не деликатничать. Отмерь горсть порченых семян и горсть толченых жучков, а остальное зарой вот в этом направлении (он указал на юго‑восток) от своего растения. Затем отбери целые сухие семена и спрячь отдельно. Их можно собрать сколько угодно, они всегда пригодятся. Неплохо прямо на месте выбрать семена из коробочек и тут же закопать остатки.

Дон Хуан велел мне сначала растолочь слипшиеся семена, потом – яйца жучков, после них – самих жучков и, наконец, – сухие целые семена.

Когда все было растерто в мелкий порошок, старик взял части дурмана, срезанного мной, сложил вместе, а мужской корень отделил и осторожно завернул в тряпицу. Остальное передал мне, велев мелко нарезать и как следует растолочь, а получившийся сок до последней капли слить в горшок. Растирать куски, заметил он, надо в том порядке, в каком они были сложены.

После того как я все это сделал, дон Хуан велел налить в горшок чашку кипятку, хорошенько размешать содержимое и добавить еще две чашки. Он вручил мне гладкую костяную палочку; я помешал ею в горшке и поставил его на огонь.

Дон Хуан сказал, что теперь пора заняться корнем, но для этого нужна ступка побольше, ибо мужской корень резать нельзя. Мы отправились на задний двор, где уже была приготовлена большая ступка, и я принялся толочь корень, как делал это раньше. Когда работа была закончена, мы оставили корень мокнуть в воде на открытом воздухе и вернулись в дом.

Дон Хуан велел кипятить варево в горшке до тех пор, пока оно не загустеет, после чего лег на циновку и уснул. Прошло около часа, и я заметил, что мешать становится все труднее. Решив, что отвар готов, я снял горшок с огня, подвесил в сетке под крышу и лег спать.

Когда я проснулся, дон Хуан был уже на ногах. День выдался сухой и жаркий, на безоблачном небе ярко сияло солнце. Дон Хуан еще раз заметил, что я несомненно нравлюсь «чертовой травке».

Мы занялись корнем и к вечеру получили немного клейкой кашицы желтоватого цвета. Я подумал, что на этом процедура закончена, но дон Хуан снова долил миску кипятком.

Потом достал из‑под крыши горшок. Смесь в нем, судя по ее виду, почти засохла. Дон Хуан внес горшок в дом, осторожно поставил на пол, сел рядом и заговорил:

– Мой благодетель учил, что это растение позволительно смешивать с нутряным жиром, чем ты сейчас и займешься. Благодетель сам делал это вместо меня, но, как тебе известно, я не люблю «травку» и никогда не стремился достичь с ней единства. Благодетель говорил, что для тех, кто хочет овладеть силой «травки», лучше всего смешивать растение с жиром дикого кабана. Нутряной жир – самый подходящий, но выбирать ты должен сам. Если судьба решит так, что ты возьмешь в гуахо «чертову травку», то я советую тебе, как советовал мне когда‑то благодетель, выследить дикого кабана, убить его и собрать нутряной жир. В прежние времена, когда «травка» особо почиталась, брухо устраивали настоящие охотничьи экспедиции за дикими кабанами и убивали самых крупных и сильных. С кабанами у брухо было связано особое колдовство; оно наделяло их такой невероятной силой, что даже в те времена в нее трудно было поверить. Тайна этой силы ныне утрачена. Я ничего о ней не знаю и не знаю никого, кому она была бы известна. Быть может, эту тайну откроет тебе сама «травка».

Дон Хуан взял пригоршню жира, бросил его в горшок с высохшей смесью и потер ладонью о край горшка, чтобы соскоблить прилипший к ней жир. Он велел мне перемешать содержимое горшка, тщательно растереть все комки и хорошенько взбить смесь.

Я занимался этим не менее трех часов. Время от времени дон Хуан проверял смесь и повторял, что она еще не готова. Наконец он остался доволен: получилось прозрачное светло‑серое желе. Дон Хуан повесил горшок под крышу, рядом с другим горшком, и сказал, что оставляет его здесь до завтра, так как приготовление второй доли занимает два дня. Старик запретил мне в эти дни есть, но пить позволил.

На следующий день, 4 июля, я под руководством дона Хуана четырежды делал водную вытяжку из корня. Когда я слил воду из миски в последний раз, уже стемнело. Мы расположились на веранде. Дон Хуан поставил обе посудины перед собой. Отстоя получилось около чайной ложки, с виду он напоминал крахмал. Дон Хуан переложил его в чашку, налил воды, поболтал, чтобы отстой растворился, и, передав мне, велел выпить все до дна. Я выпил залпом, поставил чашку на пол и опустился рядом. Сердце у меня бешено заколотилось, я стал задыхаться. Дон Хуан самым обычным тоном велел мне раздеться догола. Я спросил зачем; он ответил, что надо натереться мазью. Я колебался, не решаясь раздеться. Дон Хуан сказал, чтобы я поторопился и не валял дурака. Я разделся.

Дон Хуан взял свою костяную палочку и провел ею по поверхности мази две продольные линии, а от центра верхней линии – поперечную черту, разделив тем самым поверхность мази на пять частей. Указав на нижнюю правую часть, он сказал, что эта часть – для моей левой стопы. Часть над ней – для левого бедра и голени, самая большая часть – для половых органов. Следующая – для правого бедра и голени, а та, что под ней, – для правой стопы. Он велел мне наложить мазь, предназначенную для левой стопы, на пятку и хорошенько растереть ее по подошве. Следуя его указаниям, я натер мазью внутреннюю сторону левой ноги, половые органы, внутреннюю сторону правой ноги и, наконец, правую подошву.

Мазь холодила, от нее шел резкий запах. Покончив с натиранием, я выпрямился. Едкий запах мази устремился мне прямо в ноздри, словно какой‑то ядовитый газ. Я стал задыхаться. Дыша ртом, я пытался что‑то сказать дону Хуану, но не мог.

Старик внимательно наблюдал за мной. Я шагнул в его сторону. Ноги мои сделались как бы резиновыми и длинными, как ходули. Они упруго сгибались в коленях, словно шест для прыжков, и при этом подрагивали и плавно раскачивались. Я двинулся вперед. Все мои движения были замедленные и зыбкие. Мое тело колыхалось куда‑то вперед и вверх. Я опустил голову и увидел, что дон Хуан сидит где‑то далеко внизу. По инерции я сделал еще один упругий и длинный шаг – и взлетел!

Помню, что один раз я снизился и, оттолкнувшись обеими ногами, откинулся назад и заскользил на спине. Надо мной было черное небо, рядом проносились облака. Я резко изогнулся, чтобы посмотреть вниз, и увидел темную массу гор. Летел я с колоссальной скоростью, прижав руки к телу. Голова служила мне вместо руля: откинув ее назад, я описывал вертикальные круги, а поворачивая в стороны – менял направление полета.

Я наслаждался свободой и скоростью, каких никогда раньше не испытывал. Волшебная темнота вызывала во мне не то грусть, не то истому: мне казалось, что я обрел мир, для которого был создан, – мир ночной темноты... Я попробовал осмотреться по сторонам, но видел лишь одно – изумительную безмятежность и всемогущество ночи.

Вдруг, словно услышав команду, которой обязан подчиниться, я понял, что пора спускаться, – и начал спуск, раскачиваясь взад и вперед, как перышко. Я двигался очень медленно, но резкими толчками, словно меня дергали за веревочку. Мне стало дурно. Голова раскалывалась от адской боли. Со всех сторон меня обволакивала непроглядная тьма, и я хорошо помню, как повис в ней.

Следующее, что я запомнил, было пробуждение. Я лежал у себя дома, в постели. Потом сел. Комната постепенно исчезла. Я встал и тут же обнаружил, что я – голый!

Перемена положения вызвала у меня тошноту. Понемногу придя в себя, я узнал местность: я находился в полумиле от дома дона Хуана, поблизости от его растений. Только сейчас все окончательно встало на свои места, и я понял, что возвращаться домой мне придется голым. Это привело меня в сильное замешательство, однако ничего другого не оставалось. Я подумал было соорудить себе юбку из веток, но тут же отверг эту мысль как смехотворную. К тому же до восхода солнца оставалось недолго – ночной сумрак уже начинал рассеиваться. Пересилив дурное самочувствие и тошноту, я зашагал к дому. Я ужасно боялся, что меня заметят, и высматривал, нет ли впереди людей или собак. Пробовал даже бежать, но не смог из‑за острых мелких камней и снова пошел медленно. Было уже совсем светло. Вдруг я увидел, что навстречу мне кто‑то идет, и быстро шмыгнул в кусты.

Положение складывалось совершенно дурацкое. Только что я испытал неописуемую радость полета, а теперь сидел голый в кустах, не зная, что делать. В голову пришла мысль: выскочить на дорогу и пулей пронестись мимо прохожего. Он будет так поражен, что к тому времени, когда сообразит, что перед ним голый человек, я буду уже далеко. Но отважиться на такой поступок я так и не смог.

Шедший по дороге человек поравнялся с кустами, остановился и позвал меня по имени. Это был дон Хуан, он принес мою одежду. Пока я одевался, дон Хуан смотрел на меня и хохотал. Его смех был так заразителен, что я не выдержал и тоже рассмеялся.

Вечером этого же дня дон Хуан попросил изложить подробности происшедшего. Я пересказал весь эпизод как можно подробнее.

– Вторая доля корня позволяет летать, – сказал дон Хуан, когда я кончил свой рассказ. – Но этого мало. Мой благодетель учил, что корень наставляет, дает мудрость и позволяет летать. Когда ты продвинешься в учении и чаще будешь принимать «травку», чтобы летать, ты сумеешь видеть все ясно и отчетливо. Сможешь улетать куда захочешь, за сотни миль, чтобы узнать, что там происходит, сможешь наносить смертельные удары далеким врагам. Когда поближе познакомишься с «травкой», она сама научит тебя всему этому. Менять направление полета она тебя уже научила и точно так же научит другим, самым невероятным вещам.

– Каким, например?

– Этого я не могу сказать. Все люди разные. Мой благодетель никогда мне не рассказывал, что он видит. Он говорил только то, что надо делать. Это принадлежит только тебе.

– Но ведь я тебе рассказываю!

– Пока рассказываешь, а потом перестанешь. В следующий раз ты примешь свою «травку» и приземлишься возле своих растений. Запомни это. Вот почему в этот раз я пошел искать тебя к своим растениям.

Больше он ничего не сказал, и я заснул. Проснувшись вечером, я ощутил небывалый приток жизненных сил. Почему‑то я испытывал чувство физического удовлетворения, был счастлив и всем доволен.

Дон Хуан спросил:

– Понравилась тебе прошлая ночь? Или нагнала страху?

Я ответил, что ночь была восхитительной.

– А голова болела? Сильно?

– Ужасно болела, как никогда.

– Не побоишься еще раз испытать силу «чертовой травки»?

– Не знаю. Пока такого желания нет, но позднее, может, и захочу. Честное слово, не знаю.

Меня так и подмывало задать ему один вопрос, но, уверенный, что он уклонится от ответа, я решил выждать, когда он сам заговорит на эту тему. Прождал я целый день. Наконец, перед самым отъездом, спросил напрямик:

– Дон Хуан, а я в самом деле летал?

– Но ты же сам мне об этом рассказывал! Разве не так?

– Да, но я имею в виду другое: мое тело летало? Летал ли я, как, скажем, летает птица?

– Ты любишь задавать вопросы, на которые невозможно ответить. Ты летал. Для этого и принимают «чертову травку», ее вторую долю. Когда будешь принимать «травку» чаще, научишься летать лучше, хотя это и не так просто. Человек летает с помощью второй доли «травки» это все, что я могу сказать.

Твой вопрос не имеет смысла. Птица летает, как птица, а человек, принявший «травку», летает, как человек, принявший «травку».

– Так же, как птица?

– Нет, как человек, принявший «травку».

– В таком случае я летал всего‑навсего в собственном воображении! Где же было мое тело?

– В кустах! – съязвил дон Хуан, но тут же рассмеялся. – Вся беда в том, что ты во всем видишь только одну сторону. По‑твоему, человек не летает, и тем не менее брухо способен преодолеть тысячу миль в одну секунду. Может поразить врага, находящегося от него на огромном расстоянии. Так летает он или нет?

– Видишь ли, дон Хуан, мы с тобой по‑разному смотрим на вещи. Допустим на минутку, что в то время, когда я принял «чертову травку», рядом со мной находился кто‑либо из моих приятелей. Смог бы он увидеть, как я лечу?

– Ну вот, опять эти «если бы да кабы»! Какой в них смысл? Если твой приятель или кто‑нибудь другой примет вторую долю травки, то он полетит. А если будет просто наблюдать за тобой, то может увидеть, как ты летишь, а может и не увидеть. Все зависит от человека.

– Дон Хуан, когда мы с тобой видим летящую птицу, то мы приходим к общему мнению, что она летит. А если бы двое моих приятелей увидели прошлой ночью, как я лечу, они бы пришли к такому общему мнению?

– Возможно, что и пришли бы. Ты утверждаешь, что птицы летают, потому что видел их в полете. Полет для птиц – дело обычное. Но ты не утверждаешь, что птицы делают что‑то другое, потому что никогда этого не видел. Если бы твои приятели знали, что люди летают с помощью «чертовой травки», они бы обязательно пришли к общему мнению.

– Дон Хуан, давай сформулируем это по‑другому. Допустим, я прикую себя цепью к тяжелому камню. И все равно я буду летать, как прежде, ибо тело мое в полете участия не принимает!

Дон Хуан изумленно посмотрел на меня.

– Ну, в таком случае, – сказал он, – тебе придется летать, таская за собой камень на цепи!

Сбор и приготовление составных частей курительной смеси образовали годовой цикл. В первый год дон Хуан учил меня, как все делать, а с декабря 1962 года, с начала второго цикла, просто руководил мной – я сам все собрал, приготовил и спрятал до следующего года.

В декабре 1963 года начался третий цикл. На этот раз дон Хуан показал, как составлять смесь из частей, собранных и высушенных год назад. Готовую смесь он ссыпал в кожаный мешочек, и мы вновь отправились собирать все необходимое для будущего года.

В течение года, прошедшего между двумя сборами, дон Хуан редко упоминал о «дымке», но всякий раз, когда я приезжал к нему, давал подержать свою трубку. Мое «знакомство» с ней происходило именно так, как он когда‑то описал, – постепенно, шаг за шагом. Вкладывая мне в руки трубку, дон Хуан требовал от меня полнейшего внимания и сосредоточенности и давал те или иные конкретные указания. Любая небрежность в обращении с трубкой, говорил он, почти неизбежно приведет его или меня к гибели.

После того как был завершен третий цикл сбора и приготовления смеси, дон Хуан впервые за последний год заговорил о дымке как гуахо.