На подступах к тропу

Знаменитая фраза Людовика XIV "Государство — это я", по поводу которой публицисты и политологи не могут успокоиться уже почти три столетия, была совершенно не смешна и отнюдь не шокирующа в то время, когда она была сказана. В авторитарных системах личность правителя, вождя, монарха, действительно и совершенно искренне идентифицируется с самой системой, будь то тоталитарное государство, африканское племя или любая империя. Благополучие и безопасность правителя понимались как нечто равнозначное безопасности и благополучию того, что он олицетворял, то есть — государства.

Как ни парадоксально, очевидно, это та самая ситуация, когда в отличие от демократических систем, охрана такой первой личности может быть действительно связана с понятием государственной безопасности.

В перечне тех опасностей и угроз, оградить от которых надлежало это первое лицо, не последнее место занимала опасность порчи и колдовства. Логично, что в таком авторитарном государстве, каким была Российская империя, этой стороне безопасности государя уделялись усердие и внимание, которые значительно превосходили то, что делалось в этом отношении в других странах.

Когда противоборство между царевной Софией и ее братьями Иваном и Петром Алексеевичем, завершилось в пользу братьев, тут же припомнили глухие толки, что царевне-де помогала в богомерзких ее делах какая-то бабка-ведунья. Волнуемые этим слухом, сотни доброхотов-москвичей собрались как-то перед стрелецким приказом, горя желанием разыскать злодейку-колдунью и расправиться с ней. Можно догадаться, окажись победительницей царевна София, а не Петр с братом, не меньшая толпа собралась бы, наверное, исполненная не меньшей жажды расправы. При этом не сомневаюсь и в том, что многие лица из одной толпы оказались бы и в другой.

Такие ситуации во все времена выталкивали на поверхность фигуру сыщика-любителя, доносителя-энтузиаста. Так было и на этот раз, когда в приказе перед боярином Василием Семеновичем Вольским предстал бравый молодец поморец Евтюшка. Он, мол, доподлинно знает эту бабку-ведунью. Предшествуемая Евтюшкой разъяренно-ликующая толпа бросилась, куда он повел, и выволокла из избы некую Марфушку. Та все отрицала и, даже когда дано ей было 32 удара кнутом, стояла на том же.

Народ в извечной своей жажде справедливости стал громко требовать ее "огнем жечь крепко". И это было бы несомненно проделано, не скончайся она сама, не выдержав пытки.

Через двадцать лет зло, сотворенное Евтюшкой, по тому же кругу, вернулось к нему. Другой наветчик, выкрикнув "слово и дело", показал под пыткой, будто давал Евтюшка дворцовой постельнице два кусочка воску наговоренного, чтобы она налепила, где знает, да еще упоминал Евтюшка при том "имя государево неведомо для чего".

Теперь настала очередь поморца. Он тут же был взят в застенок для дознания, но, так и не успев ни в чем повиниться, не выдержав пытки, умер. Жена же его на трех пытках держалась упорно, отвергая все обвинения против своего мужа, не зная даже, что это ничем уже не могло помочь ему. Но и после этого продолжали ее содержать под стражей, пока летом 1700 года из Преображенского приказа не вышла бумага: "Бояре приговорили: Анютку, жену Евтюшки освободить потому, что она в том деле очистилась кровью".

Особым обстоятельством, и вызвавшим столь большое внимание к этому делу, было то, что упоминалось в нем "имя государево". Вот почему, выяснив досконально всю меру опасности и не пресекая ее полностью, никак невозможно было, чтобы хоть один человек, находящийся под сомнением, получил свободу. Правило это неукоснительно соблюдалось во всех делах такого рода.

Известно, каким противоборством, а порой и отчаянием встречали нововведения Петра Первого некоторые его современники. Перемены, рушившие вековой образ жизни, многими воспринимались как катастрофа их собственного бытия. Поэтому и впал в такое состояние стольник Андрей Безобразов, когда назначен был воеводою неведомо куда, на дальний Терек, где-то на самом краю земли. Ослушаться он не посмел, но сколько мог, постарался задержаться в пути, посылая с дороги на имя государей Петра и Ивана Алексеевичей такие слезные прошения: "Едучи на службу, я в пути заскорбел, и от той скорби стал дряхл, и глух, и беспамятен, и в уме крушился и глазами плохо вижу, потому что человеченко старой и увечной, руки и ноги переломаны, и иные многие болезни во мне есть, и на Коломне меня, холопа вашего, поновляли и причащали, и маслом святым святили.

Умилителя, государи, надо мною, аки Бог! Не велите, государи, меня на Терек посылать".

Шел ему, Безобразову, тогда 69-ый год и жалобы его вполне можно понять.

Зная неуступчивость царской воли, Безобразов особо писал своей жене Агафье Васильевне: "Бей челом Авдотье Петровне, Авдотье Аврамовне. Съезди к Федоровым де- тям Полуектовича, к Артемонову сыну к Андрею Артемоновичу и им челом побей; да съезди к Автамону Ивановичу и ему побей челом. Съезди к князь Юрьеву сыну Рамодановскому, к князь Юрыо Юрьевичу и побей челом. К князь Михаилу Ивановичу Лыкову съезди и побей челом. К Александру Петровичу Салтыкову съезди и побей челом".*

Полагая, что просьба должна быть подкреплена материально, Безобразов пишет своей жене в другом письме: "За Чачу не за что стоять, лишь б только меня поворотили. Ведаешь ты и сама, что мне есть что дать: запас у меня есть... будет деньги, — я и денег дам, ржевскую деревню продам, я и тысячу дам! — А будет и деревня кому понадобится, я и деревню дам."*

Все ничего было бы, доехал или не доехал бы новый воевода до места своего назначения, ничто не послужило бы так к прискорбию и беде, не вздумай он обратиться за помощью к волхвам и ворожеям. Он же нарочно стал сыскивать таких по своему пути, спрося, чтобы наслали они по ветру тоску на царя Петра по нему, Андрею Безобразову, чтоб захотел бы царь его видеть при себе и вернул бы его в Москву обратно.

Предали же его холопы, его же дворовые люди, донеся на барина ради наград и милостей государевых. По доносу их тут же схвачен был "волхв Дорофейка". А после при- страстного допроса его и сам Андрей Безобразов доставлен был в приказ Розыскных дел. "А на очной ставке Андрей Безобразов во всем запирался ж: что он его, Дорошку, и не знает. И с пытки Дорошка, после двух подъемов и одного удара, показал: Андрей Безобразов говорил ему ехать в Москву и там сделать, чтоб великие государи были до него добры."

Важен был, очевидно, не смысл посыла, в котором не было ничего злого, ни вредного ("чтобы великие государи были до него добры"), а само намерение, сама угроза воздействия. Если действительно можно заставить государя подумать или почувствовать так, как наводит на него волхв, тогда царь, а значит и вся страна, народ могут стать игрушкой, послушные чьей-то воле. Именно этим объясняется величайшая тщательность и беспощадность ведения таких дел.

Вскоре разысканы были и другие волхвы и ворожеи, к которым в отчаянии своем пытался прибегнуть старик.

Все они приговорены были к отсечению головы. Волхвов же Дорошку и Федьку решено было "сжечь в срубе". Сделано это было в Москве, на Болотной площади, там, где сейчас сквер против кинотеатра "Ударник". Площадь эта была традиционным местом казней. Здесь были лишены жизни многие, в том числе и Пугачев. Сейчас это трагическое место Москвы отмечено по-чему-то памятником художнику Репину, знаменуя тем полное историческое беспамятство не только правителей, но и народа.

В день, когда сожжены были волхвы, казнен был и сам Безобразов. «А жену Андрюшки Безобразова Агафью, — приговорено было, — сослать в ссылку в Новгородской уезд, в Введенский девичий монастырь под начал, и быть ей в том монастыре по ее смерть неисходно».

Величайшие опасения первых лиц государства по поводу всякого рода наговоров и порчи в свой адрес продолжались и в годы последующих царств и правлений. Утром 6-го октября 1754 года дворец Елизаветы Петровны охватил переполох. У всех дверей поставлены были караулы, встревоженные придворные, встречаясь в залах и в дворцовых переходах, выражали на лицах приличествующую озабоченность и тревогу. Прислуга и челядь затаились по своим клетушкам и, казалось, вымерли. Во дворце начинался повальный допрос и дознание.

В то утро, гласит запись, сделанная по этому поводу в Тайной канцелярии, "ее императорское величество изволили отдать графу Александру Ивановичу Шувалову найденный в опочивальне ее величества корешок в бумажке и приказали допросить камермедхен Татьяну Ивановну и комнатных девок Авдотью и Катерину — не они ли подложили корешок и не видали ли корешка, когда убирали, наконец, не имеют ли оне какого сомнения в подложении кем-нибудь этого корешка?"

Дальнейший ход этого дела неизвестен. Исследователь, лет сто назад занимавшийся им, вынужден был констатировать, что бумаги, относящиеся к делу, настолько сгнили и слиплись, что разобрать что-либо нет возможности.

Лучше сохранились многие из других подобных же дел. Так, в одном речь идет о случае, когда придворные мастерицы, поссорившись между собою, обвинили одна другую в том, что та, мол, сыпала тайно пепел в след, оставленный государыней. Тут же устроен был беспощадный розыск, как и положено, с дыбой и с пытками, дабы выяснить, кто научил ее этому и с какой целью. Особое подозрение вызвало то, что муж мастерицы оказался литвин (литовец): не делалось ли то по приказу литовского короля? И хотя выяснилось, что мастерица сыпала пепел в след только чтобы государыня любила ее, мастерицу ту и еще трех старух-ворожей с семьями отправили в ссылку. Прочих же, даже тех, кто донесли, обличали и обвиняли ее, впредь ведено было во дворец не пускать вовсе. Никогда! Уже само то, что они оказались осведомлены, что на высоких особ можно навести порчу, делало их опасными.

Ни знатность, ни богатство, ни влиятельность рода не служили защитой, если только тень подозрения такого рода падала на человека. Князь Михаил Иванович Воротынский только по доносу его же холопа, обвинившего своего господина в чародействе и злых умыслах на царя, подвергнут был жестокой пытке. Сосланный в заточение князь скончался в дороге после перенесенных мук.

Столь же жестока оказалась участь, постигшая боярина Артемона Морозова, тоже ставшего жертвой своей челяди. Лекарь его и "карла Захарка" донесли, что господин их, запершись читал "черную книгу". И хотя никакого дурного умысла замечено в том не было, за само чтение "черной книги" Морозов отправлен был в ссылку, лишен боярского звания, а имение его отобрано было в казну.

Сколь бы драматичны ни были сами по себе эти эпизоды русской истории, в нашем повествовании они присутствуют лишь в той связи, что дают почувствовать, дают понять, сколь значительное место занимали колдовская практика и порча в тогдашней реальности. Это тот случай, когда о предмете возможно судить по реакции на него. Причем это была реакция не людей невежественных и неграмотных, а лиц, для своего времени весьма просвещенных, тех, в чьих руках находились судьбы государства и нации. За опасениями их и страхом стоял безусловно определенный опыт и знание о результатах такого рода колдовских действий и порчи. Мы видели, что реальность таких воздействий не отрицают, а пытаются понять исследователи и ученые наших дней.

Одной из мер, должных оградить первых людей государства от порчи и волшебства, считалась клятва на верность, которую полагалось давать при вступлении царя на престол. По такой крестоцеловальной записи дававшие клятву обещали царю, царице и их детям "никакого лиха не учинити, и зелья лихого и коренья не давати, и не испортити, да и людей своих с ведовством, да со всяким лихим зельем и кореньем не посылати, и ведунов и ведуний не добывати на государево лихо, и их государей на следу всяким ведовским мечтаниям не испортити, ни ведовством по ветру никакого лиха не посылати и следу не вынимати."

Date: 2015-07-22; view: 300; Нарушение авторских прав