Василий Андреевич Жуковский – великий поэт и переводчик, автор множества элегий, посланий, песен, романсов, баллад и эпических произведений, родоначальник русского романтизма. 3 page

Однако «страшная» баллада Жуковского, где дорога знаменует путь от жизни к смерти, а участь героини всегда печальна и гибельна, не осуществилась. Героиня баллады «Светлана» не умирает, а обретает счастье: жених возвращается после долгой разлуки, и впереди Светлану ожидает свадебный пир. Жуковский намеренно начал балладу с описания народных обрядов и обычаев, связанных с церковным праздником Крещенья, со святочными гаданиями, с венчанием в Божьем храме. Мир этот вошел в душу Светланы и глубоко запал в нее. Вне его Светлана у Жуковского немыслима. То же относится и к художественному пространству: сначала это замкнутый мир избы или девичьей, а затем светлица, где Светлана сидит перед зеркалом и пристально всматривается в него, надеясь узнать свой жребий.

Народные представления сочетаются с религиозными, с неиссякаемой верой в Бога и в благость его предначертаний. Самое имя Светлана образовано от слов свет, светлый и связано с выражением Божий свет, который проник у ее душу. И хотя Светлана грустит о женихе, она верит во встречу с ним и надеется на Божью помощь. Вера в Бога не истощилась в героине, и Светлана постоянно обращается к Богу за душевной поддержкой:

Утоли печаль мою,

Ангел-утешитель.

Ту же глубокую веру в милость Бога укрепляют в ней и девушки-подружки, советуя:

Загадай, Светлана;

В чистом зеркала стекле

В полночь, без обмана

Ты узнаешь жребий свой…

В самые трудные и драматические минуты Светлану не покидает надежда на Бога и вера в него:

Пред иконой пала в прах,

Спасу помолилась…

Светлана поступает совсем не так, как Людмила. Она не ропщет на провидение, а со смирением и робостью, опасаясь, но все-таки не теряя веры, молит о счастье. Ее поведение не похоже на поведение «настоящих» балладных героинь. Но в том-то и дело, что стоит Людмиле усомниться в Боге, в его обещании, как в эту щель сомнения тут же влезают темные, бесовские, дьявольские силы и завладевают ее душой. А Светлане эти силы не страшны. В награду за эту неотступную веру Бог спасает Светлану: во сне она видит, как к ней прилетел посланный Богом «белоснежный голубок», светлый дух, который затем защитил ее от мертвеца. И пусть мертвец скрежещет зубами, сверкает «грозными очами» или принимает образ жениха, «милого друга», – все напрасно. Угрозы его тщетны, а обман легко распознается и развенчивается. По мысли Жуковского, русская девушка не ропщет на свою участь, а подчиняется Божьему велению, кротко и терпеливо сносит все испытания, выпадающие на ее долю, уповая на Бога и веря в Него.

Фантастическое в балладе «Светлана», в отличие от других баллад, получает в целом иное значение и иной смысл. И дело тут не только в том, что Жуковский дает реальную мотивировку фантастическим видениям и как бы снимает их, а в том, что именно вера способна творить чудеса, тогда как безверие или подпадание под власть враждебных человеку начал уничтожают самую душу. Фантастическое, чудесное не только может быть чуждо людям, но и выступать для них благом. В соответствии с этим и художественное время в балладе меняется. Балладное время (ночь или граница дня и ночи, сумрак) пропадает, и в «Светлане» торжествует день, светлое время. Героиня просыпается и возвращается в морозно-солнечное утро, в праздничный и уютный «крещеный» мир. Вестником его является петух. Все вокруг Светланы переменилось, наполнилось красками и звуками.

В «страшной» балладе дорога развернута от жизни к смерти, а в «Светлане» – от прежней, тревожной и пугающей, к новой, счастливой и радостной. Сдвиги происходят и в душе Светланы. Ее ждет встреча с живым и настоящим женихом, а не его обманным призраком. Мрачные предчувствия отступают перед светлым сознанием, мажорным настроением и торжеством жизни и любви. Светлана еще находится под впечатлением ужасного и грозного сна, который, как кажется ей, «вещает… горькую судьбу», а природа уже празднует победу добра над злом, счастья над несчастьем, пробужденья над лживым сном, жизни над смертью. И в этом, по мысли Жуковского, заключена великая истина, данная нам Творцом:

Лучший друг нам в жизни сей —

Вера в Провиденье.

Благ Зиждителя закон:

Здесь несчастье – лживый сон,

Счастье – пробужденье.

Приятие жизни, светлая тональность баллады, обусловленная народными мотивами в сочетании с религиозными представлениями, не отменяют, однако, предупреждающих событий страшного сна Светланы, которые могут привести человека к гибели, если он своевольно, в гордыне возропщет на Бога или потеряет в него веру, как это произошло в балладе «Людмила». Светлана сохранила у Жуковского приверженность народному духу, не изменила народной и православной религиозной морали ни в разлуке с женихом, ни во время скачки в метель и вьюгу.

В балладе со счастливым и благополучным концом Жуковский отчасти пародировал «страшную» балладу, изменив и переиначив сюжет. Он сознательно «нарушил» чистоту жанра:

Улыбнись, моя краса,

На мою балладу;

В ней большие чудеса,

Очень мало складу.

Тем самым он подчеркнул условность балладного жанра и отступление от него. Но переделка «страшной» баллады оказалась оправданной. Она помогла поэту резче и прямее сказать об истоках и богатстве национального характера русской девушки.

Жуковский-романтик выразил характер человека в его неразъемной связи с обычаями, традициями и верованиями. В этом также заключалось новаторство поэта, который понял личность как неотрывную часть народа, а народ как совокупность личностей. Благодаря такому подходу, Жуковский сделал новый по сравнению с предшествующей литературой шаг в постижении характера. После Жуковского личность уже нельзя было выразить вне усвоенных ею национальных традиций. Вот почему даже не жаловавший поэзию Жуковского за пристрастие к иноземным сюжетам и образам декабрист Кюхельбекер отметил, что стихи «Светланы» несут печать подлинной народности. Пушкин же, ценивший «Светлану», воспользовался тем же, что и Жуковский, приемом. Он включил фантастические балладные мотивы, предвещавшие роковое несчастье в судьбе Татьяны, в ее сон, но не опроверг их в дальнейшем ходе романа, а дал им иное, преображенное истолкование.

Баллада, созданная Жуковским, – это лироэпическое произведение с острым, напряженным, драматическим, большей частью фантастическим сюжетом, в котором рассказывается о поражении или победе человека при столкновении с судьбой.

Античные баллады

В античных балладах Жуковский заметно романтизировал мифологию. Поскольку земные законы бывают враждебны людям, их власть часто гибельна. Однако души не умирают, а становятся для нас незримыми.

В античных балладах Жуковский не оставляет своих поисков национальной характерности. Поэт осмыслил античность как переход от дикости и варварства к цивилизованному гражданскому обществу. Античный человек верил, что боги научили его засевать землю и собирать урожай, пользоваться огнем и орудиями труда. Они соединили людей в общества, внушили им гражданские понятия и чувства, одарили сердечностью и законами. Жуковский стремился проникнуть в особенности иного исторического бытия. Его интересует самый дух Древнего Мира, своеобычность интимных чувствований и их словесного или мимического выражения. При этом Жуковский отвлекается от экзотических картин, от декоративного фона, внешних примет эпохи и национальной жизни.

В поле зрения поэта в таких балладах, как «Ахилл», «Ивиковы журавли», и особенно в позднейших – «Торжество победителей», «Жалобы Цереры», «Элевзинский праздник» – лежит глубоко и оригинально понятое миросозерцание античного человека.

Вот празднуют победу греки, овладевшие Троей. Их первые слова – в память погибших. Но от скорби они легко переходят к делам и помыслам сегодняшним, к пирам и веселью, к взаимным обидам, к утешению пострадавших и побежденных, отдавая дань их мужеству и стойкости. И общий вывод, заключающий балладу, принадлежит не только романтику Жуковскому, учившему смиряться перед роком, но выступает характерной стороной античного сознания:

Смертный, силе, нас гнетущей,

Покоряйся и терпи;

Спящий в гробе, мирно спи;

Жизнью пользуйся, живущий.

Воссоздавая дух античности, Жуковский, конечно, поэтизирует историю, превращая античных богов и героев в романтических персонажей. Так, например, в романтическом духе он, вслед за Шиллером, истолковал миф о богине плодородия Церере. На первый план в балладе выдвинулась тема разлученной любви, в свете которой объясняется смена времен года, круговорот в природе. Тоскующая Церера оплакивает дочь, насильно отторгнутую от нее Плутоном. Чувства скорбящей матери, ее стенанья и печаль сливаются с горячей радостью при виде плодоносящей силы земли, вместе с которой воскресает и образ дочери. Как бы ни был суров закон Зевеса, повелевший Прозерпине удалиться в царство мужа, он одновременно и справедлив.

Всевидящая судьба всегда защищает невинных. Древнегреческий певец Ивик убежден, что жизнь разумна, что законы Зевеса святы и нарушивший их будет наказан. И хотя убийство Ивика свершилось без свидетелей, но ими невольно стали журавли, пролетавшие над местом преступления. Эта непреложность гуманных заветов, на которых покоится мир и расцветают гражданские, патриотические чувства, образуется мораль человечества и неотделимое от прекрасного добро, становится коренным убеждением Жуковского и отличительным знаком античного понимания жизни. Принимая свой жребий, античный человек в балладах поэта вовсе не слепо покоряется року: хотя трагическая судьба Ахилла известна герою, он, однако, выбирает свою долю сознательно.

Средневековые («рыцарские») баллады

Столь же богатый и разнообразный мир открыт Жуковским и в средневековых («рыцарских») балладах, воскресивших фантастические сюжеты о запретной или «вечной», хотя и неразделенной любви, о тайных преступлениях, о сношениях со злыми силами, о властолюбии, коварстве жестокости, зависти, изменах, о трогательной верности, о нежных чувствах и скорбных страстях.

Во всех балладах Жуковский так или иначе утверждал идеалы добра, правды, гуманности. Благородные герои поэта всегда возвышенно чисты, одухотворены лучшими человеческими чувствами и никогда не изменяют им. Пустынник, удалившийся от людей, не перестал тосковать о своей возлюбленной Мальвине, хотя счастье, казалось, было уже далеко. Певец Алонзо по-прежнему, как и до похода в Палестину, влюблен в Изолину. Он дарует ей жизнь ценой собственной гибели.

Добродетель и гуманность торжествуют и тогда, когда персонажи баллад решаются на преступления. Завистливый слуга убил паладина, но мертвый мстит живому: тяжелый рыцарский панцирь утопил коварного убийцу. Король властно послал пажа в бездну за кубком, но сама смерть юноши стала тяжелым укором жестокому феодалу. Епископ Гаттон спрятался в неприступную башню на острове, но и там его настигло возмездие.

Воскрешая средневековые сюжеты с их религиозной и порой мистической окраской, Жуковский освещает их светом гуманности. Вместе с тем бездонная глубина переживаний балладных героев подчиняется каким-то непознанным и непознаваемым законам.

Особенно это заметно в балладах о греховной любви. С одной стороны, любовь у Жуковского часто невозможна на земле, но всегда возможна на небе. Такова воля Провидения. С другой стороны, и самая грешная любовь не теряет своей мощи и способна возвысить человека. Герои, охваченные страстью, не могут освободиться от нее. Рыцарь Тогенбург долгие годы ждет, «чтоб у милой Стукнуло окно». И так – до конца дней:

Раз – туманно утро было —

Мертв он там сидел,

Бледен ликом, и уныло

На окно глядел.

Любовь у Жуковского сильнее моральных норм, в ней заключено свое собственное оправдание. Как бы ни была грешна героиня баллады «Смальгольмский барон, или Иванов вечер», но и она при встрече с мертвым влюбленным испытывает не страх, а тревогу за него, за его душу. Влюбленный человек в балладах Жуковского способен подняться выше себя.

Иногда поэт сам придумывал сюжеты, хотя и подвергал их литературной обработке под какой-нибудь образец. Например, он написал оригинальную балладу «Эолова арфа», но придал ей, значительно смягчив, оссиановский колорит с его суровой, туманной и таинственной атмосферой. Баллада Жуковского воздушна, пленительна и печальна.

Ее действие развертывается в окрестностях замка, где властвовал могучий Ордал. Дочь Ордала, юную и прекрасную Минвану, полюбил бедный певец Арминий. Их любовь оказалась невозможна. Поверх истории влюбленных вырастает лирический образ не утихающей и страдательной любви, вечной и неизменной, на которой держится и которой освещается жизнь. Памятником неугасимой любви и предстоящего соединения влюбленных в нездешнем мире остается Эолова арфа, струны которой исторгают печальные, но не умирающие звуки. Они извещают Минвану, что стало с ее возлюбленным, изгнанником Арминием. Жуковский наполнил балладу сладкими звуками, печальной интонацией, созданной умело подобранными словами одного смыслового и стилистического ряда. Чередование разных – сравнительно длинных и сравнительно коротких парных и одиночных амфибрахических – строк в строфе воспроизводило игру арфы, известившей Минвану, что «Земля опустела, и милого нет». Несостоявшаяся любовь здесь состоится там, где есть «жизнь без разлуки», «Где все не на час». И когда прервалась земная жизнь Минваны, то началась ее вечная жизнь в любви и в счастье с любимым: «Две видятся тени: Слиявшись, летят К знакомой им сени…».

В средневековых балладах «Эолова арфа», «Алина и Альсим» Жуковский избегал развернутого сюжета. В этих балладах эпическое начало до предела сжато, а на первый план вышла чистая лирика, обнажившая психологию чувств и придавшая содержанию обобщенно-символическое значение.

Форма баллады, введенная Жуковским, открыла литературе характер человека как сложившуюся данность.

Персонажи баллад жили богатой внутренней жизнью, однако не были объяснены или, как говорят литературоведы, детерминированы социально-историческими условиями и обстоятельствами. Их поведение мотивировалось лишь общими человеческими свойствами и принадлежностью к национальной культуре. Большей частью они «вынимались» из конкретного исторического времени и пространства.

Баллада Жуковского представляла собой замкнутую жанровую структуру с подвижной фабулой и тяготела к философскому осмыслению сюжетов. Человек в балладе чувствовал над собой власть высших таинственных сил – святых и дьявольских, демонических, которые вели за него непримиримую борьбу. Первые увлекали его душу к добру, вторые всегда были готовы сбить его с правильной дороги и привести к гибели. Однако выбор, по какому пути идти, всегда оставался за персонажами баллад. Русская поэзия усвоила заветы Жуковского, который сообщил ей психологизм и философичность. Он же открыл национальный тип русской девушки – «В ней душа как ясный день», – который затем будет воспроизведен нашими писателями от Пушкина до Чехова.

Творчество последних лет

После того как Жуковский оставил лирику и баллады, он обратился к переводам и оригинальным произведениям эпического характера. Он закончил перевод восточных эпических поэм «Наль и Дамаянти», «Рустем и Зураб», отрывков из «Махабхараты». Но главным его трудом стал перевод «Одиссеи» Гомера, которому поэт отдал семь лет (1842–1849). Он осуществил также прозаический перевод повести «Ундина».

Значительным жанром в его позднем творчестве стали переводные и оригинальные сказки – «Война мышей и лягушек», «Сказка о Берендее», «Сказка о спящей царевне», «Об Иване-царевиче и Сером Волке», «Тюльпанное дерево».

Из других творческих свершений Жуковского необходимо отметить полный перевод со славянского на русский «Нового Завета», эпической поэмы «Агасвер. Вечный жид». Последнее лирическое стихотворение – «Царскосельский лебедь», автобиографичность которого намеренна, а иносказание прозрачно.

Жуковский пережил и Пушкина, и Лермонтова, и Гоголя, почти всех, кто связывал его с пушкинским кругом писателей. 8 апреля 1852 г. перед ним, глубоко верующим христианином, смерть открыла врата, через которые его земная жизнь перетекла в жизнь вечную.

11. К. Н. Батюшков как ведущий представитель так называемой «легкой поэзии». Анакреонтические и философские мотивы в лирике К.Н. Батюшкова. «Школа гармонической точности»

Константин Николаевич Батюшков вошел в историю русской литературы XIX в. как один из зачинателей романтизма. В основу его лирики легла «легкая поэзия», которая в его представлении ассоциировалась с развитием малых жанровых форм, выдвинутых романтизмом на авансцену русской поэзии, и совершенствованием литературного языка. В «Речи о влиянии легкой поэзии на язык» (1816) он так подытожил свои размышления: «В легком роде поэзии читатель требует возможного совершенства, чистоты выражения, стройности в слоге, гибкости; он требует истины в чувствах и сохранения строжайшего приличия во всех отношениях <…> Красивость в слоге здесь нужна необходимо и ничем замениться не может. Она есть тайна, известная одному дарованию и особенно постоянному напряжению внимания к одному предмету: ибо поэзия и в малых родах есть искусство трудное и требующее всей жизни и всех усилий душевных; надобно родиться для поэзии; этого мало: родясь, надобно сделать поэтом <…>» [9]