Беспризорник

Как-то в базарный день, когда мы с Зигфридом отправились побродить по рыночной площади, на глаза нам попалась собачонка, крутившаяся возле ларьков.

Если выпадал спокойный час, мы нередко отправлялись туда, болтали с фермерами, толпившимися у дверей «Гуртовщиков», иногда получали деньги по давним счетам или набирали вызовов на ближайшую неделю – в любом случае совершали приятную прогулку на свежем воздухе.

Собачонку мы заметили потому, что около кондитерского ларька она встала на задние лапы и принялась служить.

– Поглядите-ка на этого песика, – сказал Зигфрид. – Интересно, откуда он тут взялся.

В этот момент хозяин ларька бросил собачонке половинку печенья. Она быстро сгрызла угощение, но когда он вышел из-за прилавка и протянул руку, чтобы ее погладить, увернулась и убежала.

Правда, недалеко. Остановившись перед ларьком с яйцами, сыром, домашними лепешками и булочками, она снова села столбиком и заболтала передними лапами, выжидательно задрав голову.

Я подтолкнул Зигфрида.

– Глядите-ка! Она опять за свое!

Мой патрон кивнул.

– Забавная псина, правда? Какой она, по-вашему, породы?

– Помесь. Эдакая миниатюрная каштановая овчарка с оттенком еще кого-то. Возможно, терьера.

Вскоре песик уже впился зубами в булочку. Мы подошли к нему. Шагах в двух от него я присел на корточки и сказал ласково:

– Ну-ка, малыш, дай на тебя посмотреть.

Он повернул удивительно симпатичную мордочку и секунду-другую смотрел на меня карими дружелюбными глазами. Мохнатый хвост завилял, но, стоило мне сделать движение вперед, как песик вскочил, затрусил прочь и скрылся среди рыночной толпы. Я сделал равнодушный вид, потому что отношение Зигфрида к мелким животным оставалось для меня загадкой. Его любовью были лошади, и частенько он словно посмеивался над тем, как я хлопочу вокруг собак и кошек.

В то время, собственно говоря, Зигфрид был принципиальным противником содержания животных в домашних условиях просто как друзей. Он произносил целые речи, утверждая, что это полнейшая глупость (хотя в его машине с ним повсюду разъезжали пять разношерстных собак). Ныне, тридцать пять лет спустя, он с такой же убежденностью отстаивает идею домашних любимцев, хотя в машине с ним ездит теперь только одна собака. Но в те дни предугадать, как он отнесется к бродячей собачонке, было трудно, а потому я не пошел за ней.

Вскоре меня окликнул молодой полицейский.

– Я все утро смотрел, как этот песик снует между ларьками, – сказал он. – Но меня он тоже к себе не подпустил.

– Вообще-то это странно. Пес, по-видимому, ласковый, но явно пуглив. Интересно, чей он.

– По-моему, бездомный. Я собак люблю, мистер Хэрриот, и всех здешних знаю наперечет. А его в первый раз вижу.

Я кивнул.

– Конечно, вы правы. И как знать, откуда он тут взялся? Возможно, с ним дурно обращались, и он убежал, или его оставил тут какой-нибудь автомобилист.

– Верно, – сказал он. – Удивительные бывают люди! Просто в толк не возьму, как это можно бросить беспомощное животное на произвол судьбы. Я раза два пробовал его поймать, но ничего не вышло.

Весь день эта встреча не выходила у меня из головы и даже ночью в постели меня преследовал образ симпатичного каштанового песика, который скитается в чужом ему мире и трогательно служит, прося помощи единственным известным ему способом.

В то время я был еще холост, и вечером в пятницу на той же неделе мы с Зигфридом облачались в парадные костюмы, чтобы отправиться на охотничий бал в Ист-Хэрдсли, милях в десяти от Дарроуби.

Процедура была не из легких, ибо тогда еще не миновали дни крахмальных манишек и воротничков, и из спальни Зигфрида до меня то и дело доносились взрывы цветистых выражении но адресу упрямых запонок.

Мое положение было даже хуже, потому что я вырос из своего костюма, и, когда мне наконец удалось справиться с воротничком, предстояло еще втиснуться в смокинг, который беспощадно резал под мышками. Я только-только завершил парадный туалет и попытался осторожно вздохнуть, как затрещал телефон.

Звонил молодой полицейский, с которым я разговаривал на рыночной площади.

– Мастер Хэрриот, этот пес сейчас у нас. Ну тот, который выпрашивал подачки, помните?

– Ах так? Значит, кому-то удалось его поймать?

Он ответил не сразу.

– Да не совсем. Патрульный нашел его на обочине в миле от города и привез сюда. Попал под машину.

Я сказал об этом Зигфриду. Он посмотрел на часы.

– Вот всегда так, верно, Джеймс? Именно в тот момент, когда мы соберемся куда-нибудь. – Он задумался. – Загляните туда и проверьте, что с ним, а я вас подожду. На бал нам лучше приехать вдвоем.

По дороге до полицейского участка я от всего сердца надеялся, что работа окажется несложной. Этот охотничий бал значил для моего патрона так много: там соберутся все окрестные любители лошадей, и, хотя он почти не танцевал, ему достаточно будет разговоров за рюмкой с родственными душами. Кроме того, он утверждал, что светское общение с владельцами пациентов полезно для практики.

Конуры находились в глубине заднего двора. Мой знакомый полицейский проводил меня туда и отпер одну из дверей. Каштановый песик неподвижно лежал под единственной электрической лампочкой, но, когда я нагнулся и погладил густую шерсть, его хвост задвигался по соломенной подстилке.

– Во всяком случае, у него хватило сил поздороваться, – сказал я.

Полицейский кивнул:

– Да, очень ласковый.

Сперва я просто оглядел его, чтобы не причинять ему напрасной боли, пока не выясню, насколько он покалечен. Впрочем, и такого осмотра было для начала достаточно: многочисленные кровоточащие ссадины и царапины, задняя нога неестественно вывернута, как бывает только при переломе, губы в крови.

Кровь могла сочиться из разбитых зубов, и я осторожно приподнял мордочку, чтобы осмотреть их. Он лежал на правом боку, и когда я повернул его голову, меня словно кто-то хлестнул по лицу.

Правый глаз выскочил из орбиты и торчал над скулой, словно безобразный нарост – большой, влажно поблескивающий шар. Белая выпуклость склеры заслоняла ресницы.

Мне показалось, что я просидел на корточках очень долго – настолько ошеломило меня это страшное зрелище. Секунда шла за секундой, а я смотрел на песика, и он смотрел на меня – доверчиво ласковым карим глазом слева, бессмысленно и злобно жутким глазом справа…

Очнуться меня заставил голос полицейского:

– До чего же его изуродовало!

– Да… да… Конечно, на него наехала машина и, судя по всем этим ранам, некоторое время волокла по асфальту.

– Ну так что же, мистер Хэрриот?

Смысл его вопроса был понятен. Разумнее всего было бы положить конец страданиям этого бесприютного, никому не нужного существа. Страшно искалеченная ничья собака. Быстрая инъекция большой дозы снотворного – и все его беды кончатся, а я смогу поехать на бал.

Однако вслух полицейский ничего подобного не сказал: возможно, как и я, он перехватил доверчивый взгляд уцелевшего кроткого глаза.

Я быстро выпрямился:

– Можно мне воспользоваться вашим телефоном?

В трубке раздался нетерпеливый голос Зигфрида:

– Джеймс, какого черта? Уже половина десятого! Либо ехать сейчас же, либо вообще можно не ехать! Бродячая собака с тяжелыми повреждениями. В чем, собственно, проблема?

– Да, конечно, Зигфрид. И я очень сожалею, что задерживаю вас. Но я не могу прийти ни к какому выводу. Вот если бы вы приехали и сказали свое мнение.

Молчание. Потом долгий вздох.

– Ну хорошо, Джеймс. Через пять минут я буду там.

Его появление в участке произвело небольшой фурор. Даже в рабочей одежде Зигфрид умудрялся выглядеть аристократом, а уж чисто выбритый, после ванны, в верблюжьем пиджаке, ослепительно белой рубашке и черном галстуке, он и вовсе мог сойти за герцога. Все, кто был в участке, почтительно уставились на него.

– Вот сюда, сэр! – сказал мой молодой полицейский и повел его на задний двор.

Зигфрид молча осматривал песика, не дотрагиваясь до него, как и я. Затем он бережно приподнял мордочку и увидел чудовищный глаз.

– Боже мой! – почти прошептал он, но при звуке его голоса пушистый хвост заерзал по полу.

Несколько секунд Зигфрид напряженно всматривался в изуродованную мордочку, а хвост все шуршал и шуршал соломой.

Наконец мой патрон выпрямился и пробормотал:

– Заберем его к себе.

В операционной мы дали песику наркоз и, когда он уснул, смогли наконец осмотреть его как следует. Затем Зигфрид сунул стетоскоп в карман своего халата и оперся ладонями о стол.

– Выпадение глаза, перелом бедра, многочисленные глубокие порезы, сломанные когти. Работы здесь хватит до полуночи, Джеймс.

Я промолчал.

Зигфрид развязал черный галстук, отстегнул запонку, сдернул крахмальный воротничок и повесил его на кронштейн хирургической лампы.

– Фу-у-у! Так-то лучше, – пробормотал он и начал раскладывать шовный материал.

Я поглядел на него через стол.

– Но, охотничий бал?

– А ну его в болото! – ответил Зигфрид. – Давайте работать.

Работали мы долго. Я повесил свой воротничок рядом с зигфридовским, и мы занялись глазом. Я знаю, нами обоими владело одно чувство: сначала разделаться с этим ужасом, а уж потом перейти к остальному.

Я смазал глазное яблоко, оттянул веки, и Зигфрид аккуратно ввел его назад в глазницу. Когда страшный шар исчез и на виду осталась только радужная оболочка, я испустил вздох облегчения.

Зигфрид удовлетворенно усмехнулся.

– Ну вот, опять глаз как глаз, – сказал он, схватил офтальмоскоп и заглянул в зрачок. – И обошлось без серьезных повреждений, так что есть шанс, что все будет в порядке. Но мы все-таки на несколько дней зашьем веки – во избежание всяких случайностей.

Сломанные концы большой берцовой кости разошлись, и нам пришлось долго повозиться, прежде чем мы сумели совместить их и наложить гипс. Теперь предстояло зашить бесчисленные раны и порезы.

Эту работу мы поделили, и теперь тишину в операционной нарушало только позвякивание ножниц, когда кто-нибудь из нас обстригал каштановую шерсть вокруг очередного повреждения. Я, как и Зигфрид, знал, что работаем мы наверняка бесплатно, но тягостной была совсем другая мысль: а вдруг после таких усилий нам все-таки придется его усыпить? Он по-прежнему находился в ведении полиции, и, если в течение десяти дней его никто не востребует, он будет подлежать уничтожению как бродячее животное. Но если его бывшим хозяевам он небезразличен, то почему они уже не наводили справки, в полиции?..

Когда мы все закончили и вымыли инструменты, время перевалило далека за полночь. Зигфрид бросил последнюю иглу на поднос и поглядел на спящего песика.

– По-моему, снотворное перестает действовать. Давайте-ка уложим его у огня и выпьем, пока он будет просыпаться.

Мы унесли песика на одеяле в гостиную, а там уложили на коврике перед камином, в котором ярко пылал уголь. Мой патрон протянул длинную руку к стеклянному шкафчику над каминной полкой, достал бутылку и две рюмки. Без воротничков и пиджаков – лишь одни крахмальные манишки и брюки от вечернего костюма напоминали о бале, на котором нам так и не довелось побывать, – мы удобно расположились в креслах по сторонам камина, а между нами мирно посапывал наш пациент.

Теперь он выглядел куда приятнее. Правда, веки одного глаза стягивал защитный шов, а задняя нога в гипсе торчала неестественно прямо, но вид у него был чистенький, прямо-таки ухоженный. Казалось, его ждет заботливый хозяин… Но только казалось.

Шел второй час ночи и содержимое бутылки заметно поубавилось, когда каштановая голова приподнялась.

Зигфрид наклонился, потрогал ухо, и тут же хвост захлопал по коврику, а розовый язык нежно лизнул его пальцы.

– Симпатичная псина, – пробормотал Зигфрид, но тон его был странным. Я понял, что и его тревожит дальнейшая судьба бездомной собачки.

Два дня спустя я снял швы, стягивавшие веко, и, к большой своей радости, увидел совершенно здоровый глаз. Молодой полицейский был доволен не меньше меня.

– Нет, вы только посмотрите! – воскликнул он. – Словно ничего и не было.

– Да. Все зажило превосходно. Ни отека, ни воспаления. – Я нерешительно помолчал. – О нем так никто и не справлялся?

Он покачал головой.

– Пока нет. Но остается еще восемь дней, а ему у нас тут неплохо.

Я несколько раз заглядывал в участок, и песик встречал меня с неуемным восторгом. Прежняя боязливость исчезла бесследно: опираясь на загипсованную заднюю ногу, он передними обхватывал мое колено и бешено вилял хвостом.

А меня все больше одолевали зловещие предчувствия, и на десятый день я лишь с трудом заставил себя пойти в участок. Ничего нового не произошло, и у меня не было иного выхода, кроме как… Усыпляя одряхлевших или безнадежно больных собак, утешаешься мыслью, что конец все равно близок и ты лишь избавляешь их от ненужных страданий. Но убить молодую здоровую собаку – мысль об этом внушала мне отвращение. Однако я был обязан исполнить свой долг.

В дверях меня встретил молодой полицейский.

– Опять ничего? – спросил я, и он покачал головой.

Я прошел мимо него в сарай, и песик, по обыкновению, обхватил мое колено, радостно глядя мне в глаза и приоткрыв пасть, словно от смеха.

Я поспешно отвернулся. Либо сейчас, либо у меня не хватит духа…

– Мистер Хэрриот! – Полицейский потрогал меня за локоть. – Я, пожалуй, возьму его себе.

– Вы? – Я уставился на него с изумлением.

– Ну да. Вообще-то у нас тут часто сидят бродячие собаки, и как их не жалко, но ведь всех себе не возьмешь!

– Конечно, – ответил я. – У меня тоже бывает такое чувство.

Он кивнул.

– Только этот почему-то словно особенный и попал к нам в самое подходящее время. У меня две дочки, и они меня просто замучили: подари им собачку, и все тут. А он вроде бы совсем такой, как требуется.

У меня вдруг стало удивительно тепло на душе.

– Совершенно с вами согласен. Он на редкость ласковый. Как раз то, что нужно для детей.

– Отлично. Так и решим. Я ведь только хотел спросить ваше мнение. – Он весело улыбнулся.

Я смотрел на него так, словно видел впервые.

– Простите, а как вас зовут? – спросил я.

– Фелпс. П. Ч. Фелпс.

Он показался мне настоящим красавцем – смешливые голубые глаза, свежее румяное лицо и ощущение надежности, пронизывавшее весь его облик. Я с трудом подавил желание горячо потрясти ему руку и дружески хлопнуть по спине. Но мне удалось сохранить профессиональное достоинство.

– Ну что же, лучше и не придумаешь. – Я нагнулся и погладил песика. – Не забудьте привести его к нам через десять дней, чтобы снять швы, а гипс уберем через месяц.

Швы снимал Зигфрид, а я увидел нашего пациента только четыре недели спустя.

П. Ч. Фелпс привел не только песика, но и двух своих дочек – одной было шесть лет, а другой четыре года.

– Вроде бы уже пора снимать гипс, верно? – сказал он.

Я кивнул. И он, поглядев на дочек, скомандовал:

– Ну-ка, девочки, поднимите его на стол.

Они старательно ухватили нового товарища своих игр и взгромоздили его на стол, а он отчаянно вилял хвостом и ухмылялся во всю пасть.

– По-видимому, все вышло неплохо, – заметил я.

Фелпс улыбнулся.

– Слабо сказано. Их с ним водой не разольешь. Даже выразить не могу, сколько нам от него радости. Просто еще один член семьи.

Я достал маленькую пилу и начал кромсать гипс.

– Думаю, это взаимно. Собаки любят чувствовать себя под надежным кровом.

– Ну, надежнее ему не найти! – Фелпс погладил каштановую шерсть и, усмехнувшись, сказал песику: – Будешь знать, как клянчить у ларьков на рынке. Вот полицейский тебя и забрал!

Эта история включает много такого, что украшает жизнь ветеринара. Трогательность просящей собачки, полная непредсказуемость (мы завершили вечер, оперируя в крахмальных рубашках) и простая человеческая доброта, воплощенная в молодом полицейском. И разумеется, вновь и вновь повторяющаяся радость, когда симпатичный песик или котенок находит ласковых хозяев. Ну а появление детей делает счастливый конец идеально счастливым.

Date: 2015-07-23; view: 287; Нарушение авторских прав