ГЛАВА 27. Мне всегда хотелось посмотреть сверху на всех нас — так, как смотрят звёзды

Мне всегда хотелось посмотреть сверху на всех нас — так, как смотрят звёзды. Как мы выглядим оттуда, с небес? Не кажутся ли оттуда, с небесной высоты, маленькими и не­значительными наши большие проблемы?

Может быть, при взгляде оттуда главным становится сов­сем не то, что кажется нам главным здесь. Потому что от­туда видно всё, что здесь скрыто для нас.

Может, и скрыто оно для того, что нам положено во всём разбираться вслепую, что нам положено с болью, и даже иногда с кровью, отделять главное от второстепенного, нуж­ное от ненужного?

А потом, выходя на новую дорогу, плача, или смеясь над собой, всё ненужное — выбрасывать, а всё второстепен­ное — ставить на своё, второстепенное место?

Что мы помним о своей жизни с течением лет? Что мы помним в своей жизни яснее и дольше всего?

Наверное, мы помним те малые мгновения, когда нам от­крывались тайны. Те мгновения, когда мы понимали — что главное, а что нет.

Те мгновения, когда, сжалившись над нами, небеса при­поднимали перед нашими сердцами свою вечную завесу.

— Я нашла, нашла, нашла! — Анька влетела в палату, прижимая к груди тоненькую книжку.

— Ты что там, рубль нашла? — это Нинка, как всегда.

— Я нашла стихи!

— Что, те самые?

— Нет, другие, но тоже такие же, как те.

— Как называются?

— Сейчас. Фредерико Гарсия Лорка. Я как открыла, так и закрыть не могу. Сейчас прочту:

И тополя уходят,

И свет их озёрный светел...

Анька читала сначала взахлёб, потом всё медленнее, мед­леннее — так, что потихоньку из её слов стали проявлять­ся и озёра, и тополя, стало слышно, как смолкал ветер, и как

Крохотное сердечко —

раскрывалось на ладони.

Девчонки слушали. Такие стихи не могли не затронуть сердца.

— Тебя что, в библиотеку пустили?

— Пустили, наконец! Я там два часа сидела, рылась на полке, в поэзии, и вот, нашла. Тут ещё такие есть... одно — это прямо песня, слушай, Маша:

Юноша с тёмною кровью,

Что в ней шумит, не смолкая?

— Это вода, сеньор мой,

вода морская!

А дальше... девушка... торгую! Она отвечает, понима­ешь — торгую! Торгую водой, сеньор мой! А дальше — мать, мать говорит: плачу водой, сеньор мой! Как здорово! Маша, это точно песня! Вот бы музыку придумать! Та-та-та-та-та...

Подчиняясь внутренней музыке, Анька прикрыла глаза и слегка покружилась возле кровати.

А ты к Славику пойди! Может, он тебе музыку сочи­
нит. Он же на гитаре играет хорошо!

Маша могла почувствовать, чего жаждет чужая душа.

— А чего, пойди! — сказала и Аська. — Пусть сочинит, а мы потом споём.

— Страшновато. А вдруг не захочет?

— Иди, иди — чего не попробовать!

И Анька отправилась в палату к мальчишкам — музы­ку сочинять.

— Можно?

Аньке были рады, только Джем лежал, закрыв глаза. Ня­нечка Дора мыла полы, широко размахивая шваброй. Суть дела была изложена, Славик прочёл стихи.

— Хорошие какие! Правда на песню похоже. Только я сочинять-то не умею!

— Ты же учился в музыкалке! Попробуй, — Анька на­чала напевать. — Вот так как-нибудь!

Славик взял гитару и начал сочинять, подбирая аккор­ды. Думал же он при этом примерно следующее: «Знала бы ты, как я учился в этой музыкалке! Полгода выдержал, а по­том от сольфеджио убежал. Аккорды только брат показал». Эх, тайны, тайны!

Славик честно пытался сочинить песню, только вот ме­лодия получалась — обычная, состоящая из аккордов «ква­драта», и вместо испанского чуда вырисовывалось что-то чуть ли не блатное. Не получалось!

Анька собиралась уже уходить, как к кровати Славика, отложив швабру и тряпку, подошла нянечка Дора. Доре бы­ло неопределённое количество лет, та как лицо её носило явные отпечатки того, что было выпито за всю её жизнь. Скуластое, испитое лицо с резкими чертами, с прямыми чер­ными бровями. Волосы были вечно покрыты низко повязан­ным платком. Из всех нянечек была она самой немногослов­ной, вечно выходила курить — то на веранду, то в подсобку.

Дора обтёрла руки о полу халата и молча взяла у Сла­вика из рук гитару. Лёгким движением она подтянула расслабленные струны. И вдруг запела. Запела тихим, низким голосом, запела на незнакомом, чуть гортанном языке.

Анька сразу поняла, что она поёт. Она пела те стихи, что пронзили Аньке сердце, только пела Дора их — по-ис­пански, на языке оригинала, так сказать.

Лицо Доры преобразилось. Как будто изнутри появился свет, высветив нечто — то самое, что покорило Аньку в этих стихах. Глаза Доры были прикрыты. Дора не смотрела на нас. Было такое чувство, что и пела она не для нас и, уж конечно, не для себя.

Когда Дора закончила петь, в палате была классическая «немая сцена». И мальчишки, и Анька — сидели замерев и открыв рты. Потом Анька опомнилась:

— Дора! Как! Откуда ты так умеешь? Дора!

Мальчишки тоже заволновались, все, кто мог, подтянулись поближе.

— Умею, умею! Это я сейчас — Дора, Сергиенко, по му­жу... А вообще-то я Долорес, Долорес Гарсия. Да... Я из ис­панских детей — может, знаете, нас привезли перед вой­ной. Теперь... вот тут живу. Только я и сама забываю ино­гда — кто я.

— Дора... Долорес... тебе... вам... вам надо со сцены вы­ступать! — Анька не знала, как обратиться к Доре — ведь это была уже совсем не Дора!

— А я и пела. Пока пить не начала. Пить начала — всё потеряла, опустилась совсем. Теперь вот выгребаю поти­хоньку, с вами вместе. Да, с вами вместе я выгребаю... Уже почти год не пью. Я гитару в руки зареклась брать, пока уверенной в себе не стану. А то снова захочется выпить.

— А сейчас?

— А сейчас — ну, это просто смотреть было невозмож­но, как ты, Славка, песню портишь. А тебе спасибо, Ань­ка! Как это ты нашла стихи эти. Я их тоже люблю, и пес­ню эту люблю.

Дора достала «Беломор» и пошла к веранде. На пороге она обернулась:

Только не просите меня играть больше! Когда смогу,
сама к вам приду, концерт давать!

Анька, молчи! Не смей просить! И вообще — если пес­ня из сердца выходит — не проси никого, бери гитару, и са­ма пой!

— Я не могу...

— Не могу, не могу! Захочешь — сможешь. Всё.

Швабра валялась на полу, Анька сидела на кровати

у Славика, и все мы — молча смотрели в сторону веранды, где курила Дора.

Платок съехал на тугой узел волос, собранных на затыл­ке, открыв прямой пробор. Дора стояла прямо, отставив ру­ку с дымящейся папиросой. И веяло от всей её фигуры жар­ким испанским воздухом. Тайна стояла на нашей веранде, стояла и курила наша Долорес Гарсия, наша Дора. Вот вам и Дора.

— Пойду, расскажу девчонкам, — Анька забрала свою книжку. Стихи она знала уже наизусть.

А вот вечером, вместо сказки, Анька читала вслух «Цыганское романсеро». Причём читать пришлось два раза. По­тому что Стёпка сначала послушал со стороны веранды, по­том пришёл, и прямо таки утащил Аньку прочитать ещё раз, на этот раз — в палате мальчишек. Так что плакали все — и девчонки, и мальчишки. И в девятом, и в десятом.

А вот смен Доры теперь Анька ждала. И не только Ань­ка. Многие ждали, когда Дора станет снова — Долорес, и придёт к нам, придёт к нам первым — давать свой кон­церт.

Date: 2015-07-23; view: 323; Нарушение авторских прав