Могут ли массовые рабочие организации преодолеть собственную бюрократизацию и стать движущей силой де-бюрократизации всего общества?

Реализация, намеченной здесь программы радикального преодоления бюрократического способа управления и лежащего в его основе капиталистического способа производства вряд ли возможна без отстранения от политической власти социального класса сутью существования, которого является накопление капитала. Причем, постепенное реформирование изнутри невозможно здесь не только потому, что этот капиталистический класс, выступивший архитектором современной политической системы, конструктивно закладывал в нее механизмы, которые должны помешать ее использованию против накопления капитала. И не только потому, что современные капиталисты имеют кроме официальных еще тысячи других механизмов неформального влияния на политическую систему и ни в коем случае не собираются отдавать эту власть. Дело еще и в том, что бюрократическая система государственного управления, идеально подходящая для обеспечения условий для накопления и охранения этих условий от посягательств масс, в принципе, не может быть реформирована на анти-бюрократических принципах, иначе она просто перестанет быть бюрократией, перестанет существовать и выполнять функции обеспечения условий и управления накоплением. Соблюдая все уже заложенные в бюрократическую машину принципы и правила, можно только еще больше сцементировать эту систему, но никак не дебюрократизировать ее.

Преодоление бюрократии в обществе вообще предполагает поэтому, прежде всего преодоление бюрократии в политической сфере, разрушение бюрократических институтов управления и радикальную демократизацию общества – то есть передачу всей полноты власти в руки массовых организаций рабочего класса.

Единственным инструментом, который может быть использован рабочим классом для преобразования общества на пути к преодолению капитализма и бюрократии, является массовая организация. В случающиеся с завидной регулярностью, моменты спада активности рабочих масс, массовые рабочие организации почти неизбежно испытывают тенденцию к бюрократизации. В силу же описанной «диалектики частичных завоеваний» массы зачастую самоустраняются от контроля собственной бюрократии, предоставляя ей скучную и неблагодарную работу – изворачиваться в рамках завоеванной законности для сохранения имеющихся прав работников. По возможности рабочая бюрократия должна также выторговывать у буржуазии мелкие уступки, запугивая ее возможным паче чаяния, в случае крайней несговорчивости, спонтанным и неконтролируемым всплеском массового движения. При этом революционные элементы движения вытесняются из массовых рабочих организаций, маргинализируются и превращаются в малоадекватных сектантов, из которых мало кто оказывается востребованным движением на следующей волне подъема.

И тем не менее, по мере того, как бюрократия массовых рабочих организаций все более сосредотачивается на поддержании «умеренного прогресса в рамках законности», она оказывается все менее и менее способна защитить интересы рабочего класса в условиях очередного экономического кризиса капиталистической экономики. Волна массового движения выдвигает на первый план более радикальные элементы, сметает окостеневшую бюрократию и расширяет сферу завоеваний рабочего класса. Спад волны вновь приводит к установлению в массовых рабочих организациях бюрократического режима, и движение идет на следующий порочный круг.

Экономические кризисы, как показывает практика, имеют устойчивую тенденцию к обострению, как по глубине, так и по продолжительности. А значит и колебания уровня массовой активности рабочего класса также будут все более возрастать и становиться все менее предсказуемыми, по крайней мере, с экономической точки зрения. Это не может не создавать импульсы к дебюрократизации рабочего движения.

Такое резонансное раскачивание системы неизбежно приведет к бифуркации – качественному, революционному изменению системы. Мало кто в этом сейчас сомневается. Другой вопрос, что, как указывал Эммануил Валлерстайн, никто не может быть уверен, будет ли это переход к более эгалитарному обществу или возврат новой индустриальной разновидности средневекового мракобесья[1].

Причем сохранение товарно-денежных отношений и капитализма любой ценой предполагает, в конечном счете, только один, второй сценарий бифуркации. После начала в 2008 году мирового экономического кризиса настроения в среде правящих классов, похоже, меняются в сторону осознания необходимости разрешения «кризиса демократии» именно путем введения «военного кейнсианства» и авторитарного режима правления. Во всяком случае, всеобщая беспечность в отношении нормальности периодических экономических циклов и безопасности их последствий для капитализма уходит в прошлое.

Нас же все-таки интересует возможность общественного развития в направлении более эгалитарного человеческого общества, в котором «свободное и развитие каждого является условием развития всех». А значит, мы должны ставить вопрос о возможности строительства таких массовых организаций рабочего класса, которые были бы способны одолеть бюрократию и внутри себя и во всем человеческом обществе.

Такие массовые революционные организации рабочего класса не могут, очевидно, строиться как бюрократические структуры по централизации процесса накопления политического капитала. Бюрократическая структура такова, что благодаря дисциплине и сплоченности весь политический капитал концентрируется в едином центре накопления – в руках руководящего органа или вождя, а назначенные бюрократы-аппаратчики лишь распоряжаются доверенными им частями этого капитала.

В тоже время большинство известных нам массовых организаций либо исчезли с лица земли, либо бюрократизировались. В 1911 году Роберт Михельс, вдохновленный теорией «циркуляции элит» Моска и Парето, даже сформулировал соответствующий универсальный «железный закон олигархии» [Michels]. Подобные идеи выдвигались Бакуниным еще раньше – во времена Первого Интернационала и были восприняты различными левыми оппозиционными течениям внутри социал-демократии.

В обеих версиях теории подчеркивалась неизбежность «авторитарного» характера партийных вождей. Разница состояла только в том, что левые (в первую очередь анархо-синдикалисты) подчеркивали необходимость массовых действий и расширения низовой организации для противодействия бюрократизации движения. Школа же Парето-Михельса провозгласила внутреннюю неспособность масс рабочего класса добиться своего освобождения.

Эта проблема оставалась актуальной в конце ХХ века, и остается актуальной сейчас для рабочего движения во всем мире. Как писал Мандель: «Здесь мы действительно попали inmediare [в середину вещей]. Ведь если утверждается неизбежность бюрократического вырождения массовых рабочих партий, то тем самым одновременно ставится вопрос о том, что массовая деятельность и самоорганизация неизбежно придут к упадку или, по крайней мере, всегда будут оставаться на низком уровне. Очевидно, речь идет о чем-то большем, чем проблема бюрократизации. Судьба всего современного пролетариата, более того судьба всего человечества оказывается под вопросом. Ибо без самоосвобождения рабочего класса никакой социализм невозможен.»[Мандель, 1992, с. 87- 88]

Ситуация усугубляется еще и тем, что, как свидетельствует исторический опыт, акцентирование внимания на «партийной» структуре, как причине бюрократизации явно не решает проблему, а означает скорее уход от нее. Как указывает Мандель: «Профсоюзы, включая руководимые анархо-синдикалистами, склонны к еще более быстрой бюрократизации в условиях спада массовой активности» [ там же с.88 ].

Механизм бюрократизации массовых рабочих организаций блестяще описан у Бурдье, исходя из его концепции политики как конкурентного накопления политического капитала. Каждый политик формирует свой личный «политический вес» благодаря «мобилизующей силе, которой он обладает либо благодаря личным качествам, либо благодаря делегированию ему как доверенному лицу организации (партии, профсоюза), обладающей политическим капиталом, накопленным в ходе прежней борьбы, в виде, прежде всего, должностных постов внутри аппарата и вне его, и активистов, приписанных к этим постам». [Бурдье, 1993, с. 211].

При этом делегированный капитал политического авторитета принадлежит не лично политику, а контролируется институцией и ей одной:

«В качестве такой институции и выступает партия, которая в процессе развития, благодаря работе своих кадров и активистов, накопила символический капитал признания и преданности и обзавелась в целях и в ходе политической борьбы постоянно действующей организацией с освобожденными работниками, способными мобилизовать активистов, постоянных членов и симпатизирующих, организовать пропаганду, необходимую для получения голосов и тем самым – постов, позволяющих в течении длительного времени поддерживать и содержать освобожденных работников» [там же с. 212].

Этот мобилизационный аппарат, как отмечает Бурдье, «держится одновременно на объективных структурах, таких как собственно бюрократическая организация…, и на диспозициях, будь то верность партии или усвоенные принципы видения разделения социального мира…» [там же с. 212 -213].

При этом Бурдье формулирует своего рода закон накопления политического капитала: «институция дает все, начиная с власти над институцией, тем, кто отдал ей все… институция инвестирует тех, кто инвестирует в нее». Исключение из институции означает почти автоматическое политическое разорение и банкротство. Тот же, в кого инвестирован «функциональный капитал» может в принципе не иметь никакой другой «квалификации», кроме той которая «присуждается ему институцией посредством самого акта инвеституры». При этом институция держит под контролем приобретение личной популярности, регулируя доступ к позициям внутрипартийного и государственного аппарата, доступ к рекламе и т. п. В результате «избранник аппарата зависит от аппарата, по меньшей мере, в той же степени, что и от своих избирателей, которыми он обязан аппарату и которых он теряет в случае разрыва с ним».

Бюрократия и здесь оказывается оптимальной структурой для концентрации и управления накоплением капитала, на сей раз политического. Именно бюрократическая структура позволяет удерживать совокупный партийный капитал от растаскивания и разбазаривания не в меру ловкими политиками, желающими нажиться за счет партийных политических сбережений.

В конечном итоге, «по мере того, как политика «профессионализируется» и партии «бюрократизируются», борьба за политическую мобилизационную власть все более превращается в двухступенчатое соревнование: от исхода конкурентной борьбы за власть над аппаратом, которая разворачивается внутри аппарата исключительно между профессионалами, зависит выбор тех, кто сможет вступить в борьбу за завоевание простых мирян» [Бурдье, 1993, с. 215].

Причем, подобные процессы институализации и воспроизводства политического капитала в «политических машинах» Бурдье считает характерными для всех без исключения современных политических партий и способных оказывать влияние на политику массовых организаций.

Спасение от этого порочного круга бюрократизации политики он видит в необходимости совершить «последнюю политическую революцию – революцию против сословия политиков и против потенциально содержащейся в акте делегирования узурпации» [Бурдье, 1993, с. 261].

Со своей стороны, в свете проведенного исследования взаимосвязи бюрократического управления и капиталистического накопления, мы бы могли уточнить, что для свершения такой политической революции, по всей видимости, необходимо найти эффективные организационные формы массовой рабочей организации, приспособленные не для накоплении политического капитала, а для коллективного производства ценности политического саморазвития каждого из участников движения и движения в целом. Формы массовой самоорганизации, по крайней мере, способные подчинить циркуляцию и накопление политического капитала организации задачам освобождения рабочего класса. Задача эта, однако, оказывается совсем не тривиальной.

Есть основания полагать, что Ленин в своей работе «Что делать?» также пытался осмыслить на теоретическом уровне и решить эту задачу. Его концепция «авангардной партии» (если отбросить систему конспирации, предназначенную для избежания систематических провалов в условиях подполья), как раз и представляет собой попытку построения партийной структуры, свободной от доминирования логики накопления политического капитала, которую Ленин критикует как «экономизм».

Ведь, именно авангардная партия “профессиональных революционеров” дает возможность вырваться из замкнутого круга накопления политического капитала как самоценности, поскольку предполагает возможность обеспечить для ее членов возможность вырваться из замкнутого круга экономических интересов рабочего класса и неизбежной “диалектики частичных завоеваний”. (Борьбы за сохранение любой ценой существующего пространства социально-политических прав рабочего класса, которому в современном мире есть что терять).

По идее, каждому из “профессиональных революционеров” потенциально нечего терять кроме возможности заниматься действительно неотчужденной деятельностью по саморазвитию и развитию организации и рабочего движения без оглядки на необходимость накопления личного политического капитала, будучи “освобожденным работником” он или она, казалось бы, могут освободиться от необходимости делать карьеру в буржуазной политике и задумываться о том, как конвертировать накопленный политический капитал в материальные блага. Ведь материальное обеспечение “освобожденных работников” это не заработная плата, не издержки в политическом бизнес-проекте, а всего лишь бесплатное предоставление им, необходимых для существования и выполнения своих функций, потребительских благ.

Тем не менее, именно те партии, которые строились изначально как “авангардные”, зачастую оказываются наиболее забюрократизированными, монолитными и высокоэффективными центрами накопления политического капитала в буржуазной политике. Как указывает Бурдье: «по странной иронии, концентрация политического капитала нигде не бывает столь высокой, за исключением противоположного случая намеренного (и маловероятного) вмешательства, как в партиях, которые ставят своей задачей борьбу против концентрации экономического капитала» [Бурдье, 1993, с. 186]. Что, правда, в равной мере касается, как псевдо-авангардных пост-сталинистских партий, так и традиционной правой социал-демократии.

Сталинистские же “коммунистические партии” оказываются лишь крайним выражением доведенного до логического завершения “демократического” партийного режима буржуазной монополизации политики, партиями, которые отличаются от остальных лишь тем, что выражаясь словами Бурдье “ нашли в марксизме концептуальный инструментарий, необходимый для обеспечения легитимной монополии на манипулирование политическими речами и действиями ” [там же, с.311].

Оказывается, что партии, изначально строившиеся, как «авангардные партии нового типа», с течением времени превращаются в монолитные и бюрократизированные политические машины, ничуть не меньше, а зачастую и больше других, вязнущие в оппортунизме сохранения любой ценой имеющихся частичных завоеваний и бесконечной гонке за необходимым для этого в рамках существующей политической системы объемом политического капитала.

Механизмы, призванные оградить «профессиональных революционеров» от участия в гонке за политическим капиталом, начинают работать на укрепление бюрократической иерархии его концентрации и, в конечном счете, способствуют подчинению всей организации логике накопления в рамках единого политического предприятия.

В результате сформулированная еще Марксом в «Нищете философии» задача становления рабочего класса, как класса для себя, начинающегося с того момента, как члены организации класса начитают бороться, выражаясь словами Бурдье, «не только в защиту экономических интересов доверителей, но и в защиту, и за развитие самой организации» (там же с. 186), вырождается в организационный фетишизм.

Политическое идолопоклонство и организационный фетишизм заключаются в том, что ценность, которой наделяют организацию ее члены, выступает как ее якобы объективное свойство. Организация кажется обязанной лишь самой себе своим существованием, полученным в действительности от ее членов и других социальных агентов.

В рядах партии появляется культ единомыслия и страх быть «против». Всякая внутренняя оппозиция оказывается, обреченной, представать как сговор с врагом, и только усиливать тенденцию к сплочению вокруг руководства, усиливать милитаризацию, укрепляя предрасполагающее к воинской подчиненности единство осажденных «наших». Всякая внутрипартийная дискуссия превращается в борьбу правоверных с еретиками, теми, кто «за» и теми, кто «против». Если еретиков не находится, ради сплочения партии их зачастую приходится создавать искусственно. Постепенно аппарат «ликвидирует всякую практическую возможность быть против, полусознательно используя психосоматические эффекты экзальтации, единодушия в одобрении или в осуждении, или наоборот, страха перед исключением и отлучением, что превращает «дух партии» в настоящий дух корпорации» [там же, с. 222].

Мандель видит причины роста организационного фетишизма в росте нового разделения труда между аппаратом и членами организации, который почти неизбежно порождает его на уровне мышления:

«Учитывая крайнее разделение труда, господствующее в буржуазном обществе в целом, тот факт, что люди оказываются заключенными в крошечном секторе деятельности, имеет тенденцию найти свое выражение в понимании этой деятельности как самодовлеющей цели. Это особенно верно по отношению к тем, кто отождествляет себя с аппаратом, кто постоянно живет в нем и извлекает из него средства к существованию, иными словами, к освобожденным работникам, потенциальным бюрократам» [Мандель, 1992, с.59].

Фундаментальные же причины социального консерватизма он видит, как мы уже упоминали, в диалектике частичных завоеваний, которая отражает действительные проблемы развития рабочего движения. Организационный фетишизм, подчеркивает Мандель, означает не только отождествление цели со средствами, но также и подчинение цели средствам.

Хочется в этой связи заметить, что ленинская концепция авангардной партии не предполагала изначально институционального разделения труда внутри партии. Наоборот, Ленин на II Съезде РСДРП отстаивал позицию, согласно которой членом партии мог быть только тот, кто лично участвует в работе какой-либо местной организации, а не просто поддерживает партию морально или материально. С этого раскола в РСДРП по вопросу участия или делегирования собственно и начался большевизм.

С точки зрения Ленина, в партии не должно было бы быть людей, которые просто платят взносы и ходят время от времени на собрания, т.е. делегируют свой политический капитал и являются объектом мобилизации со стороны профессиональных организаторов. Наоборот, эта партия должна была быть партией, в которой все члены, являются активными участниками процессов ее строительства и революционной борьбы, партией участия, а не делегирования. Делегирование и назначение секретарей и агентов ЦК воспринималось скорее, как необходимо зло в условиях подполья, а не принцип организации. То же самое касается также диалектики целей и средств. Иезуитские лозунги о цели, оправдывающей средства, абсолютно чужды Ленину.

Концепция «авангардной партии» скорее предполагает осознание того объективного факта, что, существуя в политическом поле, партия рабочего класса неизбежно участвует в конкуренции за политический капитал. Другой вопрос, что она должна строиться таким образом, чтобы накопление политического капитала и связанная с этим бюрократия, были подчинены логике процессов развития массового рабочего движения, которое в конечном итоге должно прийти к власти не путем конвертации политического капитала в посты членов правительства. Наоборот, для Ленина было принципиально важно, чтобы партия взяла власть на волне массового низового движения, отказавшись от апелляции к буржуазной легитимности законно-избранных представительных органов, опираясь на свои классовые органы рабочего самоуправления – путем «вооруженного восстания».

В большевистской партии 1917 года явственно прослеживается это фундаментальное противоречие между бюрократическими электоральными задачами и соответствующими оппортунистическими настроениями с одной стороны, и напирающим снизу массовым рабочим движением, требующим революционного решения – с другой. Это отмечают практически все объективные исследователи Великой октябрьской революции самой разной политической ориентации от Льва Троцкого [Троцкий, ИР] до американского профессора Александра Рабиновича [ Рабинович ] и нынешнего российского политэмигранта Алексея Сахнина [Сахнин, 2010]. Последний приходит к выводу, что предложенное Троцким деление большевистской партии на «левую» и «правую» фракцию, является не совсем точным. По его мнению, скорее имеет смысл говорить о борьбе двух направлений, оба из которых были весьма леворадикальными в лозунгах и понимании стратегических целей. Разница между ними состояла в том, что одно ориентировалось на развитие структур низового самоуправления на предприятиях и проповедовало вооружение рабочих именно через фабзавкомы, а второе ориентировалось на секретарскую иерархию и, соответственно, на создание в первую очередь партийных вооруженных дружин, а не рабочей милиции фабзавкомов.

Первое направление, группировавшееся в начале 1917 года вокруг Русского бюро ЦК, которым тогда фактически руководил А.Г.Шляпни­ков, сразу же поддержало «апрельские тезисы» Ленина и линию на вооруженное восстание. Второе же, «секретарски-бюрократическое» крыло, захватившее на какое-то время редакцию «Правды», вело в марте-апреле опортунистически-соглашательскую линию и выступило поначалу с резкой критикой «авантюристических» предложений Ленина. Интересно, что в этом «правом» по Троцкому лагере, были такие разные люди, как Сталин и Свердлов, объединяло их, пожалуй, только то, что они были фактическими руководителями большевистского секретарского аппарата, мастерами мобилизации этого аппарата, лучше других понимающими мощь этого инструмента. Низовое, же движение «секретари-комитетчики» знали плохо и доверяли ему меньше.

Победа октябрьской революции 1917 года – это в том числе победа «низового» направления над «бюрократическим», но достигнутая не за счет разрушения бюрократической структуры в партии, а путем ее подчинения задачам поднимающегося массового низового движения. Комитетчики в меру сил пытались сначала отложить вооруженное восстание, ссылаясь на его неподготовленность, а потом возглавить, создав при этом свой особый бюрократический партийный орган для руководства им. Однако, волна массового движения прошла мимо них. Массовая мобилизация прошла в этот раз, по крайней мере, не по инициативе аппарата и не по бюрократически подготовленному плану. Важно, что при этом, никаких исключений и отсечений не произошло, наоборот секретарская бюрократия оказалась весьма полезной и на протяжении, по крайней мере, 1918-го и 1919-го годов практически все члены партии были абсолютно убеждены, что она находится под надежным демократическим контролем[2].

Действительно, и мы об этом уже писали, в большевистской партии с 1907 до весны 1917 года, внутрипартийная демократия была ограничена весьма редкими съездами, на которых избирались центральные руководящие органы. В условиях подполья именно «сверху» из центра и по иерархии назначались (как правило, на смену арестованным) секретари комитетов и «агенты ЦК», доносившие руководящие указания до комитетов и имевшие широкие полномочия. Удивительным образом, это не помешало большевикам оказаться к февралю 1917, партией намного более чем «меньшевистская» укорененной в трудовых коллективах крупных предприятий Питера, Москвы и других промышленных центров. В условиях полицейских репрессий строящаяся вверху секретарская иерархия сыграла скорее положительную роль в сохранении этих низовых структур. С весны 1917 в большевистской партии очень быстро сформировалась система многоуровневой демократии, секретари комитетов всех уровней стали выборными, существовала свобода платформ и фракции, стали часто проводиться съезды и конференции. Но главное, что авторитет и влияние на принятие решений в партии был обусловлен не партийной должностью и местом в секретарской иерархии, а ролью, которую играл тот или иной деятель в поднимающемся рабочем движении, его местом и влиянием на горизонтальные процессы развития этого движения, а не бюрократической зоной ответственности за мобилизацию определенного его сегмента. Руководивший вооружением рабочей милиции Александр Шляпников или координировавший работу фабзавкомов Николай Скрипник, были намного более влиятельными фигурами, чем секретарь ЦК Елена Стасова (тоже, конечно, далеко не последний человек в партии). Процессы низовой самоорганизации влияли в это время на партию, контролировали ее в обход формальной бюрократической структуры изнутри и снаружи, намного больше, чем секретарская иерархия комитетчиков.

Логика же бюрократического контроля является прямо противоположной – он невозможен без поиска и персонификации внутренних врагов партии, сплочения против них, отсечения и исключения инакомыслящих. Без этого постоянного процесса подтверждения священного права аппарата отсекать уклонистов бюрократический контроль ослабевает и гаснет.

Бывает, что окончательное бюрократическое перерождение «авангардной» партии происходит уже после прихода к власти и проведения коренных социально-экономических и политических преобразований, т.е. формирования переходного рабочего государства, как это произошло, например, в СССР. В этом случае заложенные еще в условиях подпольной борьбы бюрократические тенденции берут верх, и партийная бюрократия перерастает в государственно-бюрократическую структуру, озабоченную, защитой достигнутого и притормаживанием революционных преобразований с целью консолидации общества вокруг модернизационного проекта переходного общества, скатывающегося постепенно к реставрации. Изложению истории этих процессов посвящена большая часть этой книги. Причины такого перерождения, безусловно, лежат не только в плоскости спада массового движения и международной изоляции в условиях поражения мировых революционных процессов. Государственно-партийная бюрократия выступает активным тормозом революционных процессов как внутри страны «победившего социализма», так и по отношению к рабочему движению других стран, принуждая его всеми доступными методами повременить с радикальными выступлениями ради улучшения геополитического положения «социалистического отечества» пролетариев всего мира. Такого рода партии оказываются до определенной степени запрограммированными уводить общество в сторону от «столбовой дороги» социалистического строительства. Не говоря уже о том, что сложившийся летом 1917 года, неустойчивый перевес низового рабочего демократизма над бюрократической структурой, был во многом уникальным в истории обстоятельством. «Авангардная» же по названию, партия, в которой доминирует бюрократия, как показывает история, оказывается неспособной возглавить массовое революционное выступление даже при наличии всех признаков революционной ситуации. Такие партии продолжают и до сих пор блуждать в потемках под радикальными лозунгами, уводя в меру сил массы от обещанной ими же социалистической революции.

В развитых странах «авангардные» по задумке партии, оказавшись интегрированными в развитую систему буржуазной демократии, также бюрократически цементируются вокруг задач сохранения завоеваний рабочего класса в форме организации воспроизводства политического капитала и его вложения в мало-рисковые активы мест оппозиционных депутатов в парламентах и муниципалитетах. Иногда, в случае крайнего подъёма массового движения, вкладывают, конечно, и в чуть более рисковые и прибыльные портфели мэров городов и министров в коалиционных правительствах. Всегда, впрочем, будучи готовыми отказаться от этих «рисковых бумаг» в пользу существования в виде более стабильных и безопасных оппозиционных фракций.

В этом деле восходящие к «авагардной» и «не авангадной» традиции партии отличаются столь мало, что часто бывает трудно их различить и по структуре, и по лозунгам, и тем более по результатам голосований их фракций в парламентах. Тут по меткому замечанию Бурдье, «оппортунизм превращается в воинственную приверженность».

Эти партии пребывают в плену разрывающего их противоречия между потребностью поддерживать и по возможности наращивать поддержку среди избирателей и необходимостью хоть как-то обозначить свою политическую идентичность. Тем более, что значительная часть молодежи и интеллигенции выбирает их партию отнюдь не за ее теперешние скромные дела, а как представителя милой их сердцу «либертарно-социалисти­ческой» или «авангардно-коммунистической» традиции. И, в конце концов, за то, что партия обещает, что она борется за социализм. Что тут говорить, если даже в Конституции британской лейбористской партии вплоть до 1995 года присутствовал «Пункт IV»[3], утверждавший, что партия ставит своей задачей обобществление собственности на средства производства и распределения, народное управление и контроль на всех предприятиях, и тому подобные социалистические «утопии».

Кричащее несоответствие этих безответственной радикальных фраз и оппортунистической реальной политики, не может быть решено просто отказом от радикальной риторики – в этом случае неизбежно нарастание разочарования партией, потеря ей идентичности и попадание в глазах молодежи в зону неразличимости. В этом случае весь политический спектр сливается постепенно в одну серо-буро-малиновую дурно пахнущую и малопривлекательную для избирателя массу. Картина становится столь удручающей, что даже самые респектабельные и осторожные интеллектуалы, которых уж совсем трудно заподозрить в революционных наклонностях, начинают робко заикаться о необходимости «реабилитации утопии».

Можно понять, например, разочарование Юргена Хабермаса: «Партиям, не цепляющимся за статус-кво, нужна перспектива, выходящая за пределы последнего. А статус-кво сегодня есть не что иное, как водоворот модернизации, которая ускоряется сама собой и остается под собственным контролем». [Хабермас, 2005. – С.340 ]. Вот и получается, что плыть по течению означает только перспективу быть затянутым этим водоворотом на дно, а попытаться стать революционной партией означало бы утратить поддержку части оппортунистически настроенных избирателей, выбросить на ветер из без того испаряющийся политический капитал.

Тем не менее, многим левым и левоцентристским, как их теперь называют, партиям удается балансировать на этой грани, в меру обманывая избирателя радикальной фразой, и в меру демонстрируя способность идти у них за спиной на сделки с правящим классом. А иногда даже демонстрируя свои способности к массовой мобилизации и решимость нанести экономический урон наиболее несговорчивым капиталистам. В последнем случае наиболее радикально настроенным активистам иногда даже разрешается на полшага выйти за рамки официального дозволенных законодательством форм протеста. Так сказать, выпустить пар.

Если такую линию и можно назвать стратегией, то это стратегия оцепенения, лучше сказать – сдерживания самого себя от любых стратегических движений. Итогом такой стратегии оказывается массовое разочарование, которое кроме безопасных для бюрократии форм апатии членства, выливается и в систематические бунтарские выходки не в меру серьезно воспринимающих партийную традицию деятелей. Апатия до определенной степени вполне устраивает бюрократию, давая дополнительные аргументы для оправдания необходимости именно бюрократического командования партией.

Бунтарство, также, до определенного уровня, устраивает бюрократию, давая естественный материал для идеологических чисток от «внутренних врагов» и сплочения вокруг руководства в борьбе с уклонистами. При каждом цикле часть бунтарей может быть исключена, а остальные – покаются, пройдя ритуал «критики и самокритики» и останутся в качестве резерва для следующей чистки.

Но все это работает до поры до времени, пока не начинает обостряться очередной социально-экономический кризис и не поднимется массовое движение, которое рискует смыть всю уже пустую внутри бюрократическую структуру.

Но выход из замкнутого круга оказывается немыслимым в рамках бюрократического мышления, объективная логика накопления политического капитала не подразумевает возможности построения авангардной партии, как замечает Бурдье:

«Группировки авангарда не могут привносить в политическое поле логику, характерную для интеллектуального поля, лишь потому, что они лишены базы и, следовательно, принуждений, но также и силы. Эти группировки функционируют в качестве сект, рожденных в результате расщепления и обреченных на размножение делением, следовательно, основанных на отказе от универсальности. За утверждение своего совершенного технического и этического качества, которое определяет ecclesiaриrа (пуритан), универсум «чистых» и «пуристов», способных демонстрировать собственное превосходство как виртуозных политиков в своей верности самым чистым и самым радикальным традициям («перманентная революция», «диктатура пролетариата» и т. д.), они платят потерей власти и эффективности. И напротив, партия не может позволить себе следовать столь исключительным добродетелям под страхом быть исключенной из политической игры и из-за стремления если не участвовать во власти, то, по крайней мере, быть способной влиять на ее распределение».

Таким образом, подчинение партии авангардистской логике, означает проигрыш в конкурентной борьбе за накопление политического капитала, фактическое исключение из политического поля буржуазного общества. Разве могут пойти на это хранители столетней партийной традиции? На это, однако, могут решиться молодые интеллектуалы, а иногда и рабочие. Полные решимости построить «авангардную партию», они рвут с материнской партийной структурой и, справедливо называя ее реформистской и оппортунистической, начинают строить свою. Причем, как бы ни было сильно их возмущение против бюрократии в партии, начинают они обычно именно с ее воссоздания в миниатюрных, а от того еще более карикатурных и уродливых формах:

«Например, когда члены коммунистической партии пытаются избавиться от бюро, они вновь попадают в положение изолированных, «серийных» индивидов, вынужденных заново обзаводиться своим представителем, бюро, группой для того, чтобы избавиться от представителя, бюро, группы, т. е. они обращаются к тому, против чего большинство движений, особенно социалистических, постоянно выступает как против смертного греха, — к «фракционизму». Фракции же неизбежно выталкиваются из партии и превращаются в новые партии или, чаще, секты. Дальнейшее же взаимодействие между бывшими фракционерами и партией лежит только в плоскости покаяния и полного отказа от своих «уклонистских» взглядов и возвращения в лоно единой и неделимой «генеральной линии». Таким образом, происходит принципиальный отказ от универсальности с обеих сторон: и партии, и оппозиционные к ним секты оказываются неспособными ни к «авангардному» освобождению от логики накопления капитала, ни к формулированию универсалистского эмансипативного проекта. Последнее оказывается невозможным в силу формирования собственной идентичности по принципу политического бренда строго спозиционированного и зажатого в тиски клерикальной традиции, священных текстов и заклинаний, оказывающихся чуть ли не едиными маркерами, по которым можно узнать не только партию, но и секту. Отличие политических сект, как правило, только в более сложной системе символов веры, происходящих от большего числа мелких и малообоснованных с точки зрения массовой политики расколов, формирующих ее более запутанную родословную.

Движения же, заявлявшие о своей «не партийности», «не иерархичности» и «не авторитарности», оказываются зачастую даже более авторитарными чем «партийцы-авангардисты». «Анти-авторитарии» систематически прибегают к чисто бюрократической и вполне авторитарной логике отсечения всех заподозренных в симпатиях к «авторитарным» и «авангардистским» течениям. Отсутствие формальных выборных лидеров у «анти-авторитаристов» зачастую способствует тому, что фактические лидеры движения оказываются даже формально неподотчетными их участникам. Отсутствие формализованного членства может даже упрощать отсечение лиц, посмевших критически высказаться по поводу неформальных гуру – их можно просто не пригласить на следующее, на словах вполне открытое собрание. Оно и понятно, ведь своей критикой нашей «не авторитарной» организации они со всей очевидностью показали свои «авторитарные» наклонности, а организация открыта – только для «не авторитарных». И так далее. Такие движения не всегда остаются на многие годы маргинальными и малочисленными сектами. Но при появлении на политическом поле у этих «не авторитариев» и противников иерархии практически всегда постепенно выстраиваются свои неформальные, а иногда и частично формализованные иерархии, часто интегрированные в структуры неправительственных организаций, с которыми они взаимодействуют.

На NGO в свое время возлагались большие надежды. Юрген Хабермас, например, видя, что «ослабевает понятийное скрепление демократической легитимации законными формами государственной организации» ищет источники «повышения легитимации процедур» принятия решений в повышении прозрачности этих процессов за счет «институализированного участия неправительственных организаций». [Хабермас, 2005. – с. 368].

Ульрих Бек также агитирует за выстраивание с помощью NGO-альтернативной контр-политики «защитных (advocacy) стратегий общественности», контр-власти «легитимации» против государственной и рыночной власти. Бек обижается на Бурдье, что тот «не замечает [его] понятия «капитал легитимности», для которого «значимым является принцип, противоположный теории Бурдье, - принцип неконвертируемости экономического капитала в капитал легитимности» [Бек, 2011, - с.302]. Вот только как обеспечить эту неконвертируемость? – Запретить торговлю с рук, как уже пробовали с СССР? Бек, как и Хабермас, надеется тут на тех, которые и в правду могут «предоставлять более надежную информацию». «Их капитал легитимности основывается на их продолжительной правдивости, как продуцентов (производителей) надежной информации.» [Там же, стр.305] – сообщает нам Бек. Единственное, чего он не замечает, что обнаруженный им «капитал легитимности» также основывается на доверии и делегировании, а не участии. Потребители «более надежной информации», так же, как и в случае традиционных партий в большинстве своем сами не участвуют в событиях и не имеют возможность проверить информацию, а вынуждены доверять неподконтрольной им NGO. Последние, наработав достаточный капитал легитимности, могут и действительно зачастую становятся инструментами манипуляции.

На наш взгляд, NGO, финансируемые из государственных или местных бюджетов, а чаще крупными корпорациями или, в лучшем случае, фондами парламентских партий, вряд ли можно рассматривать как реальную альтернативу «законным формам государственной организации». Молодые неправительственные организации, безусловно, проявляют в своей деятельности меньше бюрократизма и больше прозрачности, чем закостенелые государственные структуры, однако они вполне вписываются в туже логику бюрократического «колеса сансары» - бесконечного порочного круга закостенения и реорганизации. Убедиться в этом можно, познакомившись с работой современных крупных NGO, оказывающихся не менее забюрократизированными, чем крупные политические партии.

Часто случается, что лидеры радикальных сект оказываются одновременно руководителями или высокоценными сотрудниками таких NGO. А бывает, что отдельные из таких представителей «независимой левой» появляются «вдруг» в политическом поле как весьма респектабельные и циничные эксперты и политтехнологи. При этом они зачастую продолжают состоять в своей политической секте, уделяя ей, так сказать, свободное от работы время.

Ка бы там ни было, радикальные движения как «авангардного» так и «не-авторитарного» толка, отвергнувшие логику политического накопления капитала не достигли пока успеха в инициировании массового движения способного преодолеть капитализм. Они сыграли важную координирующую роль в «антиглобалистском» движении Социальных форумов, продолжают играть важную роль в движении «Ocupy», но в целом больше плывут по волнам этих движений, будучи неспособными выполнить запрос движения на формулирование целостной и универсалистской программы, помочь ему структурироваться и определиться с направлением действий.

Как писал Бурдье: «… движения, рожденные из бунта против монополии политиков, когда они не приводят к зачастую политически опасной форме аполитизма, всегда нестабильны и слабы, как это показывает недавний опыт Восточной Германии, где очень быстро утонченная интеллектуальная контестация скатилась к самым грубым формам партийной политики на американский манер. Отчасти это происходит оттого, что альтернативные движения, как на Западе, так и на Востоке, не располагают теорией, которая позволила бы им осознать самих себя и организовать себя в соответствии с их глубинным предназначением.» [Бурдье, 1993, - с. 314]. Пример Украины, особенно в том, что касается партийной политики, намного печальней.

Наиболее честные из левых интеллектуалов стараются не ассоциировать себя ни с одной партией, и, по возможности, не входить в секты, при этом неминуемо концентрируясь на рафинированно академических и культурных проектах. Попытки донести свои знания и культуру до массы удаются крайне немногим, да и тем достаточно редко.

После всех этих не слишком оптимистических обобщений попытаемся все же дать ответ на вопрос; Возможна ли эффективная политическая организация, не детерминированная логикой накопления политического капитала?

Во всяком случае, многие, включая и Бурдье, и Хабермаса, и Бека, считают такую организацию желательной. При этом, желательными считаются и способность к массовой мобилизации, и единство в действии, и последовательность политики. Все это предполагает существование координирующих движение центров, определенную степень централизации. Во всяком случае, как правильно отмечал Мандель: «Отказываться от всех централизованных рабочих организаций на том основании, что-де они могут обюрократиться, или, что еще хуже, отвергать любую организацию вне индивидуальных рабочих мест, означало бы предполагать лечение, которое хуже самой болезни» ([ Мандель, 1992], стр.91).

Очевидно, что главное, чего необходимо достичь, это максимизировать участие членов организации в ее работе, свести к минимуму делегирование. И здесь оказывается, что требование большевиков об участии каждого члена партии в работе партийной организации оказывается вполне актуальным. Действительно, желательно, чтобы в организации числились членами не те, кто изредка посещает публичные мероприятия и платит взносы, а те, кто непосредственно участвует в работе. Ведь пассивные плательщики взносов как раз и оказываются лучшей опорой «освобожденной» бюрократии и главными защитниками делегирования. Не говоря о том, что на происходящих раз в год всеобщих голосованиях именно пассивные плательщики представляют из себя наиболее удобный объект для бюрократической манипуляции.

Интересно, что последняя из известных нам международных революционно-социалистических инициатив, основанная в 2012 при участии таких известных левых теоретиков, как анархист Наом Чомски и марксист Девид Харви, так и называется – «Международная организация за общество участия» (International Organization for a Participatory Society[4]). Любой из присоединяющихся к организации вполне в соответствии с большевистскими принципами автоматически попадает в местную ячейку этой организации и обязан принимать участие в ее работе.

Если говорить о расширении участия членов организации в выработке и осуществлении ее политики, то, безусловно, необходимо развивать средства прямой, в том числе электронной, демократии, повышать прозрачность подготовки и принятия решений, возможности каждого члена организации непосредственно индивидуально и коллективно осуществлять контроль всех аспектов ее деятельности. Важно также не только обеспечить прозрачность, но и минимизировать делегирование административных функции. Важнейшей задачей лидеров и особенно функционеров организации должен быть поиск путей к автоматизации администрирования развитию само-администрирования коллективов везде, где это возможно. И если ротация ведущих аналитиков, идеологов и теоретиков, действительно, вряд ли возможна, то ротация администраторов должна быть правилом. Разделение труда внутри организации, вероятно, не может быть полностью ликвидировано, но должно быть сведено к минимуму и, по возможности, уничтожено в том, что касается выделения административно-бюрократического аппарата.

Что касается освобожденных работников, то важно избегать дифференциации в оплате труда и предоставлении «нематериальных» бонусов. Идея «партмаксимума», как показывает практика даже некоторых современных независимых профсоюзов остается весьма актуальной. Очевидно, что повышенная зарплата «высокоценных» специалистов в первую очередь способствует формированию вокруг высших руководителей организации слоя высоко-лояльных преданных бюрократов – пожалуй, наиболее опасной для расширения участия группы.

Структура организации, ориентированной на преодоление логики «политического капитала» должна, очевидно, строиться не по избирательным округам, а по предприятиям и производственным цепочкам, по процессам партийной работы, а не по административно-географическому принципу. Выборы координирующих органов, лучше осуществлять по платформам, и не бояться, что таковые будут постоянно возникать.

Однако, наверное, важнейшим моментом выхода за рамки логики накопления политического капитала, является организация работы не вокруг иерархии электоральных центров его накопления и создания в них политической стоимости, а вокруг процессов производства социально-политической ценности движения для рабочего класса.

Все члены организации, и особенно освобожденные, должны быть задействованы в таких процессах развития движения, а не в административной работе. Административные функции должны выполняться по возможности по очереди и совмещаться с основной полезной деятельностью. Даже фронтмены партии, должны чувствовать, что они лишь последнее звено цепочки партийного производства развития общества.

Координация и при необходимости иерархия органов управления организацией должна выстраиваться, отталкиваясь от низовой работы по созданию продуктов полезной для класса деятельности. Среди таких продуктов, безусловно, должна быть и собственная информационно-аналитическая служба. Издания организации должны давать собственный классовый взгляд не только на частные вопросы трудовых прав и профсоюзов или прав свехэксплуатируемых групп рабочего класса, но на процесс развития и проблемы общества в целом (вспомним, осуществленный в свое время РСДРП, проект «общеполитической ежедневной газеты»). Важно, чтобы в этом процессе, как журналисты и распространители информации максимально участвовали все члены организации, благо современные Интернет-технологии чрезвычайно это упрощают. Причем эффективность работы организационных медиа, стоит отслеживать не по рейтингам среди буржуазных изданий, а по реакции участников движения, по тому насколько полезно издание в работе низовых организаций и т. д. И опять же, современные CRM-технологии открывают здесь большое поле для экспериментов.

Тут пригодятся экономическая аналитика и публичная социология, и массовое просвещение, ориентированные на участников движения с использованием новейших онлайн технологий, но главным будет то, насколько полезными они оказываются в практической работе активистов.

Еще более важным является укорененность организации в низовом движении, включенность в происходящие здесь и сейчас процессы борьбы за самоэмансипацию рабочего класса. И здесь действительно ни в коем случае нельзя ограничиваться сугубо экономическими требованиями: борьбой за трудовые права и повышение зарплаты. Известная формулировка о том, что профсоюзы всегда хотят «больше» зарплаты, должна быть, пожалуй, заменена на «меньше» – в смысле сокращения продолжительности рабочего дня как главнейшей задачи движения.

Борьба за сокращение рабочего дня должна быть связана с борьбой за культурную эмансипацию, т.е. организацию возможностей для самообразования и саморазвития. Последнее в современных условиях непосредственно связано с борьбой за упразднение копирайта. Причем если полная формальная отмена прав интеллектуальной собственности вряд ли возможна до перестройки всей социально-экономической системы на социалистических основаниях, то фактическая здесь и сейчас отмена копирайта может и должна осуществляться самими рабочими. Более того, она уже осуществляется ими как пользователями пиринговых сетей и файло-обменных ресурсов. И то, насколько удастся отстоять от посягательств корпораций это свободное от копирайта пространство, зависит от их сознательности и организованности. Борьба за культурную эмансипацию и просвещение требует развития зачастую не на 100% легальных систем производства и свободного распространения знания, и роль организации в этих процессах является важнейшей.

Среди других процессов само-эмансипации рабочего класса, можно назвать организацию низового общественного и, особенно, рабочего контроля. Борьба за контроль над деятельностью администрации предприятий является также актуальной здесь и сейчас. Особенно это чувствуется в Украине, в условиях, систематического воровства и манипуляций с уплатой налогов и отчетностью. При этом, кроме обще-политического требования формальной отмены коммерческой тайны, нужно бороться за ее фактическую отмену здесь и сейчас. И здесь очень пригодятся не только системы анонимного обнародования информации типа WikiLeaks.

Развитие инфраструктуры рабочего контроля и самоуправления потребует выстраивания собственных структур сопротивления наступлению капитала на интересы наемных работников. Процессы выстраивания системы рабочего контроля на предприятиях – потребуют централизации и участия в них большого числа людей. Именно вокруг таких структур только и может сложиться организация, которая в случае кризиса сможет сыграть (как это было в 1917 в связке большевиков с фабзавкомами) уникальную роль скелета, на котором быстро нарастут мышцы массового движения способного совершить социалистическую революцию.

Рейтинги буржуазных партий являются продуктом буржуазной политики. Соревноваться в их получении, значит отдалять себя от целей социалистической революции. Реальная поддержка революционной социалистической программы никогда не может быть адекватно ими измерена, зато она может быть воплощена в мощи низовой самоорганизации класса и его способности к массовой мобилизации. Эта “скрытая” с точки зрения буржуазной рейтинговой социологии поддержка и может позволить рассчитывать на массовую поддержку революционного “политического решения” современного социально-экономического кризиса. А “политические решения”, как известно, даже в мире буржуазной политики практически никогда не вписывается в формально-юридические рамки существующих институтов и приводят, по крайней мере, к утверждению новой конституции.

Возможно, мы еще увидим возникновение таких организаций и в мировом масштабе, и в Украине. Перефразируя Ленина, можно сказать, что это должны быть партии «нового типа», партии-участия, возникающие вокруг универсального эмансипативного проекта и глубоко укорененные в низовых массовых движениях за рабочий контроль, фактическую отмену коммерческой тайны и культурных инициативах, практически отменяющих копирайт, т.е. осуществляющих здесь и сейчас право на свободное культурное развитие каждого.

Но для этого каждому из нас, тех, кто считает предпочтительным бифуркацию в сторону более свободного, а не авторитарного общества, придется принять в этом деятельное участие, иначе партия участия вряд ли будет построена. По крайней мере, хочется надеяться, что станет меньше интеллектуалов, настроенных отстаивать свое право и быть в движении и не быть – наблюдать, но не действовать. Плохо если их внешняя деятельность ограничивается независимой и критической обратной связью организации и обществом, хуже, когда они соглашаются на пассивное членство, и, оказываясь внутри, превращаются в главную опору бюрократизации.

Date: 2015-07-23; view: 264; Нарушение авторских прав