Рубиновая пена

…Небо в звездах,

Рек серебро, да костров горячая медь.

Наш дух – воздух!

Нам ли с тобой не петь!..

Константин Кинчев

Вода рядом с местом битвы отливала красным. Где‑то позади звенела сталь. Хирдманы Хагена вместе с русами добивали халогаландцев. Здесь же было тихо…

«Змиулан» стоял с «Рысью» борт о борт. «Мунин» подошел к «Рыси» с противоположного от «Змиулана» борта. Бока кораблей мягко толкнулись друг о друга, будто брат приветствовал брата…

Воины Ольбарда уже заняли корму шнеккера, и Хаген почувствовал, как напряглись за его спиной одетые в железо хирдманы, готовые отстаивать добычу сотоварищей от посягательства алчных русов. Он печально усмехнулся. Золото застит глаза и не таким, как они. Разве они не видят, что рядом кружит еще две варяжских лодьи? А поодаль и третья, с медведем на парусе. «Уж не побратима ли моего знамя?» – подумал Хаген и ступил на палубный настил отцовского шнеккера, сделав знак одному десятку следовать за собой.

Палубу «Рыси» устилали тела убитых халогаландцев. Особенно много их было под мачтой, где собрались последние семеро оставшихся в живых хирдманов Стурлауга. Браги, Рагнар, Даин с Греттиром и еще трое. За их спинами на груде разорванных тюков лежал отец. Даже отсюда было видно, что он мертв. Хаген остановился. «Я опоздал, я все‑таки опоздал…»

– Здравствуй, Хаген, сын Стурлауга!

Хевдинг обернулся на голос.

– Здрав будь и ты, Ольбард Синеус, князь Белоозерский! Мир ли между нами?

Рус чуть склонил чубатую голову:

– Мир, Стурлаугсон! Жаль, отца твоего спасти не успели…

Хаген посмотрел ему в глаза и понял, что Ольбард действительно сожалеет о смерти Ингольвсона. «Вот оно как! Видать, побратим мой все же открыл князю правду… А может, Вещий узнал ее сам».

На плечо Хагена легла рука. Диармайд появился рядом, как всегда, бесшумно.

– Здравствуй, Волк! – Синие глаза наставника смотрели твердо. – Вот ты уже и совсем взрослый… Что делать теперь станешь, хевдинг?

Хаген, в свою очередь, так, чтобы видели хирдманы, положил руку на плечо ирландца. Пусть у них не будет сомнений – с русами мир!

– Поступлю по Правде, Диармайд! Ольбарду – вира за убитых в зимовье, – он повернулся к князю, – всем твоим воинам – доля в добыче за помощь против ярлов Халогаланда. Остальное – наше по праву. Если решишь по‑другому – будем биться.

Ольбард улыбнулся:

– Биться не будем, Хаген. Я не забыл, как ты прикрывал мою спину в бою с весинами.

Молодой вождь кивнул и шагнул к мачте. Хирдманы Ингольвсона приветствовали его…

Залитое кровью лицо отца было запрокинуто к небу. В мертвых глазах отражались низко летящие облака. Иссеченный в щепу щит валялся рядом. Тела врагов лежали у ног Стурлауга, как последняя жертва Отцу Дружин. Разорванная кольчуга, вся в запекшейся крови, своей и вражеской. Лезвие секиры, всегда сиявшее сталью, сейчас казалось вырезанным из огромного рубина. Сокровища, все в кровавых пятнах, громоздились тускло сверкающей грудой. Кубки, чаши, драгоценные цепи, украшения, монеты неведомых народов, самоцветные камни, дорогое оружие – все это служило последним ложем для отца Хагена… И мертвая рука Стурлауга – на рукояти золотого жезла, украшенного алыми камнями. А может, это были брызги крови…

На миг Хагену захотелось пустить «Рысь» на дно вместе с этой грудой сокровищ, несших в себе проклятие, сгубившее его отца. Поруганный храм древнего божества наконец отомстил…

Гюльви вытер клинок меча о штаны кого‑то из убитых халогаландцев и с облегчением вздохнул. Здесь все кончено. Нос его собственного драккара, увенчанный вырезанной из дуба клювастой головой ворона, грозно навис над бортом захваченного шнеккера. Палуба вражеского корабля была завалена телами убитых, истыкана стрелами и дротиками, отчего он напоминал тушу огромного морского ежа, обильно политую кровью. «Ворон бьет змею, особенно если ему помогает пард![22]» – подумал Гюльви. На корме толпились воины русов, выносили своих раненых, собирали оружие. Их лодья стояла с другого борта шнеккера, вздымая над волнами изогнутый нос с изображением головы хищного парда.

Когда воины Гюльви сшиблись с халогаландцами в отчаянной схватке, русы помогли им, зайдя с другой стороны. Но неясно, как поведут они себя теперь. Ведь у Ольбарда семь кораблей и пять сотен воинов. У Хагена – едва ли наберется триста хирдманов…

– Эй! Сорвиголова! Ты ли это? – Слова были произнесены на языке норманнов с сильным славянским акцентом. Гюльви обернулся. К нему шел, переступая через убитых, высоченный широкоплечий воин в кольчуге и шлеме. На его левом бедре висел длинный меч в ножнах, а свою секиру он держал за топорище лезвием назад – в знак мирных намерений. Воин расстегнул подбородочный ремень и снял шлем. Длинный русый чуб, мокрый от пота, тут же растрепал ветер. – Что, не узнаешь меня? – Рус улыбнулся.

– Василько? – Гюльви невольно сделал шаг назад. – Ты же умер! Я сам видел, как…

Чубатый захохотал и протянул Гюльви ладонь, широкую, как доска.

– Я жив! Потрогай, ежели не веришь! Хотя Стурлаугова секира и вправду едва не отправила меня в Ирий. Но жена твоего хевдинга вылечила меня! Никто так не умеет лечить, как она. Неужто Хаген тебе не рассказывал?

– Нет, Василько, – сказал Сорвиголова и пожал протянутую руку, – нам было не до того.

– А ты, вижу я, уже водишь сотню! – Рус указал на хирдманов Гюльви.

– Да и ты, как я вижу, нынче не в простых воинах ходишь! – Он посмотрел на бритую голову руса.[23]Тот захохотал снова.

– А то! Хочу верить, что нашим воям не придется сражаться друг против друга…

– Это решат там, – Гюльви указал на сцепившиеся бортами «Змиулан», «Мунин» и «Рысь». – Надеюсь, они договорятся.

– Скорее бы! – Василько глянул в сторону опасно потемневшего горизонта. – Иначе мы пойдем на дно вместе с этими обломками.

Рус был прав. Ветер снова усилился. Волны выросли и оделись пенными гребнями. Корабли нещадно болтало, и палуба шнеккера предательски трещала под ногами. Море стремительно темнело. Верхушки водяных валов опасно заострились. Окоем придвинулся, обозначившись четкой цепью острых гребней, с которых ветер рвал белую пену. «Пора бы уходить», – подумал Гюльви. И тут прозвучал рог…