Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Через два дняЯ ВСЮ НОЧЬ НЕ УСНУЛ. Рассвет не спешил, но, даже когда он наступил и яркое солнце пробилось сквозь жалюзи, теплее не стало, наша жалкая батарея еле грела, и мы с Полковником безмолвно пересели на диван. Он читал свой альманах. Накануне вечером я набрался смелости и позвонил родителям. Когда я скажу: «Привет, это Майлз», а мама спросит: «Что случилось? Все в порядке?», я буду иметь полное право ответить ей, что все плохо. Трубку взял папа. — Что случилось? — спросил он. — Не кричи, — сказала мама. — Я не кричу, просто связь такая. — Так говори потише, — ответила она, в общем, до меня очередь дошла не сразу, а когда дошла, я не сразу смог собрать слова в предложение — моя подруга Аляска погибла в автокатастрофе. Я тупо смотрел на цифры и слова, накорябанные на стене возле телефона. — Господи, Майлз, — воскликнула мама, — я тебе сочувствую, сынок. Хочешь домой приехать? — Нет, — ответил я. — Я не хочу отсюда уезжать… Я просто поверить не могу. — Это до сих пор в каком-то смысле было правдой. — Ужасно, — сказал папа, — бедные родители девочки. Бедный родитель, я вспомнил об ее отце. Я даже представить себе не могу, что было бы с моими, если бы умер я. Пьяный, за рулем. Боже мой, если бы ее отец узнал, как все было, он бы нам с Полковником кишки выпустил. — Как нам тебе помочь? — поинтересовалась мама. — Мне было важно, чтобы вы к телефону подошли. Я хотел, чтобы кто-то снял трубку, и вы сняли. — У меня за спиной кто-то шмыгнул носом — то ли от холода, то ли от переживаний, — и я сказал родителям: — Тут очередь к телефону. Я пойду. А ночью меня парализовало, я молчал, я был в ужасе. Чего я так боялся? Все уже случилось. Она умерла. Я помню ее теплую, нежную кожу, помню, как соприкоснулись наши языки, как она смеялась, учила меня, хотела, чтобы у меня получалось лучше, обещала продолжение. А теперь что? Теперь она с каждым часом становится все холоднее, с каждым моим дыханием смерть все больше отвоевывает ее. Я подумал: Вот о чем мой страх: я утратил нечто важное, и я не могу обрести это снова, хотя оно мне очень нужно. Это все равно как если потеряешь очки, пойдешь в оптику, а тебе там скажут — во всем свете очков больше нет, придется тебе как-то жить без них.
Когда время близилось к восьми утра, Полковник объявил в пустоту: — Думаю, сегодня на обед будут жарито. — Да, — согласился я. — Ты есть хочешь? — Боже, да нет. Понимаешь, это она им название придумала. Когда мы приехали, это называлось жареным буррито. А Аляска стала говорить «жарито». А за ней и все остальные, а потом даже Морин официально поменяла название. — Он помолчал. — Майлз, я не знаю, что делать. — Да. Я понимаю. — Я выучил все столицы, — объявил он. — Штатов? — Нет. Это пятый класс. Всех стран. Назови любую. — Канада, — сказал я. — Потруднее. — Гм… Узбекистан? — Ташкент. — Он даже не задумался ни на секунду. Ответил на автомате, словно ждал, что я именно Узбекистан назову. — Пойдем покурим. Мы закрылись в ванной и включили душ, Полковник достал из кармана джинсов коробок и чиркнул спичкой. Она не зажглась. Он пробовал еще и еще, но не получалось, он ударял по коробку со все увеличивающейся яростью, а потом наконец бросил коробок на пол и закричал: — ЧЕРТ! — Все нормально, — успокоил его я и сунул руку в карман в поисках зажигалки. — Нет, Толстячок, ненормально, — возразил он, бросил сигареты и встал, внезапно выйдя из себя. — Черт возьми! Господи, как это могло случиться? Почему она такая глупая? Она никогда ни о чем не думала. Слишком, блин, импульсивная. Боже! Ненормально это. Я поверить не могу, неужели она настолько ничего не соображала? — Мы должны были ее остановить, — сказал я. Он протянул руку, чтобы выключить едва капающий душ, а потом принялся лупить ладонью по стене: — Да я знаю, что должны были, черт возьми. Я отлично, блядь, осознаю, что надо было ее остановить, на фиг. Но неправильно это «надо». За ней же приходилось смотреть, как за трехлеткой. Чуть ошибся — и она умерла. О, господи! Крыша едет. Пойду прогуляюсь. — Хорошо, — ответил я, постаравшись произнести это как можно спокойнее. — Извини, — добавил он. — Мне так паршиво. Как будто сам могу сдохнуть в любой момент. — Можешь, — подтвердил я. — Да. Ага. Могу. Не ровен час. Просто. Так вот. БДЫЩ. И тебя нет. Я вышел в комнату вслед за ним. Полковник взял со своей постели альманах, застегнул куртку, закрыл дверь — и БДЫЩ. Его не стало.
Новый день привел посетителей. Через час после того, как ушел Полковник, объявился наш местный нарик, Хэнк Уолстен, и предложил мне травки, я любезно отказался. Хэнк обнял меня и сказал: — Ну, хотя бы это случилось быстро. Хотя бы без боли. Я знаю, что он хотел помочь, но он не мог понять. Боль была. Тупая и непрекращающаяся боль в моем животе, которая никак не хотела уходить, даже когда я опускался на четвереньки на ледяной пол душевой, задыхаясь от рвотных спазмов. Да и вообще, что такое «быстрая» смерть? «Быстро» — это сколько времени? Секунда? Десять? И за это время она наверняка испытала ужасную боль: сердце остановилось, легкие лопнули, к мозгу не поступала ни кровь, ни кислород — в голове остался только один первобытный ужас. Насколько быстро, черт его побери? Нет ничего быстрого. «Быстрый рис» — пять минут. «Быстрый пудинг» — целый час. И я не думаю, что даже миг чудовищной боли кажется «быстрым» тому, кто ее испытывает. Жизнь у нее перед глазами успела промелькнуть? Меня она в этом ролике увидела? А Джейка? Она пообещала, я помню, пообещала, что мы продолжим, но я также знал, что она умерла по пути на север, она ехала в сторону Нэшвилла, где живет он. Может быть, это для нее ничего не значило, просто очередной импульс. Хэнк стоял в дверях, а я смотрел вдаль, не замечая его, на невероятно притихший кампус и думал о том, придала ли она этому какое-то значение, и надеялся, что конечно же да, она же обещала. Что мы продолжим.
Потом пришла Лара с опухшими глазами. — Что случи-илось? — спросила она, когда я обнял ее и, встав на цыпочки, положил подбородок ей на макушку. — Не знаю, — ответил я. — Ты ее ви-идел накануне? — проговорила она мне в ключицу. — Она напилась, — рассказал я. — Мы с Полковником спать пошли, а она, похоже, уехала. — И это стало нашей официальной ложью. Я почувствовал, как ее мокрые от слез пальцы прижались к моей ладони, и, не успев подумать как следует, я отвел руку: — Извини. — Все нормально. Я буду у себя, заходи-и, если хочешь. Но я не зашел. Я не знал, что ей говорить, оказавшись в любовном треугольнике, одна сторона которого умерла.
Днем мы снова собрались в спортзале. Орел сказал, что закажут автобус и в воскресенье мы поедем в Вайн-Стейшн на похороны. Когда все встали, я заметил, что Такуми с Ларой направляются в мою сторону. Встретившись со мной взглядом, Лара робко улыбнулась. Я тоже улыбнулся ей, но потом поспешно развернулся и скрылся в толпе скорбящих, спешащих выйти из спортзала.
Я сплю, в комнату залетает Аляска. Голая и целая. Ее полные груди, которые я только немного пощупал в темноте, просто светятся. Она склоняется ко мне, я кожей лица чувствую тепло и аромат ее дыхания, оно похоже на ветерок в высокой траве. — Привет, — говорю я, — я скучал. — Ты хорошо выглядишь, Толстячок. — Ты тоже. — Я совсем голая, — отвечает она со смехом. — Как это получилось? — Я очень хочу, чтобы ты осталась. — Нет. — И наваливается на меня всем своим весом, ломая мне грудную клетку, лишая меня дыхания, — она холодная и мокрая, как тающий лед. Голова у нее расколота надвое, из трещины в черепе течет розово-серая грязь, капая мне на лицо. От нее воняет формальдегидом и гнилью. Меня опять чуть не рвет, я в ужасе сбрасываю с себя ее тело.
Я проснулся, рухнув с кровати на пол. Слава богу, мое место снизу. Я продрых четырнадцать часов. Снова было утро. Наверное, среда, подумал я. Похороны в воскресенье. Я гадал, вернется ли к тому времени Полковник и где он вообще. Он обязан был вернуться, потому что я не могу пойти один, а идти с кем-то, кроме Полковника, все равно что одному. В дверь ломился холодный ветер, деревья за окном качались с такой силой, что я их скрип слышал в комнате. Я сел на кровать и подумал о Полковнике, который, наверное, идет сейчас куда-то, опустив голову и стиснув зубы, сопротивляясь этому ветру.
|