Последний день. На следующее утро, в первый понедельник нового семестра, Полковник вышел из душа в тот самый момент

НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО, в первый понедельник нового семестра, Полковник вышел из душа в тот самый момент, когда прозвонил мой будильник.

Я натянул ботинки, в дверь один раз постучали, и вошел Кевин.

— Хорошо выглядишь, — небрежно заметил Полковник.

У Кевина теперь был ежик, а по бокам, над ушами, красовались синие пятна. Он выпятил нижнюю губу — видимо, жевал табак уже с утра. Подойдя к нашему «ЖУРНАЛЬНОМУ СТОЛИКУ», Кевин взял банку колы и плюнул в нее.

— Ваш план едва не провалился. Я понял, что с кондиционером что-то не так, и сразу же все смыл. А в геле не заметил. На Джеффе вообще ничего не видно. А мы с Лонгвеллом — в синюю полоску, как морские пехотинцы. Слава богу, у меня ножницы есть.

— Тебе идет, — сказал я, хотя это было неправдой. Короткая стрижка подчеркивала черты его лица, особенно крохотные и слишком близко посаженные глазки. Полковник изо всех сил старался сохранять вид посуровее — надо же быть готовым к тому, что соберется выкинуть Кевин, — но суровый вид дается нелегко, когда на тебе ничего нет, кроме оранжевого полотенца.

— Мир?

— Боюсь, на этом твои неприятности не закончатся, — ответил Полковник, имея в виду разосланные родителям отчеты, которых они еще не получили.

— Ладно. Как скажешь. Тогда позже поговорим, наверное.

— Наверное, да, — согласился Полковник. Когда Кевин шел к выходу, он добавил: — Забери банку, в которую плюнул, поросенок ты грязный. — Но Кевин молча закрыл за собой дверь.

Полковник схватил банку, открыл дверь и швырнул ее в Кевина, но сильно промахнулся.

— Боже, дай ему сдохнуть. Перемирие еще не достигнуто, Толстячок.

После обеда я пошел к Ларе. Мы изо всех сил кокетничали, хотя почти ничего друг о друге не знали и до сих пор практически не разговаривали. Мы просто обнимались-целовались. В какой-то момент она схватила меня за зад, и я чуть не подскочил. Я в то время лежал, так что подпрыгнул, насколько мне позволяли возможности. Она извинилась, а я пояснил:

— Ничего страшного, просто после лебедя еще не совсем прошло.

Потом мы вместе пошли в комнату с теликом, я запер дверь. Мы сели смотреть сериал про семейку Брэди, Лара его раньше никогда не видела. Серия про то, как они поехали в какой-то заброшенный городок, где раньше велась добыча золота, и их всех запер в крошечной тюремной камере какой-то чокнутый старый золотоискатель с жидкой седой бородкой. Она была на редкость ужасной, и мы много ржали. Меня это радовало, потому что говорить нам было особо не о чем.

Когда семейку Брэди запирали в кутузку, Лара вдруг спросила ни с того ни с сего:

— Тебе когда-ни-ибудь ми-инет делали?

— Ну, ты меня и огорошила.

— При-и чем тут горох?

— Нет, это… ну как бы совсем с бухты-барахты было.

— С какой бухты?

— Ну, так говорят. Ну, вроде ни с того ни с сего. С чего ты вдруг об этом заговорила?

— Я просто не делала ни-икогда. — Голос ее звучал очень соблазнительно. Мне это показалось жутко бесстыдным. Я думал, что сейчас взорвусь. Я вообще о таком даже помыслить не мог. Ну, то есть, когда я слышал об этом от Аляски, это было одно. Но когда вдруг это предложили мне вкрадчивым румынским голоском…

— Нет, — ответил я, — не делали.

— Думаешь, тебе это понрави-ится?

ПОНРАВИТСЯ ЛИ МНЕ?!?!?!??!?!?!

— Гм… Да. Ну, то есть я тебя не обязываю.

— Мне кажется, мне хотелось бы попробовать, — сообщила Лара, мы немного поцеловались, а потом…

А потом я сидел смотрел «Семейку Брэди», Марша дурачилась, как и полагается приличной Брэди, а Лара тем временем расстегнула мне ширинку, приспустила трусы и извлекла мой пенис.

— Ого, — сказала она.

— Что?

Она подняла глаза на меня, но не сдвинулась с места, ее лицо едва не касалось моего члена.

— Он такой странный.

— Что значит странный?

— Ну, наверное, просто большой.

Ну, такую странность я мог пережить. А потом она обхватила его рукой и засунула в рот.

И замерла.

Мы оба совершенно не двигались. У меня не пошевелился ни один мускул в теле, у нее тоже. Я осознавал, что все должно было быть как-то по-другому, но не знал как именно.

Лара так и не двигалась. Дышала она как-то неспокойно. Целых четыре минуты — а именно за это время Брэди выкрали ключи и сбежали из тюрьмы в том самом заброшенном городке — она просто лежала, держа во рту мой член. А я сидел и ждал.

Потом она его вынула и вопросительно посмотрела на меня:

— Мне надо что-то делать?

— Гм… Не знаю, — ответил я. Все, что мы с Аляской видели в порнухе, резко вылетело из головы. Я подумал, что, может, ей следует двигать головой вверх-вниз, но вдруг она задохнется? Так что я промолчал.

— Может, надо покусывать?

— Не надо! В смысле, думаю, что не в этом смысле. Кажется… ну, то есть мне было приятно. Хорошо. Я не знаю, должно ли там быть что-то еще.

— То есть ты не…

— Гм… Может, Аляску спросить.

Мы пошли к Аляске и спросили у нее. А она расхохоталась и не могла остановиться. Она ржала, сидя на кровати, до слез. Потом ушла в ванную и вынесла оттуда тюбик с зубной пастой — и показала нам, как надо. В подробностях. Мне, как никогда ранее, захотелось стать «Колгейтом».

Мы с Ларой вернулись в ее комнату, и она сделала в точности так, как ей сказала Аляска, а я почувствовал себя в точности так, как Аляска предсказывала: я кончился тысячей смертей в настоящем экстазе, руки сжались в кулаки, все тело дрожало. Это был мой первый оргазм с девчонкой, но вскоре я смутился и занервничал, и Лара, очевидно, тоже. Потом она наконец нарушила тишину:

— Ну что, уроки-и поделаем?

В первый день семестра нам еще почти ничего не задали, но она стала читать текст по английскому. А я взял с полки Лариной соседки биографию аргентинского революционера Че Гевары — стену украшал постер с его портретом. И лег рядом с ней на нижний этаж кровати. Я начал с конца: я иногда так делаю, когда не планирую читать всю биографию целиком, — и без особого труда отыскал предсмертное высказывание. Когда его взяли в плен боливийцы, Че Гевара сказал: «Ну, стреляй, трус. Всего лишь человека убьешь». Я вспомнил последние слова Симона Боливара из романа Маркеса: «Как же я выйду из этого лабиринта?!» Похоже, у этих революционеров из Южной Америки прирожденная способность умирать. Я зачитал цитату Ларе. Она повернулась на бок и положила голову мне на грудь:

— Почему ты так и-интересуешься предсмертными словами-и?

Как ни странно, я о причинах никогда не задумывался.

— Не знаю, — ответил я, положив руку ей на поясницу. — Иногда они просто забавные. Например, когда шла Гражданская война, генерал Седжвик сказал вот что: «С такого расстояния они даже слона не подстре…», и тут в него попали. — Лара рассмеялась. — Но часто в смерти людей можно увидеть их жизнь. Последние слова показывают, что это за человек был при жизни, почему он прославился настолько, что кто-то записал его биографию. Понятно я говорю?

— Да, — сказала она.

— Да? Просто «да»?

— Да, — повторила Лара и продолжила чтение.

Я не знал, как с ней разговаривать. Эта попытка меня расстроила, так что через некоторое время я встал.

И поцеловал ее на прощание. Хоть это я сделать мог.

У себя в комнате я застал Аляску с Полковником, и мы пошли к мосту, где я снова поведал свой катастрофический опыт фелляции в мельчайших подробностях.

— Не могу поверить, что она у тебя дважды за день взяла, — сказал Полковник.

— По сути, один раз. На самом деле один, — поправила Аляска.

— Да все равно. Ну… Все равно. Толстячку на дудочке поиграли.

— Бедный Полковник, — сказала Аляска с жалостливой улыбкой. — Я бы сделала тебе минет из сострадания, но я все же слишком привязана к Джейку.

— Ужас какой, — сказал Полковник, — тебе только с Толстячком полагается флиртовать.

— Но у Толстячка теперь есть па-адру-ужка! — И она засмеялась.

Вечером мы с Полковником пошли в комнату Аляски — отметить успех «Ночи в сарае». Она с Полковником последние пару дней только и праздновала, а у меня сил взбираться на «Земляничный холм» не было, поэтому я просто сидел и жевал крендельки, пока они пили вино из бумажных стаканчиков с цветочками.

— Мы уже не из бутылки хлещем, — отметил Полковник. — Серьезными людьми становимся.

— Это старинный южный алкоконкурс, — ответила Аляска. — Мы сегодня устроим Толстячку вечер из жизни настоящих реднеков: будем пить по стаканчику, один за другим, пока слабак не упадет.

Именно так они и сделали, поднявшись только в 23:00 выключить свет — чтобы Орел не прилетел. Они немного болтали, но в основном пили, я как-то отключился от разговора и принялся в темноте разглядывать корешки книг из «Библиотеки жизни Аляски». Даже после мини-потопа, из-за которого она потеряла какую-то часть своей коллекции, я мог бы одни названия читать до утра. На одну из стопок она необдуманно поставила пластиковую вазу с солидным букетом белых тюльпанов, и я поинтересовался, откуда они, а она мимоходом ответила: «У нас с Джейком годовщина»; подробностями на эту тему я решил не интересоваться и продолжил изучать корешки, думая о том, что мне делать со знанием последних слов Эдгара Алана По (к вашему сведению: «Господи, спаси мою бедную душу»), и вдруг мое внимание привлекли слова Аляски:

— Толстячок нас даже не слушает.

А я возразил:

— Слушаю.

— Мы говорили про игру «Правда или действие». Она для семиклассников или до сих пор годится?

— Я не играл ни разу, — признался я. — У меня в седьмом классе друзей не было.

— Тогда решено! — прокричала она несколько громковато, если учесть поздний час, да еще и тот факт, что она в открытую пила вино в собственной комнате. — Правда или действие!

— Хорошо, — согласился я, — только с Полковником я обниматься не буду.

Полковник сидел в углу, скрючившись:

— Я тоже не могу обниматься. Слишком напился.

И Аляска начала:

— Толстяк, правда или действие?

— Действие.

— Возьми меня.

И я повиновался.

Вот так сразу. Я нервно рассмеялся, а Аляска приблизилась ко мне, наклонила голову, и мы поцеловались. Между нами — ноль слоев ткани. Наши языки, танцуя, перемещались то в мой рот, то в ее, пока не осталось ни моего рта, ни ее рта — они сплелись в один общий рот. Вкус сигарет, «Маунтин дью», вина и бальзама для губ. Она коснулась рукой моего лица, провела нежными пальцами по подбородку. Мы опустились на кровать, не переставая целоваться, Аляска сверху, а я начал двигаться, лежа под ней. На миг я отстранился и спросил: «Что тут происходит?», а она прижала палец к собственным губам, и мы продолжили целоваться. Потом она схватила мою руку и положила ее себе на живот. Я осторожно перевернул ее и лег сверху, ощутив рукой плавный изгиб ее спины.

Я снова отстранился:

— А Лара? А Джейк? — Но Аляска снова сказала «тсс…».

— Языком болтай поменьше, а губами побольше, — велела она, и я старался, как мог. Я думал, что язык — главное, но она была экспертом в этом деле.

— Боже, — вдруг довольно громко сказал Полковник. — Как эта тварь, драма, любит разворачиваться по ночам.

Но мы не стали обращать на него внимание. Аляска передвинула мою руку с талии на грудь, и я принялся осторожно ее ощупывать, медленно запустив пальцы под майку, но все же поверх лифчика, сначала я просто осторожно провел рукой, а потом сложил руку чашечкой и тихонько сжал.

— Это у тебя хорошо получается, — прошептала она, не отрываясь от меня губами. Мы двигались вместе, я лежал у нее между ног.

— Так прикольно, — снова прошептала Аляска, — но я жутко спать хочу. Продолжим потом?

Она снова меня поцеловала, я изо всех сил старался продлить этот поцелуй, а потом она выбралась из-под меня, положила мне голову на грудь и немедленно заснула.

Секса у нас не было. Мы даже не разделись. Я не касался ее груди без лифчика, а ее руки не опускались ниже моих бедер. Но это было не важно. Она уснула, а я прошептал:

— Я люблю тебя, Аляска Янг.

Когда я сам был на грани сна, заговорил Полковник:

— Чувак, ты что, только что лапал Аляску?

— Да.

— Это плохо кончится, — сказал он сам себе.

А потом я заснул. Глубоким сном, сохранив на языке ее вкус, — таким сном, который практически не дает отдыха, но от которого не менее тяжело проснуться. А потом я услышал, как звонит телефон. Кажется. И по-моему, хотя я не знаю наверняка, Аляска встала. Мне кажется, я слышал, как она вышла. По-моему. И как долго ее не было — узнать нельзя.

Но и я, и Полковник проснулись, когда она вернулась, когда бы это ни произошло, потому что Аляска со всех сил шарахнула дверью. Она рыдала, как и тогда, на утро после Дня благодарения, только еще сильнее.

— Мне надо уехать! — крикнула она.

— Что случилось? — спросил я.

— Я забыла! Господи, ну сколько можно быть таким говном? — сказала она. Я даже не успел задуматься о том, что именно она забыла, потому что она снова закричала: — МНЕ НАДО УЕХАТЬ! ПОМОГИТЕ МНЕ!

— Куда?

Она села, опустила голову на колени, рыдая:

— Пожалуйста, отвлеките Орла, чтобы я могла уехать. Прошу вас.

Я и Полковник, одновременно, одинаково повинные, сказали:

— Ладно.

— Только фары не включай, — предупредил он. — Веди очень медленно и не включай фары. Ты точно в состоянии?

— Черт! — выругалась Аляска. — Просто возьмите Орла на себя. — Она рыдала чуть не в голос, как ребенок. — Господи, прости меня.

— Так, — ответил Полковник, — заводи машину, когда начнется вторая.

И мы пошли.

Мы не сказали: Не садись за руль — ты пьяная.

Мы не сказали: Ты слишком расстроена, в машину мы тебя в таком состоянии не отпустим.

Мы не сказали: Мы поедем с тобой, и никак иначе.

Мы не сказали: До завтра подождет. Все что угодно — абсолютно что угодно — подождет.

Мы пошли в ванную и достали из-под раковины три оставшиеся связки петард, а потом побежали к дому Орла. Хотя и не были уверены, что второй раз сработает.

Но сработало вполне. Орел выскочил из дома, как только загремела первая связка петард — наверное, он нас поджидал, — мы бросились в лес и завели его довольно глубоко, он точно не мог услышать машину. Потом мы повернули обратно, перебрались через ручей, чтобы побыстрее, забрались в сорок третью через окно и заснули сном младенца.

После

Date: 2015-07-22; view: 328; Нарушение авторских прав