За пятьдесят восемь дней. Где-то через неделю я проснулся в 06:30 утра — в 06:30 в субботу — под нежную мелодию из «обезглавливания»: грохот автоматных очередей заглушал наполненную

ГДЕ-ТО ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ я проснулся в 06:30 утра — в 06:30 в субботу — под нежную мелодию из «Обезглавливания»: грохот автоматных очередей заглушал наполненную басами музыку, звучавшую на фоне игры. Я перевернулся и увидел, как Аляска дернула контроллер вправо и вверх, словно это могло помочь ей избежать верной смерти. У меня такая же дурная привычка была.

— Ты хотя бы звук выключи.

— Толстячок, — сказала она с деланой снисходительностью, — звук — это неотъемлемая часть художественного опыта, испытываемого игроком. Играть в «Обезглавливание» в тишине — это все равно что «Джейн Эйр» через слово читать. Полковник с полчаса назад проснулся. Он был малость недоволен, так что я послала его спать в свою комнату.

— Может, мне стоит пойти туда же. — В голове у меня стоял туман.

Вместо того чтобы ответить на мой вопрос, она сообщила:

— Насколько я знаю, Такуми тебе рассказал. Да, это я выдала Марью, и я сожалею, и больше не буду. Переходим к другим новостям: ты на День благодарения остаешься? А то я — да.

Я отвернулся к стене и накрыл голову стеганым одеялом. Я не знал, стоит ли доверять Аляске, но ее непредсказуемости с меня точно хватит — вчера она была холодна, сегодня мила, то она флиртует так, что не устоишь, то нахамит так, что хоть стой, хоть падай. Полковник мне нравился больше: у него поганое настроение бывало хотя бы не просто так.

В подтверждение великой силы усталости я снова быстро заснул, мне это удалось, потому что я решил думать, что предсмертные вопли чудовищ и Аляскин радостный писк по этому поводу — это лишь саундтрек, призванный навевать приятные сновидения. Я проснулся через полчаса; она сидела рядом, прижавшись задом к моему бедру. Ее белье, ее джинсы, одеяло, мои вельветовые штаны, мои трусы — вот, что нас разделяет, думал я. Целых пять слоев, но я все же чувствовал его, нервное тепло соприкосновения, — это было лишь бледное отражение фейерверка поцелуя рот в рот, но все же отражение. Погрузившись в это «почти» настоящего момента, я понимал, что мне не совсем все равно. Я не мог понять, нравится ли она мне, сомневался, могу ли ей доверять, но все же эти вопросы не оставляли меня равнодушным, и я хотел узнать на них ответ. А Аляска сидела на моей кровати, глядя на меня широко распахнутыми зелеными глазами. Вечная загадка ее хитрой улыбки, почти даже ухмылки.

Она продолжила, словно я и не засыпал:

— Джейку надо заниматься. И он не хочет, чтобы я приезжала в Нэшвилл. Говорит, что, когда он на меня смотрит, о музыковедении вообще думать не может. Я пообещала носить паранджу, но его это не устроило, так что я остаюсь.

— Сочувствую, — сказал я.

— Да не переживай. У меня куча дел. Надо месть продумать. Но я считаю, что ты тоже должен остаться. Я составила список.

— Список?

Аляска вытащила из кармана сложенный во много раз тетрадный листок и начала читать:

— «Почему Толстячок должен остаться в Крике на День благодарения: список причин, составленный Аляской Янг». Первое. Будучи очень сознательным учеником, Толстячок оказался лишен многих радостей Калвер-Крика, включающих следующие пункты, но не исчерпывающихся ими: А. распитие вина со мной в лесу, Б. ранний подъем в субботу и завтрак в «несъедобнальдсе», а потом поездка по всей бирмингемской округе, в ходе которой полагается курить и рассуждать о том, как до жути скучна эта самая бирмингемская округа, и В. ночные прогулки и чтение Курта Воннегута лежа на покрытом росой футбольном поле при лунном свете. Второе. Несмотря на то что такие сложные задачи, как преподавание французского, даются ей без особого успеха, мадам О’Мэлли отлично набивает индейку и приглашает всех, кто не разъехался, отмечать День благодарения к себе. Обычно остаюсь только я и кореец, который учится тут по обмену, но все равно Толстячку тоже будут очень рады. Третье. Вообще-то, третьего у меня нет, но первые два были чудо как хороши.

Мне, конечно, первые два понравились, но еще больше меня прельщала перспектива остаться с ней в кампусе вдвоем.

— Я поговорю с родителями. Когда они выспятся, — пообещал я.

Аляска выманила меня на диван, и мы вместе принялись играть в «Обезглавливание», пока она вдруг не бросила контроллер.

— Это не флирт. Я просто устала, — сообщила Аляска, скидывая шлепки.

Она задрала ноги на диван, засунув их под диванную подушку, а потом согнулась, положив голову мне на колени. Мои вельветовые штаны. Мои трусы. Два слоя. Я чувствовал ее теплую щеку на своем бедре.

Иногда эрекция, когда чье-то лицо оказывается вблизи твоего пениса, уместна и даже желательна.

Но это был не тот случай.

Поэтому я перестал думать о слоях одежды и ее тепле, отключил звук и сконцентрировался на «Обезглавливании».

В 08:30 я осторожно поднялся, а Аляска, не просыпаясь, повернулась на спину. У нее на щеке отпечатались полоски от моих штанов.

Я, как правило, звонил родителям только по воскресеньям после обеда, так что, услышав мой голос, мама сразу же перепугалась:

— Майлз, что случилось? У тебя все в порядке?

— Все отлично, мам. Я думаю, если ты не против… то я думаю, что, может быть, останусь тут на День благодарения. Куча друзей остается (вранье), и мне надо много заниматься (двойное вранье). Мам, я даже не предполагал, что учиться будет так сложно (правда).

— Дорогой. Мы так по тебе соскучились. К тому же тебя ждет огромная индейка. И клюквенного соуса сколько захочешь.

Я клюквенный соус ненавидел, но моя мама всю жизнь непоколебимо верила, что именно его я люблю больше всего на свете, даже несмотря на то, что каждый День благодарения я вежливо просил не класть мне его на тарелку.

— Знаю, мам. Я по вас тоже очень скучаю. Но я не хочу получить плохие оценки (правда), и к тому же я так рад, что у меня появились эти… друзья (правда).

Я знал, что фишка с друзьями поможет мне выйти победителем в этой игре, и не ошибся. Мама одобрила мое решение остаться в кампусе после того, как я пообещал каждую минуту рождественских каникул провести с ними (как будто у меня имелись какие-то другие планы).

Все утро я просидел за компом, переключаясь туда-сюда между курсовыми по английскому и религиоведению. До экзаменов оставалось всего две учебные недели — следующая и неделя после Дня благодарения, — а лучшим субъективным ответом на мой вопрос «Что происходит с человеком после смерти?» было пока что: «Ну, что-то происходит. Может быть».

В полдень пришел Полковник с толстенным учебником по уберматематике в обнимку.

— Я только что Сару видел, — сообщил он.

— И как?

— Плохо. Она сказала, что все еще любит меня. Господи боже, эти «я тебя люблю» — это начало конца, сначала это, а потом расставание. Если ты говоришь «я тебя люблю» в коридоре общаги, то потом будешь говорить то же самое и после разрыва. Короче, я просто сбежал.

Я рассмеялся. Полковник достал тетрадь и сел за стол:

— Ага. Ха-ха. Аляска мне сказала, что ты тут остаешься.

— Ну да. Хотя я немного чувствую себя виноватым за то, что родоков одних бросил на праздники.

— Ах да. Если ты решил никуда не ехать потому, что надеешься замутить с Аляской, то лучше не надо. Сейчас она крепко к Джейку привязана; если ты спустишь ее с поводка, нам всем не посчастливится. Это будет реально трагедия. А я, как правило, трагедий стараюсь избегать.

— Я остаюсь не потому, что на что-то надеюсь.

— Погоди-ка. — Полковник схватил карандаш, начав что-то поспешно строчить в тетради с таким видом, будто он только что совершил прорыв в области математики, и через некоторое время снова повернулся ко мне: — Я провел подсчеты и определил — ты брешешь.

И он был прав. Как я мог оставить родителей, моих дорогих маму с папой, которые даже согласились оплачивать мое обучение в Калвер-Крике и которые всегда меня любили, только из-за того, что мне, возможно, нравится девчонка, у которой уже есть парень? Как я мог оставить их наедине с огромной индейкой и морем несъедобного клюквенного соуса? В общем, на третьей перемене я позвонил маме на работу. Думаю, я хотел еще раз услышать, что они одобряют мое решение остаться в Крике на День благодарения, и уж чего я совершенно не ждал, так это ее восторженного заявления, что сразу после разговора со мной они с папой купили билеты до Англии и планируют отметить День благодарения в каком-то дворце — якобы у них будет второй медовый месяц.

— Ого, это… это круто, — сказал я и быстро повесил трубку, потому что не хотел, чтобы она поняла, что я расплакался.

Аляска, наверно, услышала, как я шарахнул по телефону, — когда я отвернулся, она выглянула из комнаты, но ничего не сказала. Я также молча пересек участок между общагами, потом футбольное поле, пошел через лес, избивая по ходу кусты, пока не дошел до речушки, спустившись под мост. Опустил задницу на камень, а ноги поставил в темный ил на дне русла и принялся бросать камешки в мелкую чистую воду. Они плюхались с гулким звуком, который я, впрочем, едва слышал из-за журчания спешащей на юг речки. Сквозь листья и сосновые иголки сочился свет, а земля рябела тенями.

Я думал о единственном в доме месте, по которому скучал: об отцовском кабинете со встроенными полками от пола до потолка, забитыми толстенными биографиями, и о черном кожаном кресле, на котором было неудобно сидеть — ровно настолько, чтобы не засыпать во время чтения. Глупо было так расстраиваться из-за этого. Я их кинул, а казалось, что наоборот. Я явно тосковал по дому.

Бросив взгляд в сторону моста, я увидел, что в Норе-курильне на голубом стуле сидит Аляска, и, хотя я изначально думал, что мне хочется побыть одному, я с ней поздоровался. Она не обернулась, и я заорал:

— Аляска!

Она подошла ко мне.

— Я тебя искала, — сказала она, сев рядом на камень.

— Привет.

— Мне очень жаль, Толстячок, — сказала она, обнимая меня, и положила мне голову на плечо. Я подумал, что она даже не знает, что произошло, но все равно, это прозвучало так искренне.

— Что мне делать?

— Отпразднуешь День благодарения тут, со мной, дурачок.

— А ты почему домой не едешь? — поинтересовался я.

— Я привидений боюсь, Толстячок. А дома их полно.

Date: 2015-07-22; view: 324; Нарушение авторских прав