ГЛАВА VII. Странные образы возникали в его сознании-языки пламени, испуганные кричащие дети, истерически завывающие женщины

Странные образы возникали в его сознании-языки пламени, испуганные кричащие дети, истерически завывающие женщины.

Их боль проникала в него, изматывающая, тошнотворная боль.

Габриель продирался сквозь наслоения сна, пока его глаза не открылись в темноту, но он тут же понял, что на улице еще день. Какое-то время он лежал в растерянности. Ничто, кроме неминуемой угрозы, не могло пробудить его среди бела дня, вызвать из тяжкой летаргии.

Сара!

Он знал, что в этот момент жизнь ее находится в опасности, что боль, не отпускавшая его, — это ее боль. Он стиснул руки в кулаки, силясь приподняться. Это было все равно, что выбираться из зыбучих песков, и он упал на спину, учащенно дыша, с колотящимся от страха сердцем.

— Сара!

В его сознании снова и снова, как раскаты грома, гремело ее имя.

— Сара!

С ней случилась беда, возможно, она умирает, но до заката он не в силах ей помочь. Никогда прежде Габриель не ощущал так остро свою беспомощность, никогда так не проклинал себя. Он глубоко страдал, он умолял небеса сжалиться над ней, уберечь ее.

— Молю, молю, молю… — без конца твердил он, проваливаясь в зловещую черноту.

Пробудившись к вечеру, он все еще ощущал ее боль, ее страдание, но знал, что она пока держится за жизнь.

«Я иду, Сара!» Габриель посылал мысли на расстояние, от своего сердца к ее. «Держись, дорогая, я иду».

— Он идет… — продираясь сквозь теснину боли, Сара вновь и вновь повторяла эти слова.

— Ляг спокойно, дитя, — говорила сестра Мария-Жозефа. — Ты должна лежать спокойно.

— Но он…идет…Я… я должна быть готова. Сестра Мария-Жозефа переглянулась с сестрой Марией-Инес.

— Кто идет? О ком это она?

Сестра Мария-Инее покачала головой.

— Возможно, о своем отце. Ты побудешь с ней, пока я пойду гляну на остальных детей? Боюсь, Элизабет не переживет эту ночь.

Сестра Мария-Жозефа кивнула.

— Бедное дитя, — пробормотала она и, склонив голову над четками, начала шептать молитвы.

Габриель двигался по узкому проходу, его ноздри ловили запах спирта и антисептиков, карболки и эфира. И крови. Здесь стоял такой густой запах крови.

Волна голода поднялась в нем, ударила в него, захлестнула. Кровь. Тепло и сладость.

Он свернул в следующий проход, и жажда крови ушла, уступив место боли. Это была боль Сары. Она была без сознания, но ее молчаливые вскрики доносились до него, разрывая ему сердце и душу.

Габриель молчаливо стоял у дверного проема. Сара лежала на узкой кровати, накрытая тонкой белой простыней. Пожилая женщина сидела рядом с постелью в простом деревянном кресле с высокой спинкой, сжимая в искривленных пальцах потертые четки.

Женщина взглянула на него, едва он ступил в комнату, ее голубые глаза в красных прожилках внезапно расширились от ужаса.

— Что тебе здесь надо?

Габриель не отвечал. Чувство вины поднималось в нем перед лицом этой старой женщины, чистой душой и сердцем.

— Отродье дьявола, — прошептала она. — Зачем ты здесь?

Ее слова побудили его к поспешному ответу:

— Я здесь не затем, чтобы повредить ей, уверяю вас.

Прижав четки к груди, сестра Мария-Жозефа сжала распятие из слоновой кости.

— Убирайся! Вон! Габриель качнул головой.

— Я должен осмотреть ее, хотя бы одну минуту.

Несмотря на почтенный возраст и тщедушную комплекцию, сестра Мария-Жозефа храбро встала между ним и Сарой.

— Ты не получишь ее! — Она подняла четки с распятием, потрясая ими перед ним. — Убирайся, я говорю!

Габриель сделал шаг назад, а затем, призвав свои сверхъестественные способности, заглянул женщине глубоко в глаза, проникая через них в ее сознание.

— Сядьте, сестра, — спокойно сказал он.

Очень медленно, двигаясь неестественно заторможенно, она вернулась к креслу и уселась в него.

Габриель воздел руки над ее лбом.

— А теперь спи, — произнес он спокойным, усыпляющим голосом.

Он уловил лишь ничтожную долю сопротивления-старушка была бессильна перед черной властью пережившего не одно столетие. Ее веки опустились, голова качнулась вперед, и она погрузилась в забытье.

Габриель тихо подошел к постели и взглянул на Сару. Волны страха и жалости поднялись в нем, когда он увидел ее руки, покрытые волдырями. Он откинул простыню, и слезы потекли из его глаз при виде страшных ожогов на ее груди и ногах. Удивительным образом лицо ее не пострадало.

Она простонала. Это был слабый звук агонии, пронзивший его до глубины души. Он прижал пальцы к пульсу на ее горле, едва различая его. Сердце еле билось, и жизненные силы были на исходе. Она умирала.

— Нет! — закричал он, подхватывая ее на руки и унося прочь из комнаты, из приюта, мимо остолбеневших сестер, загипнотизированных его чародейской властью.

С нечеловеческой скоростью он помчался к своему аббатству. Сара безвольно лежала у него на руках, учащенно дыша. Казалось, она ничего не весит, так легко он нес ее.

— Боже, не дай ей умереть, умоляю, не дай ей умереть, — без конца молил Габриель от всего сердца, хотя и не верил, что Бог услышит его.

Добравшись до аббатства, он положил ее на пол в большом зале, где обитал сам. Одной лишь горячей силой взгляда разжег огонь в очаге и, сняв плащ, постелил его рядом. Сердце его изнемогало от страха за нее. Она казалась неестественно неподвижной, тело ее, там, где его не обожгло пламя, было мертвенно-бледным.

Глаза застилали слезы. Всхлипнув, Габриель вскрыл себе вену и, раскрыв губы Сары, приставил к ним кровоточащее запястье, заставляя капли стекать в ее рот. Одна капля, две… Дюжина. Как много можно ей дать?

Почувствовав, что достаточно, он закутал ее отороченным мехом плащом и взял на руки. Вместе с ней Габриель опустился в свое любимое кресло и уставился на языки пламени в очаге.

Он баюкал ее на коленях всю ночь, присматривая за пламенем в очаге, слушая ее слабые стоны и горячее дыхание. Она призывала свою мать, отца, а однажды выкрикнула его имя, умоляя прийти к ней, спасти ее.

— Я уже с тобой, дорогая, — шептал он. — Я спасу тебя.

Габриель уже чувствовал приближение восхода, понимая, что скоро ему придется оставить Сару. Он держал ее так долго, как только мог, пока его тело не отяжелело и не онемело. Тогда он нехотя встал и устроил девушку, закутанную в плащ, рядом с очагом, мучительно страдая при мысли, что у него нет для нее постели и одеял. Нет одежды. Тут он воспрянул духом: раз он думает об одежде для нее, значит, чувствует, что она выкарабкается, а его чутье уже давно не подводило его. Она будет жить, потому что он успел дать ей свою проклятую кровь. Жаль, не еды, чтобы покормить Сару, когда она очнется, только бутыль старого красного вина. Он оставил вино у очага, чтобы сразу попалось ей на глаза Ему пора было удалиться.

Ноги его словно налились свинцом, когда он спускался вниз в подземелье, затворяя за собой дверь. Сара в доме, и он должен спать рядом с мертвыми останками.

Габриель пробудился, когда солнце уже клонилось к закату. В воздухе стоял запах дождя. Он помчался, перешагивая через две ступеньки, спеша к ней сквозь узкий коридор.

Сара лежала там, где он и оставил ее, в сиянии разметавшихся золотых волос.

Шепча ее имя, он встал рядом с ней на колени, откинул плащ и оглядел с головы до ног, пока у него не вырвался вздох облегчения. Она выздоравливала. Не так быстро, как мог бы он, но признаки улучшения были налицо. На коже еще оставались раны от ожогов, но мелкие волдыри уже полопались и теперь стягивались, подсыхая.

Он осторожно укутал ее плащом, облегченно прикрыл веки — тяжесть спала с его души. С ней все будет в порядке.

— Габриель?

Очнувшись от размышлений, он обнаружил, что Сара уставилась на него широко раскрытыми глазами, вздернув от изумления брови.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Ужасно. Что произошло?

— В приюте был пожар.

— Пожар! Но отчего он случился?

— Я не знаю

— А сестра Мария-Жозефа уцелела? И что с детьми? — В глазах ее сверкнули слезы при мысли о младших, которых она любила утешать и которые утешали ее… Неужели они погибли?

— Не знаю, Сара, но сделаю все, чтобы узнать.

— Спасибо.

Она смотрела куда-то поверх его плеча.

— Где мы?

— Мы там… где я живу.

— Здесь? — Сара удивленно оглядывала огромный пустой, за исключением высокого кресла, зал. Стену с выцветшими контурами, оставшимися после снятия большого распятия. Единственное окно было закрыто плотной черной шторой. Она подумала, что это очень странное место.

— Что это?

— Когда-то это был монастырь.

— И ты живешь здесь? — Она нахмурилась, чувствуя смутные воспоминания о кошмарной ночи. — Кажется, меня забрали в госпиталь… Как же я могла оказаться здесь? — Она смотрела на него, ожидая объяснений.

— Ты голодна? — спросил он, резко меняя тему.

— Нет. Я лишь хочу знать, как оказалась здесь.

— Хочешь пить.

Было очевидно, что он не желает отвечать, а Сара была слишком слаба, чтобы упорствовать.

— Я хочу пить, — сказала она, чувствуя внезапную сухость во рту.

Кивнув, Габриель наполнил вином бокал, и ее рука протянулась навстречу.

Но тут он увидел ужас в ее глазах, когда она глянула на свою руку с покрасневшей, покрытой отвратительными коричневыми струпьями кожей.

— Сара…

— Моя рука. Что случилось с моей рукой? С моими плечами?

Она сбросила плащ, и то, что она была голой, не подействовало на нее так ужасно, как следы ожогов, покрывавших ее руки, ноги и грудь.

Он почувствовал крик, поднимающийся в ее горле, увидел панический ужас в глазах и проклял себя за то, что не подготовил ее.

— Сара, послушай, с тобой все в порядке.

— Все в порядке? Как это может быть? — Она качнула головой. — Я не понимаю. Вот это означает, что я в порядке?

— Я… — Он надолго задержал дыхание. — Я дал тебе кое-что для выздоровления…

— Кое-что?

— Одно новое лекарство. Оно быстро действует. — Он укутал ее плащом. — Отдыхай, дорогая. Сон-лучший лекарь. — Он провел по ее волосам. — И не пугайся, если не найдешь меня утром — я могу уйти, но к вечеру непременно вернусь.

Она кивнула, а затем прикрыла глаза, свернувшись на его руках, как доверчивое дитя.

Он держал ее, пока она не заснула, а затем вышел. Когда она проснется, ей понадобятся одежда, обувь, белье, расческа, щетка и шпильки для волос. И кровать, чтобы спать.

Не обращая внимания на дождь, Габриель отправился в город, где его знали все торговцы. Ему не нужно было много вещей, но то, что он покупал, считалось самым дорогим и лучшим, и в лавках ему всегда были рады. Хотя было уже поздно, для него открывались все двери.

Он накупил хлеба, сыра, всевозможных фруктов и овощей, бутылку дорогого вина. Купил маленький диванчик с резной спинкой и обивкой из дамасского шелка в голубую и зеленую полоску, подходящую к нему скамеечку для ног, маленький столик, инкрустированный слоновой костью, коробку душистых свечей, персидский ковер, узкую кровать с резным изголовьем, постельное белье, подушку, набитую перьями.

В дамском магазине он купил несколько платьев, белье, шелковые чулки и пару туфель с серебряными пряжками. Подобрал ленты разных цветов к ее нарядам и волосам, не забыл про шляпку, украшенную кружевами

И перьями, а для тепла взял темно-голубой плащ, подбитый горностаем. Взял душистое мыло для купания, ночную сорочку, пеньюар из розового бархата. Он купил коробку шоколада, веер из страусовых перьев, пару перчаток, книжку стихов, букет весенних цветов и изящную хрустальную вазу для них.

Уже на обратном пути он не выдержал и зашел в магазин игрушек. Его внимание привлекла выставленная в витрине кукла, и он тут же купил ее.

Все покупки были сложены в наемный фургон, с которым он вернулся в аббатство.

Сара все еще спала перед камином. Стараясь не шуметь, Габриель затащил в комнату мебель, поставив кровать у стены, на которой когда-то висело распятие, и застелил постель так хорошо, как только мог, разглаживая простыни на упругом матрасе.

Сара пошевелилась, но не проснулась, когда он переносил ее на кровать. Развернув плащ, Габриель натянул на нее ночную сорочку, старательно избегая задерживаться взглядом на изящных округлых изгибах тела. Укрыв девушку одеялом, он прикоснулся губами к ее щеке и отошел, чтобы доделать остальную работу-внес остаток мебели, расстелил на полу ковер, поставил перед камином диван со скамеечкой для ног.

Придвинув к постели стол, он разложил на нем коробку конфет и томик стихов, поставил на край стакан с водой, чтобы она легко могла дотянуться до него, когда проснется. Букет цветов оживил мрачную комнату.

Наполнив хлебом, сыром и фруктами изящную корзиночку и прикрыв еду салфеткой, он и ее расположил на столе.

Одежду он оставил в коробках, предвкушая восхищение Сары, когда она увидит всю эту роскошь. Куклу он положил ей в постель.

На какой-то момент Габриель застыл посреди комнаты, радуясь переменам в ней, любуясь ковром и предметами обстановки. Но жизнь этой комнате придавала женщина, необъяснимо влекущая его к себе. Сила ее души возрождала его к жизни, ее красота и невинность пробуждали в нем забытое мужское начало, низводя его до уровня смертного, которым он был когда-то.

Бессильный противиться чувству, охватившему его, Габриель опустился на колени рядом с постелью, взяв руку Сары, желая быть рядом с ней бесконечно.

Огонь в камине горел жарко, но Габриель в этой комнате согревало присутствие Сары.

Сара пробуждалась медленно, с трудом освобождаясь от паутины ночного кошмара, и вдруг, будто кто-то плеснул ей в лицо холодной воды, мгновенно осознала, что ее тревожили во сне отголоски действительно случившейся трагедии. В приюте был пожар.

Слишком живо она стала вспоминать, что проснулась, чувствуя, как невыносимо щиплет в горле, как слезятся от дыма глаза, а когда она их открыла, то увидела языки пламени, подбирающиеся к ее постели. Сара не могла убежать от огня и только кричала, пока не охрипла. Она уповала на Габриеля, ее ангела, чтобы он явился и спас ее. Она была полностью беспомощна, когда языки пламени стали лизать ее кожу…

Вытянув руки, Сара недоверчиво рассматривала их. Кожа, которая вчера еще была мокрой и красной, сегодня казалась почти здоровой.

Откинув одеяло, она изучала свою грудь, ноги, но видела лишь розовое сияние здоровой кожи.

Это было невозможно. Волшебство. Она поднимала руки, поворачивала их и разглядывала с разных сторон, не веря своим глазам.

Она слегка нахмурилась, удивленно разглядывая строгую белую сорочку, в которую оказалась облачена. Щеки ее порозовели, когда Сара поняла, что Габриель переодевал ее и что он видел ее без одежды.

А затем она увидела куклу и забыла обо всем на свете.

Это была фарфоровая красавица с огромными голубыми глазами и розовыми губками в бледно-розовой балетной пачке и розовых пуантах.

— О-о! — Сара с благоговением прикоснулась к кукле, которая показалась ей чудеснее всего, что она когда-либо видела. — Шарлотта, — прошептала она. — Я стану звать тебя Шарлоттой.

Она огляделась, надеясь увидеть Габриеля, и заметила возле своей кровати изящный столик. Широко распахнутыми глазами она уставилась на цветы, томик в элегантном переплете, коробку шоколадных конфет в форме сердца, хорошенькую плетеную корзиночку, покрытую льняной салфеткой.

Сев в постели, Сара взяла книгу и стала осторожно перелистывать страницы, затем достала коробку с шоколадом, и рот ее наполнился слюной.

Сладости любого рода в приюте были редкостью. Сара с жадностью съела две конфеты и счастливо рассмеялась. Вся эта коробка была ее, она могла есть сколько угодно в свое удовольствие. Она нежно прикоснулась к бархатным лепесткам цветов. Цветы. Никто прежде не дарил ей цветов.

Ощущая себя королевой, она съела третью конфету и сделала глоток воды, гадая, где же Габриель.

В следующую минуту Сара взяла корзинку и, поставив ее себе на колени, принялась исследовать содержимое. Там оказались медовые хлебцы, кусок сыра, виноград и яблоки.

«Какая роскошь, — думала она, — сидеть в постели и наслаждаться всем этим». Остаток утра Сара провела, читая, а в полдень, прикончив содержимое корзинки, вздремнула.

Когда она пробудилась, было уже почти темно. Сев в постели, она растерянно огляделась в полумраке комнаты. Естественная потребность заговорила в ней сильнее, чем когда-либо на ее памяти.

Сара была уже на грани слез, боясь, что не выдержит, когда появился Габриель.

— Ты выглядишь прекрасно, дорогая, — отметил он и нахмурился, увидев выражение крайнего замешательства на ее лице. — Что такое? Что-нибудь не так?

— Я… мне нужно… — Щеки ее вспыхнули. Как может леди объяснить мужчине, что ей нужно в туалет?

Не говоря ни слова, Габриель взял ее на руки и понес в длинный коридор, куда выходил чередой ряд тесных келий. Зайдя в первую же, он нашел в углу горшок и посадил на него Сару, не забыв поднять ей рубашку.

Избегая смотреть Саре в глаза, он покинул ее.

Когда Габриель вернулся, она сидела, низко опустив голову и не глядя на него.

— Сара! Сара, послушай, ты не должна так стесняться. Я виноват, что не позаботился об этом прежде. Прости меня.

Она пробормотала что-то неразборчивое, желая лишь одного — чтобы он поскорее оставил ее. Достаточно того, что няням приходилось поддерживать ее, но он… нет, это уже совсем невыносимо. Она хочет, чтобы он видел в ней женщину, а не беспомощного ребенка.

— Сара…

Послышался звук пересекающих комнату шагов, и вот он подошел и опустился у ее ног, взяв ее руки в свои.

— Сара, взгляни на меня.

— Я не могу.

— Это всего лишь естественные отправления тела. — Она чувствовала, как горят ее щеки. — Если ты собираешься остаться здесь, со мной, то должна привыкнуть к моей помощи.

— Остаться здесь? — Она наконец подняла глаза. — Это правда?

— Да, если пожелаешь.

— О, я желаю.

— Прекрасно, тогда оставь все свои ребячества. — Взяв Сару на руки, он понес ее назад. — Тебе понравились стихи?

— Да, спасибо тебе. Спасибо за все. И особенно за Шарлотту. — Сидя в постели, она погладила куклу по волосам. «Как я еще, наверное, мала и глупа, если пришла в восхищение от такого подарка», — подумала она.

— Я принес тебе немного поесть, — сказал Габриель и, достав из коробки блюдо с дымящимся кушаньем, поставил его на поднос, который затем положил на колени к Саре.

— Надеюсь, тебе это понравится.

— Пахнет великолепно, — отозвалась она. — Но разве ты сам не собираешься поесть вместе со мной?

Он отвел взгляд в сторону.

— Я уже поел.

— О! — Она не знала откуда начать. Тарелка была доверху наполнена мясом цыпленка под белым соусом, овощи обильно политы маслом, толстый ломоть хлеба источал медовую сладость.

Поставив бокал с вином на столик, он склонил голову.

— Наслаждайся ужином, дорогая.

Габриель стоял у камина, глядя на пламя. От запаха жареного цыпленка ему было плохо, но так хотелось посидеть рядом с Сарой, разделяя с ней трапезу, как обычному смертному.

Он не принимал людской пищи уже несколько веков. Мысль о еде внушала ему отвращение, его диета включала лишь кровь да изредка стакан красного вина.

Он оглянулся через плечо на Сару. Она казалась такой трепетной и полной жизни. Каким бы проклятым он ни был, но его кровь спасла ее. Страшные ожоги и пузыри исчезли без следа. Денек-другой — и Сара будет совсем здорова.

Он снова перевел взгляд на пламя. Завтра… Как долго он сможет держать ее здесь? Он уже не в силах расстаться с ней, ему этого не вынести.

Она была здесь всего один день, а насколько ярче стала его жизнь! Даже находясь в паутине сна в глухом подземелье, он ощущал ее присутствие наверху. Впервые за три столетия он не чувствовал себя одиноким.

Но он не мог приговорить ее к жизни здесь, с ним, неживым, не мог отрезать ее от всего человечества только по той причине, что ему приятно ее общество в ночные часы бодрствования и что в дневные часы сна необходимо чувствовать ее близость.

— Габриель?

Он повернулся к ней, внезапно поняв, что она произносит его имя уже не первый раз.

— Прости, дорогая, ты что-то сказала?

— Конечно.

Сара следила, как он движется по комнате скользящими шагами, как развевается у него за спиной плащ. Это похоже на лунную тень на воде, подумала она. Казалось, он не касается пола.

Он наполнил вином бокал и протянул ей. Благодарно улыбаясь, она сделала глоток и вернула бокал ему.

Неотрывно глядя ей в глаза, он отпил с того края бокала, к которому прикасались ее губы.

Когда их взгляды скрестились, Сара ощутила жар внутри себя. В этом было что-то необыкновенно чувственное — смотреть, как он прижимается губами к тому месту, где только что были ее губы.

Она облизнула пересохший рот, ей показалось, что он заполняет собой всю комнату. Блики от огня плясали на его волосах, окрашивая золотом черные пряди. Выражение глаз делалось все напряженнее, как будто в их глубине вспыхивал пожар. Она окинула Габриеля взглядом, уже зная, как велика сила, заключенная в нем. Он был весь в черном.

Он не двигался и, казалось, наполнял ее своим существом, влияя на ее ощущения, пока все, что она могла видеть и чувствовать, не стало Габриелем. Все, что она могла осязать или обонять, было им.

Сердце заходило в ее груди тяжелыми гулкими ударами, словно бой далекого барабана.

Она открыла рот, чтобы произнести его имя, но не смогла издать ни звука, за исключением вздоха…

— Дорогая… — Он сделал к ней шаг, простирая руку в мольбе. В белой сорочке, с золотыми волосами, струящимися по плечам, с горящими голубыми глазами, она казалась мадонной, ангелом.

Габриель отдернул протянутую руку и опустил ее, сжав кулак. Она была ангелом, а он-монстром, который не имел права ни прикасаться к ней, ни желать ее.

Он отступил на шаг, но Сара поняла, что он отстранился неизмеримо дальше, ощутила вставшую между ними преграду. И это испугало ее.

— Габриель?

— Ты должна отдыхать, Сара.

— Я отдыхала весь день. Мы никуда не пойдем сегодня?

— Возможно, завтра вечером.

— Я чем-то расстроила тебя?

— Нет!

— Тогда что случилось?

— Ничего. Тебе пришлось пройти чуть ли не через Страшный суд, надо восстановить силы.

— Но я чувствую себя прекрасно. — Она смотрела на него, слегка нахмурившись. — Странно, почему я так хорошо себя чувствую? — Она внимательно поглядела на свои руки, будто никогда не видела их прежде. — Почему я так быстро поправилась, Габриель? Это непонятно и пугает меня.

— Тебе нечего бояться. — Он шагнул к ней, колеблясь, желая прижать к себе и в то же время боясь потерять контроль над собой, не суметь остановить поднимающийся в нем голод. — Совсем нечего.

— Но огонь, Габриель, он же обжег меня. Я… — она задержала дыхание. — Я должна была умереть. Я умирала. Я слышала, как сестра Мария-Жозефа говорила сестре Марии-Луизе, что смерть будет для меня избавлением. Я помню, как отец Доминик стоял рядом с моей постелью, готовя меня к уходу в мир иной… — Она смотрела на него с замешательством. — Что случилось со мной, Габриель? Почему я не умерла?

— Я не могу объяснить тебе этого, дорогая. Просто доверься мне. Верь, когда я говорю, что тебе нечего бояться.

Но она не могла не бояться. Весь день Сара избегала задавать себе вопрос, почему она не умерла. Днем ей казалось, что все хорошо и так должно быть и впредь, что ничего необычного не случилось. Но больше она не могла продолжать думать в таком же духе. У нее были страшные ожоги, и они не могли улетучиться чуть ли не в одно мгновение. Она помнила их, помнила боль от них, но ее кожа зажила, через день-два она совсем поправится.

Проклятие сорвалось с губ Габриеля, когда он увидел тревогу и страх в ее глазах. В два шага он достиг ее постели и, взяв на руки, пошел к своему креслу, садясь и баюкая Сару на коленях как дитя.

Он пристально смотрел в ее глаза, заставляя подчиниться его воле.

— Спи, дорогая. Тебе нечего бояться, спи, дорогая моя, спи…

Он чувствовал, как спадает ее напряжение, как тяжелеют, опускаясь, веки. В следующую минуту она уже спала.