ГЛАВА X. Габриель сидел в своем любимом кресле, бессмысленно уставившись в потемки

Габриель сидел в своем любимом кресле, бессмысленно уставившись в потемки. Пять лет прошло с тех пор, как он отослал Сару во Францию. Пять лет-один миг в жизни вампира, раздраженно думал он. Однако каждый прожитый день казался ему вечностью.

Когда Сара уехала, он так и не смог обрести покой. Чтение казалось бессмысленным, музыка не приносила утешения. Для него неизбежной пыткой стали походы в театр, где на месте каждой балерины он пытался представить Сару.

Потеряв всякий аппетит, он насыщался урывками, когда голод становился мучительным, вцепляясь в него как дикий зверь. Только тогда он выходил из аббатства на охоту, шныряя в поисках добычи по дальним темным закоулкам.

Но даже озверев от голода, Габриель брал лишь немного, чтобы поддержать свои силы, ненавидя того, кем он был, потому что это мешало ему получить то, что он хотел — Сару.

Пять лет… Она должна быть уже взрослой дватщатидвухлетней девушкой. И тут он понял, что должен непременно увидеть ее снова, хотя бы один раз, и после этого уйти в подземелье, оставаясь там, пока не иссякнут до последней капли силы, пока она не будет окончательно спасена от его нечистого голода.

Сара теперь танцевала в парижской Опере. Это было изумительное здание. Габриель знал его историю, он был в Париже, когда Шарль Гарнье создал проект театра. Строительство началось летом 1861 года, фасад открыли в 1867 году. Работы продолжались и во время франко-прусской войны 1870 года, а незаконченное здание использовалось как арсенал и склад для провианта.

Габриель покинул Париж, когда началась его осада, ненавидя ужас и смерть, вырвавшиеся из зловещего мрака, который постоянно мучил его самого. Еды не хватало. В зоопарке убили всех животных и по бешеным ценам распродали в рестораны. Богатые поедали мясо слонов, бедные — собак, кошек и крыс. Париж горел, люди голодали, улицы были забрызганы кровью.

Он не был в Париже до 1875 года, когда на парадную театральную лестницу ступили первые почетные гости.

Габриель наклонился вперед, впиваясь взглядом в лицо Сары, едва она выпорхнула на сцену. Она была обворожительна, и было невероятно, что она выучилась танцевать и добилась успеха за столь короткое время-пять лет. Постоянная театральная публика, балетоманы, называли ее успех чудом. Но для Габриеля здесь не было ничего чудесного. Кровь, его проклятая кровь помогла ей взлететь на гребень славы.

Ожидая поднятия занавеса, он прислушивался к разговорам вокруг. Все твердили о Саре, о ее невероятной легкости. Движения ее были безупречны и полны одухотворенности, все сходились на этом.

И вот теперь он сам видел ее танец, и ему оставалось лишь присоединиться к общему мнению.

Ножки ее порхали по сцене, казалось, она парит над ней. Тело ее было таким нежным и хрупким, словно фарфоровым, лицо сияло, глаза сверкали, и он знал, что на краткое время балета она полностью перевоплотилась в Жизель. Танец ее передавал мельчайшие оттенки чувства.

Когда занавес упал, он откинулся в кресле, закрыв глаза. Исполнение было безупречным. Он понял, что она рождена для танца. То, что он видел, не было ремеслом, движения ей диктовали сердце и душа.

«Ты хотел лишь увидеть ее, — напомнил он себе. — Теперь пора уходить».

Но ноги не желали подчиняться сигналам разума, и очень скоро Габриель, помимо своей воли, оказался в тени перед служебным выходом из театра. Он ощутил ее приближение за некоторое время до того, как она показалась в двери. Сначала он увидел только Сару, ее сияющие голубые глаза, ее длинные золотистые волосы, спадавшие на хрупкие плечи с божественной красотой.

А затем он заметил рядом с ней мужчину и то, как тот властно сжимает ей руку.

Низкое урчание заклокотало в горле Габриеля. Первым его желанием было атаковать, разорвать ее спутника голыми руками. Но затем он увидел, как дружески улыбается Сара молодому человеку, заметил счастье в ее глазах и почувствовал себя так, будто кто-то вонзил кол ему в сердце.

Растворившись в тумане, Габриель следовал за ними до небольшого кафе внизу улицы, видел, как они сели за боковой столик, обсуждая вечерний спектакль, и узнал, что ее спутника зовут Морис Делакруа и что он танцует вместе с Сарой.

— Не правда ли, я была сегодня хороша? — сказала Сара, но в ее тоне не было хвастовства. — Это странно, но я чувствовала, будто…

— Будто что?

— Не знаю, не могу объяснить, Морис. Я бы желала…

— Чего бы ты желала? — спросил Морис, придвигаясь ближе и беря ее руки в свои.

— Ах, если бы только Габриель мог видеть сегодняшний спектакль! Уверена, ему бы очень понравилось.

Морис раздраженно отдернул руки.

— Снова этот Габриель! И когда ты покончишь с этой твоей детской влюбленностью в своего опекуна?

— Я вовсе не влюблена. Но я потеряла его, вот и все. — Сара уставилась на подсвечник в середине стола. То короткое время, что она провела с Габриелем, казалось теперь таким далеким, но никогда не забывалось.

Сначала она пробовала писать ему, хотя и не знала его полного имени и адреса, не считая развалин Кроссуикского аббатства, и ее письма возвращались обратно с соответствующей пометкой.

Денег на ее банковском счете было всегда достаточно. Она чувствовала неловкость, тратя их и не имея даже возможности сказать ему хотя бы «спасибо».

Одно время она отказалась тратить деньги со счета, но через два месяца получила от него письмо, в котором он требовал, чтобы она не стесняла себя в средствах. Эго было единственное письмо, которое ей удалось получить от Габриеля, и поэтому она всюду носила его с собой, пока не обтрепались края. Боясь, что оно совсем порвется, Сара вложила письмо в первую программку, где она была названа прима-балериной.

Пять лет. Она не могла поверить, что так быстро достигла успеха и мастерства. Первая балерина. Это чудо. Все танцовщицы, обучавшиеся с детских лет, не могли сравниться с ней, до недавнего времени бывшей калекой.

Ее узнавали на улице, мужчины присылали ей цветы и безделушки. У нее было бесчисленное множество поклонников и предложений руки и сердца. Она танцевала перед королевской семьей. У нее было все, о чем она когда-то мечтала, и все же жизнь ее оставалась неполной. Она хотела танцевать для Габриеля и с ним, чувствовать вновь его объятия, смотреть в бездну его печальных глаз, слышать, как он напевает старинные вальсы. Больше всего на свете она хотела бы заставить его улыбнулся, услышать его смех.

— Сара?

Она удивленно подняла глаза.

— Я спрашиваю, ты готова идти?

— Да. — Она улыбнулась Морису. Такой симпатичный молодой человек, кареглазый, с темными волосами, высокий и гибкий, с прирожденной грацией танцовщика. — Прости, — сказала она с сожалением. — Со мной не слишком весело сегодня.

— Не грустнее, чем обычно, — быстро отозвался он. — Идем, я провожу тебя домой.

Он помедлил у двери, пока она не вознаградила его поцелуем, а затем, тихонько насвистывая, сошел со ступеней и исчез за углом.

Сара зажгла светильник и стала готовиться ко сну. Сидя за туалетным столиком, она расчесывала волосы, не переставая думать о том, как ей повезло. Она получила то, о чем когда-то лишь мечтала. У нее просторная квартира с превосходной мебелью красного дерева и обивкой голубого цвета разных тонов, в огромной спальне покрывало на постели всех оттенков розового и голубого и тех же сочетаний ковер на полу.

Ее одежды хватило бы на трех женщин, денег она могла тратить сколько пожелает. Впервые в жизни у нее появились друзья ее возраста, разделявшие к тому же ее страсть к балету. Несмотря на то что слава ставила ее выше других, Сару любила вся театральная труппа.

Она танцевала в Лондоне, Риме, Венеции и Мадриде. Выступала перед знатью и участвовала в благотворительных спектаклях для сирот и тех, кто не мог купить билет в театр.

Она почти все время была счастлива, в окружении друзей и поклонников, Но ночами… непонятно почему, она не могла перестать думать о Габриеле, гадая, где он и как он, вспомнил ли о ней хоть однажды.

Вздохнув, Сара притушила свет и скользнула под одеяло. Проговорив обычную молитву на сон грядущий, она молча пожелала Габриелю спокойной ночи, надеясь, что он должен каким-то образом чувствовать, что она не забыла его.

Он стоял под окном, следя за ее сном, совсем как пять лет назад, когда в приюте подкрадывался через веранду к дверям ее комнатки, Тогда она была красивой юной девушкой, но теперь, в расцвете женственности, казалась совершенством. Румянец просвечивал сквозь кожу, словно через тонкий фарфор, волосы золотым огнем разметались по подушке, губы розовели, как лепестки дикой розы, темные ресницы отбрасывали полукруглые тени на щеки.

Под покрывалом обрисовывались очертания ее тела, такого гибкого и округлого, с длинными, стройными и сильными из-за постоянных упражнений ногами.

Он смотрел на нее, испытывая боль от своего векового одиночества, от воспоминаний о ее смехе, улыбке и невинных поцелуях, которыми они когда-то обменялись.

Низкое урчание вырвалось откуда-то из глубины его горла. Триста и еще пятьдесят лет существования на грани жизни и смерти. Он отнимал у людей кровь, потому что должен был поддерживать себя. Он учился с величайшими умами всех веков, видел взлеты и падения цивилизаций, но тем не менее не был частью этого мира. Менялись времена, нравы и места, но он оставался неизменным. Всегда таким же. Всегда одиноким. Боясь довериться кому-либо, боясь полюбить…

Не имея сил помочь себе, Габриель предался мечтам, проникая в ее сознание и находя себе оправдание в безопасности сна. Он любил и заставлял ее чувствовать это, нежа и соблазняя Сару в своих мыслях, распаляя лаской…

Сара пробудилась с именем Габриеля на устах, кожа ее была влажной, дыхание учащенным, тело изнемогло от наслаждения.

Щеки ее зарделись при воспоминании сновидения. Ей снился Габриель, его руки, нетерпеливые, ласкающие ее грудь. Она чувствовала его зубы на своей шее, жар его языка, искавшего пульс на ее горле. А его глаза… они полыхали огнем страсти, заставляя ее думать лишь об одном-как угодить ему в его любовном неистовстве.

Это был самый реальный, самый соблазнительный сон, который она когда-либо видела.

Сара сделала глубокий вдох, чтобы успокоить дыхание, и внезапно почувствовала аромат его кожи.

Вне себя от изумления она села, прижимая простыню к груди.

— Сон, — прошептала она, уставившись в темный угол. — Все это был только сон, — убеждала она себя. Однако не могла избавиться от чувства, что он был здесь.

Он приходил в театр каждый вечер в течение десяти дней, наблюдая выражение радости на ее лице, пока она танцевала. Он провожал ее после спектакля до дома, ненавидя себя за эту слежку и будучи не в силах прекратить ее.

И всегда ее сопровождал тот молодой человек, которого он видел в первый вечер, и одна мысль о том, что она могла увлечься ничтожным смертным, наполняла его адской яростью.

Они держались за руки, и он был бы рад переломать руки ее спутнику.

Они целовались на прощание, и он был готов изорвать молодого человека в клочки, содрать нежную плоть с его красивого лица, чтобы осталась лишь бесформенная, кричащая от боли кровавая масса.

Он прятался под окном, следя, как она расчесывает свои золотистые волосы, и кипел страстью, весь горел как в огне, хотя было еще слишком далеко до восхода.

Он мог бы заставить ее любить себя. Сознание этого искушало его, подстегивало действовать. Его сила позволяла ему загипнотизировать ее так, что она стала бы делать все, что он захочет, ни о чем не спрашивая. Он мог бы забрать почти всю ее кровь и привязать к себе навеки. Она могла бы стать его рабой, бессловесной, обожающей и послушной ему. Она стала бы жить только для него. Он мог бы даже сделать так, чтобы она умоляла его взять ее кровь, захотела бы умереть ради него. Но ему не нужна была такая рабыня, он хотел, чтобы Сара сама, по собственной воле отдалась ему.

Преисполнившись отвращения к самому себе, стыдясь своей трусости, того, что не может открыто предстать перед ней, Габриель растворился в тумане и помчался к своему жилищу в заброшенном коттедже на окраине Парижа. Это было идеальное место вдали от шумных дорог, спрятанное от любопытного взгляда деревьями и густыми зарослями дикого кустарника.

Снова став человеком, он прошел в пустынные комнаты, продолжая думать о ней. Он отправил Сару от себя, чтобы она могла жить собственной жизнью, и она так и сделала. Она всегда мечтала танцевать, и вот она прима-балерина, гордость и слава парижской Оперы. У нее роскошная квартира, друзья и молодой человек, явно обожающий ее. Что ей до какого-то древнего вампира?

Габриель помедлил перед окном, глядя в черное стекло. Если бы он был смертным, его отражение смотрело бы на него сейчас в ответ, но у него не было ни отражения, ни тени, потому что он не был живым ни в одном из смыслов этого слова.

Он должен был умереть много лет назад. Какой смысл теперь в его существовании? Он ничего не дал этому миру. Он был не что иное, как паразит, питавшийся человеческим страхом и кровью, никогда не давая, только отнимая. Но нет, разве это полная правда? Ведь он дал несколько капель своей крови Саре, и вот мир получил балерину, которой не было равных.

Сара… Он любил ее почти двадцать лет — это было ничтожное малое время по сравнению с протяженностью его жизни, но и самое дорогое, ничего лучшего он никогда не знал. Когда-то он потерял Розалию и думал, чю это конец всему, что ему незачем больше существовать. Но теперь он знал, что его чувства к Розалии были пустяком по сравнению с тем, что он испытывал к Саре. Но Сара, похоже, теперь тоже потеряна для него, и ему остается проклинать за эту потерю лишь самого себя.

Стоило только раз в жизни проявить благородство — и он потерял все, что составляло смысл его существования.

Он уже чувствовал, как начинает пощипывать кожу-приближался восход. Уставившись на яснеющее небо, он думал о том, что потерял Сару и ему незачем теперь жить. И покончить совсем нетрудно, надо лишь оставаться на месте, пока его не найдут солнечные лучи. Всего несколько мгновений жесточайшей боли, и его тело сгорит, бренный каркас, приютивший его проклятых дух, будет разрушен.

Габриель вдруг ощутил настоятельный зов увидеть, как будет вставать над горизонтом солнце. Стиснув кулаки по бокам, он спустился по ступенькам и остановился во дворе, ожидая.

Он ждал солнца и смерти, которую оно несло ему.

Очень медленно показалось солнце, сияя для человека, не знавшего его уже более трех столетий. Свет, расцвечивая сумрак, разливался подобно краскам на холсте — огненно-красное с золотом.

Загипнотизированный величественным зрелищем, он стоял, впитывая тепло, любуясь золотыми лучами, вдыхая запах росистой травы и влажной земли.

Он старался, пока мог, не замечать боли, но крик вырвался из его груди, когда сноп лучей нашел его, заплясал на коже, прожигая лицо и руки. Лучи проникали сквозь одежду подобно адскому огню. Запах поджаренной плоти заполнил ноздри.

С диким криком Габриель кинулся в дом и спустился в подземелье. Забравшись в длинный деревянный гроб, служивший ему ложем, он смежил веки, проклиная свою трусость, помешавшую ему умереть, исчезнуть из этого мира.

Передергиваясь от боли, он постарался погрузиться в сон, обнимая черноту, отдаваясь благословенному забвению, блокировавшему все мысли о Саре, прощаясь со всеми бесполезными иллюзиями из жизни смертных.

Сара пробудилась от собственного крика, сотрясаясь от боли и страха, заполнивших ее.

Сев, она начала лихорадочно оглядываться. Восход уже осветил небо, и она задышала спокойнее. В конце концов, это всего лишь сон.

Она откинулась на подушки и закрыла глаза. Только сон, но каким он казался реальным. Первой ее мыслью было, что это просто воспоминания о пожаре в приюте, но постепенно она поняла — боль, которую она чувствовала, не была ее болью.

Габриель… Имя его всплыло в ее сознании, а вместе с ним образ обугленной плоги.

Габриель. Он словно поселился в ее мозгу эти последние десять дней. И в ее снах. Как-то, сидя в кафе, ей показалось даже, что он наблюдает за ней снаружи, стоя в тени.

— Габриель… — Губы ее прошептали его имя нежно, как вздох, горячо, как молитву.

И в глубоком подземелье далекого коттеджа создание, проклятое небесами, услышало ее голос и заплакало кровавыми слезами.