ГЛАВА II. Он достиг своего убежища в аббатстве Кроссуик минут за десять до того, как солнце встало над горизонтом

Он достиг своего убежища в аббатстве Кроссуик минут за десять до того, как солнце встало над горизонтом. Захлопнув за собой дверь, прислонился к ней затылком, чувствуя прохладу дерева. Кожу начинало подергивать в предвкушении щедрого солнечного тепла.

Прикрыв глаза, он пытался припомнить, как приятно гулять днем, чувствовать солнечные лучи на лице, наслаждаться их теплом.

Промычав проклятие, он оттолкнулся от двери, пересек комнату, чтобы опуститься в огромное, с высокой спинкой кресло, бывшее единственным предметом обстановки в его комнате, и углубился в мрачные переживания.

Она страдала и хотела лишить себя жизни. Как много боли, думал он. Сара слишком хрупка, чтобы вынести боль, терзающую ее тело, сердце, душу. Нежная и впечатлительная, она чувствовала себя обузой для ухаживающих за ней нянь и сестер милосердия в детском приюте.

Сердце его изнывало от жалости к ней. Ее родители были людьми зажиточными, но череда неудач внезапно обрушилась на семью Дунканов. Два корабля ее отца погибли в море, выгорела часть дома. На следующий год Аделаида Дункан родила мертвого ребенка. Вскоре после рождения Сары ее огец погиб от несчастного случая, а затем мать узнала о новой беде: в рискованном предприятии муж потерял свою корабельную компанию. Кредиторы, обычно державшиеся в тени из-за уважения к его доброму имени и пылким обещаниям погасить заемные обязательства, теперь предъявили свои права, и на недвижимость семьи был наложен арест. Мать Сары, оставшись без мужа, потеряла также и дом и решила оставить свою дочь в приюте, безо всякой надежды когда-нибудь увидеть ее вновь.

У Сары были все основания погрузиться в пучину безысходного отчаяния. Но ведь он мог бы сказать ей, что она стала единственной отрадой в его жалком существовании, и значит, ее жизнь не напрасна, даже если служит целью принести свет в мир такого навеки проклятого существа, как он.

Однако, он не сказал этого. И больше всего потому, что сам мечтал дать ей успокоение, хотя и понимал, что это не в его власти. Он не мог обмануть, не мог тешить ей сердце пустыми надеждами.

Он чувствовал жар восходящего солнца и привычные сонливость и слабость, все возраставшие и оставлявшие его без сил. Многие века назад, когда страшная метаморфоза только произошла с ним, он был полностью бессилен выстоять перед этой всепроникающей слабостью, наступавшей вместе с солнечным светом. Приходя в изнеможение, он вынужден был оставаться все утренние и дневные часы в полной темноте, предаваясь сну, восстанавливавшему его бессмертную силу. Но с годами, став выносливее, он постепенно приучил себя пробуждаться чуть раньше заката и бодрствовать немного дольше в предутренние часы, никогда не забывая беречься первого солнечного луча, которого боялся больше всего на свете, так как знал, что он для него смертелен.

С самого начала он был подавлен собственной природой, нависшим над ним проклятием. Постоянная жажда крови наполняла его отвращением к самому себе, но он был не в силах сопротивляться этому бесконечному желания — пить, пить и пить, даже когда бывал уже сыт.

Обостренный слух, предупреждавший его о любой опасности, поначалу был поражен внезапными раскатами грома. Он чувствовал себя оглушенным, ему казалось, что небеса готовы испепелить его. Понадобилось очень много времени, чтобы научиться поменьше думать о своих жертвах, не беспокоя посторонним вторжением свой обреченный замкнутый мир. Он оставался уверенным и спокойным, обладал силой и выносливостью двадцатилетнего мужчины. Как ребенок, тешащийся новой игрушкой, он проверял границы своих сил и возможностей, принося при этом небрежно, походя, боль и гибель неудачливым смертным, перебегавшим ему дорогу.

Чувствуя себя одиноким и неприкаянным, отрезанным от всего человечества, он покинул Италию и путешествовал по миру в поисках нового убежища, места, которое мог бы назвать своим домом. Постепенно научившись контролировать свою жажду крови, он понял, что вовсе не обязательно отбирать кровь жертвы до ее бесчувствия или полной потери жизни. Он стал завораживать, гипнотизировать жертву, насыщаясь незаметно, так, что та даже не успевала осознать происходящее. Но все же случалось и так, что он не мог сдержать свою жажду и отнимал жизнь.

Нелегко было нести свое бремя, зная, что он может жить лишь ценой гибели других людей, питаясь их кровью, понимая, что он презираем всем человечеством и ненавистен ему.

Одни, узнав о его проклятии, холодели от ужаса, другие сходили с ума.

Он рухнул в кресло, проваливаясь в его глубину, черную, как его смутные мысли. Столетиями он рыскал по земле, уничтожая и разрушая, радуясь своему бессмертию, довольный своими бесцельными метаниями, ни о ком не заботясь, не позволяя кому-либо заботиться о себе, пока одиночество его не стало больше того, что он мог вынести. К этому моменту он уже научился управлять собой, сдерживать свою страсть к человеческой крови. Теперь ему вдруг захотелось обрести друга, он бороздил мир из конца в конец в поисках той единственной, что могла бы рассмотреть в чудовище человека, которым он был когда-то.

У него не возникало трудностей с женщинами. Не нужно было зеркала, чтобы напомнить ему, как он хорош собой, в самом начале мужского расцвета. Волосы длинные, прямые и такие же черные, как его душа. Глаза серые, как утренний туман, поднимающийся с реки. Открытое и приятное лицо, чувственный рот, изящно изогнутый, без всякого хищного выражения нос.

Бесчисленное множество прекрасных женщин высокого или низкого происхождения были рады ему, всячески выказывая свою привязанность, пока не узнавали, кто он на самом деле. Некоторые отворачивались от него с неприязнью, другие — с ужасом. Одна дошла до смертной черты и переступила ее…

Вспомнив о ней, он произнес проклятие. Розалия любила со всем пылом юности и умерла из-за него. С тех пор он слишком часто вспоминал, каким является монстром, становясь почти больным при мысли об этом. Бывали минуты, когда смерть казалась ему счастьем.

Он вспомнил последний, самый сильный приступ тринадцать лет назад, когда чуть не убил себя, уже готовый выйти на солнечный свет. Была ночь, и ему оставалось лишь дождаться утра. И в эту ночь он впервые увидел Сару, какой она была тогда. Маленькая золотоволосая девочка, одиноко забившаяся в угол пустой комнаты.

Она плакала так тихо, будто боялась побеспокоить кого-то в тишине ночи. Эти звуки, полные безграничной печали, оторвали его от собственных переживаний. Идя на плач, он оказался возле какой-то усадьбы.

Когда он взял девочку на руки, она перестала плакать и уставилась на него огромными голубыми глазами, ярко сверкавшими слезами. А потом улыбнулась ему гак нежно, невинно и доверчиво, что он тут же поклялся охранять ее всю оставшуюся ей жизнь.

Он прошел по комнатам, смотря, нет ли где матери малышки, но ни одной живой души не было в этом доме. Мебель стояла в чехлах, шкафы — без одежды.

Он выругался, удивляясь, как можно было оставить такую прелестную малышку.

Позже он узнал, что мать Сары, Аделаида Дункан, принесла ее в этот дом и бросила посреди ночи одну. Люди в городе видели, как она шла вместе с девочкой.

Этой же ночью он отнес девочку в сиротский приют к сестрам милосердия.

Она так жалобно смотрела на него, когда он передавал ее няням, словно понимала, что больше никогда в жизни не увидит его.

Он же с тех пор стал наблюдать за ней.

Тихий медленный вздох слетел с его губ, когда он заглянул в свое покрытое мраком сердце. Сара. Что будет с ним, если она лишит себя жизни, пока он будет спать. Чем будет его жизнь без нее?

«Ты пришел, чтобы взять меня на небо?» -звучал в его памяти голос девушки вместе с его собственным ответом: «Этого я не могу». Пожалуй, это были самые правдивые слова из всех, когда-либо им сказанных. Ему никогда не достичь небес. Это не в его власти.

«Твое имя Габриель?» — спросила она, чтобы услышать: «Если пожелаешь».

Нежная улыбка изогнула уголки его губ. Он прожил много жизней и носил много имен, но ни одно не нравилось ему так, как то, что дала ему она.

В этой жизни, ее жизни, он будет Габриель.

Date: 2015-07-22; view: 263; Нарушение авторских прав