Иври – Ритмы и бомбы

Когда Арто приехал в Париж, на станцию «Аустерлиц», и в последний раз пожал руку Фердьеру, ему оставалось жить два года. Интенсивность и размер работы, до которой он дошел к тому времени, была огромной. До этого Арто увлекался каждым видом деятельности в отдельности: писательством, рисованием, театром, постановкой фильмов, актерством, наркотиками. Такое отношение к творчеству полностью изменилось к концу его жизни. Он понимал, что времени у него мало и постоянно работал, день и ночь, вне зависимости от времени и места: в метро, в кафе, во время еды, принимая наркотики. Только наркотические комы в последние годы жизни начали пробивать дыры в его яростном ритме работы. Он объединил различные виды своей работы, так что рисунки проникали в тексты, а тексты в рисунки; в радио-записи крики и плач стали составной частью представляемого Арто письменного текста, и молчание участвовало так же, как и крики. Большая часть работы Арто теперь состояла из жестикуляции. Он считал, что жест и танец восстановят его разрушенное тело, и все его творчество было пронизано яростными жестами, тут же забываемыми после действия. Иногда это ощущение жеста можно вновь обнаружить в последнем периоде творчества Арто: в абрисе его рисунков или в радио-записи. Именно в это время, в 1946–1948 годы, Арто ближе всего подошел к своей идее настойчивого пламенного жеста, о котором писал еще в эссе «Театр и его Двойник». В последние годы у Арто не было передышки. Конец его жизни был полон огня и ярости. Он стремился создать новые образы человеческого тела и сделал это. Он писал, превозмогая болезнь, насмешки и наркозависимость, пока не почувствовал, что сказал все, что было важно ему сказать; после этого он умер.

Несколько друзей Арто ждали его рано утром на станции 26 мая 1946 года: Жан Дюбуффе, Марта Робер и Анри и Колетт Тома. (Жак Превель, поэт, который написал Арто на Родез и жаждал встретить его, тоже хотел быть там, но проспал, не встал вовремя.) Друзья Арто отвезли его в клинику доктора Дельма на улицу де ля Мари ( теперь это улица Жоржа Гросна ) в Иври-сюр-Сэн, где ему была предоставлена комната в одном крыле растянувшегося, мрачного больничного строения, окруженного обширным парком. Это была частная оздоровительная лечебница, а не больница для душевно больных, и Арто остался доволен гостеприимством, оказанным ему пожилым доктором Дельма, который так же лечил и дочь Джеймса Джойса Лусию (Джойс и Сэмуэл Беккет навещали ее в Иври). Дельма вручил Арто связку ключей от ворот лечебницы, чтобы уверить его, что он не содержится под замком и может уходить и приходить, когда ему заблагорассудится. Однажды, Арто вернулся в клинику поздно ночью и обнаружил, что забыл ключи, и ему пришлось принять помощь полицейских, чтобы перелезть через высокую стену. Клиника находилась рядом с железнодорожными путями, по которым Арто приехал из Родеза. Счет, представленный Дельма, был большим, но Арто материально был теперь обеспечен до конца жизни благодаря прибыли, полученной от продажи рукописей на аукционе, и театральному мероприятию. Дюбуффе управлял этими деньгами и оплатил больничный счет. (Дюбуффе выдвинули на эту роль Жан Полан и владелец галереи Пьер Лоэб.) Арто регулярно получал сумму для личных расходов, равную зарплате неквалифицированного рабочего. Дельма узнал о жестах и криках, которые сопровождали творческий процесс Арто, и установил в его комнате огромную деревянную колоду. Арто бил по ней молотками, кочергами и ножами, постепенно раскалывая ее на щепки, когда искал ритм для своих стихов. В первый же вечер своего приезда в Париж Арто несколько часов подряд гулял по улицам с Анри Тома, вновь впитывал в себя город, изменившийся с момента его отъезда в Ирландию девять лет назад; Париж произвел на Арто «впечатление пустоты» (1). Он искал дома выдуманных или уже умерших друзей. Анри Тома отвез его, в конце концов, к Андре Жиду, недавно вернувшемуся в Париж после шестилетнего отсутствия. Арто прочел Жиду «удивительно красивое стихотворение об упущении и ярости» (2), Жид плакал. Арто выразил надежду Тома, что его возвращение в Париж пройдет успешно.

За время девятилетнего отсутствия Арто в культуре и жизни Парижа произошли огромные изменения. После освобождения в 1944 году от фашистской оккупации главными фигурами интеллектуальной элиты стали Альбер Камю и Жан-Поль Сартр, оба сотрудничали с Сопротивлением и, естественно, заработали себе ауру героизма. В 1946 году город находился все еще в тяжелом состоянии. Частые перебои с электричеством мешали работе метро, не хватало продуктов, процветал черный рынок и большинство населения Парижа было занято обвинением своих врагов в сотрудничестве с немцами во время Оккупации. Движение сюрреалистов вызывало в то время чувства, немногим отличающиеся от равнодушия и враждебности. Андре Бретон не участвовал в борьбе с Оккупацией и годы войны провел, в основном, в Нью-Йорке вместе с некоторыми из сюрреалистов. Арто писал Бретону, на пять дней позже него приехавшему в Париж: «Я, Антонен Арто, не хочу стрелять тебе в ноги, когда все другие это делают…» (3). Он старался теперь избегать вражды с Бретоном – сюрреалистические тексты Арто были давно распроданы, и с момента его исключения из группы прошло почти двадцать лет. Его знали, в основном, по книге «Театр и его Двойник», которая была переиздана в 1944, и по «Письмам из Родеза», вызвавшим своей публикацией в апреле 1946 года всплеск трепетного благоговения перед Арто. Заточение Арто вызывало негодование и большое сострадание к нему. Поэт и сценарист Жак Превер сказал Роже Блену, что то, что пришлось пережить Арто «хуже, чем депортация» (4) в концлагерь.

Несмотря на тяжелое состояние, в котором находился послевоенный Париж, после его освобождения возникла живая потребность в художественном эксперименте и в новых открытиях. В 1946 году Нико Папатакис (5) на Сен Жермен-де-Пре, новом центре художественной жизни Парижа, открыл свой легендарный экзистенциалистский ночной клуб «Красная роза».Множество новообразовавшихся художественных групп требовали к себе внимания. Леттристы во главе с молодым румынским поэтом Исидором Изу с энтузиазмом работали над раздроблением языка. (В то время Изу неоднократно обращался к Арто в кафе «Флора», но встретил лишь равнодушие, Арто был «крайне разочарован его творчеством и поведением» (6).) Группа «Кобра» (7),особенно Карел Аппель, (8) соединили агрессивно яркую и неуклюжую живопись с подобной ей скульптурой, создали искусство, напоминавшие детское творчество. В это время Дюбуффе взялся за развитие идей «Непрофессионального Искусства», понятия, обратившего внимание на художественное творчество пациентов психиатрических лечебниц и людей, не получивших образования. После Освобождения усилился поток небольших независимых публикаций, которыми руководили молодые писатели, такие как Адамов, Тома и Марсель Бизо (9), желавшие издать свои работы. Арто почти всегда проявлял враждебность или полное равнодушие к культуре, разворачивающейся вокруг него, он сказал Жаку Превелю: «Когда я слышу, как люди говорят о новом поэте, мне хочется пойти и расстрелять его в тире» (10). Но именно благодаря этому новому искусству стали возможны последние работы Арто.

Арто каждый день ездил в Париж на встречу с друзьями в кафе на Сен Жермен-де-Пре, чаще всего во «Флору». Каждое утро он садился в метро на конечной остановке одной из линий, позавтракав до этого в своей комнате и побрившись на улице де ля Мари. Чаще остальных Арто, в этот период, встречался с Адамовым и Бленом (которого он включил в свой сюжет с распятием, как Хорошего Разбойника, распятого рядом с ним.) Он проникся симпатией к Жаку Превелю после встречи с молодым поэтом, произошедшей на следующий день после возвращения Арто в Париж. Превель был болен туберкулезом; он жил в жуткой нищете и писал стихи о своей неспособности писать стихи. Он стал самым близким компаньоном Арто и вел дневник, в который записывал все их встречи. (Дневник был опубликован в 1974 году под заголовком «В Обществе Антонена Арто» и в 1994 переиздан в более полном варианте.) Превель регулярно представлял свои стихи на сдержанную оценку Арто, надеясь, что когда-нибудь он покажет их Жану Полану. Несмотря на то, что выпуск «Нового французского обозрения» был официально приостановлен (после того как Гастона Галимара несправедливо обвинили в сотрудничестве с немцами), и журнал не выходил в последние годы жизни Арто, Полан остался важной фигурой в парижской литературной среде. Вернувшись в Париж, Арто начал снова принимать опиум в больших количествах, он постоянно просил Превеля доставать ему наркотик. Большую часть своего времени Превель проводил с Арто в Иври, и однажды Арто потребовал, чтобы Превель покричал вместе с ним. Превель записал в дневнике, что произошло. Арто сказал ему:

«Ты не выйдешь живым из этой комнаты, если не поддержишь меня».

И он воткнул нож прямо в стол. Я начал кричать с ним. Это дало мне чувство освобождения. Два часа я слушал, как он кричит, и почувствовал, что мне необходимо сделать то же самое.

«Это было нечто выдающееся», – сказал он мне сразу же после этого.

«Если б мы были на сцене, мы бы имели огромный успех». (11)

В первый раз после 1937 года Арто встретился с Бретоном 1 июня 1946 года, на следующий день после возвращения Бретона в Париж. Это было столкновение противостоящих друг другу точек зрения. Арто хотел, чтобы Бретон подтвердил его галлюцинации по поводу обстоятельств его ареста в сентябре 1937 года, а Бретон покровительственно сказал Арто, что его приключения похожи на рассказ Жерара де Нерваля. В последующие месяцы они часто встречались на Сен Жермен-де-Пре. Те же расхождения, которые послужили причиной раскола в 1926 и исключения Арто из группы сюрреалистов, вспыхнули теперь с новой силой. Бретон потерял значительность в глазах Арто, потому что он не воспринимал всерьез его требования. Арто скажет Превелю: «Если бы ты поковырялся немного палочкой в мире Андре Бретона, ты бы обнаружил, что он червивый» (12).

5 июня Пола Тевенен, женщина, которую Адамов просил найти подходящую для Арто клинику, в первый раз приехала к нему в Иври. Она жила неподалеку, на другой стороне реки, в Шарентоне. Поле Тевенен, чья мать была алжиркой, было двадцать четыре года в то время; она изучала медицину и хотела стать актрисой. У нее была маленькая дочь по имени Домнин, и она приезжала с ней в Иври за день до этого, когда Арто был в отъезде. Другу Тевенен, Эрве Маршалу, пришло в голову, что Арто мог бы почитать что-нибудь для литературной радио-программы «Клуб эссе»,которая начала выходить еще в оккупацию в 1942 году и специализировалась на экспериментальном материале. Пола Тевенен приехала узнать у Арто, сможет ли он сделать подобную запись. Сначала Арто отнесся с подозрением к официальному статусу этой радиостанции и не поверил, что ему позволят прочесть то, что он захочет, но Пола Тевенен смогла переубедить его. Пола Тевенен понравилась ему, она была темпераментной, бескомпромиссной и привлекательной, и вскоре Арто включит ее в число «дочерей из сердца». Она будет последней женщиной, присоединившейся к этой изменчивой группе. Они стали близкими друзьями, и Арто часто приезжал к ней в Шарентон (уее мужа, доктора, была приемная в том же здании, где и квартира). Однажды он принес ей огромный букет из разных цветов, который он составил, как олицетворение ее сознания. Арто предпочитал диктовать тексты, особенно их окончательный вариант. Пола Тевенен научилась воспринимать его диктовку и печатала его почти совершенно неразборчивые рукописи.

Арто немедленно начал работу над текстом для радиопередачи. До записи оставалось два дня. Он создал текст, который пропагандировал его веру в превосходство «анти-социального» статуса болезни над «социальным» статусом здоровья, поддерживаемого докторами и человеческим малодушием. Его болезнь, «уже прекрасная, потому что ужасна» (13) усилится, благодаря возникновению приступов жара от опиума, героина и кокаина. Утром, 8 июня, Арто записал свой провокационный текст «Пациенты и доктора». Расставив в словах сильные ритмические акценты, он включил в текст элементы из собственного выдуманного языка. Когда он прослушал запись, которую передали по радио на следующий день, он решил, что его голос звучит как голос сверхдраматического классического актера, и пришел в ужас. За день до записи на радио произошло театральное событие, организованное Роже Бленом. Бретон, появившийся на публике в первый раз после возвращения в Париж, открыл вечер. Несмотря на большое волнение, Колетт Тома представила публике «Осколки» во время отключения электроэнергии, и имела большой успех; читали и другие актеры, такие как Роже Блен (он представлял книгу «Новое Откровение»), Луи Жуве, Шарль Дюллен и Жан-Луи Барро, который потом отрицал свое участие в вечере. Арто не позволили присутствовать, несмотря на его огромное желание, Бретон, Адамов и Марта Робер решили, что это будет для него слишком большим шоком. 13 июня состоялся аукцион пожертвованных рукописей и полотен; аукционистом был актер Пьер Брассер (14), а Ани Беснар – его ассистенткой. Присутствовало множество коллекционеров, и более миллиона франков было собрано для Арто.

После большого перерыва, со времени увлечения сюрреализмом, Арто снова занялся поэзией. Большая ее часть была посвящена теме его возвращения в Париж и восприятия его обществом как сумасшедшего или фанатика. Он начал составлять сборник стихотворений под заголовком «Арто Момо», «момо» – марсельский сленг, этим словом обозначают дурака или деревенщину; для Арто это слово резонировало и со многими другими вещами, особенно с мумификацией и ребячливостью. В этих стихах Арто разрабатывал язык, полный яростных, экскрементальных и сексуальных деталей; он также спаивал слова вместе и зрительно подчеркивал те части стихов, где использовал свой магический выдуманный язык. Этот язык предназначался для чтения вслух и для немедленного звукового воздействия, он не должен был даже частично походить на французский (или греческий, итальянский, немецкий и английский языки, которые также переплавлялись в лингвистической топке Арто):