Мексика, Брюссель, Ирландия

После провала «Семьи Ченчи », воплощения идеи Театра Жестокости, Арто предпринял серию путешествий, которые продолжались до сентября 1937 года, до момента, когда на него надели смирительную рубашку на пути из Ирландии во Францию. Арто был физически и духовно подавлен во время путешествий 1936-37 годов больше, чем в какой-либо другой период жизни. Но, это время было, также, очень значимо для его творчества, несмотря на то, что за этот период он написал небольшое количество работ. На протяжении этих путешествий он занимался изнурительным изучением культуры и ее преобразованием. Арто отправился из Парижа до Мехико, и дальше до Сьерра Тараумара, потом обратно в Париж; потом в Брюссель ради очередного несчастного провокационного представления; и, наконец, на западное побережье Ирландии, в заброшенную деревушку Эоханахтна острове Инишмор,потом в Дублин, где его посадили в тюрьму Маунтджой, и обратно во Францию, в психиатрическую лечебницу почти на девять лет. Эти путешествия уводили его все дальше от любого контроля от социума и безопасности. Они были инициированы постоянной тоской Арто по безумию, по апокалипсическому взрыву, который яростно перечеркнул бы его унизительные попытки постановок в Парижском театре и вернул бы ему жизнь и мечты. Изобилие в его дальнейшем творчестве странных образов, знаков и тревоги – результат серьезных исследований во время путешествий.

Арто покинул Францию в январе 1936 года по многим причинам. Он не мог больше сочувствовать театру, который полностью зависел от ошибок актеров, тех, кто только что представлял «Семью Ченчи». Теперь, когда его отношения с сюрреалистами и с Театром Альфреда Жарри были разрушены, он не терпел никакого сотрудничества. Его театр разрастется до огромных размеров и в то же время будет сжат до мук одного человеческого существа. Это будет и дикий пейзаж, забытые мексиканские и ирландские ритуалы и сам Арто, путешествующий по этим землям, объясняющий и образно воссоздающий в движении этот варварски грандиозный театр. Арто отправился в Сьерра Тараумара, в Мексику, потому что предвидел новый источник вдохновения для своей работы в этом пейзаже среди неприступных гор, похожих на те, что окружали город его детства, Марсель.

Арто ожидал встретить революционное общество в Мексике, это соответствовало бы его видению анатомической революции, которая может обойтись без собственной истории. Он считал, что мексиканская революция 1910-11 годов ознаменовала возвращение имперских цивилизаций, существовавших до завоевания 1519 года Мексики Испанией, к их мифологической сущности. Арто будет орудием, которое сможет катализировать и сосредоточить эти революционные силы; пересекая Атлантический океан из Европы, как делали завоеватели четыреста лет назад, он уничтожит повреждение, нанесенное туземным цивилизациям. Арто был разочарован в своей попытке совершенно оторваться от европейского общества, он не нашел в Мексике четкого образа революции, который был необходим для творчества Арто всю его жизнь. Он открыл революцию, вписанную в сам мексиканский пейзаж, как силу нескончаемо отменяющую и созидающую саму себя. Вместе с индейцами племени Тараумара он участвовал в обрядах гибели и воскрешения, которые укрепили его представление о физической революции, то есть возможности преображения естественного мира. У индейцев Тараумара Арто попробовал галлюцинаторный наркотик пейот(1),без которого не обходился ни один индейский ритуал. Таким образом, Арто подсел на наркотик, который бросил его целиком в иллюзию разрушения и революции, и который он принимал только в этот короткий период своей жизни. Позже он писал:

«Я принял пейот в горах Мексики с племенем Тараумара, и у меня было с собой еще на два-три дня; я думал тогда, что проживаю самые счастливые три дня моей жизни.

Я перестал тосковать, пытаться найти смысл жизни, я перестал ощущать свое тело.

Теперь я понимаю, что я выдумывал жизнь, что я тосковал, когда мне отказывало воображение, и я понял это благодаря пейоту». (2)

Этот короткий период увлечения пейотом совершенно противоположен безжалостной агонии парижской зависимости от опиума и попыток от нее избавиться.

Поездки, которые Арто предпринял с 1936 года по 1937 в Мексику, Брюссель и Инишморпревратились в своевольное катастрофическое путешествие. Вместо того чтобы попытаться сгладить провал «Семьи Ченчи» на фоне парижской театральной жизни или организовать сотрудничество с такими друзьями как Жан-Луи Барро, Арто решил использовать свою жизнь, как сырой материал во имя грандиозных творческих замыслов и грез. Результатом путешествий стала страшная катастрофа, тело и умственные способности Арто сжались до объекта исследования и, в конечном счете, были разрушены.

В период между провалом «Семьи Ченчи» 21 мая 1935 года и отъездом в Мексику 6 января 1936 жизнь Арто была безумной. Неудача Театра Жестокости больно ранила его, так что он смог вернуться к доработке некоторых своих заброшенных проектов только в конце жизни, в радио-записи и последних выступлениях 1946-48 годов. Путешествие в Мексику созрело почти в то же время, что и закрытие «Семьи Ченчи»; путешествие родилось из отчаяния и было отложено до начала 1936 года только из-за множества финансовых проблем, усиливавших желание Арто покинуть Париж. Мысли о Мексике не покидали его, по крайней мере, с января 1933 года, когда был закончен сценарий «Завоевание Мексики», предназначавшийся для Театра Жестокости. Тибет был вариантом, который Арто обдумывал, но путешествие в Мексику имело преимущество, оно должно было доказать правоту Арто и в физическом, и в интеллектуальном аспектах. К тому же пересечение океана ознаменовывало осязаемое отделение от того, что мучило Арто в Европе.

Манифесты и идеи для Театра Жестокости теперь оказались оторваны от их возможного воплощения в сценическом пространстве. Тем не менее, Арто продолжал редактировать свой сборник для Галимара и добавил туда несколько новых текстов. В тот момент у сборника еще не было названия и Арто думал найти его во время намечающегося путешествия в Мексику. Два новых текста – «Эмоциональный атлетизм» и «Театр Серафима» ‑ были посвящены актерской жестикуляции и дыхательным возможностям. Они были написаны в момент, когда Арто сам был в состоянии физической пассивности, доза опиума, которую он принимал, опасно увеличилась после провала «Семьи Ченчи». (Его роль в этой пьесе была последней его ролью на сцене.) Новые статьи о театре рассматривали дыхание актера, опираясь на материал, взятый из Кабалы и китайского иглоукалывания; актер, по Арто, это тот, чье тело может изнуряюще кричать, используя комбинацию дыхательных приемов. Арто жалуется, что «Больше никто не умеет кричать в Европе» (3); в «Театре Серафима» он исследует траекторию собственного крика, используя язык эффектной и жестокой поэзии, перекликающийся с разрушительным неистовством Арто 1928 года в кинотеатре «Урсула»:

«Чтобы кричать я должен падать.

Это крик оглушенного воина, который в диком шуме зеркал крушит, проходя, бьющиеся стены.

Я падаю.

Я падаю, но не боюсь.

Я выбрасываю свой страх в грохоте ярости, в торжественном реве…

Но с этим оглушенным криком, для крика я должен падать.

Я падаю в преисподнюю и не могу из нее выбраться, я никогда не могу выбраться…

И здесь начинается обвал.

Крик, который я только что выбросил – это сон.

Но сон, поедающий сон». (4)

Он также написал небольшую вступительную статью к сборнику, «Театр и культура», которую переработал после возвращения из Мексики. В этой статье он создал яркий образ языка жестов, к которому пришел его театр и сама жизнь в восприятии Арто. Участники театра и жизни будут «как мучимые жертвы, которые горят на костре и жестикулируют, сгорая».(5)

Жан-Луи Барро, один из ближайших друзей Арто в то время, предложил ему сотрудничество на почве театра. Слава Барро, как актера театра и кино, росла еще с середины двадцатых. Через месяц после «Семьи Ченчи» Барро инсценировал роман Уильяма Фолкнера «Когда я умирала»,под названием «Суета вокруг матери». Постановка имела огромный успех. Среди актеров была Женика Атанасиу. Арто написал восторженную рецензию на пьесу для «Нового французского обозрения» и включил ее в свой сборник театральных эссе. Подобное сотрудничество могло дать новую жизнь театральным идеям Арто. Но он отказался от предложения Барро: «Я НЕ ХОЧУ, чтобы в моей постановке был даже отблеск чужого взгляда… В конечном счете, я не верю в союзы, особенно со времен сюрреализма, потому что я больше не верю в чистоту человека». (6) (После освобождения с Родеза Арто поменял свое отношение к Барро на враждебное, потому что его бывший друг все еще работал в театре.) Вместо сотрудничества Барро пришлось довольствоваться денежным пожертвованием на путешествие в Мексику. Арто и сам заработал немного денег двумя последними ролями своей одиннадцатилетней киноактерской карьеры, которая пришла в явный упадок со времен его блестящих работ середины 20-х в «Наполеоне» и «Страстях Жанны Д’Арк». В фильме «Лукреция Борджия», напыщенной исторической мелодраме Абеля Ганса, снятой между июлем и октябрем 1935 года, Арто играет Савонаролу (7), и подвергается сожжению на костре (таким образом, иллюстрируя образ из собственной статьи «Театр и культура».) Его последней ролью был эксцентричный химик в мрачной костюмной драме Мориса Турнера (8)«Кенигсмарк», снятой между августом и ноябрем1935 года.

Во время пребывания в Мексике Арто намеревался посетить отдельные поселения индейцев и принять участие в их ритуалах; на это желательно было получить соглашение французского правительства. Всю вторую половину 1935 года он ходил из министерства в министерство, страдая от отказов – его прошения к бюрократам были неуместно полны образами огня и магии – пока не получил разрешение на путешествие от Министерства Образования. Он хотел заручиться поддержкой известной, популярной газеты, такой как «Пари-Суар», чтобы отсылать отчеты о своей великой миссии во Францию. Но, не сумев добиться более четкого одобрения поездки со стороны правительства, Арто не смог реализовать этот проект. Чтобы подкрепить финансово свое путешествие, Арто планировал прочитать несколько лекций в Мехико, которые потом могли бы быть опубликованы в мексиканских газетах. Эту идею удалось осуществить: мексиканские космополиты жаждали новостей о европейской литературной моде. Арто начал подготавливать материал для лекций, по которому уже можно было понять, как много он ждет от этого путешествия, хотя почти с самого начала оно было омрачено разочарованием. Он ретроспективно осознал свой Театр Жестокости как аналогию революционному потоку мексиканской культуры и стремился найти в Мексике культуры, которые смогли бы оправдать идеи, выдвигаемые им для театра. Эти культуры должны обладать горячностью и особым языком жестов, способным впитать в себя все другие языки и существовать независимо, не нуждаясь в текстах или в письменности любого вида. Арто идеализировал мексиканских индейцев как воплощение его мечтаний о культуре. Он был уверен, что индейцы окажутся молчаливыми существами, что по закону крови они обладают мистической способностью к разговору и общению. Ожидания Арто по поводу Мексики были пылки и горячи до крайности; он понимал, что после провала «Семьи Ченчи» в литературных кругах Парижа он слыл теперь безумцем, его общества не искали. Он считал, что для мексиканских индейцев, наоборот, «безумец живет в истинном мире, а истина, как смерть, их не пугает» (9). Он готов был отстаивать свой мексиканский проект как гигантский, полный выдумки, сон: «если все это покажется вам фантастичным, абсурдным, не реальным и нелогичным, не забывайте, что я позаботился сказать в самом начале этой грезы, что я сплю…» (10).

11 сентября 1935 года Арто, готовясь к путешествию, начал проходить курс деинтоксикации в клинике Анри Русселя. Он запрашивал право на бесплатное лечение с тех пор, как оказался безработным без копейки денег. В то время он принимал дозу в сорок грамм опиума каждые шесть часов (как правило, он выпивал настойку, опиум, растворенный в алкоголе); максимальная его доза доходила до семидесяти грамм, а с момента последнего лечения в клинике Анри Русселя в 1932-ом году, он начал принимать и героин. Курс деинтоксикации оказался для Арто невыносимым; 16 сентября он покинул клинику, преждевременно и вопреки советам врачей, как делал уже в 1932 году.

В последние месяцы перед отъездом Арто увлекся молодой бельгийкой Сесиль Шрамм, которая станет главной в его жизни после возвращения из Мексики. Сесиль Шрамм была подругой восемнадцатилетней художницы и танцовщицы по имени Соня Мозе, с которой у Арто была короткая связь в это время. Лицо Сони Мозе известно по многим фотографиям художника-сюрреалиста Ман Рея. Ее депортируют во время Второй Мировой войны, и она погибнет в нацистской газовой камере; Арто был на Родезе, когда узнал об этом и нарисовал ее портрет в память о ней.

Последние недели Арто в Париже были лихорадочными. Он готовился к отъезду и пытался занять побольше денег. Через Роже Блена Арто помирился с Андре Бретоном и пригласил его на чтение в узком кругу собственной пьесы, которую написал для Театра Жестокости – «Танталовы муки» (Арто писал доктору в клинике Анри Русселя: «Опиум – это танталовы муки» (11)). Это чтение, которое прошло 15 ноября, было последним выступлением Арто перед отъездом. Скорей всего, он взял единственную рукопись своей пьесы с собой, в Мексику – возможно, для того, чтобы переписать или даже поставить ее там – и она была потеряна или уничтожена во время путешествия. Ни одна копия не сохранилась. После того как его поездка получила одобрение со стороны правительства, у Арто появилась возможность купить со скидкой билет на корабль до Мексики. Наконец 6 января 1936 года он покинул Париж, чтобы добраться до порта бельгийского города Антверпена.

Дорога в Мексику заняла почти месяц. Арто путешествовал на большом грузовом судне, на пароходе «Альбертвиль», который отплыл из Антверпена 10 января. Он использовал отъединенность морского путешествия как возможность собственными силами избавиться от наркотической зависимости. Это лечение оказалось более эффективным (благодаря тому, что он находился посреди океана и некуда было бежать, неоткуда достать наркотики), чем то, которое было ему назначено четырьмя месяцами раньше в клинике Анри Русселя. Ко времени приезда в Мексику Арто мог заявить, что: «человек, закалившийся и потемневший от воздуха и света, открывается сам себе» (12). 25 января, когда судно пришвартовалось на короткое время в маленьком порту на восточном побережье Соединенных Штатов, Арто написал Жану Полану в Париж:

«Кажется, я нашел правильное название для книги.

Оно будет таким:

ТЕАТР И ЕГО ДВОЙНИК

если театр – двойник жизни, жизнь – двойник истинного театра…

Этот заголовок подходит ко всем двойникам театра, которых, как я считаю, я нашел за много лет: метафизика, чума, жестокость…

И Двойник театра существует, чем совсем не пользуются люди сегодня». (13)

Грузовое судно затем повернуло на юг вдоль атлантического побережья в сторону Кубы и 30 января достигло Гаваны. Арто познакомился там с несколькими кубинскими художниками и писателями, и оставил немного статей, полных нападок на европейскую культуру и гуманизм, для публикации в кубинских газетах. Он также присутствовал на ритуале Вуду, и колдун негр подарил ему маленький меч. Арто хранил подарок в течение всего путешествия по Мексике и к моменту возвращения в Париж меч приобрел в его глазах огромное значение. Последняя остановка морского путешествия была в порту мексиканского города Веракрус, где Арто 7 февраля сел на поезд до Мехико. К тому времени он истратил всю небольшую сумму денег, которая у него была, и приехал в мексиканскую столицу без гроша в кармане.

Мексика 1936 года не была революционной страной, которую Арто ожидал увидеть. Несмотря на то, что некоторые художники, такие как монументалист Диего Ривера (14), заявляли, что индейская культура должна соединиться с европейской (доминировавшей в то время в Мексике под влиянием Европы), преследования индейцев со стороны правительства продолжались. Гонения на их ритуалы, такие как танец под пейотом, не прекращались со времен испанского завоевания. Господствующая мексиканская культура отвергала ацтекскую и любую другую, свойственную этому краю, цивилизацию, которая так притягивала Арто – взаимопроникновение насилия и искусства, и ощущение надвигающейся катастрофы, которое он считал присущим взглядам индейцев на жизнь и культуру. В 1860-х годах Франция расширила свои колониальные стремления в сторону Мексики, установив там монархию и посадив на трон Фердинанда Максимилиана, который был выбран французским императором Наполеоном III; но из-за сопротивления Соединенных Штатов инициатива провалилась в 1867 году. Франция покинула Мексику, и король Максимилиан был арестован и казнен. После революции 1910-11 годов и свержения долго правившего диктатора Порфирио Диаса, Мексика находилась в состоянии политического разброда. В 1930-31 годах на гребне находились антикоммунисты; такое положение упрочил президент Лазеро Карденьяс, сильно склонившийся в 1934 году в сторону Левых. Вто время, когда Арто находился в Мексике, давление Католической Церкви было по-прежнему сильным, и интеллектуальная жизнь столицы развивалась в группках молодых марксистов. Аура революции, все еще окружавшая Мексику, привлекала к ней и других писателей, художников и режиссеров со всех концов Атлантики, особенно Сергея Эйзенштейна, который работал там в 1931 году над своим незаконченным фильмом «Да здравствует Мексика!». Бретон последовал в Мексику за Арто в 1938 году. (Хотя Бретон часто ездил в Мексику, в основном из-за сложного финансового положения в Париже, и читал там хорошо оплачиваемый курс лекций, он, тем не менее, оказал некоторое влияние на культурную жизнь страны; он останавливался у Риверы и его жены Фриды Кало (15),сотрудничал с Львом Троцким, скрывавшимся в Мексике, которого там и убьют в 1940 году.)

Приезд Арто в Мехико вызвал почти сенсацию. Горячая страстность его отношения к мексиканской культуре была явно видна столичной интеллигенции. Писатели и художники, с которыми Арто познакомился во время первых недель в Мехико, не разделяли искренне его проиндейскую позицию и осуждали его нелюбовь к марксизму; тем не менее, они были готовы слушать все, что он им скажет. Очень скоро в «Альянс франсез» (16) и в Университете Мехико договорились о курсе лекций, и Арто начал публиковать свои проповеди по мексиканской культуре в правительственной газете «Эль Насиональ Революсионарио». Он пытался расширить политический язык – не Левых, не Правых и даже не Центра – в этих статьях. Его риторика о революции и художественном экспериментировании имела успех у аудитории и читателей. Основной причиной популярности Арто было желание мексиканской элиты узнать новости о последних театральных и литературных достижениях Франции, включая сюрреализм, и уверенность, что Арто даст эту информацию. Главной целью Арто было побывать у местных индейцев, и он вскоре начал готовиться к путешествию в отдаленные земли индейского племени Тараумара, но пока он наслаждался непривычной лестью, окружавшей его в Мехико. Он привык, что его работа отвергалась или игнорировалась парижской литературной средой; теперь его газетные статьи рассказывали целой нации о его взглядах на культуру. Однако, всеобщее внимание не обеспечило Арто достаточными средствами к существованию в Мехико. Он останавливался в домах знакомых литераторов и начал снова принимать наркотики. Ему пришлось отправить письма друзьям, таким как Полан и Бальтюс, в Париж с просьбой прислать ему денег, и ему было отказано в написании рекламного материала о мексиканском пивоваренном заводе.

Тема, которую Арто раскрывал в лекциях и публиковал в газетах, была очень широка. 18 марта он прочел престижную лекцию в «Альянс франсез», в которой дал чисто информационный обзор достижений французского театра за последние тридцать лет. Он отвел достойное место своему «Театру Альфреда Жарри» (хотя «Театр Жестокости» отсутствовал в его обзоре) и актерам-друзьям, таким как Барро. В первых трех лекциях в Университете Мехико он рассказал и о своих ссорах с сюрреалистами. Но большинство речей Арто в Мехико были возбужденными призывами к мексиканской молодежи отказаться от марксизма и начать революционное движение, которое вернет страну назад, к временам до испанского завоевания. Это была бы революция магии и анатомического преображения. Подобные воззвания были усиленной версией революционной идеи Арто, зародившейся еще в середине 20-х, когда он спорил с Бретоном по этому вопросу. С яркостью Арто представлял себе теперь и восторгался антикапиталистической, антимарксистской революционной культурой, построенной на плоти, с ее бесконечным стремлением уничтожить общества и воссоздать саму себя через творчество. Подобные утверждения звучали провокационно на фоне политической ситуации в Мексике того времени. Арто утверждал, что обращается к мексиканской молодежи от лица неудовлетворенной французской молодежи (хотя, на самом деле, их интересы 1936 года были очень далеки от идей Арто). Единственный раз в своей жизни он выступал против личности, за всемирную культуру, основанную на образе огня. Его статьи с огромной скоростью переводились за столиками, в кафе, с французского на испанский его новыми друзьями, такими как Жозе Феррер (17) и Луиз Кордоза и Арагон. Он потерял рукописи, и когда пришло время опубликовать статьи во Франции, многие из них пришлось переводить обратно с испанского. Арто хотел выпустить свои мексиканские статьи отдельным сборником под названием «Революционные послания», но этого не произошло при его жизни.

Всю весну 1936 года Арто пытался устроить свое путешествие и побывать в индейском племени. Он выбрал Тараумаров, которые жили в Сьерра-Мадре, в северной части Мексики, потому что считал, что они минимально загрязнены европейской цивилизацией. Они также были одним из нескольких выживших племен, которые основывали свои магические и религиозные ритуалы (у них было многобожие) на наркотике пейоте. Арто был очарован растением пейот благодаря тому, что Тараумары использовали его для укрепления своей мифологической идеи взаимосвязи человеческой плоти с живыми природными силами. Арто всегда полагался на опиум как на путь, воздвигающий преграду боли его чувствительных нервов; теперь он обратился к пейоту, как к средству, разрушающему все преграды для восприятия, и орудию, способному уничтожить рамки времени и пространства, от которого так страдала постановка в его Театре Жестокости. Он был не единственным писателем своего поколения, которого привлекали галлюцинаторные качества наркотика: Анри Мишо (18) и Олдос Хаксли (19) исследовали мечтательные состояния, порождаемые мескалином, дериват пейота.

Тараумары были совершенно равнодушны к материальной собственности, что перекликалось с аскетизмом самого Арто. У него не было ничего, кроме чемодана с подаренной одеждой и истрепанными рукописями. И Тараумары практиковали единственный вид коммунизма, который Арто мог вынести:

«Они живут в северной Мексике, племя чистокровных красных индейцев, Тараумара. Сорок тысяч человек живут там так же, как жили люди до потопа. Они – вызов этому миру, где часто говорят о прогрессе, только потому, что потеряли способность развиваться.

Это племя, которое, если рассуждать логически, должно было бы выродиться, четыреста лет противостоит всему, что пытается его одолеть: цивилизации, ассимиляции, зиме, войне, диким животным, грозе и лесу. Они живут обнаженными зимой в горах, засыпанных снегом, пренебрегая всеми медицинскими теориями. Коммунизм существует для этого племени как чувство добровольной солидарности.

Невероятно, но может оказаться, что индейцы племени Тараумара живут так, как будто они уже умерли… Они не видят реальности и вытягивают магические силы из презрения, которое питают к цивилизации». (20)

Тараумары тогда глубоко потрясли Арто. Всю оставшуюся жизнь он работал над тем, что увидел и пережил в то время, он закончил свой последний текст о танце под пейотом только за две недели до смерти. И чтобы создать собственный звуковой ряд для записи «Покончить с судом божьим» в январе 1948 года, Арто отталкивался от ритуальных криков и жестикуляции Тараумаров.

Арто был уверен, что знания, которые он привезет с тараумарских гор поразят парижан; это изгладит из памяти унижение, которое он перенес из-за провала «Семьи Ченчи». Он написал Полану: «Я надеюсь, что, вернувшись, смогу рассказать тебе много удивительного, и многим станет ясно, что мир двойственен и тройственен». (21) Он также хотел привезти с собой оружие от Тараумаров, которое позволит ему свести со многими счеты в Париже. Он заявил Барро:

«Я должен отомстить многим за многое. Для меня невозможно не мстить. Ты должен понять, что у меня тяжело на сердце, и что некоторые грязные оскорбления мне нельзя забыть… Я собираюсь вернуться довольно скоро, через 3 или 4 месяца, в конце сентября – начале октября. И надеюсь, к тому времени, я буду во всеоружии». (22)

Частично, гнев Арто был вызван препятствиями, задержавшими его отъезд в тараумарские горы. Как обычно, дело было в деньгах. В конце концов, он получил санкцию мексиканского правительства побывать у племени Тараумара и изучить их поведение для художественных целей. Многие писатели, с которыми он познакомился в Мехико, подписали прошение президенту в пользу Арто, и все расходы по путешествию взяло на себя мексиканское правительство. Арто считал свой отъезд победой и неизбежностью: «Я еду на поиски невозможного. Даже если так, увидим, способен ли я найти его». (23) В конце августа 1936 года он сел на поезд в Мехико и проехал тысячу километров до Чихуахуа,ближайшего города к Сьерра Тараумара; оттуда в горную местность он продолжил путь верхом. Перед тем как попробовать наркотик Тараумаров, он хотел избавиться от зависимости к европейским наркотикам, поэтому он выбросил остатки героина у подножия гор.

Пять или шесть дней Арто добирался верхом до деревушки Норогачик,где обитало племя Тараумара, находившейся на высоте шесть тысяч метров над уровнем моря. Резкая нехватка героина вызвала у него сильнейшие боли. Гиду пришлось помогать Арто, чтобы тот удержался на лошади, положить ему руки на вожжи и сжать его пальцы вокруг них. В невыносимо жаркую и предштормовую погоду Арто и его гид проезжали сквозь деревни нищих, больных индейцев, которые отказывались дать какую-либо информацию о ритуале с пейотом. Состояние Арто становилось все более опасным: «На пятый день мне показалось, что я вхожу в ад. Я буквально видел все в красном цвете, мне казалось, что дорога горит». (24) Вдоль дороги он видел группки мастурбирующих индейцев и решил, что они хотят заколдовать его и заставить повернуть назад. Тараумары ненавидели всех белых. Со времен испанского завоевания колонисты-европейцы заражали местное население болезнями и пытались помешать ему совершать наркотические ритуалы. Арто различал пейзаж вокруг себя как будто помеченный цифрами, буквами и символами; камни изгибались от легкого дуновения, принимали искаженные формы. Ему казалось, что пейзаж был сам по себе живым, лопающимся от напряжения, благодаря сиюминутной магии, которая приводит природу в состояние катастрофы и сексуальности.

Когда Арто добрался до Норогачика, он позаботился довести до сведения Тараумаров, что хочет участвовать в их ритуалах с пейотом, а не устраивать на него гонения. Индейцы были подозрительны и злы на мексиканских солдат за то, что они недавно уничтожили поле пейота. За пять недель, которые Арто провел у Тараумаров, он сумел завоевать их доверие. Он остановился в доме правительственного уполномоченного, который был также местным учителем. Пока Арто ждал возможности присутствовать на ритуале пейота, он писал статьи о культуре племени Тараумара и собирался отправить их в Мехико в газету «Эль Насиональ Революсионарио»; многие из его статей этого времени впоследствии были потеряны. Арто считал, что Тараумары больше не понимают смысла собственных ритуалов, и его стремление увидеть танец под пейотом было уже омрачено разочарованием: «Мне, конечно, нужна сила воли, чтобы поверить, что что-то должно случиться. А ради чего все это? Ради танца, ради ритуала каких-то затерянных индейцев, которые даже не знают, кем они были и откуда пришли, и которые, когда я задаю им вопросы, в ответ рассказывают истории, уже утратившие суть и смысл». (25) Месяц Арто пытался убедить школьного учителя, что индейцам нужно позволить совершать свой ритуал. Так как у Арто было разрешение правительства, школьный учитель, в конце концов, согласился. Незадолго до этого умер один из индейцев, поэтому особый ритуал с пейотом мог быть проведен в его честь. Но, как будто в насмешку над Арто, индейцы должны были серьезно подготовиться к ритуалу, поэтому его отложили еще на неделю.

Следующие двенадцать лет Арто множество раз описывал, чему он был свидетелем в эту ночь ритуального танца пейота. Все его описания передают очень обрывочное впечатление; очевидно, что он был болен и истощен в момент ритуала. Индейцы считали, что пейот разрушает время и дает им безграничную память, но прием эссенции пейота скорей остановил галлюцинации Арто, вместо того, чтобы породить новые. На Родезе он скажет, что главный колдун не дал ему достаточного количества пейота, чтобы увидеть, каков будет эффект. Впечатление Арто от участия в танце пейот было испорчено чувством, что огромные усилия, которые он предпринял, чтобы добраться до Тараумаров того не стоили, и что он не найдет здесь ни отклика на собственное видение революционной культуры, ни лекарство от боли. Тараумары считали, что любая польза, какую чужак, вроде Арто, сможет извлечь из их ритуала, будет им в убыток. Изоляция Арто в сердце ритуала сделала его еще более чувствительным к хрупкости собственного тела: «Физическое ощущение все еще присутствовало. Этот катаклизм, который был моим телом… После двадцати восьми дней ожидания я все еще не вернулся в самого себя; я должен был сказать: остался в самом себе. В самом себе, в этом вывихнутом скоплении, в этом обрывке сгнившей геологии». (26) Ритуал породил в Арто ощущение огромного жара, даже счастья. Но это было и время уныния: он понял, что его работа уперлась в очередной тупик. Выступая в театре «Вье-Коломбье» в январе 1947 года, Арто заявил: «Обращаясь к пейоту, я не хотел найти новый мир, я хотел покинуть фальшивый». (27) Колдуны-индейцы кричали и жестикулировали пока Арто пил пейот, а потом, как того требовал ритуал, слили остаток в дырку в земле. Арто был в изнеможении. Он воспринимал ритуал – постоянный шум: крики, удары, топот и кровопролитие, колдун отрезал собственную плоть и опустил подкову в рану, – двояко: как процесс исцеления, и как явный апокалипсис. Солнце следовало убить, когда оно взошло после ночи танца, и тогда началась бы бесконечная, черная ночь в мрачном ритуале огня и гибельного разрушения. Арто писал: «Нет, солнце не вернется». (28)

После этого изматывающего опыта он вскоре покинул племя Тараумаров. 7 октября Арто вернулся в Чихуахуа. Он написал Полану, чтобы узнать опубликована ли во Франции статья «Театр и его Двойник», но совсем не упомянул о ритуале с пейотом, в котором недавно участвовал. Приехав в Мехико, Арто бросился на поиски денег для возвращения в Париж. Он стремился вернуться во Францию как можно скорее, чтобы снова увидеть Сесиль Шрамм. 31 октября в Веракрус он сел на пароход «Мексика», который направлялся прямо во французский порт «Сан-Назар». Арто вернулся в Париж в середине ноября; прошло десять месяцев с момента его отъезда.

Возвращение Арто в Париж невозбудило большого интереса в литературных кругах. Хотя провал, связанный с «Семьей Ченчи» был в значительной степени позабыт, мексиканское приключение Арто вызвало лишь сдержанный отклик. Полан согласился опубликовать в «Новом французском обозрении» некоторые из статей Арто о племени Тараумара, и Арто, наконец, подписал контракт с Галимаром на книгу «Театр и его Двойник». Но жизнь в Париже вновь спровоцировала два сложнейших препятствия для работы Арто: опиум и нищету. Первый месяц по возвращении в Париж он ночевал в квартире друга Жана-Мари Конти,и ему пришлось умолять другого друга времен сюрреализма, Робера Десноса, найти ему любую работу на радио, вплоть до небольших ролей и дикторства. Деснос посоветовал Арто вместо этого сняться в фильме, чтобы заработать немного денег, но Арто считал это невозможным, понимая, что он физически сейчас очень слаб. Им владело желание осуществить великую, всеохватывающую работу, которая, наконец, позволит ему управлять собственной судьбой, но у него не было ни театра, ни денег, ни материалов, ни союзников. Он отчаянно хотел продолжать творить, и эта напряженность глубоко и безжалостно отражалась на нем самом, так что он всем телом ощущал губительную остроту своей работы.

Арто катастрофически не хватало денег – он днями не ел, сидел в кафе «Купол», и его друзьям приходилось оплачивать его выпивку. Он систематически оскорблял прохожих на улице. Доза опиума, которую он потреблял каждый день, дошла до такого опасного уровня, что Полан в конце января 1937 года устроил для Арто возможность получить чрезвычайную выплату из писательского фонда, чтобы он мог пройти курс деинтоксикации. Он оставался в клинике на улице Буало с 25 февраля по 4 марта и испытал на себе такой же болезненный и бесполезный, как и все предыдущие, курс лечения. Вопреки собственному стремлению перестать принимать наркотики и направить силы на достижение новой стадии в работе, Арто тут же снова подсел на опиум, как только вышел из клиники. В апреле ему пришлось пройти новый курс деинтоксикации, на этот раз в частной клинике, в Со, на южной окраине Парижа. Полан анонимно оплатил расходы, и Арто поместили в отдельную палату, по его собственной просьбе; результаты были более успешны. Выйдя из клиники, Арто решил поселиться в мастерской художника Рене Томана улице Дагерр,рядом с монпарнасским кладбищем. Там проходили встречи многих художников и писателей, и те, кому негде было ночевать, могли остаться. Подруга Арто, Ани Беснар, тоже жила в этой мастерской. Тогда жена датского художника по имени Кристиан Тонни (29) подарила Арто древнюю витиеватую трость; она утверждала, что трость принадлежала Святому Патрику в Ирландии. Это была впечатляющая вещь, и Арто к ней очень привязался. Как и меч, который ему подарили на Кубе, трость стала и орудием насилия и знаком сексуальной уязвимости. Арто носил ее с собой постоянно, и когда друзья восхищались вещицей и пытались до нее дотронуться, он приходил в ярость и жаловался, что это было так, как будто они схватили его за пенис. Один раз он гнался за бывшим лидером «Дада» Тристаном Тцара по всей площади Сен Жермен-де-Пре потому что тот дотронулся до его трости. Арто отнес ее к кузнецу, чтобы сделать металлический наконечник; когда он гулял по бульварам и ударял тростью об землю, она высекала искры позади него.

После возвращения из Мехико Арто стал снова встречаться с Сесиль Шрамм. Их роман был пылким и изменчивым. Жизнь Арто становилась все неустойчивей, и он все больше опирался на Сесиль, как на единственное постоянство. Он писал ей:

«Я люблю тебя,

потому что ты открыла для меня, что такое человеческое счастье». (30)

Но Сесиль Шрамм тоже была наркоманкой, и ее неразборчивость ужасала Арто. Его идеи по поводу секса находились в некотором беспорядке с момента возвращения из Мексики, и теперь его привлекала теория чистого физического желания. Когда они ложились в постель ночью, он клал трость между ними так, что их тела не могли соприкасаться. Поведение Арто с Сесиль Шрамм было очень переменчивым: иногда он был ожесточенно высокомерен, иногда удивительно нежен. Когда он был вынужденно разлучен с ней во время курса деинтоксикации в феврале-марте 1937 года, он попросил ее нарисовать приметы пейзажа, который видел в горах Тараумара – Арто хотел перенести эту природную непосредственность в родной парижский пейзаж. Весной 1937 года Арто попросил руки Сесиль Шрамм. После выхода из клиники в Со Арто решил снова уехать из Парижа и принял приглашение писателя Робера Пуле (31)прочесть лекцию в Доме Искусств в Брюсселе, где жили родители Сесиль Шрамм. Арто и Сесиль Шрамм отправились в Брюссель приблизительно 14 мая, так чтобы Арто успел познакомиться со своими будущими родственниками и прочесть великолепную лекцию.

Поездка обернулось катастрофой. Отец Сесиль Шрамм был директором брюссельского трамвайного депо и ожидал от сорокалетнего Арто реальных гарантий того, что он сможет содержать его дочь. Этого Арто ему представить не мог. Предполагаемого тестя привел в замешательство вопрос Арто, доезжают ли его трамваи до пустыни. Лекция состоялась в Доме Искусств 18 мая. Заявленная тема называлась «гниение Парижа» и это привлекло культурную публику. Но лекция Арто превратилась в очередное скандальное, полное обличительных речей мероприятие, из серии тех, которые начались с лекции о чуме в Сорбонне в 1933 году и тянулись до последнего выступления Арто в «Вье-Коломбье» в 1947 году. Арто тут же объявил, что не будет придерживаться заготовленного текста. Потом он начал говорить о своем путешествии в Мексику, и его интонация и жестикуляция становились все более яростными и враждебными. Он также имитировал мастурбацию, желая выразить свое мнение по поводу поведения иезуитских священников, чем вынудил большую часть возмущенной публики покинуть зал, так же как и четыре года назад в Сорбонне. Заканчивая лекцию, Арто закричал и проревел оставшимся слушателям: «Открывая вам все это, я почти убил себя!» Ему не удалось спровоцировать всеобщую шумиху в Брюсселе, так как газеты не опубликовали репортаж о выступлении. Но мероприятие окончательно довершило недовольство родителей Сесиль Шрамм, и женитьба стала невозможной. Арто вернулся в Париж полный недоумения, он был в восторге от реакции аудитории на его лекцию. Еще несколько недель он продолжал заявлять друзьям, что собирается жениться, но что свадьба отложена из-за болезни Сесиль. Арто не перестал любить Сесиль Шрамм и думать о ней. Во время своего пребывания на Родезе он назначил ее одной из «дочерей, рожденных из сердца», в отличие от Женики Атанасиу. Он пытался найти Сесиль Шрамм и в 1946 году, вернувшись в Париж из Родеза, он попросил друзей выяснить, где она живет. Друзья узнали, что она стала пациенткой санатория в Бельгии, что она частично парализована и преждевременно состарилась из-за злоупотребления наркотиками. Она больше не хотела иметь с Арто ничего общего. Тем не менее, Сесиль написала разрозненные воспоминания об их отношениях незадолго до смерти в 1950 году в тридцать с небольшим, всего через два года после смерти Арто.

То время, которое Арто прожил в Париже между возвращением из Брюсселя, приблизительно 20 мая, и его отъездом в Ирландию 12 августа, было исключительным. После эффективного курса лечения в Со он вообще не принимал наркотиков. (Помогало еще и то, что он совершенно не мог позволить себе покупать наркотики.) Его писания в связи с этим наполнились чрезвычайной ясностью и решимостью. Он снова жил в мастерской у Рене Тома и оставил там большую часть своих рукописей. Огромное количество времени он проводил еще на улице, вне мастерской, и в кафе «Купол». В первые летние месяцы он ночевал на улице и попрошайничал на бульваре Монпарнас. Он только что написал в журнал статью о Тараумара под названием «Племя потерянных людей», в которой описал, как они нищенствуют по пути в мексиканские города. Они демонстрируют «крайнее презрение. По их виду читается: «Ты богат и потому ты скотина. Я достойней тебя, плевал я на тебя. »» (32) Арто использовал ту же технику, нищенствуя на улицах Парижа, часто успешно, хотя его вид, жестикуляция и манера поведения теперь пугали прохожих. Он не расставался со своей тростью ни на секунду. В этот период крайней рассеянности и одиночества он поддерживал связь только с некоторыми людьми. Он снова начал встречаться с юной художницей Соней Мозе и жаловался, что она не признается ему в любви, потому что он отказался заниматься с ней сексом. Он часто общался с Бретоном и посылал ему множество писем, предрекая близкий мировой переворот, результатом которого будут ужасные бедствия и, как финал, конец света. Он утверждал это спокойно, убежденно и хладнокровно. Это было время апокалипсического оптимизма для Арто. Его письма пестрили образами огня. Бретон был одним из немногих, кто давал Арто деньги и кормил его в это время; несмотря на глубокие разногласия с Бретоном в вопросах революции и искусства, Арто до конца жизни остался ему благодарен за материальную поддержку. Арто также подружился с женой Бретона Жаклин (которая разведется с мужем через несколько лет); он относился к ней как к лучистому «истинному солнцу» – противоположности мертвого черного солнца Тараумаров. В июле он познакомился с молодой журналисткой по имени Ан Мансон, которую направили к Арто перед отъездом в Мексику в качестве корреспондента. За время их короткой связи Арто стал неистово покровительственен и сексуально ревнив. Его отношение к Ан Мансон было глубоко противоречивым. Диктаторски провоцируя ее явную сексуальность, он в то же время восхвалял и цеплялся за то, что считал в ней асексуальным «необыкновенным светом», перед лицом последнего темного путешествия, которое он обдумывал. Он писал ей: «Лучше мне предупредить тебя, что я, несомненно, опасный человек, потому что я ничего не боюсь и мне нечего терять». (33)

После возвращения из Мексики Арто был очарован картами Таро и предсказаниями, которые он мог делать с их помощью. Оккультист Мануэль Кано де Кастро обучал Арто управляться с колодой, хотя толкования Арто были всегда крайне индивидуальны и служили для него подтверждением в необходимости подготовки к неизбежной катастрофе. Несмотря на то, что интерес Арто к картам Таро был недолгим, он послужил пищей для создания последнего произведения перед заключением в больницу, поэтического пророчества «Новое Откровение». Текст был написан приблизительно в июне 1937 года, вскоре после разрыва с Сесиль Шрамм. В какой-то степени он подвел итог их отношениям, рассказав о конечном разделении, предательстве, изгнании и апокалипсисе. Арто выразил свою злобу и боль в безграничных измерениях; согласно его пророчеству он восстанет как личность, наделенная авторитарной и разоблачительной властью над миром. Его стиль был по-прежнему крайне отточенным и поэтически острым:

«Я говорю то, что вижу и во что верю; и кто бы ни сказал, что я не видел того, что видел, я сейчас оторву ему голову.

Потому что я беспардонная Скотина, и так будет до тех пор, пока Время не перестанет быть временем…

Вы слышите по-настоящему Отчаянного, того, кто никогда не знал счастья, пребывая на земле, до этого часа, пока не оставил эту землю и полностью не отделился от нее». (34)

В «Новом Откровении» Арто требовал «перераспределения всех ценностей». Это будет «существенно, абсолютно, ужасно», с более широким и революционным размахом, чем тот, который он планировал в Сюрреалистическом Исследовательском Центре в 1925 году. Арто предвидел появление деспотичного режиссера мировых событий, обретшего власть от предапокалипсического состояния природных сил. На Родезе, в 1943 году, он проведет параллель между этим образом и восхождением Гитлера. Но в «Новом Откровении» это явно сам Арто режиссирует мировым переворотом с помощью меча и трости. Отвергнутый обществом как глупец и безумец, он прошел через физические испытания, одиночество и отчаяние, чтобы отождествить себя с новой личностью – «ОТКРОВЕННОГО». Арто называет точные даты в ближайшем будущем, когда произойдет преображение и разрушение, которые он предсказывает:

«7 числа (сентябрь, 1937) дверь в Бесконечность откроется для одного человека. Мучимый наконец-то готов. Он может войти, он достиг уровня своей работы. Он может начинать.

3 ноября – Разрушение озарено.

7-го – оно разражается молнией.

Мучимый для всего мира становится Узнаваемым,

ОТКРОВЕННЫМ». (35)

Текст был опубликован Робером Деноэлем в виде брошюры без имени автора. Арто теперь стремился быть чистой телесной силой, прикрепленной к траектории собственной работы, и уничтожить все свидетельства предшествующей жизни. Он попросил Полана удалить его имя из статьи о Тараумарах, которая 1 августа появилась в «Новом французском обозрении».

Именно трость, возможно принадлежавшая Святому Патрику, в значительной степени побудила Арто отправиться в его последнее путешествие, в Ирландию. С другой стороны, возникла необходимость в любом путешествии, чтобы перечеркнуть жизнь в Париже. Он решил, что вернет трость ирландцам, чтобы пробудить их своим призывом к революции. Он считал ирландцев, людьми врожденно восприимчивыми к его революционным требованиям (и благодаря их древней мифологии и в связи с недавним восстанием против Британских колониальных властей) так же, как было и с мексиканцами. Он хладнокровно сознавал, что это путешествие будет его последним, и так и объявил о нем друзьям. Он оставлял Париж, где его постоянно унижали, чтобы противопоставить ему то, что он считал иной дикой средой, существовавшей в противовес европейской цивилизации: изолированные Аранские островазападного побережья Ирландии. Там он будет наблюдать за осуществлением своего пророчества. Арто внезапно покинул Париж, почти не взяв с собой денег, и сел на корабль до Ирландии, который прибывал в порт города Ков 14 августа. Вернется обратно он уже только заключенным психиатрической лечебницы «Сант-Анн».

Поездка в Ирландию довела Арто до срыва. Хотя его целеустремленность и необходимостьпереписываться с парижскими друзьями остались прежними, все остальное, что было в жизни Арто, рухнуло. Изматывающее исследование своей собственной личности показало нестабильность психики и социальную неадекватность. Его начали преследовать вымышленные и настоящие предательства людей, которых он знал в Париже и по работе в театре и просто так. Его растущая увлеченность религиозным ритуалом, сконцентрированная вокруг трости и меча, которые он взял с собой в Ирландию, опасно колебалась от бранного обличения, произнесенного им на собственной лекции в Брюсселе, до крайнего благочестия, как результата, в крайне искаженном варианте, религиозного воспитания Арто. Хотя поездка в Ирландию оказалась не такой физически сложной, как поездка в Мексику предыдущего года, это сочетание травмирующего самоанализа и яростных выпадов привела Арто к полному молчанию, которое длилось много лет.

Арто начал свое апокалипсическое путешествие по Ирландии с отправки открыток друзьям (как будто он был парижанином, выехавшим отдохнуть загород в августе). В Кове, на южном побережье, он сел на поезд, идущий на север, в Дублин, а затем немедленно пересек Ирландию и добрался до Гэлуэя, на западное побережье. Приехав в Гэлуэй, Арто сел на паром, ходивший два раза в неделю до острова Инишмор. Инишмор, находившийся в тридцати милях от Гэлуэя, в устье Гэлуэйской Бухты, был самым большим из трех Аранских островов. Это был «святой остров» с большой историей христианских монашеских и ученых общин, восходящей, по крайней мере, к пятому веку, чьи церкви и монастыри периодически подвергались разрушению, и где время от времени убивали священников и монахов; остров был усыпан развалинами подобных строений. Он также вдохновлял Арто остатками дохристианских обрядовых сооружений и барабанообразными фортами на вершинах утесов, такими как Дун Энгус, сохранившимся полностью несмотря на свои 2,500 лет. С начала двадцатого века ученые, занимающиеся гэльским языком, приезжали со всех концов Европы на этот остров, чьи жители, как считалось, остались свободны от алчности, технологического прогресса и урбанистического общества, и существовали изолированно, заявляя об этом стойким строем своего языка; частично благодаря произведениям Д.М Синга (36)Аранские острова приобрели славу единственного места магической чистоты, находящегося на задворках Европы и в противовес ей. Отдаленный остров источал странную и напряженную эманацию из своей плотной мифологичности, мистической полноты и человеческой временности.Жизнь для самих островитян была изнурительной нищетой: Инишмор веками был собственностью отсутствующих землевладельцев, которые облагали островитян суровыми налогами. Они жили на покатой плите отполированного водой темно-серого известняка, фактически без почвы под ногами, окруженные опасным океаном, превратившим рыбалку в рискованный способ добычи пропитания; остров покрывала безбрежная сеть каменных стен, окружавшая крохотные делянки, на которых островитяне пытались вырастить картофель в слоях водорослей.

Эффектное бесплодие инишморской земли с ее головокружительно высокими скалами и изолированными от остального мира островитянами, совсем недавно привлекло к себе внимание американского режиссера Роберта Флаэрти (37), который провел много месяцев на острове, снимая документальный фильм «Человек из Арана» (1934 год); Арто посмотрел этот фильм во времена своей успешной работы в кино в Париже. В фильме Флаэрти островитяне (в особенности главный герой Тайгер Кинг) мужественно отстаивают свою жизнь, постоянно находясь на краю гибели на арене безбрежной и грозной природы; во многом они напоминают персонажей одного из спектаклей Арто для Театра Жестокости. Фильм, конечно же, сыграл решающую роль в увлеченности Арто Ирландией. Однако, изображение Флаэрти тяжелой жизни обитателей Инишмора во многом не соответствовало истине (в последнем эпизоде фильма островитяне подвергают себя страшной опасности, пытаясь поймать огромную акулу – рыба, на которую они никогда не охотились), и Арто приехал с неправильным представлением об острове; несмотря на это, его личное пребывание на острове Инишмор обернулось изматывающим самоанализом и самоуничтожением, явно перекликавшимся с работой Флаэрти.

В главном порту и поселении острова Инишмор Килронане было несколько гостиниц, в которых можно было снять комнату, но по прибытии Арто прошел мимо них и шел два часа, почти до самого конца острова, к отдаленной деревушке Эоханахт на севере Инишмора. У него почти не было денег, и на английском он знал лишь несколько слов (благодаря своей работе над переводом «Монаха»); сами островитяне говорили в основном на гэльском, и вдали от Килронана по-английски почти никто не понимал. Французского не знали вообще. Несмотря на это, Арто сумел договориться с одной супружеской парой и поселиться в их однокомнатном каменном доме в деревне. Наверху, на холме, над Эоханахт находился один из наиболее сохранившихся круглых фортов, Дун Эоханахт, который стоял заброшенным около двух тысяч лет; с вершины массивного каменного строения открывался вид на Атлантический океан на север и запад. У подножия деревушки древнее кладбище и две разрушенные церкви, датированные восьмым веком, демонстрировали очевидность и неизменность полного уничтожения острова, как центра Христианства. Арто проводил дни в Эоханахте, энергично прогуливаясь по окрестностям с неизменной тростью, и любуясь видом с вершины Дун Эоханахта. Сам по себе он был уникальным зрелищем для деревушки в то время, в конце 30-х годов – на западный край Инишмора редко кто заезжал, и потому Арто неумышленно развлекал своим видом лишь деревенских детей. Через шестьдесят лет уже состарившиеся жители могли отчетливо вспомнить быстрого, злого и нервного француза (они знали его как «француза, жившего в доме Шеанин» или « шеанинского француза»), привлекавшего их враждебное внимание; они бежали за ним по узким тропинкам, что вели наверх, к форту, пытаясь вырвать трость у него из рук, и потом безжалостно смеялись, когда он оборачивался, чтобы свирепо обругать их.

Арто возбуждал любопытство жителей в течение всего своего пребывания на острове Инишмор; он несколько раз пускался на далекие прогулки, чтобы отправить письма на почте в Килронане, в Килронане он еще консультировался с медиумом; у него совсем не было денег, и он пожаловался в письме Бретону на то, каким дорогим оказался остров и попросил денег у Полана, чтобы продолжить путешествие (возможно на север, в Донегол – одно из главнейших мест для почитателей Святого Патрика). Полан в тот момент серьезно болел и был не в состоянии помочь Арто так же, как помогал в Париже и во время путешествия в Мексику. Арто по-прежнему владели идеи об огне и разрушении, он писал Бретону, что «на этот раз конец света воспламенит смыслы» (38). Оправдывая свою поездку в письме к семье, он писал, что ищет «последних настоящих потомков Друидов», которые будут знать, что «человечество должно исчезнуть в воде и огне» (39). По прошествии двух недель Арто внезапно покинул дом в Эоханахте, не оставив никаких денег за проживание; он ушел, когда хозяев не было дома и заявил в записке, написанной на английском, что скоро вернется: «Я иду в Гэлуэй со священником, чтобы взять на почте присланные мне деньги».

Вернувшись в Гэлуэй 2-го сентября, Арто заказал номер в лучшем припортовом отеле «Империал» – обитые темным деревом комнаты с баром и богато украшенная столовая для гостей на первом этаже – на западной стороне главной площади города Эйр Сквер. На почте для него не было денег и не было возможности вернуться в Инишмор, откуда он собирался наблюдать за первыми свершениями собственного пророчества, которые, по его расчетам, должны были начаться 7 сентября, когда «дверь в Бесконечность» откроется для него, и он сможет приступить к настоящей работе. Вместо этого он все еще находился в отеле «Империал». Арто продолжал упорствовать, один против всех, что катастрофические события, которые он предсказал, скоро начнут исполняться. Он снова написал Бретону и убеждал его принять участие в этих событиях. Как и в других случаях критического состояния, взывая о помощи к Бретону, Арто обесценивал свою просьбу упреком в политической позиции Бретона. Он писал: «Я всегда страдал, видя, как ты, Бретон, подчиняешься структурам, правилам и Человеческим сектам, которые проявляют себя в Системах, Доктринах и Партиях». (40) (Исключение из сюрреалистического движения, частично по политическим причинам, навсегда осталось для Арто источником злобы на сюрреалистов.) Арто был уверен, что общество попытается сдержать его и заставить замолчать из-за явно апокалипсической природы его миссии в Ирландии. Он ждал, что его арестуют и посадят в тюрьму. Он объяснил Бретону, что не стоит из-за этого беспокоиться; он вскоре появится преображенным и с новым именем. Трость оставалась по-прежнему одной из главных забот для Арто. Он представлял свою работу, как работу одиночной Христоподобной личности; для Арто, в то время, Христос был разрушающей фигурой, «Обратный Созиданию» (41). В письме к Бретону он писал: «Христос был магом, который боролся с демонами в пустыне тростью. И след его крови остался на ней». (42) Из таких писем видно, что Арто в это время страдал галлюцинациями, в которых подвергался сексуальному насилию со стороны злых, демонических существ; подобные галлюцинации не оставят его до конца жизни. Ему приходилось драться, кричать и танцевать, чтобы защитить себя от насилия этих мрачных фигур.

Из Гэлуэя Арто написал подробное письмо Полану об обещанном авансе за книгу «Театр и его Двойник», которая до сих пор не была издана. Но с каждым днем в отеле «Империал» он становился все более злым и раздражительным. Грозная реальность его пророчества становилась все эфемерней. Отвечая на письмо Ан Мансон о ее недавних играх в теннис и желании побывать в Мексике, Арто огрызнулся, что подобные заботы поверхностны, пока «в современном мире существуют бездомные, умирающие от голода люди, сумасшедшие, маньяки, больные и те, кто искалечен ошибками современного мира» (43). Непреодолимую ярость он приберег для Лиз Деарм, богатой дамы, в доме которой в ноябре 1935 года Арто читал свою пьесу «Танталовы муки». Между ними произошла ссора перед его отъездом в Ирландию, в которой он осудил ее за политические симпатии к Левым; она в ответ обвинила Арто в том, что он плохой актер и сказала, что его следует сжечь как колдуна за язычество (такой была вера Тараумаров). Теперь Арто мстил издалека, посылая ей письма с угрозами через Бретона, и придумывая первое из большой серии, как он сам их называл «заклинаний». Это были кусочки бумаги, на которых он писал проклятья (а позже защитные формулы) яркими цветными чернилами, и окружал их символическими рисунками. Затем он уничтожал бумагу, рвал и сжигал ее с помощью сигарет, желая одновременно причинить вред телу клиента.

8 сентября (день, когда должны были осуществиться пророчества Арто, предсказанные в «Новом Откровении») он оставил Гэлуэй и уехал на поезде в Дублин. Он писал: «Я еду навстречу собственной Судьбе» (44). Также как и во время отъезда из Эоханахта, он не оплатил счет в отеле. В Дублине, по-прежнему без денег и почти не зная английский, Арто снова ухитрился снять комнату в пансионе. Он продолжал много писать друзьям в Париж; письма друзьям иллюстрируют его лихорадочное состояние. Арто постоянно одержим навязчивыми идеями. Потеряв покой, он дошел до пограничного состояния. В течение первых двух недель в Дублине Арто решительно переосмыслил свою личность; в письмах, которые он писал в то время, нет ни единого упоминания о его неустойчивом финансовом положении. Он заявил Ан Мансон: «Прилагая гигантские усилия, я добрался до понимания кто я такой и до принятия себя как такового» (45). Для Арто жестокость была теперь самонаправленной силой переворота, постигаемой и осуществляемой в одиночестве; эта сила при необходимости может быть навязана внешнему миру. Арто все еще мучило унижение от разрыва отношений с Сесиль Шрамм; он неоднократно писал Ани Беснар, требуя от нее стереть в кругу знакомых память о его планах на женитьбу. Насмешки, от которых он страдал в парижских литературных кругах, причиняли ему огромную боль. Он думал, что Ан Мансон станет предателем и раскроет этим людям его местонахождение, которое он отчаянно хотел сохранить в тайне. Он сказал Бретону, что Антихрист ‑ это завсегдатай кафе «Де-Маго» на Сен-Жермен-де-Пре; похоже, он имел в виду друга жены Бретона Жаклин, так как послал ей одно из своих «заклинаний», чтобы защитить от этого человека. Этот поступок мог быть спровоцирован ревностью. Арто хотел, чтобы Жаклин Бретон стала женой его преображенной личности: «Ты будешь отомщена, дорогая Жаклин, так же как и Высшее Существо, чья ты Предопределенная Жена» (46). Религиозные замыслы Арто были теперь свирепы: жестокий Христос с тростью в руках прикажет казнить Папу Римского. Арто считал, что трость по-прежнему может ускорить конец света; Англия первой погрузится в море. И сила, которой он будет владеть, как «Взбешенный», вскоре даст Арто право говорить голосом Бога. Остро чувствующий, что все, что он говорит, воспримут, как безумие или шутку, Арто умолял во всех своих письмах, чтобы ему поверили. Он писал: «вот, что нужно понять: Невероятное, да, Невероятное – это Невероятное, которое есть истина» (47). После последнего обращения к Жаклин Бретон 21 сентября, Арто резко замолчал.

Несколькими днями ранее, Арто начал провоцировать происшествия на улицах Дублина. Вокруг него собирались толпы, когда он размахивал тростью и побуждал людей вступить с ним в игру. В некоторых случаях вмешивалась дублинская полиция, но Арто поначалу избегал ареста. На своей лекции в «Вье-Коломбье» десять лет спустя, он вспомнит, как его избили во время одного из подобных происшествий. Он назовет точное время, а именно три часа дня 18 сентября, и заявит, что он испытал на себе «удар железным ломом полицейского-провокатора, который разломал его позвоночник на две части – двадцать докторов подтвердили и осмотрели шрам и повреждение» (48). Он не забыл ударить в ответ полицейского своей тростью. Арто считал, что английская полиция хотела помешать ему вернуть трость ирландцам, по поводу которых он все еще имел определенные намерения (он находил Британское влияние и власть все еще господствующими над Свободным Ирландским Государством). Арто как будто искал подходящее место, где оставить трость, он побывал в Дублинском Национальном Музее и в Соборе Святого Патрика. Но 20 сентября дела пошли совсем плохо. Его выкинули на улицу, потому что он больше не мог платить за комнату в пансионе. Он попытался найти убежище в Иезуитском Колледже, и когда его не впустили, поднял страшный крик. Вызвали полицию, и последовала драка. Именно тогда пропала трость Арто. Позже, он будет рассказывать, что оставил ее на кровати в ночлежке, где он потом ночевал. (Возможен вариант, что она была конфискована полицией.) С этого момента началось разочарование Арто в трости:

«Я использовал трость в Ирландии только для того, чтобы приструнить собак, которые бежали за мной, и единственная причина, по которой я был арестован и выслан в том, что я сам понял насколько никчемно это средство защиты и насколько я становлюсь хуже, в смысле, глупее, тупее и бесцветнее в душе всякий раз, когда использую ее». (49)

Арто оставался на свободе еще несколько дней, ночевал в ночлежке. Но 23 сентября он был окончательно арестован за бродяжничество в парке «Феникс» и отправлен в громадную тюрьму Маунтджойв северной части Дублина, в которой провел шесть дней.

Арто был выслан из Ирландии как «нежелательное лицо», так как находился в нестабильном состоянии и не имел никаких денег или средств к существованию. Французское консульство в Дублине договорилось о возможности для него вернуться во Францию на пароходе «Вашингтон». Перед тем как выпустить Арто из тюрьмы ему вернули кубинский меч. Двое полицейских отвезли его в порт города Коб (в котором он высадился шесть недель назад), и оттуда он отплыл на пароходе 29 сентября. Когда они проходили мимо Гаврадвое членов команды вошли в каюту Арто, использовав раздвижной гаечный ключ, якобы для того, чтобы произвести там некоторую работу. (Вероятно, они хотели припугнуть Арто за то, что он слишком шумел.) Он напал на них. В 1945 году в психиатрической лечебнице на Родезе Арто описал то, что тогда произошло:

«Я был схвачен в Гавре на обратном пути из Ирландии (откуда правительство Де Валерывыслало меня по распоряжению Интеллидженс Сервис (50),который посчитал меня слишком революционно настроенным, то есть слишком ирландским), я был схвачен, как уже сказал, в Гавре за то, что защитил себя на пароходе «Вашингтон» от агрессивных нападок со стороны официанта и главного механика, которых я обвинил в денежной сделке с полицейскими, желающими моего исчезновения. Нападение не состоялось, так как главный механик и официант, коварно проникшие в мою каюту с помощью раздвижного гаечного ключа, убежали, обезумев от ужаса, я был обвинен в галлюцинациях и, согласно обычной процедуре, свойственной и английской и французской полиции, помещен в смирительную рубашку и отправлен в дурдом, как делается со всеми, кого им не удается убить или отравить». (51)

Когда 30 сентября судно пришвартовалось в гаврском порту, Арто был немедленно доставлен в смирительной рубашке в больницу. Так началось заключение, продлившееся восемь лет и восемь месяцев.