Ноября 1938 г

Ночью мы доехали поездом до Веймара, где Гитлер хотел 5 и 6 ноября присутствовать на партсъезде НСДАП гау Тюрингия. Центральным событием этого съезда явилась его речь. Как и двумя неделями ранее в Саарбрюккене, Гитлер выступал в качестве фюрера партии, а не главы государства, хотя, оценивая ту или иную его речь, никто этого различия усмотреть не мог. Говорил он исключительно о своих внешнеполитических взглядах, а потому ее воспринимали с гораздо большим вниманием, чем в предыдущие годы. У нас сложилось впечатление, что Гитлер снова применил собственный старый метод «времен борьбы»{136}, а именно: убедить своих внешнеполитических противников, которых теперь видел в лице Англии, в существовании угрозы большевизма, как пытался это делать до 1933 г. для запугивания противников внутриполитических. Точно так же, как он пришел к власти без революции, он хотел достигнуть и своих внешнеполитических целей без кровопролития. Эта идея настолько владела Гитлером, и он настолько верил в ее правильность, что даже считал, будто она отвечает интересам Британской империи. Но пропагандистская речь была средством, не пригодным для того, чтобы привлечь на его сторону консервативные правительства и народы.

Во время этой поездки Гитлер находился почти исключительно в кругу своих «старых борцов». К «старой гвардии» принадлежали и те деятели культуры, с которыми он встречался. С этими людьми фюрер говорил откровенно и свободно, однако не упоминая о своих внешнеполитических или военных планах и намерениях. В Веймаре мы пробыли всего 48 часов. Каждая его речь длилась не больше двух часов. Все остальное время он провел среди представителей культурной жизни и видных партайгеноссен этой гау во главе с гауляйтером Фрицем Заукелем{137}. Гитлер посетил несколько строительных площадок и архитектурных мастерских, ознакомился с планами и макетами новостроек, дал задание профессору Герману Гизлеру по реконструкции Веймара. Центром города должна была стать площадь Адольф‑Гитлерплац, на ее проекте он задержался дольше, обсудив многие детали. Особенно благожелательное отношение фюрер проявил к веймарскому Национальному театру, где прослушал оперу Верди «Аида».

Пребывание в Веймаре явно пришлось Гитлеру по душе. Ему был приятен круг местных партайгеноссен, которые провели с ним в холле отеля «Элефант» два оживленных и интересных вечера. Неудивительно, что эта аудитория принимала его с восхищением. Из речи своего фюрера они узнали о его политических взглядах и твердо верили в его стремление к миру. Насколько серьезно было это стремление, они судили по разговорам с ним, в которых он рассказывал о своих строительных планах, а также о культурной и социальной программах. Они даже и представить себе не могли, чтобы человек, намеренный осуществить такие планы, думал о войне.

Из Веймара мы на следующий день приехали в Нюрнберг и, как обычно в дни партсъездов, расположились в отеле «Дойчер хоф». Частые поездки Гитлера в Нюрнберг в том году объяснялись строительством предназначенной для массовых мероприятий «территории партсъездов», которое было поручено Альберту Шпееру.

В Нюрнберге до нас дошло известие о покушении на советника германского посольства в Париже Эрнста Эдуарда фон Рата. Он был тяжело ранен револьверными выстрелами, и жизнь его находилась в опасности. Покушение совершил молодой польский еврей Гершель Гринзцпан. Гитлер немедленно послал в Париж на своем личном самолете сопровождавшего его д‑ра Брандта, чтобы сделать все возможное для спасения дипломата, получившего ранение на службе Германии. О мотивах покушения именно на этого никому не известного советника посольства пока подробно не сообщалось.

8 ноября, в день памяти неудавшегося гитлеровского путча 1923 г., который отмечался накануне очередной годовщины этого события торжественным партийным собранием в пивном зале «Бюргербройкеллер», мы прибыли в Мюнхен. Из года в год Гитлер произносил в одном и том же месте речь перед кавалерами «Ордена крови» – участниками марша к «Галерее полководцев» 9 ноября 1923 г. В этот вечер фюрер быстро установил контакт с аудиторией. Лица почти всех тесно окруживших его людей были ему знакомы. Начав свою речь издалека, еще с Версаля и путча 1923 г., он перешел затем к событиям нынешнего года и заговорил почти только об отношениях Германии с Англией. Слова его опять звучали весьма пропагандистски и скорее предназначались как раз для партийного собрания, нежели для изложения программных внешнеполитических проблем. Сама по себе речь его явилась всплеском раздражения по поводу несбывшейся надежды на германо‑английское сближение. Кстати, в те дни прозвучало меткое выражение по этому поводу: «отвергнутый любовник». О покушении в Париже Гитлер не обмолвился ни звуком. А затем фюрер отправился в кафе «Хек», где подсел к своим «старым соратникам». Это застолье тоже стало традицией вместе с воспоминаниями о годах, предшествовавших взятию власти. Но дистанция между фюрером и ними все же становилась все больше, что вызывало немало упреков с их стороны.

9 ноября, которое считалось высшим праздником партии, постоянно повторялся марш к «Галерее полководцев», и Гитлер самолично возлагал венки на 16 саркофагов «погибших за [нацистское] движение».

Вторую половину дня Гитлер провел в беседах на военные темы у себя на квартире. Здесь он получил сообщение, что советник посольства фон Рат умер от полученных ранений. Но я не услышал из его уст никаких заслуживающих внимания реплик, и у меня сложилось впечатление, что покушение не имело политического мотива.

Вечером фюрер в сопровождении только личного адъютанта поехал на товарищескую встречу высшего партийного руководства в большом зале Старой ратуши. Я же остался дома, так как он собирался скоро вернуться. На полночь предусматривалось принятие присяги рекрутов СС перед «Галереей полководцев», куда я должен был сопровождать его. По возвращении мы еще некоторое время не расходились, ожидая, не последуют ли от Гитлера, как обычно, какие‑либо приказания. Вдруг раздался телефонный звонок из соседнего отеля «Четыре времени года»: я должен немедленно покинуть помещение, ибо рядом горит синагога и летящие искры могут вызвать пожар. Я передал это предупреждение остальным, но такая опасность не очень обеспокоила меня и никаких подозрений не вызвала. Однако когда стали звонить снова и сообщать о разрушении еврейских лавок и магазинов, мы всерьез прислушались к этим известиям и доложили о происходящем фюреру.

Гитлер немедленно вызвал полицей‑президента Мюнхена обергруппенфюрера СС барона фон Эберштайна. Тот ничего о происходящем не знал. Фюрер приказал принять все меры против поджигателей и мародеров, чтобы прекратить это «безумие». Чем больше раздавалось звонков о разрушениях еврейских торговых заведений и синагог также из других городов, тем сильнее возбуждался он и приходил в ярость. Я не сомневался, что Гитлер не изображает неожиданность. Он так же не знал об этом, как и полицей‑президент и СС, которые были обескуражены тем, что происходит. Той же ночью Гитлер соединился с Геббельсом, телефонный разговор был долгим, и вел он его наедине из своей комнаты. После этого фюрер не показывался. Мы продолжали обсуждать события. Из намеков Шауба мы поняли, что Геббельс как‑то приложил руку к этому делу, спонтанно и необдуманно, дабы придать парижскому покушению политическую почву. Нежелание Гитлера появляться на людях говорило о его раздражении произошедшим, о котором он ничего не знал. Поджоги синагог и разрушение еврейских лавок он резко осудил.

Насчет виновников поначалу ничего известно не было. В результате поджигателем стали называть самого Гитлера, и он знал это. Однако он все же покрыл виновников, когда вскоре выяснилось, что инициатором был сам Геббельс. Примечательно, что фюрер вел себя подобно тому, как это было во время кризиса Вломберг – Фрич. Акции против синагог и еврейских торговых заведений проводились у всех на глазах, и затушевать их оказалось невозможно. Ночь с 9 на 10 ноября 1938 г. навечно вошла в историю как «Имперская Хрустальная ночь»{138}, и этот погром отныне компрометировал Гитлера. Верность своим старым боевым соратникам оказалась для него важнее, чем собственная репутация. Геринг охарактеризовал эти события как тяжелый политический и экономический удар для Германии. Хотя он и был вынужден вместе с Гитлером определить требуемую евреями и подлежащую выплате «контрибуцию» в один миллиард рейхсмарок, но осудил эту акцию как «свинство», ибо боялся отрицательных внешнеполитических последствий. Кроме того, ему предстояло в качестве уполномоченного по осуществлению Четырехлетнего плана найти и получить из заграницы валюту для оплаты новых, взамен разбитых, витрин. В последующие годы мне ни разу не приходилось слышать от Гитлера о «Хрустальной ночи» ни единого слова. Эксцессы вызывали скорее симпатии к евреям, нежели способствовали антисемитизму.

В результате этих событий Рузвельт отозвал посла Соединенных Штатов из Берлина. Соответственно, Гитлер приказал вернуться из Вашингтона германскому послу Дикхофу. Квота выезжающих из Германии евреев стремительно возросла, хотя в течение 1938 г. различные государства их больше не принимали. В Польше даже был введен закон, запрещавший въезд евреев из Германии по политическим мотивам. Летом по инициативе Рузвельта в Эвиане состоялась международная конференция по вопросам беженцев, в которой участвовали 52 государства. Было известно, что она – без ощутимых результатов – обсудила в первую очередь проблему приема евреев во всех частях земного шара. Когда Риббентроп в начале декабря вел в Париже переговоры с французским правительством, он по возвращении сообщил о намерении последнего предоставить остров Мадагаскар в качестве возможного места для размещения еврейских беженцев из Германии.