Бад‑Годесберг

А политика тем временем шла своим чередом. Чешское правительство уступило нажиму Англии и Франции и объявило себя готовым отдать Германии приграничные районы Судет с немецким населением. Чемберлен, зная об установленном Гитлером сроке – 1 октября, захотел немедленно обсудить с ним все формальности, для чего встретиться 22 сентября. Чтобы Чемберлену лететь поближе, фюрер предложил местом встречи курортный город Бад‑Годесберг.

В полдень английский премьер‑министр прибыл в отель «Петерсберг», что выше Кенигсвинтера на правом берегу Рейна, напротив отеля «Дреезен». В послеполуденные часы он отправился на первое заседание в Годесберг. Гитлер встретил его перед отелем «Дреезен» и проводил в конференц‑зал на первом этаже. За ними на сей раз проследовали два переводчика – Пауль Шмидт и Айвон Киркпатрик (последний позднее был английским «верховным комиссаром» в Федеративной Республике Германии).

Беседа вновь состоялась за закрытыми дверями и без министров иностранных дел. Пока Гитлер и Чемберлен таким образом вели переговоры несколько часов, в бельэтаже отеля царило оживление. Огромный штаб сотрудников Риббентропа из министерства иностранных дел создавал своим важничанием неприятную атмосферу.

Дипломаты были единственными, кто следил за переговорами не с оптимизмом, а с недоверием. Они оказались правы, когда около 19 часов Гитлер и Чемберлен спустились вниз с непроницаемыми лицами, а британский премьер вскоре отбыл в «Петерсберг». Фюрер сразу же уединился с Риббентропом. Все атаковали Шмидта, добиваясь, чтобы он хоть что‑нибудь сказал о ходе переговоров. Суета вокруг Гитлера и Риббентропа не прекращалась до поздней ночи. Стало известно: конференция не закончена, а противоречия обострились.

Следующий полдень принес новые головоломки. Вместо Чемберлена прибыло его письмо Гитлеру. Фюрер, Риббентроп и Кейтель принялись совещаться. Фюрер продиктовал ответное письмо. Вскоре после полудня Шмидт поехал с этим письмом в «Петерсберг». О содержании обоих писем стало известно только то, что ничего нового и конкретного для успешного хода переговоров они не содержат. Все прямо‑таки рвали из рук шефа печати д‑ра Дитриха информационные «белые листки», чтобы узнать интересные новости из заграницы. Но вычитать в них было можно только одно: весь мир смотрит на Годесберг с большой опаской.

Очень скоро, во второй половине дня, Гендерсон и сопровождающий Чемберлена Вильсон отправились к Риббентропу. Представитель имперского министра иностранных дел при фюрере посланник Вальтер Хевель{130}, с которым мне в те дни часто доводилось говорить откровенно, произнес насчет этой встречи всего одно слово: «Наконец!» Он подразумевал полезным привлечь к переговорам Риббентропа. По его словам, Гитлер не являлся искусным партнером по переговорам. Дебатировать и дискутировать вообще было ему не по нраву. Для него существовало лишь два вида разговора. Если собеседник давал что‑то новое, он слушал его внимательно. Если же тот ничего нового не привносил, проявлял нетерпение и обрывал его. Если у фюрера имелся собственный твердый план, сбить себя с толку он не позволял, говорил долго и бывал невежлив. Так называемой дипломатической ловкостью, необходимой для переговоров, Гитлер не обладал. Из того факта, что Чемберлен для продолжения переговоров послал теперь к Риббентропу господ из своего сопровождения, по мнению Хевеля, следовало, что премьер‑министр хочет найти мирное решение и дальнейшие переговоры с одним только Гитлером ни к какому продвижению по этому пути не приведут. Когда я спросил, кому же пришла в голову мысль с самого начала отстранить министров иностранных дел от переговоров, он пожал плечами.

Поздним вечером переговоры были продолжены в более широком кругу. С германской стороны в них участвовали Риббентроп, его статс‑секретарь Вайцзеккер, Шмидт и главный юрист имперского министерства иностранных дел д‑р Гауе, а с британской – Гендерсон и Киркпатрик. Двери конференц‑зала закрылись. В холле отеля образовались рьяно дискутирующие группы. Многие чиновники министерства иностранных дел, весьма не любившие своего министра, критиковали Риббентропа за то, что ему все‑таки удалось проникнуть на переговоры. Но мне бросилось в глаза, что все они, начиная со статс‑секретарей, когда на сцене появлялся сам министр, производили впечатление подобострастных и раболепных. То, что раскол во мнениях германских чиновников стал заметен и для присутствовавших английских дипломатов, я счел недостойным.

Переговоры продолжались почти до 2 часов утра. Шли они, как уже отмечалось, за закрытыми дверями. Заглянуть за эти двери и бросить взгляд в зал переговоров можно было лишь случайно, когда кто‑нибудь выходил или вносили новые сообщения. В одном из них говорилось, что Бенеш распорядился объявить всеобщую мобилизацию. Мы посчитали это отнюдь не добрым знаком для мирного решения. Стрелка барометра настроения упала вниз. Когда вскоре Гитлер и Чемберлен распрощались друг с другом внешне сердечно, она стала подниматься. И все‑таки позитивный результат переговоров предсказать было никак нельзя. Я понял это из разговора фюрера с Кейтелем, в котором участвовали и мы, военные адъютанты.

Мы узнали, что запланированное на 28 сентября занятие германскими войсками Судетской области, по желанию Чем‑берлена, перенесено на 1 октября. Гитлер отозвался о премьер‑министре и его усилиях положительно и нашел слова признательности за его личные действия ради мирного решения. Однако сам он в то, что чехи подчинятся британским и германским соображениям, не верит. Поэтому следует придерживаться мобилизационного плана по операции «Грюн» и в таком случае захватить всю Чехословакию; все остается по‑прежнему. Из слов фюрера в этом военном кругу можно было заключить, что это решение было бы для него наилучшим. Из бесед с Чемберленом он сделал подкреплявший его соображения вывод: Англия и Франция сейчас наступать на Германию не смогут.

В результате Годесберга фронты не изменились. Гитлер настаивал на своих требованиях. Что именно скрывалось за позицией Чемберлена, мы не знали. Не хочет заставить чехов уступить или не может? Фюрер склонялся к первой точке зрения. По возвращении в Берлин он приказал доложить ему о ходе военных приготовлений и дал понять, что с возможностью мобилизации все еще следует считаться.

26 сентября Гитлер принял в Имперской канцелярии сэра Горация Вильсона, прибывшего с письмом от Чемберлена. В письме сообщалось: переданный ему 23 сентября меморандум Гитлера с предложением, чтобы чехи очистили Судетскую область, для Чехословакии неприемлем. Одновременно английский премьер рекомендовал прямые германо‑чешские переговоры. Фюрер был этим очень взвинчен, поскольку само британское правительство своей политикой в прошедшие месяцы не только не содействовало таким переговорам, но и препятствовало им.

В этом возбужденном состоянии фюрер отправился вечером в «Спортпаласт»{131}, где Геббельс организовал массовый митинг. Он приветствовал Гитлера словами: «Фюрер, приказывай, мы следуем за тобой!». Это подогрело аудиторию, и Гитлер произнес чисто пропагандистскую речь по адресу Англии, Франции и Чехословакии. В ней прозвучали известные слова: «Это – последние территориальные требования, которые я ставлю перед Европой!» А в другом месте речи он выразился так: «И я заверил его [Чемберлена] в том, что в тот самый момент, когда Чехословакия разрешит свои проблемы, а это значит: разберется со своими другими меньшинствами, причем мирно, а не путем угнетения, я потеряю к чешскому государству всякий интерес. И это ему гарантируется!». Этим словам было суждено приобрести значение спустя полгода.

Кризис стремительно приближался к своей высшей точке. Автоматизм подготовки к мобилизации все сильнее толкал Гитлера к военным решениям. Вечером 27 сентября моторизованная дивизия совершила марш через Берлин. По указанию фюрера она должна была проследовать через правительственный квартал и Вильгельмштрассе. Этот «пропагандистский марш» имел целью не подкрепить воинственное настроение берлинцев, а предназначался для иностранных дипломатов и журналистов: пусть они сообщат всему миру о готовности германского вермахта к войне. Геббельс, замешавшийся в «народ», чтобы услышать, о чем тот говорит, вынужден был констатировать: население на эту демонстрацию силы внимания почти не обратило. Действительная цель этого вечернего марша осталась для человека с улицы неизвестной. Движутся солдаты на маневры или возвращаются с них? О серьезном деле, на которое отправляются войска, никто на улицах Берлина и не думал. Будь этот марш нужен в таких целях, Геббельс с легкостью поднял бы на ноги куда больше людей и организовал народное ликование. Тогда солдаты маршировали бы не через правительственный центр города, а через жилые кварталы, где проживали чтящие оружие берлинцы. Народ расценивал напряженность вокруг Чехословакии точно так же, как и в истории с Австрией. Угрозы англичан и французов ему известны не были.

Мюнхен

28 сентября у Гитлера появился французский просол Франсуа‑Понсе. Он умел обращаться с фюрером должным образом и считал, что расхождения между английской и германской точками зрения настолько незначительны, что никакой войны из‑за этого вести не стоит. Прибыл с письмом от Чемберлена Гендер‑сон, но письмо это теперь никакой роли уже не играло, ибо тем временем Имперскую канцелярию «штурмовал» итальянский посол Аттолико. Он устно передал фюреру сообщение Муссолини: Чемберлен через английского посла в Риме просит дуче о посредничестве. Решения следовали одно за другим.

В итоге Гитлер пригласил глав правительств Англии, Франции и Италии в Мюнхен на конференцию, назначенную на 29 сентября 1938 г. Запланированная на тот же день мобилизация была отсрочена на 24 часа.

По моим воспоминаниям, вся серьезность положения была осознана только тогда, когда опасность уже миновала. Не припоминаю, чтобы хоть на миг у меня сложилось впечатление, будто Судетский кризис может перерасти в войну. Я знал военные боевые силы англичан, французов и чехов – для войны они были недостаточны. Политика союза этих государств еще не приобрела необходимой для войны твердой формы. Ни один народ, кроме чехов, не был подготовлен к ее возможности. Все поведение Чемберлена на предшествовавших переговорах доказало это. Для немецкого же народа гарантом мира был Гитлер.

Непредвиденная и неожиданная Конференция четырех изменила настроение и деятельность всех соучастников как в Имперской канцелярии, так и в министерстве иностранных дел. Только в штабе Верховного главнокомандования (ОКВ) все осталось по‑старому. Гитлер производил впечатление человека довольного, хотя и не мог полностью скрыть свое недоверие, ибо толчок к созыву этой конференции был дан Лондоном. Все это сборище людей, постоянно пребывавшее в Имперской канцелярии (оно состояло главным образом из министров, партийных фюреров и генералов с их офицерами), видело в предстоящей конференции перспективный шанс окончания кризиса.

Под этим впечатлением я и выехал вечером в спецпоезде фюрера в Мюнхен, а оттуда в Куфштайн. Там Гитлер встретил Муссолини и вместе с ним отправился в Мюнхен. Чемберлен и премьер‑министр Франции Даладье прибыли на самолетах; во время поездки с аэродрома в город население сердечно приветствовало их.

Конференция началась вскоре после обеда в рабочем кабинете Гитлера в «Фюрерском корпусе» на площади Кенигсплац. Это здание отлично подходило для нее. Здесь имелось достаточно помещений для сепаратных разговоров, обширных холлов и лестничных площадок для ожидающих лиц из сопровождения. Конференция длилась, с несколькими перерывами, до поздней ночи. Было выработано соглашение, специалисты по международному праву апробировали его, затем его перевели на разные языки и участники конференции подписали документ. В нем было определено: занятие Судетской области должно начаться 1 октября и закончиться в четыре этапа до 10 октября. Для районов со смешанным населением предусматривалось народное голосование. Дополнительные соглашения содержали подробности насчет обращения с польским и венгерским меньшинствами. Гарантии новой Чехословакии следовало дать после выполнения ею ряда предварительных условий.

День этой решающей конференции позволил сделать ряд интересных наблюдений. Гитлер отличался от остальных ее участников спокойствием и вежливостью. Снова его главным партнером являлся Чемберлен. Муссолини же и Даладье казались лишь побочными фигурами. Дуче, соответственно, демонстрировал свою незаинтересованность, а Даладье выглядел несчастным человеком, заслуживающим сожаления. Ведь Франция была особо связана пактом о взаимопомощи с Чехословакией – страной, над которой здесь вершился суд. Территориальные изменения без участия самой Чехословакии затрагивали его более всего. Чемберлена, казалось, чешский вопрос волнует уже мало и для него с делом этим покончено. Французская делегация произвела на меня впечатление солидное благодаря спокойному поведению Даладье{132}. Он вел себя, скорее, словно добросовестный адвокат, которому надо доверять. Иным было мое впечатление от англичан: они выглядели отчужденными, непроницаемыми и высокомерными.

Сильнее всего радовало Гитлера то, что немецкое население Судет отныне принадлежит к рейху и дискриминации со стороны чехов положен конец. Он с интересом следил за корреспонденциями германской и иностранной прессы. Позитивные отклики всех газет фюрер тоже расценивал как свой успех. Но особенную радость вызывали у него те сообщения, которые он частично получал от очевидцев о митингах, где мюнхенское население выражало свои симпатии Чемберлену и Даладье.

Германская пресса подчеркивала заслуги Чемберлена и Даладье в удаче с соглашением. Гитлера же превозносили как выигравшего это дело. «Фюрер опять сумел!» – этот клич небывалой волной радости и благодарности прокатился по всему рейху с невиданной силой. Даже закоренелые маловеры и скептики казались обращенными в общую веру. Далеко не все осознавали, что на переговорах с Чемберленом дело шло о войне и мире. Многим не было известно и то, что Гитлер был готов бросить вермахт на Чехословакию и, таким образом, применить силу. Одним из тех, кто знал это и оказался совершенно сломленным, когда приготовления к мобилизации были отменены, явился начальник генерального штаба сухопутных войск Гальдер. Энгель рассказывал мне в эти дни, что, когда стало известно о предстоящей встрече в Мюнхене, он застал генерала совершенно поникшим за письменным столом. Мне показалось это невероятным, ибо именно Гальдер вновь и вновь выступал против мобилизации сухопутных войск. Поведение начальника генштаба так и осталось загадкой, объяснение которой нашлось только после войны благодаря публикации документов о движении Сопротивления. Мюнхенское соглашение выбило у этого движения почву из‑под ног{133}.

В октябре Гитлер посетил отдельные районы Судетской области, или, как она теперь именовалась, Судетенланда. Во время поездки 3‑5 октября его встречали не просто с ликованием, как в Австрии, но и со слезами радости на глазах, а также со словами благодарности. Во время последующих поездок фюрер с интересом осматривал чешские оборонительные линии и фортификационные сооружения, и это подтвердило правильность его взглядов. Он счел, что они были удачно размещены на местности и преодоление их в случае военных действий стоило бы много крови.

В дальнейшем Гитлер снова совершал продолжительные поездки; я, как обычно, участвовал в них. Прежде всего он осмотрел укрепления чехов вдоль границы с Силезией, а потом, через всю Германию, приехал в Саарбрюккен на парт‑съезд Саарской гау. Здесь он, по своему обыкновению, произнес речь, привлекшую к себе на сей раз особенное внимание. Мы были обескуражены и разочарованы его агрессивными высказываниями в адрес Англии. Если выступая в берлинском «Спортпаласте» 5 октября, он говорил в примирительном тоне, то саарбрюккенская речь 9 октября явно свидетельствовала об изменении его позиции в отношении Англии.

Что же произошло? По пути в Саарбрюккен Гитлер получил несколько сообщений из Лондона. Хотя англичане и встретили своего возвратившегося из Мюнхена премьер‑министра как «вестника мира», его противники из палаты общин (к их числу принадлежали оппозиционная лейбористская партия и ультраконсерваторы) громогласно выступали против проводимой им «политики умиротворения». То, чего Гитлер боялся, наступило гораздо быстрее, чем он ожидал. Вот потому‑то фюрер и обрушил свой гнев на праворадикальных британских «поджигателей войны» – Черчилля, Идена, Даффа Купера и других, подчеркивая при этом миротворческие усилия Чемберлена. Во – всем мире речь Гитлера поняли так, что, на его взгляд, вести переговоры с англичанами не имело никакого смысла. Я точно помню, сколь угнетающе подействовала на нас в Берлине эта речь фюрера. Радость от Мюнхенской конференции перешла в глубокое разочарование.

Date: 2015-07-25; view: 493; Нарушение авторских прав