Мая (посвящение в тайну)

Что я могу вам сказать?

Ничего такого, чему вы поверите.

Да я и сама бы не поверила. Но это было. И в этот день все изменилось – окончательно и бесповоротно, раз и навсегда.

В дверь моего кабинета постучали. Я знала, что это Игрек. Всю неделю я с нетерпением ждала встречи с ним, собиралась с духом и готовилась устроить ему настоящий разнос, откровенно высказать все, что думаю о его поведении. Но все это мгновенно вылетело у меня из головы, когда дверь распахнулась, но Игрека там не оказалось.

– Кто там? – сказала я, глядя на пустой дверной проем. – Здравствуйте, – сказала я и еще раз поздоровалась. Мне никто не ответил, и я встала из‑за стола, собираясь подойти к двери, решив, что какой‑то ребенок случайно открыл ее и, поняв свою ошибку, убежал. Я хотела ее закрыть. Но дверь закрылась сама, а потом заговорила:

– Подойдите сюда, Вики.

В жизни не забуду этой минуты!

Я судорожно рванулась вперед и назад, споткнулась, схватилась за стол, чтобы удержать равновесие, но ноги мои подогнулись, и я сползла на пол, увлекая за собой бумаги. Однако тут же вскочила и хотела закричать, но горло словно тисками сдавило, и я издала лишь глухой стон. Меня охватил непередаваемый ужас – однако я почему‑то сразу поняла, что все это происходит на самом деле, что это не бред и не мистификация.

– Пожалуйста, не бейте меня, – взмолилась я. Понятия не имею, с чего я так решила.

– Не бойтесь, Вики, – сказал голос. – Успокойтесь и лучше сядьте. Я и не думаю причинить вам боль. – И повторил раздельно, как это делают гипнотизеры: – Я… и не думаю… причинить вам вред или боль. Не надо волноваться, успокойтесь.

Я продолжала стоять, обеими руками держась за стол, чтобы не упасть, пытаясь унять сотрясавшую меня дрожь и чувствуя подкатывающую к горлу тошноту. Вдруг Игрек снова заговорил, и по звучанию его голоса я поняла, что он подошел ближе. Он был совсем рядом, нас разделял только мой стол.

– Поэтому я и не хотел являться к вам… вот так, – объяснил он. – Я знал, что вы испугаетесь.

Я начала нести всякую чушь, просила прощения, что не верила ему, просила не пугать меня, спрашивала, зачем он пугает меня, – словом, сейчас уже не помню, что я там лепетала.

– Вспомните все, что я вам рассказал, – произнес Игрек, – и признайте, что я говорил правду. Это все, что мне нужно.

Не знаю, сколько времени я не могла вымолвить ни слова и только изо всех сил всматривалась в место, откуда шел его голос, который был слегка приглушенным и лишенным интонаций.

– Я дам вам время привыкнуть, – сказал Игрек. – Протяните руку. Ну же, не бойтесь, дайте мне руку.

Я подняла правую руку и протянула ее вперед вверх ладонью таким жестом, будто хотела снять яблоко с нижней ветки. Я чувствовала, как она дрожит, но была не в силах преодолеть эту дрожь. Вдруг я ощутила кончики пальцев чужой руки и рефлекторно отдернула руку, но затем снова протянула ее. Я начала успокаиваться, коснулась пальцев Игрека, затем его ладони в перчатках, но из такой тонкой ткани, что я чувствовала под ней текстуру кожи. Когда я отняла руку, на моих пальцах осталась серебристая пленка с зеленоватым оттенком, похожая на блестки, которыми дети украшают открытки на Валентинов день. Я потерла пальцы, и пленка вроде исчезла, оставив на коже какую‑то шероховатость. Я рухнула на стул и машинально поднесла пальцы к лицу. От пальцев пахло каким‑то лекарством, и я потерла их о брючину. Слова не шли у меня с языка, в голове царил полный сумбур.

– Вы этого хотели, и вот я пришел, – сказал Игрек. – Запомните этот момент. Вам нужно было, чтобы я предстал перед вами в таком виде. И я это сделал. Я, так сказать, уважил вашу просьбу. Вам необходимо было преодолеть свое личное недоверие и профессиональное. Сказано – благословенны не видевшие и уверовавшие, да только с ними обычно трудно разговаривать.

– Боже… Но почему вы просто не показали мне костюм? – спросила я. – Вы могли бы принести его сюда. Зачем вы явились ко мне в таком… если можно так выразиться, в таком виде? Вы же знали, как это на меня подействует!

– Если бы я принес сюда костюм на плечиках или в свертке, – сказал он, – разве этого было бы достаточно? Боюсь, мы до сих пор продолжали бы тот спор.

После долгого молчания я виновато произнесла:

– Простите за то, что я вам не верила.

Я ожидала чего‑то вроде: «Я вас прощаю», но вместо этого услышала:

– А теперь я сижу.

Я посмотрела на черный стул. Затем – на белый. Казалось, голос Игрека доносится с белого стула, поэтому я подошла к черному стулу, ощупала его и только потом села. Я сидела и смотрела на пустой белый стул, стараясь удержаться в границах моих представлений о действительности.

– Не может быть! – сказала я. – Это невероятно! Невероятно.

– Вы меня видите? – спросил он.

– Нет! Не вижу! Не вижу!

– Пусть ваши глаза привыкнут, – сказал он. – Постарайтесь увидеть то, что есть, а не то, что вы ожидаете увидеть. Вы уверены, что не видите меня? Ну хотя бы немного?

Я не сразу поняла, чего он от меня ждет. Мне пришлось несколько минут пристально всматриваться в эту кажущуюся пустоту. Все было в точности так, как он описывал. Я различила смутный силуэт его фигуры (хотя сама никогда бы не догадалась, что я вижу). Она казалась древней фреской, едва угадывающейся под более поздними слоями краски – с размытыми и смещенными очертаниями. Как будто я смотрела на картину, изображающую мой кабинет, а сквозь нее слабо проступал его облик.

Это было восхитительно, потрясающе!

Но как бы я ни пыталась передать вам мои ощущения, все бесполезно. Я же ничего не могу доказать! Вы либо верите мне, либо нет. Язык мой не в силах описать, что значит видеть то, чего нет. Если только вам не поможет воображение. Посмотрите на пустой стул и вообразите, что вы видите на нем нечто практически невидимое. Вот так приблизительно это и было.

Я не записывала на магнитофон эту встречу. Конечно, нужно было. Но, во‑первых, падая, я увлекла магнитофон за собой на пол, а во‑вторых, я пребывала в таком смятении, что голова у меня шла кругом. Справедливости ради должна сказать, что Игрек проявил большое терпение. Он отвечал на все мои вопросы, в основном технического рода (как только мне казалось, что я схожу с ума, переходила к технической стороне дела). Вот основные моменты нашего разговора, которые я записала по памяти сразу после его ухода.

1. Маскировочный костюм был тесным и неудобным, но со временем Игрек привык к нему.

2. Он не знал, токсичен ли маскировочный крем, но его это не волновало. «Это часть риска, – сказал он. – Причем малая. Если я заболею раком, то так тому и быть. Все равно все мы в конце концов умираем от рака».

3. Перед тем как проникнуть к кому‑то в дом, он помещал в кармашки, специально пришитые для этого к изнанке костюма, четыре баллончика с кремом в виде аэрозоля. Нанося свежий слой крема через каждые 36 или 48 часов (в отсутствие объекта), он мог безвылазно находиться в его жилище почти целую неделю. Если объект представлял особый интерес, Игрек возвращался к себе домой за новой партией крема.

4. Для того чтобы подолгу не спать во время наблюдения, Игреку приходится употреблять большое количество возбуждающих средств, в основном небольшие дозы кокаина фирмы «Мерк» и таблетки метамфетамина (это от них, смущенно пояснил он, у меня такая изъеденная эмаль на зубах). Поскольку возбуждающие средства стимулируют усиленное выделение урины (а бывали ситуации, когда он подолгу не мог пробраться в туалет), он воздерживается от употребления любых жидкостей, в результате чего его организм обезвоживается. «Мне случалось слышать, как, глядя на меня, кто‑то говорил, что я могу служить верстовым столбом, – грустно усмехнулся он. – Когда моча у меня приобретала коричневый цвет, я понимал, что пора выпить воды». Ел он, когда объект уходил из дома, правда, постоянное употребление амфетаминов лишило его аппетита. «Мне достаточно получать пятьсот калорий в день, – сказал он. – И даже меньше. Пожалуй, на таком пайке я смогу прожить до двухсот лет. Ведь для человека нет ничего вреднее пищи, верно? Она нас убивает».

5. Когда он маскировался, он надевал маленькие, слегка затененные очки вроде очков для плавания под водой. Эти очки оставались единственным, что не было покрыто кремом. Игрек утверждал, что самый легкий способ увидеть его – это определить местонахождение глаз, но я не смогла этого сделать, как ни старалась.

6. Благодаря йоге он научился владеть мышцами и регулировать дыхание. В его ситуации это очень важно. «Я мог бы стать всемирно известным инструктором по йоге, – заявил он. – Я способен сохранять любое положение тела в течение пяти‑восьми часов. Я проделывал это множество раз. Я добился невероятной гибкости скелета».

7. Игрек сказал, что, когда он стоит, сидит или лежит, то есть не двигается, его можно, хотя и очень трудно увидеть. Но когда он находится в движении, то он просто неуловим для человеческого глаза. «На улице, особенно в толпе, мои движения пропадают в хаотическом мельтешении всех и вся вокруг меня. Мой расплывчатый силуэт теряется в смешении движущихся фигур людей, которые для человеческого глаза тоже слегка не в фокусе – он просто не успевает фиксировать их точные очертания. Мне ничего не стоит пройти в самолет или в офис любой компании. Чем быстрее я иду, тем меньше заметен».

8. Когда я спросила, на что он живет, Игрек сказал: «Я нахожусь в исключительном положении. Практически деньги мне не нужны. Мне приходится платить только за жилье и за телефон, остальное достается бесплатно». Он сказал, что изредка крадет дорогие вещи, чаще всего ювелирные украшения, в крупных магазинах, а на следующий день продает их за наличные. Иногда крадет что‑то в ломбарде и тут же закладывает в другой ломбард в этом же квартале. Или просто берет пару сотен долларов у зазевавшегося кассира. Порой берет деньги в чужих домах, но только в случае самой острой необходимости, или когда жертва сама на это напрашивается. «Я могу обокрасть богатого, состоятельного и скромно живущего человека. Но никогда у чистых душой, страдающих депрессией и бедняков».

9. Он терпит большие неудобства от дождя (вода смывает крем), а также собак и птиц. «Собаки меня ненавидят, – сказал он. – Кошкам я совершенно безразличен, а собаки чуют мой запах и рвутся с поводка. Еще хуже птицы. Вам приходилось оказаться в ситуации, когда голубь с лету врезается вам прямо в лицо? Для этих проклятых созданий я будто зеркальное стекло!»

К концу сеанса настроение у нас полностью изменилось. Последние десять минут мы то и дело смеялись и даже слегка флиртовали. У меня было такое состояние, будто я в первый раз напилась допьяна. Игреку очень льстили мое внимание и интерес. Я не переставала перед ним извиняться. Наконец он сказал:

– Я прощаю вас, Вики. Правда прощаю. Но вы должны дать мне обещание. Отныне я, и только я буду решать, о чем мы будем говорить. И без этих дурацких вопросов вроде «Что вы почувствовали, когда вам было одиннадцать лет и отец презрительно отозвался о вашей стрижке?». И больше не спрашивайте, как работает этот костюм и как я изобрел крем. Хорошо? Больше никаких научных лекций. Мне скучно говорить о вещах, которые я уже познал. Я хочу говорить о том, чему я был тайным свидетелем, и делать это так, как я считаю целесообразным. Ну что, договорились?

– Да! – сказала я. – Да. Все, что пожелаете. Я больше не буду вас расспрашивать. Я сделаю все, что вы скажете.

В какой‑то момент у меня мелькнуло желание сфотографировать человека, которого не было. Я спросила разрешения. Игрек засмеялся и сказал: «Почему бы и нет?» Он был в прекрасном настроении. Я воспользовалась камерой своего сотового телефона. Изображение искаженное, крупнозернистое и, собственно, бесполезное. Кажется, снят только пустой стул. Но когда я смотрю на этот снимок, я вижу Игрека. Я знаю, что должна видеть.

Вдруг я взглянула на стенные часы. Было уже 11:45. Мы и не заметили, как быстро пролетело время. Мы попрощались, и Игрек ушел. Его не было, а потом он ушел. На двенадцать у меня была назначена пациентка, но, когда она пришла, я сказалась больной, аннулировала остальные сеансы и уехала домой. Остаток дня я провела в постели с бутылкой водки и всю ночь не спала. На протяжении нескольких недель я ни словом не обмолвилась об этой истории ни мужу и никому другому. Я просто не знала, как можно о таком рассказать.

Date: 2015-07-25; view: 308; Нарушение авторских прав