Глава 23. Я вернулся домой – и застал там Нэнси, она ждала меня, сидя на крыльце

Я вернулся домой – и застал там Нэнси, она ждала меня, сидя на крыльце. Она вся сжалась, затаилась, одна против всего мира. Я увидал ее издали и ускорил шаг. Никогда в жизни я так ей не радовался. Во мне все смешалось: и радость, и смирение, и такая нахлынула безмерная, еще ни разу не испытанная нежность, что я едва не задохнулся.

Бедная девочка! Нелегко ей. Дня не прошло, как она вернулась домой, и вдруг в ее родном доме, в том Милвилле, какой она помнила и любила, все полетело в тартарары.

Из сада, где, наверно, все еще росли на кустиках крохотные пятидесятидолларовые бумажки, донесся крик.

Я отворил калитку, услыхал этот яростный вопль да так и застыл.

Нэнси подняла голову и увидела меня.

– Это ничего, Брэд, – успокоила она. – Это просто Хайрам. Хигги велел ему сторожить деньги. А в сад все время лезут ребятишки, знаешь, мелюзга лет по восемь, по десять. Им только хочется сосчитать, сколько денег на каждом кусте. Они ничего плохого не делают. А Хайрам все равно их гоняет. Знаешь, иногда мне его жалко.

– Хайрама жалко? – изумился я. Вот уж не ждал: по‑моему, можно пожалеть кого угодно, только не Хайрама. – Да он же просто болван и гад.

– Но этот болван и гад что‑то хочет доказать всему свету, а что – и сам не знает.

– Что у него силы как у быка…

– Нет, – сказала Нэнси, – совсем не в том суть.

Из сада во весь дух выбежали два мальчугана и мигом скрылись в конце улицы. Хайрама не было видно. И вопли затихли. Он свое дело сделал: прогнал мальчишек.

Я сел на ступеньку рядом с Нэнси.

– Брэд, – сказала она, – все очень нехорошо. Все идет как‑то не так.

Я только головой мотнул: конечно, она права.

– Я была в муниципалитете, – продолжала Нэнси. – Там это ужасное существо, эта сморщенная обезьяна всех лечит. Папа тоже там. Помогает. А я просто не могла оставаться. Это невыносимо.

– Ну что уж тут такого плохого? Этот… это существо – называй как хочешь – вылечило нашего дока Фабиана. Док опять на ногах, бодрый, будто заново родился. И у Флойда Колдуэлла больше не болит сердце, и…

Ее передернуло.

– Вот это и ужасно. Они все как будто заново родились. Стали крепче и здоровее, чем когда‑либо. Он их не лечит, Брэд, он их чинит, как машины. Колдовство какое‑то. Даже непристойно. Какой‑то сухой, морщинистый карлик оглядывает людей, не говоря ни слова, просто обходит кругом и оглядывает со всех сторон, и совершенно ясно, что он их не снаружи осматривает, а заглядывает в самое нутро. Я это чувствую. Не знаю как, но чувствую. Как будто он залезает к нам внутрь и… – Она вдруг оборвала на полуслове, – Ты меня прости. Напрасно я так говорю. Это даже как‑то не очень прилично.

– Вообще, наше положение не очень приличное, – сказал я. – Пожалуй, придется менять свои понятия о том, что прилично, а что неприлично. Пожалуй, очень многое придется менять и самим меняться. И это будет не слишком приятно.

– Ты говоришь так, как будто все уже решено.

– Боюсь, что так оно и есть.

И я повторил ей то, что Смит сказал репортерам. На душе немного полегчало. Больше я ни с кем не мог бы поделиться. Слишком угнетало ощущение собственной вины, всякому другому, кроме Нэнси, я постыдился бы хоть словом обмолвиться.

– Зато теперь не бывать войне, – сказала Нэнси. – Во всяком случае такой войне, какой все на свете боялись.

– Да, войне не бывать, – Меня это почему‑то не очень утешало, – Но с нами может случиться что‑нибудь еще похуже войны.

– Хуже войны ничего не может быть.

Ну конечно, так будут говорить все и каждый. Может быть, они и правы. Но теперь на нашу Землю явятся пришельцы, и, раз уж мы это допустили, мы в их власти. Они нас провели, и нам нечем защищаться. Цветам довольно к нам проникнуть – и они могут вытеснить, подменить собою все растения на всей Земле, а мы и знать ничего не будем, не в наших силах это обнаружить. Стоит их впустить – и мы уже никогда ничего не будем знать наверняка. А с той минуты, как они заменят наши растения, они наши хозяева и повелители. Ибо весь животный мир на Земле, в том числе и человек, существует только благодаря земным растениям.

– Одного не пойму, – сказал я. – Ведь они могли всем завладеть и без нашего ведома. Немного времени, немного терпения – и они все равно захватили бы всю Землю, а мы бы ничего и не подозревали. Ведь некоторые уже попали в Милвилл, пустили здесь корни. Им не обязательно оставаться цветами. Они могут обратиться во что угодно. За сто лет они подменили бы собой каждую ветку и листок, каждую травинку…

– Может быть, тут важно время, какой‑то срок, – сказала Нэнси. – Может быть, им почему‑то нельзя ждать так долго.

Я покачал головой:

– Времени у них вдоволь. А захотят – так добудут еще, они умеют им управлять.

– Ну а если им что‑то нужно от людей? Вдруг у нас есть что‑то такое, чего им не хватает? Общество, состоящее из растений, само по себе ровно ничего не может. Они не передвигаются, и у них нет рук. Накопить бездну знаний – это они могут, и мыслить, и обдумывать, строить любые планы. А вот осуществить эти планы и замыслы им не под силу. Для этого им нужны товарищи и помощники.

– Помощники у них и сейчас есть, – напомнил я. – Сколько угодно. Кто‑то смастерил же для них ту машинку – «машину времени». А доктор, похожий на обезьянку? А верзила Смит? Нет, помощников и сотрудников Цветам хватает. Тут кроется что‑то другое.

– Может быть, жители тех миров – обезьянки, великаны – не то, что им нужно, – сказала Нэнси. – Может, они переходят из одного мира в другой потому, что ищут какое‑то другое человечество. Самое подходящее для них. Ищут подходящих товарищей и сотрудников. Вдруг мы и есть самые подходящие.

– Наверно, все другие оказались недостаточно злыми и подлыми, – вырвалось у меня. – Возможно, они ищут злобное племя, племя убийц. А мы и есть убийцы. Может, им нужны такие, чтоб набрасывались как бешеные на новые миры и всюду несли разорение и гибель, – беспощадное племя, свирепое, ужасное. Ведь, если вдуматься, мы ужасны. Наверно, Цветы так и рассчитали, что, если они объединятся с нами, их уже никто и ничто не остановит. Вероятно, они правы. У них – богатейшие запасы знаний, могущественный разум, а у нас – понимание физических законов, чутье ко всякой технике: если все это объединить, для них и для нас не останется ничего невозможного.

– А по‑моему, совсем не в том дело. Что с тобой, Брэд? С самого начала мне казалось, что эти Цветы, на твой взгляд, не так уж плохи.

– Может, они и не плохи. Но они столько раз меня обманывали, и каждый раз я попадался на удочку. По их милости я – пешка, козел отпущения.

– Так вот что тебя точит.

– Я себя чувствую последним мерзавцем, – признался я.

Мы еще посидели молча. Улица лежала тихая, пустынная.

За все время, пока мы сидели вот так, рядом, на крыльце, мимо ни разу никто не прошел.

– Не понимаю, как люди могут обращаться к этому чужому доктору, – вновь заговорила Нэнси. – Меня от одного его вида жуть берет. Кто его знает…

– Мало ли народа верит знахарям и шарлатанам, – сказал я.

– Но это не шарлатанство. Он и вправду вылечил доктора Фабиана и всех остальных. Я совсем не думаю, что он жулик, только он страшный, отвратительный.

– Может быть, мы ему тоже страшны и отвратительны.

– Тут еще другое. Слишком непривычно он действует. Никаких лекарств, инструментов, никакой терапии. Он просто смотрит на тебя, влезает в самое нутро – безо всякого зонда, но все равно ты это чувствуешь, – и пожалуйста, ты совершенно здоров… не просто вылечился от болезни, а вообще совершенно здоров. Но если он так легко справляется с нашим телом, как насчет духа? Вдруг он может перекроить и наши души, весь строй наших мыслей?

– Некоторым гражданам города Милвилла это было бы совсем не вредно. Хигги Моррису, например.

– Не шути этим, Брэд, – резко сказала Нэнси.

– Ладно. Не буду.

– Ты так говоришь, просто чтобы отогнать страх.

– А ты говоришь об этом так серьезно, потому что стараешься сделать вид, будто все очень просто и обыкновенно.

Нэнси кивнула.

– Только я зря стараюсь, – призналась она, – Совсем это все не просто и не обыкновенно.

Она поднялась. – Проводи меня. И я проводил ее до дому.