Глава 5. Странная вышла ночь – Инна не сомкнула глаз ни на минуту

Странная вышла ночь – Инна не сомкнула глаз ни на минуту. Память, которую за последние годы ей удалось надрессировать, вдруг взбунтовалась и унесла ее в собственный Забытый Мир. Воспоминания нахлынули мощной волной, унесли, смыли с лица земли.

Лежа в постели, она слышала задумчивое цоканье каблуков на лестничной клетке, звук ключа, повернувшегося в двери, отчаянные старания Сашки тихо раздеться, чтобы незамеченной проскользнуть к себе в комнату, и не могла пошевелиться…

Ей было девятнадцать, когда она обманула отца и мать, сочинив поездку в Крым всей группой. А потом почти сутки тряслась в плацкартном вагоне поезда Москва‑Симферополь, забившись на верхнюю полку. Спускаться было страшно – внизу веселилась разнузданная компания, с раннего утра налегавшая на дешевый портвейн. Инна решила не испытывать судьбу: так и терпела, пока все не заснули. Только потом спустилась бесшумно и прошмыгнула в туалет.

И все равно, зная, что скоро увидит Конунга, она готова была ехать так еще трое суток, еще полжизни – лишь бы оставшуюся ее часть провести с ним. Ради того, чтобы быть рядом с этим человеком, она уже совершила немало подвигов. Остался только один.

Павел стоял на перроне, понуро глядя в асфальт. Высокий, широкоплечий, с длинными, забранными в русый хвост волосами, он напоминал средневекового предводителя: столько в нем было стати и необузданной силы. Прозвище Конунг, которое дала ему Инна при первой же встрече, так и прилипло к нему. По‑другому Павла уже не называли ни в литинститутской компании, ни в его собственной, консерваторской.

Сердце Инны стучало в горле, но она взяла себя в руки и, замерев на мгновение в кошачьей позе, спрыгнула на перрон.

– Иннушка, точно?! – он бросился к ней.

Лицо – через грязное стекло вагона она и не заметила – землистого цвета, мешки под глазами. Последние три дня, после ее звонка, он, видимо, совсем не спал.

– Да, Конунг, – девушка печально опустила глаза.

Он молча кивнул, потом стащил с ее плеча тяжелый рюкзак.

– Прости меня, – пробормотал в который раз, – я не хотел.

– Оба хороши, – стараясь скрыть радость, пробормотала она.

– Как же мог… тебя подвести… Машу!

Он стиснул кулаки, а Инна едва не заскрипела зубами – снова она! Даже сейчас, в такой момент! Хотя чему удивляться. Эти двое не расставались с первого курса, всюду появлялись вместе карикатурной парочкой. Он – огромный, красивый, она – болезненная черная мышь с блестящими, словно от слез, глазами. Никто не мог понять, что может быть общего у двух настолько разных людей. Но только до тех пор, пока лилипутка Маша не садилась за фортепиано, а великан Павел не начинал петь. Они исполняли одну за другой скандинавские, английские, шотландские средневековые баллады. И тогда ни у кого не оставалось сомнений: это навек.

Именно в такие минуты, чувствуя их неразрывную связь и глотая слезы, Инна мечтала о смерти. Без Конунга ей был не нужен ни этот, ни любой другой мир.

– Как доехала, Иннушка? – наконец спохватился он.

– Хорошо, – пробормотала она.

– Устала? – участливо заглянул ей в лицо.

– Нет, все в порядке.

– Тогда давай сразу в Симеиз.

– Как хочешь.

– Ты своим не сказала? – с беспокойством спросил он.

Инна отрицательно мотнула головой.

– Сразу убьют.

– Наверняка, – озабоченно протянул он, – хорошо, мне повезло с мамой.

Они сели в троллейбус до Ялты и всю дорогу – целых два часа – Инна смотрела в окно, любуясь пейзажем. Когда закончился город и взору попеременно представали то горы, то море, она прикрыла глаза и стала смотреть сквозь веки. Сияющие склоны и лазурные волны наполнились жизнью – к берегу приставали драккары, на склонах гор теснились жилища из брусьев, накрытые торфом. Сновали люди. А Инна знала, еще секунда – и море вспенится, забурлит…

Она вздрогнула, открыла глаза. Павел взял ее за руку, чтобы успокоить, и волна блаженства прокатилась по ее телу.

– Не бойся, – прошептал он, – как‑нибудь все решим.

В Ялте они пересели – с троллейбуса на маршрутку, идущую в Симеиз. Приняв в проржавевшее чрево полтора десятка пассажиров, страдалица заскрипела и тронулась с места, оставляя за собой длинный хвост непоместившихся пассажиров. На крутых поворотах машина стонала и пригибалась к дороге так, что Инна при других обстоятельствах давно бы уже визжала от ужаса. Но пока Конунг был рядом, страх для нее не существовал – его поглощало другое, всемогущее чувство.

В небольшой поселок на самом берегу моря Инна влюбилась с первого взгляда. Он слился с образом Павла, стал с ним единым целым: море, скалы, кипарисы; крошечные и огромные, за покосившимися плетнями, дома, утопавшие в буйных садах. Симеиз был зеркалом Конунга. А сама она превратилась в виноградные лозы и зеленые прутья ежевики, которые льнули к заборам домов, уползая вверх по склону, к самому лесу.

Раньше она не бывала в Крыму, и первый его образ врезался в сердце так глубоко и сразу, что даже слезы навернулись на глаза. Вокруг было тихо, глухо звучали по каменистой тропинке только их собственные шаги, пахло разогретыми на солнце листьями, травами. А оттого что Конунг теперь уже безраздельно и безвозвратно принадлежал ей, она готова была разрыдаться от счастья.

Они шли по узеньким улицам, забираясь все выше и выше, а Инна не справлялась с горячим любопытством путешественника – ее подмывало заглянуть за каждую изгородь. Хотела почувствовать себя обитателем нового мира, который полюбила так сразу и без оглядки. Счастливая, она вдыхала ароматный горячий воздух.

Закрыв глаза и запрокинув голову к небу, Инна увидела четкий силуэт на фоне солнца – острые кошачьи уши и выгнутую спину. Гигантская серая кошка то ли затаилась перед прыжком, то ли прилегла отдохнуть на траве.

– Что это? – Инна открыла глаза. Солнце сияло так сильно, что смотреть на него было больно. Она опустила лицо.

– Гора Кошка, – не глядя, ответил Павел и показал рукой куда‑то в сторону, – мы пришли.

Инна посмотрела на скромный дом в самом конце улицы. Он стоял поодаль от всех остальных и выглядел старше своих соседей.

– Да? – только сейчас, преодолев тысячи километров и поставив собственную жизнь и жизнь Павла с ног на уши, она вдруг заволновалась: – А мама дома?

– Дома.

Плечи его опустились, грудная клетка как будто сжалась, делая фигуру меньше и тоньше. Он добрел до своего дома и, отворив плетеную калитку, пропустил Инну вперед – на заросшую сорной травой тропинку.

– Подожди, – Инна забеспокоилась и повернулась к нему, – дома все в порядке?

– Более или менее, – он отвел взгляд.

– Я же не вовремя, – засуетилась она, спохватившись: до этого ее, безумно влюбленную, волновала только собственная судьба, – прости, не знала…

– Послушай, – Павел перебил, – мама заболела не сейчас и не вчера.

– Ты ничего не говорил.

– А зачем? – он посмотрел на Инну с тоской. – Главное, не надо жалости и сочувственных взглядов.

– Я постараюсь.

– Уже постаралась, – он горько усмехнулся, вглядываясь в лицо Инны. – Маму зовут Елена Андреевна. Ходит она с трудом, а в остальном все у нас хорошо. Улыбнись!

– Ладно, – Инна смотрела на Конунга круглыми глазами.

– Не так, веселей, – покачал он головой и пригладил взбунтовавшиеся волосы на Инниной макушке, – мы же несем благую весть.

Она смолчала. Чувство стыда, не ко времени пробудившееся в ней, мешало заговорить. Они вошли в дом.

Елена Андреевна, принарядившаяся и смущенная, встречала сына с девушкой у самых дверей, перекрыв коляской узенький коридор. Улыбчивая и с мягкими чертами лица, она выглядела лет на пятьдесят, если не обращать внимания на абсолютно седую голову.

– Здравствуйте! – поздоровалась Инна.

– Добро пожаловать, – женщина засуетилась в своем радушии, попыталась освободить проход и безнадежно застряла между стеной и полкой для обуви.

– Мама, – укоризненно произнес Павел и, взявшись за поручни коляски, осторожно освободил пленницу.

Он попытался увезти ее в комнату, но она воспротивилась, как ребенок.

– Приглашай, приглашай, – яростно шептала она, – что ты со мной!

Скоро волнения улеглись, и гостья прошла в гостиную. Обычная деревенская комната. Посередине огромная печь. Праздничный стол – пенные кружева бежевой скатерти, фарфоровые тарелки с золотым ободком.

Инну усадили, потом вспомнили, что с дороги нужно помыть руки, и проводили к умывальнику. Возвращаясь, она услышала обеспокоенный шепот Елены Андреевны и остановилась.

– Сыночек, а что с Машенькой? Опять ухудшение?

Она не поняла ответа Павла, но в интонациях его прозвучало отчаяние.

– Все наладится, – утешала его мама, – я Иннушке Машенькину комнату приготовила. Ты не против?

Он что‑то неразборчиво буркнул в ответ.

Елена Андреевна старалась поддержать непринужденную атмосферу – расспрашивала Инну об учебе, преподавателях, здоровье родителей, – но обед становился все более тягостным. Они должны были сообщить ей то, ради чего Инна приехала в Симеиз, а Павел никак не решался заговорить.

– Вы знаете, – Инна устала ждать, – у нас с Павлушей новость.

Он вздрогнул и поднял на нее измученные глаза. Поколебался, потом, не смягчая и без прелюдий, выдал:

– Мы ждем ребенка.

Инна бросила взгляд в лицо будущей свекрови – у той задрожали губы и щеки покрылись возбужденным румянцем.

– Внучка, – прошептала она завороженно.

– Мама! – Конунг вскочил с места. Этот порыв вернул ему уснувшую было царственность: гулко звучали шаги, мощная фигура затмевала свет из окна. – Рано еще об этом!

– Не рано, – мотнула она белой, как сугроб, головой, – человек уже зародился. Девочка…

– Откуда ты знаешь?! – Он остановился, вперив в мать раздраженный взгляд.

– Знаю, – только и прошептала она, ничего не объясняя.

У Инны мурашки побежали по телу, словно перед ней сидела живая ведунья. Торопливо спрятав глаза, она дала себе слово быть осторожной: не раскрыться, не выдать тайны.

– Мам, – Конунг опустился перед креслом матери на колени, – что делать?

– Жить, – улыбнулась она и погладила сына по шелковистой макушке, – все образуется. Иннушка родит здоровую девочку, похожую на тебя.

– А я?

– Ты женишься, – заранее пресекая возражения, твердо проговорила она, – будешь счастлив.

– Но…

– Ти‑ише, – прервала она сына, – твой ребенок нас уже слышит.

Павел уронил лицо в колени матери и замер так – в позе, полной безнадежности.

– Ну что ты, – повторяла она, прикасаясь сухими ладонями к его голове, – что ты.

Смотреть на отчаяние Конунга не было сил. Инна выскользнула из‑за стола и неслышно пробралась в заросший сад. Солнце палило нещадно. Обойдя дом, она уселась на землю в тени.

Ей было жаль Павла, но еще больше – до слез – жаль себя. Как она будет выпутываться из этой опасной уже ситуации? Инна прислонилась спиной к прохладной стене и закрыла глаза.