Признания

Если Справедливость изображают с повязкой на глазах, нужно, чтобы Разум был ее поводырем.

Вольтер

Среда, 14 ноября 1761 года

После Дня Всех Святых похолодало, и город окутал туман. Генерал-лейтенант полиции вошел через главные ворота Шатле, согревая руки в муфте. С помощью отца Мари он попытался высвободиться из тяжелой шубы. Он заворчал, раздраженный неловкими движениями привратника. Николя и Бурдо наблюдали за этой сценой. Инспектор прислонился к стене, как будто хотел остаться незамеченным. Что до Николя, он вдруг вспомнил, как много лет назад он впервые встретился здесь с месье де Сартином. Его всегда поражал контраст между старыми средневековыми стенами и роскошной обстановкой. В это хмурое серое утро комната была освещена дрожащими огнями множества свечей, вдобавок к свету пламени в огромном готическом камине. Месье де Сартин был чувствителен к холоду, поэтому было предписано постоянно отапливать большой зал, в котором магистрат появлялся лишь раз в неделю, по средам, для символического судебного заседания. Но очень часто эту обязанность выполнял кто-то другой. Сартин облокотился на спинку кресла, приподнял фалды сюртука и подставил спину под жар камина. Он задумался на секунду, затем знаком пригласил Николя начать разговор.

— Месье, сегодня я осмелился прийти сюда вместе с инспектором Бурдо для того, чтобы доложить вам о предположениях, которые я сделал относительно насильственной смерти троих членов семьи де Рюиссек. Прошу вас провести нашу встречу в полной секретности в вашем кабинете. Я прошу об этом в целях сохранения в тайне некоторых деталей дела, которые в данных обстоятельствах затрагивают интересы близких к трону особ.

— Смею надеяться, месье, — ответил Сартин с улыбкой, — что мы все же приподнимем сегодня завесу и узнаем имена виновных!

— Будьте уверены, месье, вы их узнаете. Я хотел бы вернуться к странным обстоятельствам начала этого дела. С первого момента вмешательство вышестоящих повело расследование по ложному пути. Не хочу сказать, что судебному ведомству препятствовали, его вынудили искать в определенном направлении. С момента нашего приезда во дворец де Рюиссеков, когда мы еще ничего не знали, все уже говорили о самоубийстве. Ярость месье де Рюиссека по отношению к вам, его высокомерие и недомолвки в ответ на мои вопросы могли, конечно, объясняться боязнью скандала, но я заметил нечто, что не мог себе объяснить. На пути моего расследования без особых причин воздвигали препятствия, улики оказывались спорными, и постоянно в ход расследования кто-то вмешивался.

Месье де Сартин застучал пальцами по спинке кресла.

— Все это так, Николя, но расскажите мне коротко и ясно, что натолкнуло вас на мысль о том, что мы имеем дело с убийством, ведь комната была заперта изнутри?

— Улик более чем достаточно. Состояние раны указывало на то, что выстрел был сделан post mortem. Затем — руки трупа. Вы не можете не знать, что на руке стреляющего из пистолета, особенно из тяжелого кавалерийского оружия, как в нашем случае, должны остаться следы пороха, часто он оседает и на лице. Руки и лицо виконта де Рюиссека были идеально чисты. И не забудьте о выражении ужаса на его лице.

— Разумеется, и я тому свидетель, — сказал Сартин, встряхнувшись, словно пытаясь избавиться от навязчивого образа.

— Были и другие непонятные детали, не ведущие ни к чему и лишь ставящие под сомнение любые догадки. Так, запах стоячей воды от одежды убитого, угольная пыль, налипшая на подошвы его сапог. Но определяющим оказалось другое — прощальное письмо, всего из двух слов, которые — заметьте — были написаны с заглавной буквы. Местоположение лампы на письменном столе, кресла, пера и чернильницы и даже поворот листа бумаги — все подтверждало мне, что человек, написавший эти несколько слов, был левшой.

— Но может быть, виконт де Рюиссек был левшой, вы же ничего о нем не знали.

— Совершенно верно, и я увидел, что выстрел был нанесен в шею с левой стороны. А для правши нанести себе такую рану было бы крайне затруднительно, если вообще возможно.

Месье де Сартин заволновался:

— Теперь я ничего не понимаю. Кто был левшой и кто — правшой?

— Послушайте дальше, — ответил Николя. — Правша может выпустить пулю в левую нижнюю часть собственной головы, только изогнувшись, к тому же он рискует промахнуться. Однако некоторое время спустя я обнаружил в туалетной комнате бритвенный прибор из серебра с перламутром. Осмотрев его, я понял, что он мог принадлежать только правше. Впоследствии я получил подтверждение: виконт де Рюиссек действительно был правшой. Однако когда первый неоспоримый факт был установлен, возник другой вопрос: был ли этот просчет убийцы случайным, или же он, предвидя расследование, хотел убедить нас, что убийца или тот, кто желал заставить нас поверить в версию самоубийства, — левша.

— К чему доказывать версию самоубийства, если так много деталей указывают на убийство?

— Так же, возможно, стоило обратить внимание на тот факт, что он не мог совершить самоубийство. Имеющий уши да услышит. Все это было только предисловие.

— Месье комиссар Ле Флош снова водит нас по лабиринту, повороты которого известны ему одному! — вздохнул Сартин.

— У меня были другие доказательства. Лакей в носках, заявивший, что он только что поднялся с постели, но его галстук был идеально завязан. И он не проявил никаких чувств, когда увидел труп. Вы это знаете, ведь вы были там, месье. Он делал все, и даже больше, чем необходимо, чтобы заставить нас поверить в версию самоубийства виконта. Он хватил через край, когда рассказывал о меланхолии своего хозяина. После вашего ухода я осмотрел библиотеку покойного, и меня заинтриговало ее содержимое. Шляпа убитого, вывернутая наизнанку и брошенная на кровать, также меня удивила — вы ведь знаете примету…

В тени послышался изумленный вздох Бурдо.

— Допрос Пикара, мажордома де Рюиссеков, подтвердил мои сомнения. Он почти ничего не видел и не мог точно знать, когда вернулся виконт. Он подтвердил мне, что лакей плохо влиял на своего господина. С другой стороны, я увидел в его поведении волнение и печаль человека, терзаемого сильным беспокойством. И наконец, в саду дворца я нашел следы и лестницу и с уверенностью смог объединить все эти факты.

— Но тогда вы еще не могли объяснить загадку запертой комнаты?

— Нет, месье. Разгадка осенила меня, когда мы с Бурдо тайно приехали в Гренель. Из страха быть обнаруженным нежданным гостем, я укрылся в шкафу, и это позволило мне понять, как все было на самом деле. Ламбер, лакей виконта, в одежде своего хозяина проходит перед полуослепшим мажордомом, поднимается наверх, закрывает за собой дверь и открывает окно своему сообщнику. Вдвоем они затаскивают тело виконта по приставной лестнице наверх, в комнату и имитируют картину самоубийства. Ламбер прячется в шкафу и выходит из него, когда мы уже находимся в комнате, в полутьме, и все наше внимание занято трупом. Игра была рискованной, но она стоила свеч.

— А граф де Рюиссек? Какое мнение о нем сложилось у вас после первого знакомства?

— Его реакция была не совсем та, что я ожидал. Мне показалось, что он слишком скоро согласился на вскрытие тела, как будто был уверен, что его не будет. Месье де Ноблекур позже раскрыл мне глаза на сложную натуру графа. Его прошлое, его известная всем преданность, его репутация, а также место при дворе, возле дофина и мадам Аделаиды, позволяли ему многое. Также я узнал от нашего друга о существовании младшего брата виконта: он готовился к постригу, однако вел жизнь, полную удовольствий, и не знал счета деньгам. Уезжая ночью из Гренеля, я получил через мажордома анонимное письмо, но все говорило о том, что оно написано мадам де Рюиссек. Она назначила мне встречу на следующий день в часовне Девы Марии, в кармелитском монастыре, чтобы «попросить совета».

— И там, как водится, ваш свидетель умирает. Сначала сын, потом мать и, наконец, отец.

— Тут не до шуток, месье. Не вызывающее сомнений убийство мадам де Рюиссек доказало существование в этом деле все того же левши. Настоящего левши или того, кто хотел им казаться. Это было подтверждено в присутствии свидетелей господином де Беркиньи, одним из ваших комиссаров, на первом осмотре тела. Я, как вы знаете, решил не объявлять об этом преступлении, которое могло сойти за несчастный случай. Сегодня, месье, я хочу, чтобы вы выслушали человека, у которого больше нет причин молчать. Это достойный ветеран войны. Я дал ему слово, что он не будет привлечен к суду. Мы можем только упрекнуть его за молчание, причина которого — преданность своим хозяевам. Бурдо, позовите сюда Пикара.

Бурдо открыл дверь кабинета генерал-лейтенанта и сделал знак привратнику, который пригласил старика войти. Он, казалось, постарел еще больше и опирался на палку. Николя пригласил его сесть.

— Месье Пикар, вы старый солдат и честный человек. Можете ли вы повторить то, в чем вы мне признались?

— Да, месье.

— Приезжал ли кто-либо еще в вечер трагедии во дворец де Рюиссеков до возвращения виконта?

— Конечно, месье, и я скрыл это от вас. Месье Жиль, то есть месье видам приехал, когда его родители уже уехали сопровождать мадам в Оперу. Он хотел поговорить с матерью и поднялся наверх, чтобы дождаться ее.

— Итак, возможно, что, приехав домой, она застала его в своих покоях? И увидел ли его граф, провожая мадам де Рюиссек в ее комнаты?

— Нет, месье. Граф не стал подниматься наверх, и потом, месье Жиль просил меня не говорить о его приезде. Он собирался спрятаться в том случае, если его отец поднимется в комнаты.

— Виделся ли он с графиней?

— Насколько мне известно, нет, месье. Пока мы были на первом этаже, взламывая дверь, ей стало плохо, и она добралась до своих покоев довольно поздно.

— Кто-нибудь мог подслушать разговор между матерью и сыном?

— Конечно, месье! У нас много двойных дверей, и одна из стен покоев мадам выходит в коридор, который ведет в комнаты прислуги.

— Почему вы скрыли, что видам находился во дворце?

— Я не посчитал это важным, и к тому же он попросил меня молчать. Он очень боялся гнева отца.

После ухода Пикара месье де Сартин начал свое обычное хождение по комнате и наконец остановился рядом с Николя.

— И что нам это дает? Вам неизвестно содержание разговора между матерью и сыном.

— Ошибаетесь, месье. Мы все знаем. Бурдо расскажет вам откуда. Ничто не может ускользнуть от обстоятельного расследования. Необходимо искать и слушать.

Инспектор вышел из тени. Казалось, он был раздираем противоречивыми чувствами: удовольствием от значимости своей роли и смущением.

— Месье, комиссар Ле Флош хотел сказать вам, что мы сделали подробный отчет о передвижениях каждого, кто находился в тот вечер в Гренеле. Ни мажордом Пикар, ни лакей виконта Ламбер не могли оказаться вблизи покоев графини и узнать, что там происходило. Но недавнее расследование, которое я провел во дворце де Рюиссеков после смерти графа, помогло нам найти человека, который слышал разговор.

— Deus ex machina![24]— воскликнул месье Сартин.

— Все очень просто, месье. Служанка графини оказалась в смежной комнате, когда начался разговор. Она не совсем понимала его смысл. Говорившие о чем-то горячо спорили. Графиня обвиняла видама в том, что он убил своего брата.

— Откуда это обвинение?

— Похоже, она поверила в то, что видам завидовал старшему брату, и, кроме того, он был его соперником в сердечных делах. Графиня не верила в самоубийство. Крики были ужасные. В конце концов видам убедил графиню в своей невиновности, намекнув на заговор, в который были вовлечены его отец и старший брат. Он умолял свою мать вмешаться и рассказать обо всем полиции. Вот зачем она написала комиссару.

— Эта служанка — имеет ли она какое-то отношение к нашему делу?

— Нет, не считая того, что в угоду Ламберу она простодушно рассказала ему во всех подробностях о разговоре своих хозяев.

— Как испорчены нынче слуги, — заметил Сартин.

Николя продолжал:

— Кто мог напасть на мадам де Рюиссек в кармелитском монастыре? Не ее муж — он был в Версале. Видам — маловероятно. Что делал в это время Ламбер, нам неизвестно, но только он и видам, теперь это ясно, знали об этой встрече и ее цели. Заметьте, что до сих пор интересующее нас дело могло бы остаться частной, семейной драмой. Но все переменилось; теперь уже приходится учитывать другие детали, особенно то, что власти настаивают на прекращении расследования.

Месье де Сартин откашлялся и еще быстрее заходил по комнате.

— Вы все же не предполагаете, что сын убил свою мать?

— В этом деле я ничего не исключал. В данный момент, месье, я спрашиваю себя: должен ли я пустить все на самотек? Или же я должен уцепиться за несколько имеющихся у меня доказательств и идти до конца? За убийством графини де Рюиссек кроется чья-то хитрая тактика. И меня неотступно преследовала одна вещь: то, каким чудовищным образом был убит виконт де Рюиссек. В Басс-Жеоле мы точно выяснили, что он задохнулся от влитого ему в горло расплавленного свинца. Почему такая ужасная смерть? Месье де Ноблекур напомнил мне по этому поводу, что подобным образом в России казнили фальшивомонетчиков. Это заставило меня задуматься. По-видимому, тут имела место казнь сообщника — в данном случае виконта, — и его смерть должна была стать примером для других и вселить в них страх. Я сосредоточил свои поиски на работниках, которые имеют дело со свинцом.

— Пример для других, — что вы хотите этим сказать?

— Для прочих заговорщиков, для прочих сообщников, существование которых стало казаться мне возможным по мере того как выяснялось, что это дело не просто ограничивается рамками семьи. Я задавался и другим вопросом: почему эта казнь такая необычная, такая трудная в исполнении, такая рискованная и на первый взгляд не имеющая особой необходимости? Благодаря вам, месье, я смог ответить на часть этих вопросов. Конечно, есть множество безумцев, которые, состоя в тайных обществах, казнят своих сообщников-предателей, но здесь мы имеем дело с чем-то другим. Объяснение всему, я бы сказал, практическое.

— Что значит — благодаря мне?

— Министр курфюрста Баварского, карета которого за мошенничество была конфискована у дверей Королевского совета, — вам это что-нибудь говорит, месье?

— Да, я могу вспомнить два настоятельных письма месье де Шуазеля и три тягостных разговора с этим несносным человеком, потерявшим голову от своих дипломатических привилегий!

— Два свидетеля показали, что в вечер смерти виконта недалеко от Севрского моста они видели двух людей, пытающихся столкнуть в воду тело. Один из свидетелей — кучер — был сильно напуган при виде лица человека, которого он вначале посчитал мертвецки пьяным. Итак, я полагаю, что двое убийц пытались избавиться от тела виконта, заполненного свинцом, но их предприятие не удалось, и они решили разыграть сцену самоубийства. Однако сделать это мог лишь тот, кому были отлично известны расположение комнат во дворце де Рюиссеков и привычки его обитателей.

— Все это очень сложно и совсем неубедительно.

— Убийцы не могли избавиться от тела в большом парке Версаля. На первой же охоте собаки учуяли бы труп. Они хотели утопить тело, полное свинца, в Сене. Но им не повезло. Вот почему одежда виконта была сырой и пахла тиной.

— Узнаю нашего Николя — у него на все готов ответ!

— Смерть графини де Рюиссек внесла в наше расследование еще одну важную деталь: билет в Итальянскую Комедию. Убийца несомненно хотел, чтобы я привлек свое внимание к мадемуазель Бишельер. Почему? Намеревался ли он перенести на нее подозрения? Нет. Скорее — на ее окружение. У актрисы была репутация ветреной женщины. Она была любовницей виконта, но поощряла и других воздыхателей. Она выказывала, вернее изображала, буйную ревность по отношению к мадемуазель де Совте, невесте своего любовника, но больше из корысти, чем из любви.

— Короче, в этом направлении вы никуда не продвинулись?

— Нет, но тут появился еще один неожиданный аспект дела. Некая дама, очень высокого положения, дама, обладающая очень значительным влиянием…

Сартин подошел ближе, пододвинул кресло и сел. Николя понизил голос.

— …вызвала меня к себе. Она изволила рассказать мне о своих страхах по поводу дела, о котором вам известно, и показала гнусный и оскорбительный пасквиль. Также она предостерегла меня по поводу интриг со стороны графа де Рюиссека. Эта встреча не дала мне никаких ощутимых результатов, однако в Шуази я столкнулся с человеком, о котором мне говорили как о друге виконта, неким Трюшем де ля Шо, версальским гвардейцем. Похоже, у него был доступ в замок известной нам дамы. Позже я расспросил о нем у нашей старой знакомой, Полетты, заведение которой сохраняет прежнюю репутацию несмотря на запрет азартных игр. Разговор оказался плодотворным: я узнал, что видам часто играл там по-крупному с Трюшем де ля Шо и что последний был левшой. Однажды, после внушительного проигрыша у своего компаньона гвардеец отдал в залог драгоценность, происхождение которой меня озадачило, а мое начальство, как я понимаю, еще больше. Тогда же Полетта поведала мне о фривольной натуре мадемуазель Бишельер. В тот же вечер наша тайная экспедиция в Гренель, которая дала нам ответ на вопрос о запертой комнате, позволила мне получить доступ к документам и пасквилям, подтверждавшим угрозу жизни короля. После чего, месье, министр дал мне карт-бланш на завершение этого дела.

— Похоже, вы думаете, что мы всегда готовы одобрять меры и способы ваших расследований. Я неоднократно упрекал министра в том, что он позволил вам действовать официально.

Николя подумал о том, как редко удавалось ему предсказать реакцию своего шефа на некоторые свои начинания.

— В Версале, — продолжил он, — я познакомился с невестой виконта. Странная особа, и еще более странная перспектива брака. Я заметил, что девушка была прекрасно осведомлена о происшедшем, она знала, что ее жених погиб, когда чистил пистолет. Кто ей об этом рассказал? Почему она отсутствовала на поминальной службе по виконту? Позже Бурдо заинтересовался нотариусами, которые составляли брачный контракт.

— Кабальный контракт, — отозвался Бурдо, — он даровал будущей супруге несказанные преимущества. Все это больше походило на шантаж, чем на договор двух семей. Рюиссеки оказывались в юридической западне. Сумма наследства в случае смерти мужа была явно завышена. Если бы виконт умер раньше своей супруги, или даже до дня свадьбы, невеста получила бы целое состояние! Договор уже был подписан.

— Моя поездка в Версаль, — сказал Николя, — также предоставила мне случай познакомиться с Трюшем де ля Шо. Этот предприимчивый шевалье пытался меня обмануть по поводу происхождения кольца, что он отдал в залог в «Коронованном дельфине». Он казался уверенным в своей непогрешимости и не скрывал, что пользуется протекцией дамы, о которой мы говорили ранее. Во всем расследовании случай играл немалую роль, и я узнал, что в день смерти виконта кто-то передал ему через посыльного записку, предназначенную Трюшу де ля Шо: он должен был встретиться с таинственным незнакомцем возле фонтана Аполлона. Однако письмо, отправленное гвардейцу, получил виконт де Рюиссек.

— Как вы это объясните? — спросил Сартин.

— Я полагаю, что виконт был знаком с автором записки и, заменив собою Трюша, он заподозрил интригу. На следующий день во время охоты мадам Аделаида сообщила мне о пропаже своих драгоценностей. Когда началась облава на зверя, меня ударили, сбросили с лошади, подняли и отвезли в неизвестное мне место, где я повстречался с одним из моих старых знакомых иезуитов, который попытался убедить меня прекратить расследование.

Месье де Сартин поднялся и прошел к своему столу, где принялся передвигать с места на место бумаги, что всегда означало замешательство или раздражение.

— Месье, — заговорил он, — я провел расследование по этому случаю. Он имеет самое отдаленное отношение к нашему делу. Мы переусердствовали. Мы подтолкнули старика к необдуманному поступку. Теперь мы понимаем, что рисковали интересами тех, кого мы призваны защищать. Но я могу поручиться, что виновные не имеют ничего общего с теми, кого вы, надеюсь скоро, представите мне.

Решительно, подумал Николя, это расследование не переставало удивлять… Он почувствовал себя учеником, столкнувшимся с некими таинственными силами.

— Расскажете ли вы нам наконец всю правду об этом деле?

— Необходимо понимать, что мы имеем дело не с одной интригой, но с множеством параллельных заговоров с разными целями. Все это осложняет дело, и у нас много главных действующих лиц, чьи действия влияют друг на друга. Да, месье, существовало несколько заговоров. Один из них частный — я назвал бы его «месть графу де Рюиссеку». Тайный заговор, который я назвал бы «политический сговор с целью убить короля», и, наконец, корыстный заговор, вернее небескорыстные действия некой высокопоставленной дамы, которая, для того чтобы сохранить свое положение и протекцию того, о ком вы знаете, манипулирует слабохарактерными людьми.

— И снова Ле Флош мелет вздор! — вскричал Сартин. — Рыцарские романы, которые, как вы однажды мне признались, очаровывали вас в детстве, до сих пор не идут у вас из головы! Я согласен с существованием заговора, но не мешайте все в одну кучу.

— Я ничего не мешаю, месье, — ответил Николя, немного разозлившись. — Граф де Рюиссек принадлежит к кругу дофина. Он ставит на будущее. Разумеется, наследник трона далек от этих интриг; они скрываются в его тени. В этих все еще загадочных обстоятельствах граф — участник заговора с целью истребления государя. Не забывайте, что он живет с ненавистью к королю, который когда-то помешал его карьере. Предположим также, что ему удалось убедить своего сына, лейтенанта королевских гвардейцев, оказать ему помощь в этом заговоре. И наконец, бывший протестант, по убеждениям или из амбиций он разделяет взгляды партии святош. Эта партия оберегает его от последствий собственных поступков, которые могли бы повредить его положению при дворе.

— И снова выдумки!

— Желаете ли вы, месье, выслушать видама Жиля де Рюиссека, которого я привез сюда из Бастилии?

Не обращая внимания на ответ Сартина, Бурдо ввел в комнату пленника. Он был крайне бледен, но весь его вид говорил о непобедимой решимости.

— Месье, — сказал Николя, — не соизволите ли пересказать господину генерал-лейтенанту полиции то, в чем вы признались мне сегодня утром?

— Разумеется, месье. У меня больше нет причин скрывать правду, ведь мой отец мертв.

— Почему до сегодняшнего дня вы отказывались говорить?

— Я не мог оправдать себя, не обвинив его. Меня обвинили в убийстве брата. И действительно, в день его смерти я попытался встретиться с матерью в Версале. Уже несколько месяцев Лионель казался погруженным в мрачные мысли. Наконец он рассказал мне по секрету о том, что его терзало. Наш отец вовлек его в заговор. Лионель был убежден, что это глупо, что он потеряет жизнь и честь, и наша семья никогда не сможет вернуть себе доброе имя. Мать одевалась для того, чтобы сопровождать мадам Аделаиду в парижскую Оперу и не смогла принять меня, но назначила встречу в тот же вечер в Гренеле, в своих покоях. Не знаю почему, но когда она приехала туда, то решила, что я виновен в смерти брата. В конце концов мне удалось ее в этом разубедить. Она решила спросить совета у полиции. У меня не было алиби, и я не знал, какую версию полиция считает основной. Ламбер намекнул мне, что полиция подозревает убийство. У меня не было причин остерегаться его, ведь я не знал, что он — один из заговорщиков. Брат никогда не говорил мне об этом.

— Какие отношения связывали вас с мадемуазель Бишельер, актрисой Итальянской Комедии?

— Она была любовницей моего брата. По совету Ламбера, уверившего меня, что она хорошая девушка и сделает все, чтобы мне угодить, я решил попросить ее подтвердить, что она была со мной в тот вечер. У нее была соответствующая репутация… Но она отказалась. Я больше не знал, что делать. Когда вы пришли арестовать меня, я не мог ничего рассказать. Мать была единственным моим свидетелем, но она была мертва.

— Я хочу задать вам последний вопрос. Были ли вы любовником мадемуазель Бишельер? Вас часто видели с ней на улице Ришелье.

— Тот, кто сказал это, солгал. Я был там всего один раз, и то по настоянию Ламбера.

Сартин вмешался:

— Что было целью заговора, в котором принимали участие ваши отец и брат? Вам это известно?

— Брат долгое время отказывался мне говорить. Они хотели убить короля, расчистить дорогу к трону для дофина и собрать вокруг него правительственный совет.

— Благодарю вас, месье. Мы решим, что с вами делать, принимая в расчет вашу искренность.

Бурдо препроводил видама в переднюю.

— Отлично, Николя. Давайте же завершим это дело.

— Я думаю, месье, что будет лучше всего, если главный герой нашей драмы сам раскроет вам все ее тайны. Сейчас перед вами предстанет пара, необычная и удивительная во всех отношениях.

По знаку Николя Бурдо открыл дверь кабинета магистрата и хлопнул в ладоши. В дверях возник полицейский, за ним следовала мадемуазель де Совте, со связанными руками, в платье цвета опавшей листвы и в темных очках. Затем двое других полицейских внесли и поставили на пол носилки, на которых лежал человек с бледным лицом, голова его покоилась на соломенной подушке. Его глаза блестели от жара, волосы были коротко острижены, и в таком виде он был похож то ли на каторжника, то ли на монаха. Николя не стал дожидаться вопроса Сартина:

— Несомненно, месье, вы узнаете Ламбера, лакея виконта де Рюиссека. Но я должен представить вам Ива де Лангремона, сына лейтенанта драгунов Жана де Лангремона, казненного когда-то за трусость в бою. Граф де Рюиссек успел, прежде чем упал, сраженный пулей, смертельно ранить его. Месье де Лангремон желает рассказать нам все, прежде чем предстанет перед Божьим судом. Я добавлю, что он был арестован в Версале в доме мадемуазель де Совте.

— А кто эта дама? — спросил генерал-лейтенант полиции.

— Позвольте представить вам мадемуазель Арманду де Совте, вернее…

Николя снял с нее очки и парик. Перед всеми появился своенравный облик мадемуазель Бишельер.

— Мадемуазель де Лангремон, в том обличье, в котором она была вчера на улице Ришелье.

— Что значит этот маскарад? — возмутился Сартин. — Вы хотите, чтобы я поверил, что ла Бишельер — сестра де Лангремона, то есть Ламбера, и что невеста виконта не существует вовсе?

— Да, это очень странная и темная история, месье. Господин де Ноблекур дал мне мудрый совет — покопаться в прошлом моих подозреваемых. И вот что я нашел. Много лет назад граф де Рюиссек дал приказ о казни одного из своих офицеров. Это была очевидная несправедливость. Годы спустя документов и свидетелей этого деяния практически не осталось. Кто их уничтожил? До сегодняшнего дня это тайна. Через несколько дней мне удалось узнать имя казненного лейтенанта — речь шла о де Лангремоне, уроженце провинции Ош. Отчеты интенданта провинции помогли мне разъяснить ситуацию. Я вспомнил о некоторых деталях. Разрозненные элементы моего расследования сложились в единую картину. Таинственная мадемуазель де Совте была родом из Оша. Затем мой неожиданный визит в Версаль раскрыл мне глаза. С одной стороны, туфли разных размеров, парики с разным ароматом и чашка кофе со следами, которые человек мог оставить на ней только если он держал ее в левой руке.

— Снова эта ваша навязчивая идея! — заметил Сартин.

— Случилось так, что я очень хорошо знал, как пахнут духи мадемуазель Бишельер и даже… размер ее ноги.

Николя покраснел. Бурдо вышел из тени и поспешил ему на помощь.

— У комиссара, месье, очень чуткое обоняние и дар запоминать запахи.

— В самом деле? А еще зоркий глаз, способный измерить размер женских ножек. Странно, странно!

Манера магистрата, с которой он вдруг начал передразнивать месье де Сен-Флорантена с его манией повторять слова, и едва заметный тик с трудом скрывали насмешку.

— Итак, — невозмутимо продолжал Николя, — два аромата были одинаковы…

— Объясните это в следующий раз, — оборвал его Сартин, казалось, устав от насмешек и с нетерпением ожидая продолжения рассказа Николя.

— Итак, месье. Мы имеем дело с коварным замыслом, в котором сыновняя любовь и неверное понимание высокой идеи сопровождаются дьявольской жаждой мести.

Внезапно раненый закашлялся и, превозмогая боль, заговорил. Немного вульгарная манера, которую часто использовал Ламбер, сменилась другой, естественной, и его благовоспитанный тон еще более усиливал тайну, окружавшую этого человека.

— До того как я предстану перед Богом, — начал он, — и подчинюсь Его воле, единственное, что для меня сейчас важно, это объяснить кому-то причины моих поступков. Комиссар Ле Флош только что произнес слова, которые меня взволновали — «сыновняя любовь». Именно ею вызваны все мои поступки, какими бы ужасными они ни казались обществу!

Это вступление истощило его. Ему не хватало воздуха, и он попробовал выпрямиться. Бурдо помог ему принять более удобное положение. В это время одеяло соскользнуло с носилок, и все увидели через полурасстегнутую рубашку окровавленную повязку на груди.

— Я родом из Оша, при рождении мне дали имя Ив де Лангремон. Мой отец, лейтенант в полку графа де Рюиссека, был казнен за трусость в бою… Трусость!

Сдерживаемые рыдания едва давали ему продолжать рассказ.

— Моя мать умерла от горя. Мне было двадцать пять. Я вел беспутную жизнь и бросал деньги на ветер. Вскоре мы оказались на улице. Моя сестра не смогла долго выдерживать наш новый образ жизни и сбежала с труппой комедиантов… Один только отец-иезуит, мой бывший учитель, попытался мне помочь. Он обладал беспокойным умом и был верен своим идеалам. В коллеже он презирал посредственностей, тех, как он говорил, кто слепо доверяется всему. Он приводил в замешательство своих коллег и учеников яростными вспышками гнева. Он отметил мое блестящее образование, поддержанное жизненным опытом, но я был подвержен бурным страстям, источником которых стало мое пылкое воображение; мною владели пустые идеи и несбыточные мечты. Средство борьбы с такими сомнительными добродетелями…

Он попросил воды. Сартин кивнул, и Николя протянул ему стакан.

— Я узнал от боевого товарища своего отца все подробности его казни. Он также передал мне пачку документов, доказывающих вину графа де Рюиссека. Некоторые из них я использовал, когда готовил письмо на имя военного министра, а также прошение к королю, чтобы восстановить справедливость и вернуть доброе имя отцу. Ничего не вышло. Мне даже угрожали и пытались заставить замолчать. Друг моего отца умер и оставил мне в наследство немалое состояние. Я решил использовать это, чтобы отомстить своими собственными силами. Мой старый учитель был исключен из Ордена решением церковного суда. Магистрат издал постановление о его аресте. Он и вправду проповедовал разрушительные идеи, пытался законно обосновать убийство короля, что выходило за рамки всех законов. Клеман, Равальяк[25]и Дамьен были его кумирами. Его излишнее рвение угрожало репутации Ордена. Прежде чем бежать за границу, он успел убедить меня, что наш суверен виноват во всех несчастьях моей семьи. И к ненависти, которую я питал к убийце своего отца, прибавилась ненависть к тому, во имя кого казнили безвинных.

Ему становилось все труднее дышать. Месье де Сартин подошел ближе.

— Месье, а теперь расскажите нам, как вы запустили в действие адскую машину, поглотившую такое количество людей.

— Я решил ехать в Париж, чтобы найти свою сестру и приблизиться к семейству де Рюиссеков. Увы, — он попытался обернуться к мадемуазель Бишельер, — наши несчастья вывели ее на путь, с которого она не пожелала сойти, несмотря на все мои упреки. В этом смысле она ни в чем мне не уступала. Она лишь согласилась помочь мне в деле восстановления справедливости. Здесь я должен официально заявить, что ей ничего не было известно о моих планах, и она была лишь послушным орудием в моей игре, последствий которой она не могла оценить.

— Мы это узнаем, месье, — ответил Сартин.

— Для меня не составило затруднений попасть в дом де Рюиссеков. Получив от меня хорошее вознаграждение, лакей виконта ушел со своего места. Я тут же его заменил. Еще проще было втереться в доверие к молодому человеку и его брату, я использовал страсть последнего к игре и тайно ссужал ему деньги. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять, что сам граф также жаждет мести. Он принадлежал к кругу недовольных и набожных и с легкостью мог быть вовлечен в любой заговор. Я завоевал его доверие и втайне стал его правой рукой. Я вошел в тайное общество, которое готовило дворцовый переворот. Таким образом я выстроил две интриги, одну — с целью личной мести, другую — чтобы наказать короля за его несправедливость. Я не хотел упускать такой случай. Необходимо было заманить графа в ловушку, из которой он не сможет выбраться. Он стал участником заговора. Я имел влияние на его сыновей. Я хитроумно использовал некоторые документы, чтобы вынудить графа согласиться на брак его сына с моей сестрой — мадемуазель де Совте, — он так и не узнал, кто она на самом деле.

— Но вы и сами появлялись под видом мадемуазель де Совте, — заметил Николя. — Я нашел в Версале, в ее доме, женские туфли большого размера и светлый парик, а также ваши следы на левой стороне чашки. Все это меня убедило, не говоря о найденных под кроватью брыжах, которые вы, несомненно, использовали, изображая видама.

— Действительно, я мог действовать под разными обличьями, играя самых разных людей. Готовя свою месть, я познакомился с одним каторжником, уже отбывшим свой срок и скитающимся по дорогам со своим глухонемым сыном. Когда-то он был слесарем. Его мастерство помогло мне проникнуть в Версаль, чтобы лучше подготовиться к делу.

Николя не мог удержаться от чувства жалости к этому человеку, но вовремя вспомнил что «дело» его было длинной вереницей убийств, одно страшнее другого, и планами убить короля.

— Все мне благоволило, — продолжал Лангремон. — Рюиссеки были у меня в руках. Граф стал участником одной секретной организации, главарь которой общался с ним через моего посредника, который скрывался в каморке слесаря. Затем случилось так, что граф де Рюиссек, убедившись в предательстве одного из заговорщиков, Трюша де ля Шо, потребовал казнить его как предателя и из-за угрозы, которую он представлял для нашего дела. Я так и не узнал, как и почему виконт де Рюиссек оказался на его месте.

Месье де Сартин обернулся к Николя.

— Вы, конечно, сможете пролить свет на это обстоятельство?

— Да, месье. Виконт де Рюиссек получил записку, предназначенную Трюшу де ля Шо. Когда Ламбер увидел, что на встречу у фонтана Аполлона вместо гвардейца пришел виконт, он, несомненно, решил, что Провидение послало ему сына его врага, чтобы он мог осуществить свою месть, и, что самое ужасное, граф де Рюиссек сам отдал приказ убить человека, который придет на встречу. Итак, отец подписал смертный приговор собственному сыну!

— Как вы можете быть так уверены в этом?

— Во время обыска в Гренеле мы нашли в вещах Ламбера тщательно спрятанную записку, которую посыльный доставил виконту де Рюиссеку. Ее содержание вполне безобидно: «Будьте в полдень у фонтана Аполлона». Примечательно то, что она написана рукой графа де Рюиссека.

— Довольно странно и неразумно хранить записку такого компрометирующего содержания.

Ламбер подал голос. Он заговорил тверже, как будто рассказ о мести укрепил его:

— Напротив, это было доказательство вины графа де Рюиссека в смерти его сына. Она также могла служить мне защитой или средством шантажа. Но есть одна важная деталь, которая вам неизвестна, господа. Я не знал, что передо мной виконт де Рюиссек. Человек, которого мы ждали, должен был прийти на встречу в маске, из соображений безопасности. И лишь после… казни… я увидел, что это был сын моего врага. Но я призываю Бога в свидетели, моя ненависть к этой семье была слишком велика, и даже знай я, что передо мной виконт, я бы не остановился.

— Теперь легко говорить, — оборвал его Сартин. — Но мне еще неизвестно, почему граф хотел избавиться от Трюша де ля Шо.

— О! Причин было множество, — ответил Николя. — Трюш де ля Шо украл драгоценности мадам Аделаиды. Граф шантажировал его и угрожал разоблачить в том случае, если он не будет подчиняться его приказам.

— Каким именно?

— Ему поручили шпионить за дамой, о которой мы говорили. Его служба давала ему возможность быть возле нее и, когда представится случай, оставить в ее покоях гнусные пасквили против нее и короля, которые распространяли заговорщики. Также более чем возможно то, что граф почуял, что у его подчиненного свои виды на эту знатную даму. Трюш заботился только о своей выгоде и брал добро там, где его находил. Он попытался отдать в залог кольцо мадам Аделаиды на глазах у нашей дамы, она узнала его, и, попав в собственную ловушку, нашему гвардейцу пришлось поступить к ней на службу: информировать ее об интригах окружения дофина и дочерей короля, притязаний которых она боялась. Убедившись в том, что Трюш ведет двойную игру, граф де Рюиссек решил уничтожить его, посчитав опасным, и дал распоряжения о казни. Хочу добавить, что он также рад был избавиться от человека, дурно влиявшего на обоих его сыновей.

— А второе убийство — графини де Рюиссек?

Ламбер закрыл глаза при упоминании об этой смерти.

— Это моя вина. Я проник в кармелитский монастырь до приезда комиссара Ле Флоша, подкрался к ней и столкнул в колодец. Я узнал от служанки графини об этой встрече и любой ценой должен был не допустить ее.

На несколько мгновений он скорчился от приступа кашля.

— Всего этого не случилось бы, если бы нас не заметили у Севрского моста в тот момент, когда мы пытались утопить тело виконта в Сене. Именно тогда мне пришла в голову мысль о том, чтобы представить перед взором отца тело убитого сына, чтобы он понял, что стал орудием судьбы. Смерть сына уравновешивала смерть моего отца, убитый сын мстил за казненного отца. Более ничто не могло меня остановить. Граф узнал мое настоящее имя прежде, чем умер, и последнее, что он видел — лицо сына своей жертвы. Его род наказан.

Он выпрямился, громко вскрикнул, из горла его хлынула кровь. Он упал без сознания. Сестра хотела броситься к его телу, но полицейский удержал ее. Бурдо распорядился, чтобы носилки вынесли из комнаты. Мадемуазель Бишельер препроводили в ее камеру.

Месье де Сартин не двигаясь смотрел на огонь, понемногу затухающий в камине.

— Он долго не протянет. Возможно, это лучше для всех. Что до его сестры, она закончит свои дни в монастырской тюрьме. Или в другом соответствующем заведении, ведь монастырские тюрьмы упразднены. В лучшем случае — в дальнем монастыре, в худшем — в одной из крепостей. У меня к вам три вопроса, Николя. Первый: как вы узнали, что виконт был убит в каморке слесаря в парке? У нас есть признание убийцы, но все же?

Николя раскрыл свою записную книжку и вытащил из нее шелковый платок, сложенный вчетверо, в котором Сартин, подойдя ближе, увидел крошки черного гравия.

— Вот, месье, что я собрал с подметок сапог виконта: уголь. А где можно найти уголь, как не в кузнице или мастерской, где плавят металл? Я обнаружил такие же крошки в мастерской Ле Потра, водопроводчика большого парка.

— Второй вопрос: зачем эти темные очки?

— У моего опекуна, каноника Ле Флоша было предубеждение против людей с разными глазами. Я его не разделяю, но все же всегда отмечаю эту черту, с тех пор, как в первый день моего приезда в Париж бродяга с разными глазами украл у меня часы. Ламберу нужно было прятать глаза, чтобы остаться неузнанным. Когда он переодевался в мадемуазель де Совте, он надевал эти темные очки. А когда его сестра играла ее роль, она также их использовала.

— И последний вопрос, Николя: у вас есть надежда арестовать этого Ле Потра?

— Вчера курьер от интенданта Шампани сообщил мне, что недалеко от Прованса было найдено его тело, разодранное волками на куски. До этого он успел пристроить своего глухонемого сына в один из городских монастырей.

— Человек — любопытное животное. Вы отлично справились с этим нелегким расследованием. Остаются только драгоценности мадам Аделаиды. Вы сможете их отыскать?

— Я не теряю надежды, месье. У нас уже есть кольцо.

— А Трюш де ля Шо?

— За его преступление не вешают, и потом он находится под защитой нашей знатной дамы, но интуиция подсказывает мне, что этот человек скоро падет жертвой своих собственных интриг.

XII