Глава 17. Светящиеся в темноте наручники Барбара Хейверс взяла с собой в Стейблз-маркет, который, как и следовало из названия

Светящиеся в темноте наручники Барбара Хейверс взяла с собой в Стейблз-маркет, который, как и следовало из названия, раньше был огромной конюшней. Сложенное из кирпича здание длинной своей стороной выходило на Чок-Фарм-роуд, но Барбара вошла в него с торца — через площадь Камден-Лок — и приступила к расспросам о местонахождении киоска с фокусами. Первое заведение, куда она обратилась, оказалось магазином, где продавали мебель и ткани из бывших колоний. Воздух был пропитан запахом пачулей, а из динамиков, слишком маломощных для такой громкости, неслась восточная музыка.

Продавщица ничего не знала о киоске с фокусами, но предположила, что Тара Пауэлл из салона пирсинга наверняка подскажет Барбаре, кто, где и чем торгует.

— И еще она отлично делает пирсинг, — поделилась напоследок продавщица опытом. В ее нижней губе поблескивал серебряный гвоздик.

Найти салон пирсинга не составило большого труда; его хозяйка Тара Пауэлл оказалась жизнерадостной девицей двадцати с небольшим лет и с ужасным прикусом. В знак преданности своей профессии она проколола мочку уха в шести местах и вставила в левую бровь тонкое золотое кольцо. Когда Барбара вошла в салон, Тара прокалывала носовую перегородку у девочки-подростка. Рядом стоял бойфренд, держа наготове выбранное ювелирное изделие — тяжелое кольцо вроде тех, что вдевают в ноздри коровам. Да, красота будет необыкновенная, подумала Барбара.

Тара увлеченно болтала (кто бы мог ожидать?) о линии роста волос у премьер-министров. По-видимому, она тщательно исследовала тему бремени власти и ответственности и влияния всего этого на потерю волос. Возникла лишь одна проблема: леди Тэтчер никак не укладывалась в ее стройную теорию.

Когда Барбаре удалось на секунду остановить поток слов Тары, она спросила о местонахождении киоска фокусника, и Тара не задумываясь ответила, что он в аллее. Барбара захотела уточнить, в какой аллее, но в ответ Тара закатила глаза с видом: «Как в какой аллее? В той самой». Затем она обернулась к своей юной клиентке и предупредила:

— Сейчас будет укольчик. — И одним движением проткнула иглой носовую перегородку девочки.

Дальше Барбаре пришлось быстро ретироваться, потому что девочка ойкнула и обмякла на стуле, а Тара крикнула кому-то, чтобы несли нашатырь, быстро. До чего же нервная работа, думала Барбара, покидая салон.

Хотя Барбара жила недалеко от Камден-Хай-стрит и расположенных там рынков и бывала в Стейблз-маркете много раз, она понятия не имела, что узкий переулочек, в котором в конце концов отыскался киоск с фокусами, обладает именем. Это была не столько аллея, сколько просто проход между кирпичной стеной одной из старинных построек и длинным рядом торговых прилавков, хозяева которых выставляли на продажу все — от книг до ботинок.

Аллею освещали голые лампочки, подвешенные на проводе вдоль прилавков. Они с трудом разгоняли мрак, каковой усиливался из-за закопченной стены конюшни и темного металла, из которого были построены торговые ряды. Поскольку день был рабочий, многие прилавки были закрыты, но киоск фокусника работал. Подходя к нему, Барбара увидела того же странно одетого мужчину, чей фургон она караулила несколько дней назад. Он показывал фокус с веревкой группе зачарованных мальчишек, которые, вместо того чтобы сидеть на уроках, собрались возле его прилавка. Все они были примерно одного роста и возраста, что и мертвый мальчик в Куинс-вуде, прикинула Барбара.

Она встала таким образом, чтобы видеть и представление фокусника, и его киоск. Он был невелик — размером с платяной шкаф, — но в нем каким-то чудом разместилось множество товаров: наборы для фокусов и розыгрышей (вроде пластиковой рвоты, которую так здорово положить на мамин новый ковер), видеозаписи шоу иллюзионистов, книги о магии и старые журналы. Среди этого богатства были и наручники, как две капли воды похожие на те, что лежали в кармане Барбары. Они принадлежали к отдельной группе товаров — игрушкам для взрослых.

Барбара присоединилась к кольцу детворы, чтобы лучше разглядеть фокусника. Он был одет так же, как и при первой их встрече, и она обратила внимание, что красный колпак не только покрывает его волосы, но доходит почти до самых глаз. Дополненный темными очками, этот колпак полностью спрятал верхнюю половину головы и часть лица фокусника. При обычных обстоятельствах Барбара не стала бы придавать большое значение этой детали. Но в ходе поисков серийного убийцы чудной костюм вкупе с наручниками, телом мальчика и фургоном делали мужчину вдвойне подозрительным. Барбара хотела поговорить с ним наедине.

Она пробилась сквозь облепивших прилавок мальчишек и стала разглядывать предлагаемые на продажу наборы для фокусов. Предназначены они были по большей части для детей: книжки-раскраски о волшебниках, сцепляющиеся кольца, летающие монетки и тому подобное. Это напомнило Барбаре о Хадии и ее торжественно-печальном личике, когда та махала Барбаре по утрам из окна первого этажа Итон-виллас. А это, в свою очередь, напомнило об Ажаре и неприятных словах, которыми они обменялись в последнюю их встречу. С тех пор они тщательно избегали друг друга. Настало время выкурить трубку мира, только Барбара не очень понимала, кто должен ее разжечь.

Она взяла в руки набор «Волшебный карандаш» и изучила краткую инструкцию (попросите у зрителей пятифунтовую купюру, проткните ее карандашом посередине, потом дерните вбок, и — та-да! — пятифунтовая банкнота цела и невредима). Она обдумывала, насколько уместен будет этот наборчик в качестве метафорической трубки мира, когда фокусник объявил аудитории:

— На сегодня все. Давайте бегите по своим делам. Мне надо работать.

Кое-кто из детей запротестовал, выпрашивая еще один маленький фокус, самый последний. Однако фокусник был тверд.

— В следующий раз, — сказал он и махнул руками, прогоняя маленьких зрителей.

Барбара заметила, что он носит перчатки с обрезанными пальцами.

Дети убежали, только сначала мистер Фокус изъял у одного из них набор для фокуса с летающей монеткой, который стащили с прилавка в тот момент, когда все начали расходиться. Перед киоском осталась только Барбара. Не может ли он ей помочь чем-нибудь, спросил фокусник.

Барбара купила у него набор с волшебным карандашом, думая, что инвестирует два фунта в благородное дело установления добрососедских отношений.

— Вы умеете ладить с детьми, — сказала она. — Должно быть, они постоянно вокруг вас вьются.

— Фокусы, — сказал он, пожимая плечами, одновременно складывая в пакет приобретение Барбары. — Фокусы и мальчишки — понятия неразделимые.

— Как хлеб и масло.

Его губы изогнулись в самодовольной улыбке: я популярен, что тут поделаешь!

— Эта малышня не действует вам на нервы? — поинтересовалась Барбара. — Стоят у прилавка, просят показать фокус.

— Это полезно для бизнеса, — ответил мистер Фокус — Потом они идут домой, рассказывают папе и маме о том, что видели, и, когда наступает день рождения, они знают, какую потеху они хотят получить.

— Фокусы?

Он стянул с головы красный колпак и поклонился.

— Мистер Фокус, к вашим услугам. И к их услугам тоже. День рождения, бар-мицва, крестины, Новый год. И так далее.

Барбара захлопала ресницами, но успела оправиться, пока фокусник натягивал колпак обратно. Он носил его, как теперь поняла Барбара, по той же причине, по которой, наверное, носил и темные очки с перчатками. Потому что был альбиносом. Одетый так, как сейчас, он вызывает иной раз удивленный взгляд на улице. Но одетый как все — не пряча бесцветные волосы и красные глаза, — он вызывал бы всеобщее любопытство и был бы мучим теми же самыми детьми, которые восхищались им минуту назад.

Он вручил Барбаре визитку. Она ответила ему тем же и проследила за выражением его лица, вернее, открытой его части, чтобы увидеть реакцию.

— Полиция? — спросил он удивленно.

— Новый Скотленд-Ярд. К вашим услугам.

— А-а. Надо же. Но вряд ли вы хотите заказать представление с фокусами.

Поразительное хладнокровие, отметила Барбара. Она достала из кармана светящиеся в темноте наручники. Они были запечатаны в полиэтиленовый пакет, чтобы не стерлись отпечатки пальцев. Наручникам еще только предстояло попасть в руки экспертов.

— Это из ваших товаров, как я понимаю, — сказала Барбара. — Вы узнаете их?

— Я продаю такие вещи, — ответил фокусник. — Вы, наверное, сами уже видели. Тоже игрушки, но только для взрослых.

— Эти наручники были украдены у вас мальчиком по имени Дейви Бентон, по крайней мере так сказал нам его отец, когда мы пришли к ним домой. И он — отец — думал, что сын уже вернул украденное обратно, как ему было велено.

Темные очки скрывали от Барбары глаза альбиноса, и ей приходилось полагаться только на его голос. А голос был абсолютно ровным и любезным, когда фокусник ответил:

— Очевидно, что он этого не сделал.

— Чего не сделал? — уточнила Барбара. — Не украл или не вернул?

— Поскольку вы нашли наручники среди вещей Дейви, то я полагаю, что он не вернул их.

— Ну да, наверное, — сказала Барбара. — Только я вроде не говорила вам, где мы нашли наручники.

Фокусник повернулся к ней спиной и стал аккуратно сворачивать веревку, с помощью которой показывал фокус своим юным зрителям. Барбара мысленно улыбнулась, увидев это. Ага, попался, подумала она. Ее опыт показывал, что умелый полицейский может смутить даже самого хладнокровного человека.

Мистер Фокус снова встал лицом к ней.

— Возможно, что эти наручники — мои. Как видите, среди моего товара есть точно такие же. Но вряд ли я единственный человек в Лондоне, у которого можно купить такую вещь. Или стащить.

— Не единственный. Но кажется, ваш киоск — ближайший к дому Дейви.

— Это мне неизвестно. Что-нибудь случилось с этим мальчиком?

— Да, с ним что-то случилось, — ответила Барбара. — Он мертв.

— Мертв?

— Мертв. Но давайте не будем играть в эхо. Когда мы осматривали его вещи и нашли вот это, его отец рассказал нам, как они могли там оказаться. Он основывался на том, что ему, в свою очередь, рассказал Дейви… То есть вы понимаете, почему я решила осведомиться, известен ли вам этот предмет, мистер… Как ваше настоящее имя? Я знаю, что Фокус — не настоящее, мы ведь с вами уже встречались.

Он не спросил где и когда. Сказал, что его зовут Миншолл. Барри Миншолл. И да, все верно, похоже, что наручники принадлежали ему, раз мальчик так сказал своему отцу. Но тут уж ничего не поделаешь, дети вечно воруют по мелочи. На то они и дети, такова их природа. Они пытаются понять, где проходит граница. Без риска ничего не получишь, и поскольку местные копы только отругают мальчишку, если поймают его за подобные дела, то почему бы и не попробовать себя в ловкости рук? О да, он, Барри Миншолл, старается приглядывать за ними, но иногда липкие пальчики все же ухватывают что-нибудь с его витрины, например пару светящихся в темноте наручников. Иногда они бывают слишком шустры, чтобы можно было заметить пропажу.

Барбара слушала, кивала и изо всех сил старалась выглядеть доброжелательно и рассудительно. Но она слышала, что в голосе Барри Миншолла все усиливаются нотки беспокойства, и для нее эти нотки были как запах лисицы для своры гончих. У этого парня ложь сыплется изо рта, носа и ушей, думала она. Он из тех, кто считает себя непревзойденным артистом, но артистов иногда начинает нести.

— Как я помню, у вас есть фургон, — сказала она. — Я видела, как вы разгружали из него коробки некоторое время назад. Если вы не возражаете, я бы хотела взглянуть на него еще раз.

— Зачем?

— Давайте назовем это любопытством.

— По-моему, я не обязан показывать его вам. Во всяком случае, без ордера на обыск.

— Вы правы. Но если мы пойдем таким путем — что, разумеется, решать только вам, — то мне будет страшно интересно, что же такое находится в вашем фургоне, если вы не хотите мне его показывать.

— Я должен проконсультироваться со своим адвокатом.

— Конечно-конечно, консультируйтесь. Я даже дам вам свой мобильник, Барри, минутку.

Она сунула руку в объемистую сумку и принялась энергично там рыться.

— Не надо, у меня есть свой, — сказал Миншолл. — Послушайте, я не могу бросить киоск. Приходите попозже.

— Да зачем же бросать киоск, приятель, — сказала Барбара. — Дайте мне ключи, я сама посмотрю все, что мне нужно.

Он задумался, спрятавшись под темными очками и колпаком из романа Диккенса. Барбара представила, как лихорадочно вертятся колесики в его голове. Миншолл решал, каким путем пойти. Требование ордера на обыск и присутствия адвоката было грамотным и мудрым. Но люди редко поступают в соответствии с доводами разума, если им есть что скрывать и когда копы неожиданно начинают задавать неприятные вопросы и требовать ответы на них. В таких случаях человек чаще всего принимает идиотское решение действовать самостоятельно, на свой страх и риск, надеясь, что ему удастся пережить несколько трудных минут. Он ошибочно полагает, будто бы напротив него стоит инспектор Тупица, обхитрить которого не составит труда. Он думает, что если сразу начнет звать адвоката — как это часто делают в американских полицейских сериалах, — то тем самым навесит на себя табличку с красной буквой «В», что означает «виновен». На самом деле на табличке горела бы буква «У» в смысле «умный». Но под давлением опытного полицейского у человека нет времени все продумать, на что и рассчитывала в данном случае Барбара. Миншолл принял решение.

— Вы напрасно тратите свое время, — сказал он. — И мое, что еще хуже. Но раз вы считаете, что по каким-то причинам это необходимо…

— Поверьте мне, — улыбнулась Барбара. — Ведь из нас двоих именно я присягала служить, защищать и не причинять вреда.

— Ладно. Уговорили. Но вам придется немного подождать, пока я закрываю киоск, на это уйдет несколько минут. А потом я провожу вас к фургону. Надеюсь, вы не спешите.

— Мистер Миншолл, — сказала Барбара, — вам крупно повезло. Потому что как раз сегодня я никуда не спешу.

Когда Линли вернулся в Скотленд-Ярд, он увидел, что пресса уже разбивает лагерь в маленьком парке на углу Виктория-стрит и Бродвея. Там две команды телевизионщиков — различимые по ярким логотипам на машинах и оборудовании — активно сооружали нечто вроде переносного пресс-центра, а под мокрыми деревьями прохаживались журналисты. От своих собратьев по отрасли они заметно отличались манерой одеваться.

Линли с тяжелым сердцем наблюдал за ними. Он не тешил себя надеждой, что пресса прибыла сюда не в связи с убийством шестого подростка. Очередное убийство не могло не вызвать всплеска активности со стороны средств массовой информации. Не оставалось надежд и на то, будто на этот раз они согласятся воспринять и описать события в соответствии с пожеланиями отдела по связям с общественностью.

Он преодолел транспортный затор, вызванный деятельностью телевизионщиков, и затормозил у въезда на подземную парковку. Однако охранник в будке не поднял приветственно руку, как обычно, и не поднял шлагбаум для Линли. Вместо этого он приблизился к «бентли» и подождал, пока Линли опустит водительское окно.

— У меня для вас сообщение, — произнес охранник, наклонившись. — Вам следует незамедлительно пройти в кабинет помощника комиссара. Никуда не заходить, ни с кем не говорить и все такое. Помощник комиссара позвонил лично, дабы не возникло никакого недопонимания. И я должен позвонить ему, как только вы прибудете. Вопрос в следующем: сколько времени вы хотите? Можем назвать какое угодно, только не забудьте, что он просил вас не останавливаться в оперативном центре и не разговаривать с вашими людьми.

— О боже, — помолвил Линли. Подумав секунду, он решил: — Подождите десять минут.

— Договорились.

Охранник отступил, и Линли въехал на территорию Скотленд-Ярда.

Припарковавшись, он не вышел из машины, а потратил полученные десять минут на то, чтобы посидеть с закрытыми глазами, откинувшись на подголовник, в полумраке и тишине подземной стоянки.

Это всегда трудно, думал он. Ты видел уже столько ужасных происшествий и разыгрывающихся после них драм, что в какой-то момент начинаешь верить: они перестали тебя затрагивать, у тебя выработался иммунитет на чужие страдания. И вдруг снова происходит то, что напоминает: ты всего лишь человек, что бы ты о себе ни думал.

Так и случилось, когда он стоял рядом с Максом Бентоном, которому предстояло опознать тело старшего сына. Бентон наотрез отказался от предложенных компромиссов: посмотреть на фотоснимки тела или взглянуть на тело через стеклянную перегородку, с безопасного расстояния, которое скрыло бы отдельные подробности наступления смерти мальчика. Нет, он настоял на том, чтобы увидеть тело, и не сказал определенно, это его сын или нет, до тех пор, пока ему не показали все, через что пришлось пройти Дейви перед смертью.

Только тогда он произнес:

— Значит, он сопротивлялся. Как и должен был. Как я его и учил. Он боролся с этим подонком.

— Это ваш сын, мистер Бентон? — спросил Линли.

Его вопрос был не только обязательной формальностью, но и попыткой избежать взрыва сдерживаемых эмоций (а сдержать их выше человеческих сил), приближение которого он ощущал в человеке, который был рядом.

— Говорил с самого его рождения, что людям нельзя доверять, — ответил Бентон. — Говорил ему с самого рождения, что мир — жестокое место. Но он никогда не хотел слушать меня, нет. И вот что случилось. Вот что. Я хочу, чтобы они пришли сюда, остальные. Я хочу, чтобы они увидели. — Его голос дрожал, но он продолжал: — Мужчина старается изо всех сил, чтобы научить детей, что есть что за порогом дома. Мужчина живет ради того, чтобы внушить им: нужно быть внимательным, нужно быть осторожным, нужно знать, что может произойти… Вот что я говорил ему, нашему Дейви. И никаких нежностей со стороны Бев, потому что они должны быть крепкими, все они. С такой-то внешностью ты должен быть сильным, ты должен знать, должен понимать… Ты должен понимать… Слушай же меня, негодник. Разве ты не видел, что это для твоего же собственного блага… — И он разрыдался, уткнувшись лицом в стену, ударил по стене кулаком и сказал еле слышно, по одному выталкивая слова через сдавливаемое судорожными всхлипами горло: — Будь же ты проклят.

Утешения для него не было ни в чем. И Линли проявил уважение к скорби Бентона, не пытаясь утешить его.

— Искренне сочувствую вам, — лишь сказал он и увел убитого горем отца из смотровой.

Поэтому Линли и остался сидеть в машине — ему нужно было время, чтобы прийти в себя. Сцена, которой он стал свидетелем, потрясла с особой силой — ведь скоро он тоже пополнит ряды отцов. Скоро у него тоже появится сын, а порой отцы возлагают на сыновей слишком много надежд. Бентон был прав, и Линли понимал это. Обязанность мужчины — защищать своих детей. И когда он не справляется с этой обязанностью, тогда происходит катастрофа, потому что убитый ребенок — не что иное, как катастрофа; тогда чувство вины родителя может сравниться только с его горем по своей силе. В результате распадаются браки. Любящие семьи рушатся. И все, что у человека было дорогого и родного, рассыпается под ударом зла, от которого каждый отец стремится уберечь свое дитя, но приближение которого невозможно предугадать.

После такого нельзя оправиться. Никогда не наступит такое утро, когда солнце засияет как прежде. Ни одна ночь не принесет блаженного погружения в Лету. Такого не случается — никогда — с родителями ребенка, чью жизнь отобрал убийца.

Теперь их шестеро, думал Линли. Шестеро детей, шесть пар родителей, шесть семей. Шестеро, и каждый читатель газет в стране загибает пальцы, считая.

В соответствии с распоряжением Хильера он отправился прямо к нему в кабинет. К этому моменту Робсон уже наверняка сообщил помощнику комиссара, что Линли не позволил ему, психологу, осмотреть тело и место, где оно было найдено, и Хильер, несомненно, в ярости.

Помощник комиссара был занят беседой с главой пресс-бюро. Это сообщила Линли секретарь Хильера. Тем не менее он должен немедленно пройти в кабинет, как следовало из указаний помощника комиссара, оставленных на тот случай, если исполняющий обязанности суперинтенданта Линли появится во время совещания.

— Он испытывает… — Джуди Макинтош сделала паузу. Казалось, пауза потребовалась скорее для произведения пущего эффекта, чем для поиска нужного слова. — Он испытывает по отношению к вам некоторую враждебность, суперинтендант. Надеюсь, теперь вы предупреждены и так далее?

Линли лишь вежливо кивнул в ответ. Он часто удивлялся, как это Хильер умудрился подобрать себе секретаря, настолько полно соответствующего его стилю руководства.

На встречу с Хильером Стивенсон Дикон привел двух молодых помощников, как заметил Линли, входя в кабинет. Юношу и девушку. И оба они выглядели так, будто только вчера встали со студенческой скамьи: до блеска намытые, азартные, самоуверенные. Ни Хильер, ни сумрачный Дикон (который прибыл в кабинет помощника комиссара почему-то с литровой бутылкой газировки) не представили Линли незнакомых сотрудников.

— Вы уже видели этот цирк, полагаю? — начал Хильер без каких-либо вступлений. — Предложенные нами брифинги их больше не удовлетворяют. Мы сейчас продумываем способы, как их отвлечь.

Молодой помощник Дикона с религиозным рвением записывал каждое слово Хильера. А девушка, напротив, не отрывала от Линли пристального взгляда. Так, наверное, хищник выслеживает добычу, думал Линли, несколько озадаченный таким вниманием.

— Я думал, что в этих целях вы решили дать информацию в «Краймуотч», сэр, — сказал он.

— То решение было принято до того, как все тут встали на уши. Теперь будет недостаточно одного только сюжета в «Краймуотч».

— Тогда что? — Линли еще не сообщил помощнику комиссара о кадрах, обнаруженных среди записей видеонаблюдения, и не собирался делать это сейчас. Он хотел дождаться отчета Хейверс о поездке в Стейблз-маркет, — Надеюсь, мы не будем использовать ложную информацию.

Хильер недовольно поморщился, и Линли понял, что поспешил.

— У меня нет такой привычки, суперинтендант, — сказал помощник комиссара. И бросил главе пресс-бюро: — Скажите ему, мистер Дикон.

— Внедрение. — Дикон открутил крышку с бутылки газировки и сделал глоток. — И тогда этим паршивцам не на что будет жаловаться. Прошу прощения, мисс Клапп, — обернулся он к девушке, которая смутилась от своеобразного проявления светских манер.

Линли понял, о чем идет речь, но не хотел верить.

— Извините? — произнес он вопросительно.

— Внедрение, — повторил Дикон с раздражением в голосе. — Мы допустим журналиста в следственную группу. И он станет очевидцем работы полиции над преступлением такого масштаба. Такие вещи иногда делаются в военное время.

— Неужели вы не слышали об этом, суперинтендант? — спросил Хильер.

Разумеется, Линли слышал. Он просто не в силах был поверить, что пресс-бюро считает возможным повторять эту глупость.

— Мы не может так поступить, сэр, — обратился он к Хильеру. Линли старался говорить вежливо, что стоило ему больших усилий. — Это неслыханно и…

— Да, в полиции такого раньше не делали, суперинтендант, — сказал Дикон с неискренней улыбкой. — Но это не значит, что мы не можем так поступить. В конце концов, мы уже не раз приглашали прессу на запланированные аресты. А теперь просто сделаем следующий шаг. Допуск проверенного, тщательно отобранного журналиста из приличной — обратите внимание, мы не говорим о таблоидах! — газеты к материалам следствия остановит со стороны населения растущее недовольство полицией. И от этого выиграет не только данное расследование, но и вся столичная полиция в целом. Надеюсь, не нужно объяснять, сколь взволнована публика этими убийствами. Первая полоса сегодняшней «Дейли мейл», к примеру…

— Завтра попадет в чье-то мусорное ведро, — перебил Линли. Следующие слова он адресовал Хильеру и попытался быть столь же рассудительным, как Дикон. — Сэр, такой шаг создаст невообразимые трудности. Разве сможет команда свободно обсуждать детали дела, скажем, на утреннем совещании, при постороннем, который любое их слово может поместить в ближайший номер «Гардиан»? И как нам быть с положениями Закона о неуважении к суду?

— Это, — отчеканил Хильер, глядя прямо в глаза Линли, — проблема журналистов, а не наша.

— Вы хотя бы представляете, сколько имен мы называем по ходу дела? — Линли осознавал, что понемногу теряет контроль над эмоциями, но счел, что сейчас главное — донести суть возражений до Хильера, а не сохранить бесстрастность Шерлока Холмса. — Какой, по-вашему, будет реакция человека, который прочитает о себе в газете что-то вроде «сотрудничает с полицией»?

— И с этим будет разбираться газета, а не мы, — самодовольно вставил Дикон.

— А если упомянутым человеком окажется убийца, которого мы ищем? Если он после этого затаится?

— Вы же не хотите сказать, будто предпочли бы, чтобы он продолжал убивать, — сказал Дикон.

— Я хочу сказать, что это не игрушки. Я только что разговаривал с отцом тринадцатилетнего ребенка, чье тело…

— Об этом мы еще поговорим, — перебил Хильер. Он впервые за все время разговора оторвал взгляд от Линли и посмотрел на Дикона. — Подготовьте мне список имен, Стивенсон. С краткой биографией каждого. И с образцами статей. Мое решение я буду готов сообщить вам… — Он взглянул на наручные часы и сверился с ежедневником на столе. — Думаю, через сорок восемь часов.

— Не стоит ли пустить слушок там, где следует? — Это предложение поступило от молодого помощника Дикона, который на мгновение прекратил строчить. Девушка же хранила молчание и смотрела исключительно на Линли.

— Не сейчас, — сказал Хильер. — Я буду на связи.

— Тогда все, — поднялся с места Дикон.

Линли наблюдал, как трое сотрудников отдела по связям с общественностью собирают блокноты, папки, портфели и сумки. Они вышли из кабинета колонной, возглавляемые Диконом. Линли не ушел вслед за ними, а воспользовался затянувшимися сборами и уходом, чтобы успокоиться.

— Малькольм Уэбберли был кудесником, — сказал он наконец.

Хильер сел за стол и, уперев подбородок в сплетенные пальцы, посмотрел на Линли.

— Давайте не будем сейчас обсуждать моих родственников, — сказал он.

— А по-моему, это необходимо, — возразил Линли. — Я только сейчас начинаю понимать, каких усилий ему стоило удерживать вас в рамках.

— Вы, забываетесь.

— Нет, я слишком долго молчал, и, боюсь, ни одному из нас это не пошло на пользу.

— Вас могут снять с должности в любой момент.

— Чего вы не могли сделать с Уэбберли, верно? Потому что он ваш родственник и потому что ваша жена не стала бы молча смотреть, как вы увольняете мужа ее сестры. Ведь она понимает, что муж сестры — это единственное, что стоит между вами и концом вашей карьеры.

— Это переходит всякие границы.

— В этом расследовании вы все делали неправильно. Вероятно, так было всегда, но Уэбберли оберегал вас от…

Хильер подскочил со стула:

— Я сказал, хватит!

— Но теперь его здесь нет, и вы оказались на виду. И у меня остается выбор: наблюдать, как вы губите всех нас — или только себя самого. И что, по-вашему, я должен делать в такой ситуации?

— По-моему, вы должны выполнять приказы. Выполнять немедленно и беспрекословно.

— Бессмысленные приказы я выполнять не буду. — Линли постарался взять себя в руки и сумел сказать более сдержанно: — Сэр, я больше не могу допустить, чтобы вы продолжали вмешиваться. Я вынужден потребовать, чтобы вы раз и навсегда прекратили всякие попытки управлять следствием, или мне придется…

И тут Линли замолчал. На полуслове его оборвала торжествующая усмешка, промелькнувшая на лице Хильера. Он вдруг осознал, что близорукость вновь завела его в ловушку, расставленную помощником комиссара. И в следующий миг ему стало ясно, почему суперинтендант Уэбберли всегда давал понять своему родственнику, кто из офицеров должен заменить его, даже если эта замена будет временной. Линли мог в любой момент все бросить и уйти из полиции. И никак от этого не пострадать. Другие не могли. Только у Линли имелся доход, независимый от работы. Остальным инспекторам работа давала кров и пищу. И это обстоятельство раз за разом заставляло бы их подчиняться директивам Хильера без возражений, поскольку ни один не мог рисковать рабочим местом. Уэбберли видел Линли как единственного сотрудника, который мог хоть как-то противостоять помощнику комиссара.

Бог свидетель, он не может подвести суперинтенданта, думал Линли. Сколько раз Уэбберли с готовностью шел ему на помощь? Настал черед Линли ответить тем же.

— Или?

Голос Хильера был холоден.

Линли пришлось искать другой путь.

— Сэр, сейчас нам нужно бросить все силы на новое убийство. Мы просто не имеем возможности возиться еще и с журналистами.

— Да, — сказал Хильер. — Кстати, о новом убийстве. Вы действовали вопреки моему приказу, суперинтендант, и вам придется постараться, чтобы найти убедительное оправдание.

Наконец-то добрались, подумал Линли. До его отказа пропустить Робсона к телу. Он не стал делать вид, будто не понимает, о чем говорит Хильер.

— Я оставил соответствующие указания заграждению. Чтобы на сцену преступления пропускали только тех, кто предъявил удостоверение полиции. У Робсона такого удостоверения не было, и констебль из заграждения не имел ни малейшего представления, кто это такой. А это мог быть кто угодно, в частности — журналист.

— А потом, когда вы встретились? Когда вы поговорили? Когда он попросил посмотреть фотографии, видеозапись, то, что осталось, когда тело унесли?

— Я отказал ему, — ответил Линли, — но вам это уже известно, иначе вы не упомянули бы все эти детали.

— Да, мне это уже известно. И теперь вам предстоит выслушать, что думает Робсон о шестом убийстве.

— Сэр, прошу меня извинить, но люди ждут, нам нужно работать. Это куда более важно, чем…

— Моя власть выше вашей, — заявил Хильер, — и сейчас был дан прямой приказ.

— Я понимаю, — сказал Линли, — но если он не видел материалы, то нам придется впустую потратить время, пока…

— Он уже посмотрел видеозапись. Прочитал предварительные отчеты. — Хильер тонко улыбнулся, заметив удивление Линли. — Как я уже говорил, моя власть выше вашей, суперинтендант. Так что садитесь. Вам еще придется побыть здесь некоторое время.

Хеймишу Робсону достало совести выглядеть виноватым. И смущенным, как постарался бы выглядеть в данной ситуации всякий человек, обладающий интуицией. Он вошел в кабинет с желтым блокнотом и тонкой пачкой бумаг. Пачку он отдал Хильеру, а после улучил момент и бросил быстрый застенчивый взгляд на Линли, сообщающий: «Это не я».

Линли кивнул в ответ. Он не испытывал к психологу вражды. Если уж на то пошло, они оба всего лишь выполняют свою работу, будучи поставлены в исключительно трудные условия.

Хильер явно хотел подчеркнуть свое доминирующее положение: он не пересел из-за своего стола за круглый стол для совещаний, за которым проводил встречу с главой пресс-бюро и его помощниками; жестом предложив Робсону сесть рядом с Линли, он добился того, что они стали напоминать двух просителей перед троном фараона. Оставалось только упасть ниц.

— Что вы можете сказать нам, Хеймиш? — спросил Хильер, не сочтя нужным делать вежливое вступление.

Робсон пристроил блокнот на колено. Его лицо горело, и Линли на мгновение почувствовал сочувствие к психологу. Тот оказывается между молотом и наковальней в который уже раз.

— В предыдущих преступлениях… — начал Робсон неуверенно, по-видимому не зная, как вести себя в атмосфере неприязни, существующей между двумя офицерами полиции. — В предыдущих преступлениях убийца получал ощущение всемогущества, которого и добивался посредством различных действий по ходу убийства. Я имею в виду похищение жертвы, приведение ее в беспомощное состояние, связывание, ритуалы сжигания и надрезания. Но в последнем случае, в Куинс-вуде, этих действий стало уже недостаточно. Того, что ему давали прежние убийства — будем по-прежнему считать, что это власть, — на этот раз не удалось достичь. И это вызвало в нем ярость, ранее им не испытываемую. Я могу предположить, что эта ярость удивила его, поскольку он наверняка выстроил сложную философию, которая объясняет и оправдывает убийства мальчиков и в которой нет места ярости. Но он чувствует ярость, ведь ему посмели помешать в стремлении к власти, и поэтому он не справляется с внезапной потребностью наказать жертву за неповиновение. Шестая жертва видится им ответственной: из-за нее он не получил того, что получал от всех остальных жертв.

Робсон говорил, не поднимая взгляда от записей, но теперь поднял голову, словно нуждаясь в поощрении. Линли ничего не сказал. Хильер коротко кивнул.

— И поэтому он обращается к физическому насилию над мальчиком, — продолжил Робсон, — и делает это перед убийством. После этого он не испытывает сочувствия к жертве: тело не уложено в особую позу, напротив, оно брошено как попало. И брошено там, где его могли найти только случайно, то есть не сразу. Из этого мы можем сделать вывод, что убийца следит за ходом следствия и прикладывает усилия, чтобы, во-первых, не оставить улик, а во-вторых, не попасться никому на глаза, пока избавляется от тела. Возможно, вы уже с ним разговаривали. Он знает, что вы стягиваете кольцо, и не намерен больше давать ничего, что могло бы связать его с преступлениями.

— Именно поэтому конечности подростка в данном случае не были зафиксированы? — спросил Линли.

— Пожалуй, нет. Скорее тут дело в том, что раньше, до этого убийства, преступник решил, будто достиг уже того всемогущества, к которому стремился почти всю жизнь. Это ложное ощущение власти убедило его, что больше не нужно обездвиживать следующую жертву. Но оказалось, что несвязанный мальчик сопротивляется, а это потребовало особых мер по его умерщвлению. Вот почему вместо удавки убийца на этот раз душит голыми руками. Только через телесный контакт он может вернуть ощущение власти, потребность в которой и толкает его на убийства.

— И каково же будет ваше заключение? — поинтересовался Хильер.

— Это человек с неадекватной психикой. Он или находится в подчинении у кого-то, или думает, будто дело обстоит так. Он не представляет, как вести себя в ситуации, когда он себя ощущает более слабым, чем люди вокруг него. В частности, он не понимает, как вести себя в обстоятельствах, в которых он сейчас оказался.

— Вы имеете в виду шестое убийство? — уточнил Хильер.

— О нет! — возразил Робсон. — Он чувствует себя вполне способным водить полицию за нос еще сколь угодно долго. Но в его личной жизни что-то идет не так. И он не знает, что сделать, чтобы это исправить. Возможно, это работа, или неудачный брак, или такие отношения с родителями, где он вынужден нести больше ответственности, чем ему по душе, или такие отношения с родителями, где он постоянно находится на вторых и третьих ролях, или же финансовые проблемы, которые он скрывает от жены или другого близкого человека. Что-то в этом роде.

— Но вы говорите, будто он знает о том, что мы к нему приближаемся, — сказал Хильер. — То есть мы говорили с ним? Каким-то образом общались?

Робсон кивнул.

— Это в высшей степени вероятно, — подтвердил он. — И что касается последнего тела, суперинтендант, — обратился он к Линли, — все говорит о том, что вы подошли к убийце ближе, чем думаете.

Date: 2015-07-11; view: 276; Нарушение авторских прав