Глава 5. Гусев встретил меня, как потерянного брата

Гусев встретил меня, как потерянного брата. Два дня не виделись, а он уже весь извелся. Майор, ржа как конь, похлопал по плечам, попытался щелкнуть по носу и, когда это не получилось, спросил:

– Ну как съездили?

– Нормально. Был облабызен или облабзан, не знаю, как правильно говорить, высоким начальством. Но это потом. А сначала заарестовать пытались, фантики плюшевые. Но были посланы и, скорбя, удалились.

– Бывает, – повторил Серега слова Ивана Петровича и добавил: – В Москве все не как у людей, там что угодно может случиться.

Потом поинтересовался, как в тылу вообще? Сильные ли изменения с городом произошли в связи с войной? Я рассказал о том, что видел. Вместе посмеялись над неудавшимся арестом. Потом майор выдал местные новости и почти без паузы предложил сходить к медсестрам в санбат.

– Там новенькие появились, может, кого по вкусу увидишь.

Соблазнитель, блин! Сходили – не увидел.

На следующий день нас послали забрать немецкого оберста, которого по недоразумению отловили пехотинцы. И наши, и немец, пребывали в сильном обалдении. Пехотинцы от такого неожиданного фарта. Фриц от того, как глупо попался. Он крыл всех и вся, периодически переходя даже на русский мат. Причем больше всего доставалось его адъютанту, которого в процессе задержания случайно пристрелили. Оказывается, им дали неверные сведения. Деревня Михино по всем их картам проходила как уже занятая войсками вермахта. Причем уже три дня как. Но то ли фрицы поторопились с картой, то ли наши неожиданно снизили темп отступления, а потом вообще вернулись назад. Факт остается фактом. Оберст, как последний лох, торжественно въехал в деревню на своей таратайке и подрулил к зданию сельсовета. А там как раз разведвзвод получал крупную дыню за отсутствие нормальных пленных. Дыня, это в смысле, не сладкий продукт семейства тыквенных, а вовсе даже наоборот. Увидев фрица, разведчики восприняли это как знак свыше и моментально реабилитировались перед начальством, взяв оберста живьем, ухлопав в процессе только шофера и адъютанта. Этих двоих вполне можно было взять живьем, но все так перевозбудились, что и оберст, в общем-то, остался живым чисто случайно. Так что теперь, под бодрую ругань немца, мы катили назад, по дороге, запруженной войсками и беженцами. Причем войск было всего ничего. В основном, гражданские, которые с огромными баулами шли по дороге, поднимая пыль. И тут появилась эта падла.

«Мессер», он же «худой». Вынырнув ниоткуда, сбросил бомбу, сразу накрыв тащившуюся в толпе полуторку. Люди, вопя и давя друг друга, начали разбегаться. А этот гад резвился, расстреливая гражданских из пулеметов. Заходил то слева, то справа, стегая по мечущейся толпе очередями. Мы наблюдали за всем этим паскудством из канавы, куда спрыгнули при первом звуке мотора самолета. Меня от злости аж подтрясывало. И вдруг, провожая глазами низко летящий самолет, уходивший на очередной вираж, увидел возле лежащей на боку и дымящей полуторки выпавший у нее из кузова ДШК. С виду пулемет был исправен, только щиток погнуло немного. Рядом валялась пара коробок с патронами. Я рванул к этой крупнокалиберной дуре, даже не думая, что делаю. Успел только Сереге крикнуть, чтоб помог. Шустро заправив ленту, мы, кряхтя, взгромоздили пулемет на колесо полуторки. Удобно вышло – задний мост ей вмяло и колесо было метрах в полутора от земли. «Мессер», пройдя вдоль дороги, разворачивался на новый заход, уже поперек. Кажется, прямо на меня пер. В башке было пусто, только крутилась строчка из переделанного Онегина.

– И вот смотрю я, прямо в глаз, наводит дуло – прендераз!

Через планку прицела пытаюсь поймать пикирующий силуэт. Юркий, сволочь! Огонь мы открыли почти одновременно. Я видел, как у «мессера» заплясали на крыльях и на капоте огоньки выстрелов и влепил ему навстречу длиннющую крупнокалиберную очередь. Серега что-то орал, держа ДШК за колеса и пытаясь прикрыть ухо плечом. Ничего не слыша, я молотил до тех пор, пока пулемет не заткнулся. То ли заклинило, то ли патроны кончились. А ведь попал! Ей-богу, попал! Честно говоря, для меня самого это стало неожиданностью. Тут скорости такие были, что его в прицел поймать просто не успевал и стрелял – как бог пошлет, просто в направлении самолета. «Худой», пытаясь выйти из пике, сильно дымил. Вроде выровнялся, но потом, клюнув носом, пошел вниз. От него отделилась фигурка и над ней раскрылся купол парашюта. Бросив пулемет, прыгнули в машину и помчались к месту, куда опускался фриц. Пару раз чуть не застряли, но успели вовремя. Эта сука уже скинула парашютную подвеску и пыталась показать характер, стреляя в нас, но мне было по хер. Выбив пистолет, с удовольствием вмазал гитлеровцу в зубы. Потом сломал обе руки и, зашвырнув в машину, приказал шоферу ехать обратно к дороге. Люди там уже стали собираться, и над проселком стоял вой. Серега, когда мы уже подъехали, врубился, что сейчас будет, и пытался меня остановить, но я, молча показав на лежавших тут и там гражданских, выволок немца из машины. Пальнул несколько раз в воздух и, обратив на себя внимание народа, крикнул:

– Люди! Это тот, кто только что вас с воздуха расстреливал. Он ваш!

И влепив смачного пинка летчику, вогнал его в толпу.

Закурив трясущимися руками, стоял и молча смотрел. Оберст пытался что-то вякнуть, но Гусев его быстро убрал от меня подальше.

Я вообще-то не злой человек. Где-то даже добрый и сентиментальный. И если бы летун расхерачил так нашу военную колонну, просто пристрелил бы его сам. А может, даже и до особистов довез, все-таки немец был солдатом, как и все мы. Но вот беженцев расстреливать – это явный перебор… Солдаты так не делают.

Назад ехали молча. Немца тошнило, и мы периодически останавливались. Ишь ты, какой впечатлительный фриц попался. Понятно, что летуна на лоскуты разорвали, но ведь за дело. В Германии, когда союзнички города в пыль начнут стирать, такое вообще на государственном уровне поощряться будет. Геббельс лично по радио народ к самосуду призывал. И я его в этом поддерживаю. Дрезден, блин, в щебенку раскатали, а ведь там ни заводов, ни фабрик, вообще никакой военной инфраструктуры не было. Долбали исключительно по мирному населению. Навыки, наверное, нарабатывали, для последующих войн. Вот и летун этот вел себя, как американцы в моем времени. За что и получил.

Случай на дороге очень поспособствовал словоохотливости немца. Глядя на меня испуганными глазами и поминутно вытирая платочком лоб, оберст заливался соловьем. Правда, я почти не понимал, о чем он поет. Надо, похоже, плотно браться за немецкий, а то въезжаю в его быструю испуганную речь с пятого на десятое. Колычев же его понимал отлично и делал пометки на своей карте, иногда сверяя ее с фрицевской и задавая дополнительные вопросы. Кстати, за летчика выговора я не получил. Полковник, выслушав доклад, сказал только:

– Туда ему и дорога.

И на этом инцидент был исчерпан. Мы дальше продолжали заниматься своей работой. Бегали по немецким тылам, в промежутке отсыпаясь и флиртуя с девчонками. К этому времени я уже перестал быть привередой. То ли привык к виду местных красавиц, то ли природа брала свое, но компанию майору составлял всегда. Колычев, обозвав нас с Серегой кобелями, похождениям не препятствовал. Предупредил только, чтобы к подъему всегда были на месте.

Позже, по моему совету, данному через полковника, в запасных полках стали практиковать обязательную обкатку бойцов танками. Бронетехники было мало, поэтому обкатывали в основном тягачами и тракторами, что, по-моему, один хрен. Еще брали наиболее авторитетных бойцов из пехоты и запихивали их в «броню», предлагая разглядеть что-нибудь во время движения. Было прикольно наблюдать, как потом они, размахивая руками, делились с товарищами, мол, ни хрена из двигающейся «коробочки» не видно! Когда это же говорили командиры – воспринималось совсем по-другому. А когда свой брат-боец рассказывает, то начинаешь верить. Так, постепенно, из людей выдавливали боязнь перед немецкими танками.

Хотя, конечно, выдавливалось с большим трудом. В смысле – боязнь с трудом, зато все остальное из них вылетало быстро и без задержек. Бывшие колхознички, едва завидев хоть что-то на гусеницах и с крестом, моментально разбегались, часто даже бросая оружие…

* * *

В тот день мы с Серегой сидели над картой, прикидывая маршрут очередной вылазки за немецкими связистами. Они очень понравились Колычеву как источник информации. А что – люди в основном интеллигентные, знают много, колются быстро, чего еще надо? Вообще, заметил, в технических войсках очень мало народу, готового до последней капли крови сохранять преданность делу фюрера и партии. А то мы как-то эсэсмана притащили. И чин небольшой – лейтенант, если на обычные звания переводить. Так он, паразит, мало того, что брыкался всю дорогу, за что был бит нещадно и не один раз, еще и устроил у особистов бучу. Сломал челюсть переводчику, начал драку со следаком. В общем, вел себя совершенно по-хамски. После, конечно, заговорил, но для этого его «мясники» минут тридцать потрошили. Так что связисты и еще раз связисты. На крайний случай артиллеристы, но они знают меньше…

В общем, пока мы мараковали с картой, с улицы раздался сакраментальный крик:

– Немецкие танки прорвались!

Кричали с привизгом и упоенно, будто любимую тещу встречали. Как мне не нравятся такие самонадеянные заявления. Тоже мне – знатоки танковых прорывов. Мы, конечно, из хаты выскочили и порысили в сторону околицы, за которой разрасталась стрельба. По звуку определил, били немецкие MG и наши винтовки. Из орудий никто не стрелял, хотя слышался звук чего-то механического. Добежал и посмотрел из-за дома. Мотоцикл, валяющийся на боку, рядом два фрица – уже дохлые. А дальше, в канаве, застрял БТР – Ганомаг. Он развернуться хотел, чтоб свалить, но не рассчитал маленько. Видно, это немецкие разведчики были. Сейчас такая мешанина на фронте творится, что и наши, и немцы периодически так попадают. Фриц с БТР молотил длинными очередями. Видно, больше с перепугу, чем по цели. Наши тоже, попрятавшись по буеракам, вовсю щелкали из винтовок, судя по судорожной частоте выстрелов, в белый свет как в копеечку. Интересно, они так долго воевать собираются? Судя по тому, что уже пять минут ничего, кроме суматошной стрельбы, не происходило – долго… Ладно, пора кончать эту развлекаловку. Я подлез к ближнему от Ганомага дому и, не высовываясь, вступил в переговоры:

– Эй, фриц! Тьфу! Дойче зольдатен! Капитулирен! А то ягдпанцергранатен захерачу! На размышление даю фюнф минут!

Фрицы во время моего монолога сначала саданули длинной очередью по дому, а потом прекратили стрельбу. Минуты через три из БТР выпала винтовка и над бортом показались две фигуры с поднятыми руками. Видно, мой пассаж с гранатой произвел впечатление. Или немецкий стал столь хорош, что гансы предпочли быстрее сдаться, чем его дальше слушать. Пленных уволокли, а я подошел к бойцам, разглядывающим БТР.

– Ну и какой Лумумба тут вопил про немецкие танки?

Бойцы отводили глаза, смущенно посмеиваясь.

– Эта хреновина называется бронетранспортер, или бэтээр. И из винтаря в борт прошивается влегкую.

Забрав у одного из них винтовку, продемонстрировал свои слова. Народ, увидев новую дырку в борту, одобрительно загудел. Как будто сами не видели, как их пули пробивали борта. Хотя, может, и не видели, стреляли-то, небось, не поднимая головы. Зато теперь они это точно знают. Вообще ребят можно понять. И недели не прошло, как прибыли из запасного полка, так что у них считай – первый бой. И закончился он хорошо – потерь нет, а наоборот, несколько убитых и пленных врагов. Такое очень сильно поднимало моральный дух. Пока бойцы и командиры осматривали застрявшую технику, я под шумок отвел валяющийся на боку мотоцикл в личное пользование. Он был почти целый, не считая нескольких вмятин и пары пулевых пробоин в люльке. Гордо притарахтев к нашей избе, похвастался трофеем, и мы с Гусевым опять засели за карту. А байк у нас сперли в эту же ночь… Не везет мне на транспортные средства.

Дни катились очень быстро, и дело понемногу шло к сентябрю. На фронтах был полный аллес. Фрицы перли, как наскипидаренные, и, обходя наши УРы, уверенно продвигались к Киеву. Колычев в последние дни на меня странно поглядывает, но ничего не говорит. Ждет, видно, что дальше будет. Ну, жди-жди. Да, кстати! Меня за меткую стрельбу влет по «мессеру» наградили. В торжественной обстановке дали почему-то медаль «За отвагу!». Хотя слышал еще в своем времени, что за таким образом сбитый самолет – орденом награждают. Наверное, все-таки вспомнили летуна, отданного толпе, и решили – медали хватит. Так что я теперь рассекал, сияя новеньким серебряным кругляшом. У Гусева, кстати, Красная Звезда за Финляндию. Что есть у Колычева – даже не знаю. Он свои регалии не носит.

* * *

Немцы все-таки взяли Киев. Только на четыре дня позже, чем это было в моей реальности. Похоже, что самим фактом появления я уже начал менять ход войны. И кажется, это только начало. Из изменений, какие еще произошли, так это то, что на фронт начали поступать брезентовые разгрузки и неожиданно для всех был смещен со своего поста Мехлис. Вот те раз. Это же скольким воякам он жизнь портил, до самой победы, да и после… Сталину как собака предан был. А тут сняли. Что там у них произошло, непонятно, но это случай, из разряда которых тоже моем времени не было. Если так дальше будет, то все знания истории можно смело спускать в унитаз. Хотя, если выйдет как думалось, после весны 1942 года они уже точно не понадобятся. Главное, харьковскую катастрофу не допустить. А там останутся, из всех знаний, только американцы, со своим ядерным проектом. Но их я приберегу на сладкое.

В конце сентября, как и было обещано, нас опять вызвали в Москву. Летели на этот раз на Ли-2. Земля и небо по сравнению с тем монстром, на котором пришлось трястись раньше. По уровню комфорта Ли-2, он же «дуглас дакота» в девичестве, напоминал современный пассажирский «курузник». То есть укачивало так же, но зато было тепло и не дуло. Москва встретила дождем. Толп добровольцев на улицах и баррикад я не видел. Это, наверное, позже все будет, когда фрицам до города километров сто пятьдесят останется пройти. А сейчас все тихо, только режим светомаскировки блюдут свято.

Поехали сразу к наркому. Знакомый уже секретарь доложил, и нас пригласили войти. Берия был не в духе. Когда мы зашли, он заканчивал трахать по телефону какого-то Горадзе. За что, я так и не врубился. Но Лаврентий Палыч пообещал в конце разговора поиметь не только злополучного Горадзе, но также всех его родственников, в том числе давно умерших и еще не родившихся. Надо же, как у нас в верхах беседы вести могут. Ротный, распекающий старшину за потерю вверенного ему имущества – просто пацан по сравнению с грозным наркомом. Оторвавшись, Берия жестом пригласил садиться, и пока он барабанил пальцами по столу, остывая от предыдущего разговора, я пытался определить – стекла в пенсне плюс или минус? Минус. Выходит, у помощника тирана всех времен близорукость. Читает, наверное, много – вот глаза и посадил. А я-то думал, у него пенсне из-за старческой дальнозоркости. Хотя какой он старик? Крепкий мужик лет пятидесяти, не больше. Наконец он, успокоившись, заговорил:

– Ну что, товарищ Лисов. Вы со своим предсказанием попали в точку. Хотя эти, – он мотнул головой в сторону, – уверяли, что немец выдыхается и завязнет в УРах. Они оказались не правы. Поэтому я предлагаю вам войти в аналитический отдел, работающий при ГУГБ НКВД. Вы там будете нужнее, чем на фронте. И на этот раз к вашим словам будут относиться гораздо серьезнее. Что скажете?

Пипец, приехали. Я на этот момент был не готов оседать в штабах. Да и обстановка… Как правильно сказал Гусев – в Москве все, что хочешь, может произойти. Моча в голову стукнет, и арестуют, на этот раз всерьез. Да и характер у меня еще тот… А здесь ведь зубры собрались опытные. Сожрут, даже не из конкуренции, а по привычке. Тут опыт в аппаратных делах нужен. А какой из меня подковерный боец? Пулю в лоб противнику пустить – запросто, а вот интриги плести – опыта не хватит. Наверное, все-таки поторопился, когда в своих рассуждениях наверх вылезти задумал. C какающимся Сталиным себя самонадеянно сравнивал. Здесь же совершенно другой склад характера нужен. К этому времени я уже понял, что политик из меня – как из сантехника визажист. Чем самому высовываться на съедение, лучше прилепиться к тому же Лаврентию Павловичу и стать при нем типа доверенного советчика. Вот подсоберу достаточно бонусов, чтоб каждое мое слово слушалось им с огромным вниманием, тогда и посмотрим. А сейчас я лучше, согласно старой солдатской поговорке, поближе к кухне буду. Прокрутив это в голове, осторожно взвешивая каждое слово, ответил:

– Товарищ народный комиссар, что я с аналитиками делать буду? Эти озарения мне приходят, как я вам уже говорил, обычно после сильной встряски. После боя. Да и то не всегда. А здесь – какой бой? Максимум опять арестовать попытаются.

При этих словах Берия широко ухмыльнулся. Видно, ему понравилось мое поведение во время липового ареста. Я тем временем продолжал:

– А меня такие ночные подъемы не заводят, а только злят. Разрешите лучше с ребятами остаться. Толку больше будет. Если вдруг что-то опять почувствую – немедленно сообщу товарищу полковнику.

Лаврентий Павлович подумал, вертя в руках самописку, и вынес решение:

– Ладно. Так и сделаем. Ты только там поберегись. Не очень голову подставляй. Она теперь очень ценна для нас. И по поводу ареста – не обижайся. Такого больше не будет. Хотя недавно опять предлагали. За твои песни аполитичные.

Он опять усмехнулся и неожиданно спросил:

– Сам сочиняешь?

– Так точно! – нагло соврал я, приписав себе лавры Высоцкого.

– Ну, сочиняй. Стихи хоть и сомнительного содержания, но хорошие. Будут цепляться – скажи, я разрешил. И еще – завтра вы поедете на завод. Посмотри на свою выдумку в действии. А через пять дней я тебя жду.

И опять став серьезным, отпустил нас, напомнив, если что, немедленно докладывать Колычеву.

Выходя от него, пытался сообразить – зачем это он меня будет ждать? Причем, как я понял, даже без Колычева. Ничего не надумав, просто махнул рукой. Будет день, будет пища. Потом мы поехали смотреть новые автоматы, выпуск которых постепенно налаживали на одном из тульских заводов. Самое смешное, что обозвали его опять ППС. Так как я предложил идею, а в КБ ее конкретно доработали, то автомат назвали не по имени изобретателя (их слишком много получалось), а просто – пистолет-пулемет складной. Вещица получилась знатная, с хорошим боем и даже лучше известного мне прототипа. В другом цеху собрали несколько глушаков с запчастями, сделанными по моей просьбе под немецкий «Вальтер P-38». Этих «вальтеров» у нас с Гусевым скопилась целая куча. С каждой вылазки по тылам притаскивали минимум по паре штук. И дарили их, и презентовали в виде взятки (особенно хозяйственники всех рангов к таким трофеям были неравнодушны). Все равно несколько пистолетов в вещмешке всегда болталось. Остальные глушители делались под наган, который выпускали на этом же заводе.

Глушаки, конечно, и до этого были известны. Самый распространенный назывался прибор БРАМИТ. То есть братьев Митиных. Но он был громоздкий и совершенно другой конструкции. Поэтому мой – пошел на ура. C гранатометами пока буксовали. Никак он дальше двадцати метров прицельно стрелять не хотел. И летал по непредсказуемой траектории. Как грустно пошутил Колычев – их КБ гарантировало полную тайну полета гранаты. Люди бились и так и эдак, но пока ничего не выходило. Один из конструкторов, нервно куря и оглядываясь, раскололся, когда я на него наехал, мол, самого толкового из них загребли. Еще перед войной. Причем спеца именно по пороху и по взрывчатке. Жалобно глядя на меня, инженер говорил, что «органам», конечно, виднее, и взяли их главного изобретателя наверняка за дело, но вот теперь его головы просто катастрофически не хватает.

Вот не было печали. Где теперь искать их основного? Записав данные сидельца, пообещал узнать про него, наказав, чтоб сами не расслаблялись. Эта чудо-голова, может, давно в вечной мерзлоте мумифицируется. Уходя из КБ, все думал, в какое интересное время попал. Ведь поклеп на изобретателя наверняка кто-то из его коллег накропал, а теперь когда приперло, сами воем выть начали…

Я всегда поражался безвозмездным стукачам. Ну еще понятно, если б выгоду имели. Так ведь нет. Стучат из любви к искусству. Ведь и меня какая-то падла с песнями вложила. А пел только хорошим знакомым. Ребята с разведки просто тащились от песни «Батальонная разведка». Особистам же почему-то особенно полюбилась слегка мною переделанная песня Высоцкого «Я вам мозги не пудрю». Да и вообще, гитару беру только в кругу людей, которых уважаю. Хотя нет. Я вспомнил, как один раз паразит Гусев, под хорошую закуску, уболтал устроить небольшой концерт. Там как раз два незнакомых мне комиссара присутствовали. Один нормальный мужик и погиб геройски. Раненый, за пулеметом до последнего работал, пока кровью не истек. А вот липучий взгляд второго мне сразу не понравился. И хихикал он слишком ненатурально, подливая в стаканы самогонку местного разлива. Хоть репертуар выбирался по возможности нейтральный, а вот гляди ж ты – настучал. Сдал, сука, не задумываясь. Про него и раньше слухи ходили, а вот теперь – сам убедился. Ну, ничего. Теперь у меня карт-бланш от самого Лаврентий Палыча. А с тобой, комиссар полка, мы еще встретимся…

* * *

После осмотра нового оружия приехали в местный отдел гебешников, при заводе. Полковник ушел к тамошнему начальнику, а я трепался с дежурным. И вдруг дверь одного из кабинетов распахивается и оттуда спиной вперед вылетает здоровенный сержант. Через секунду, но уже мордой вперед, вылетел еще один жлоб в форме. Оба тельца, равномерно сползя по стенке, устроились на полу. Однако интересно тут люди живут. Бойко так и на полную катушку.

– Весело тут у вас, – сказал я офигевшему дежурному, лапающему кобуру.

Из двери, вслед за летающими служителями Фемиды, выскочил парень с разбитым лицом и шустро рванул в нашу сторону. Пока дежурный судорожно пытался вытянуть свой шпалер из кобуры, беглец, наклонив голову, так как руки были скованы за спиной, попытался смести меня с прохода. Щас! Я перенаправил его импульс в сторону, и этот шустрик, снеся перегородку и дежурного, затих на полу. В коридор уже выскакивали люди. Несколько человек, быстренько подхватив парня, отволокли в сторону. Потом занялись пострадавшими, в чье число вошел и нерасторопный дежурный. Пока все устаканивалось, вышел на крыльцо покурить со знакомым капитаном.

Угостив его столичным «Казбеком», поинтересовался:

– Что, шпиона очередного поймали?

– Ворюга. Детали с завода таскал и на дому чего-то химичил. Взяли с поличным. Сначала вроде смирный был, а теперь, гляди-ка, раздухарился. Ну да ничего. Если его сейчас не прибьют, уму-разуму обучая, то все равно – по законам военного времени стенка этому паразиту обеспечена.

Я курил, вспоминая борзого беглеца, и думал, чем же он мне понравился. Дерзостью, наверное. Надо же, решился на сопротивление, причем в самом, можно сказать, логове местных гебешников. А теперь этого прыткого пацана просто к стенке прислонят. Мы в группу таких вот шустрых по крупицам собираем, а здесь их шлепают почем зря… И дерется он неплохо, вон как допрашивающих уделал, даром руки зацоканы за спиной были. Все-таки надо бы его повидать. Поэтому, раздавив окурок каблуком, спросил у капитана:

– Дашь с ним пообщаться?

– Хоть сейчас. Пойдем только побыстрее, пока ребята из него душу не вытрясли.

Успели вовремя. Парень лежал на полу, а ребята с хеканьем вышибали из него уже, наверное, остатки души. Капитан жестом прекратил веселье и приказал привести подследственного в чувство. Привели, облив водой из ведра и усадив на табурет, оставили нас наедине. Расхититель социалистической собственности сидел, покачиваясь и мотая головой, пытался стряхнуть воду с лица. А! Так он же до сих пор в наручниках. Когда я освободил ему руки, тот взглянул на меня и издевательски ухмыльнулся, показывая дырку свежевыбитого зуба. Крепкий пацан, его ведь до сих пор не сломали… Хотя буцкали на совесть. Поэтому, чтобы начать беседу, помахал ладонью у него перед лицом и спросил:

– Эй, земляк! Ты там как? Живой?

– Я-то живой. А ты, начальник, не боишься руки мне освобождать?

Он опять ощерился в улыбке и выплюнул кровь изо рта. Надо же, сколько экспрессии. Еще и на испуг берет. Битый арестант мне нравился все больше и больше. Поэтому я, тоже ухмыльнувшись и почесав ухо, сказал:

– Ну, бояться не боюсь, а вот опасаюсь, это да. Я же не знаю, на что ты способен. Хотя на рывок безграмотно пошел. Надо было не на таран меня брать, а от стенки оттолкнувшись, нырком в окошко за дежурным уйти. Тогда хоть и маленький, но шанс был бы. А так получается, попер буром и нарвался на более подготовленного противника.

Парень был удивлен моим монологом. Похоже, здесь с ним так не говорили. Пока он, хлопая глазами, переваривал мои слова, я спросил:

– Если б получилось свалить, куда бы делся потом?

– Да тут бы не остался. Ушел к фронту и ищи меня!

– К немцам?

У арестованного вздулись желваки на щеках, и он даже не сказал, а выплюнул:

– Вы, суки, по себе людей не судите! К нашим бы пошел! К любой части прибился, и хрен бы вы меня нашли. Вас ведь на фронт не заманишь. В тылу себе хари наедаете, только и можете, что без вины людей хватать.

– Ну, ты-то явно не невинная овечка. Детали тырил?

Парень шумно выдохнул и безнадежно, видно, уже не в первый раз, сказал:

– Не тырил. Пружину я сделал для патефона. Ее и выносил. А мастер, гад, меня заложил. Я ему морду побил да зуб выбил, еще летом, вот он и злобился. А тут такая возможность расквитаться…

– А морду за что? По пьянке?

– Сука он потому что. Про отца моего гадости плел.

Сначала парень (в процессе разговора выяснилось, что его зовут Леха Пучков) говорил нехотя, но потом разошелся. Выяснилось, что отец его в свое время работал на КВЖД, а когда китайцы отмели ее себе назад, на советском Дальнем Востоке. Кстати, там Леха и научился разным приемчикам, у одного старого корейца. Жили себе не тужили, и тут отца перевели в Москву, в министерство. Радости полные штаны. Они всей семьей – отец, Леха и две его сестренки вселились в огромную трехкомнатную квартиру. Через год поступила в институт сестра. Еще через год сам Леха. А еще через полгода отца арестовали как японского шпиона. Как они ни бегали, отца упекли, а их поперли и из квартиры, и из институтов. Помыкавшись по знакомым, осели у дальней родственницы в Туле. Там с большим трудом устроились на завод. Пучков подался в слесари, а сестра его формовщицей. Мелкую определили в школу и опять начали жить. Только недолго. Мастер узнал, что Лешка – сын шпиона, и начал его изводить. Получив прореху между зубов, затаился на время и, выждав удобный момент, сдал с потрохами.

– А мне ведь повестка уже пришла. Работал последний день. Вот и решил, кто, кроме меня, этот патефон починит? На фронте убьют, и мужика в семье вообще не останется.

Пучков, видно, сам расстроился от воспоминаний, но потом, зло глянув на меня и опять сплюнув кровью на пол, сказал:

– Хотя тебе начальник, это все глубоко по херу. Жалко только вот так попусту гибнуть. Ну да ничего, в следующей жизни сочтемся!

Ха! Тоже мне, буддист малолетний выискался. Видно общение с корейским гуру не прошло даром. Старичок его, судя по всему, не только приемчикам хитрым обучил… Молча встав и выложив перед ним на стол пачку папирос и спички, я сказал:

– Сиди пока здесь. Часа через два за тобой приду.

Выйдя из камеры и наказав не трогать арестованного, побежал ловить Колычева.

Полковника получилось убедить на удивление быстро. Выслушав меня и задав всего несколько вопросов, он позвонил и все разрулил. Пока я шел за Лехой, меня, как Ивана Васильевича из одноименного фильма, терзали смутные сомнения. Как-то все очень гладко идет. И командир почти моментом согласился, и местные препон не ставили, когда он у них злостного расхитителя и дебошира захотел забрать. Понятно, что полковник – величина значительная и здешние гебешники против него не пляшут. Но сам-то он тоже моментом подписался на это предложение. Похоже, Петрович сверху получил дополнительные указания насчет меня. Причем уже давно. Самым сумасбродным идеям дается ход. А ведь другого, предложи он подобное, под трибунал без проблем запихнули бы. C этими мыслями подошел к уже знакомому мне отделу НКВД.

Подписав необходимые бумаги, я получил неудачливого несуна в свое полное распоряжение. Зашел к нему в камеру. Пучков, пока меня не было, смолотил всю пачку, и в помещении было не продохнуть.

– Блин! Как ты тут еще не задохнулся? Давай, подъем, любитель музыки, и пошли со мной.

Леха молча поднялся и, только когда мы прошли дежурного, начал удивленно крутить головой.

– Куда мы идем?

– Ты ж на фронт рвался? Вот на него и идем. Только сдуру сейчас рвануть от меня не вздумай. В этом случае даже я не спасу. Моментом лоб зеленкой намажут.

– Это зачем лоб зеленкой?

– А чтоб пуля, войдя в мозг, не занесла инфекции. Но сейчас, расхититель, твоя жизнь круто изменилась.

На его возражения, что он не расхититель, я махнул рукой и продолжил:

– Сейчас дуй домой и приводи себя в порядок. Через четыре часа встретимся возле военкомата.

И положив ему руку на плечо, добавил:

– Не подведи меня, парень.

Пучков пристально взглянул мне в глаза, кивнул и пошел вдоль кривого заводского забора. Не подведет. Это понятно. Парнишка-то не дурак, понимает, что такой шанс раз в жизни дается. Поэтому, даже не сомневаясь в нем, двинул в военкомат, забирать документы призывника Алексея Михайловича Пучкова.

* * *

Через три дня я ехал в шикарной машине неопознанной марки. Еще две машины с охраной ехали сзади. Берия, сидя напротив на большущем, мягком, как диван, кресле, интересовался последними событиями и обучал меня политесу. А все потому, что ехали не на балет, а страшно даже сказать, к самому, блин, товарищу Сталину. Причем не в Кремль, а на дачу. На подъездах миновали три КПП, и машина, тихо шурша, подкатила к дорожке, ведущей к крыльцу дома. Встречающий нас подполковник мягко попросил оставить оружие у него. Надо же. А к Лаврентию Павловичу заходил, не разоружаясь. Ну да понятно – тут величина персоны совсем другая. Я вытащил пистолет из кобуры и отдал его вежливому охраннику. Потом, подумав пару секунд, достал еще один маленький браунинг из кармана. Из сапога добавил нож. И еще один нож извлек из чехла между лопаток. Берия смотрел удивленно, а полковник уже не вежливо, а настороженно.

– Теперь все.

Сдав все «железо», развел руки и повернулся, рассчитывая, что меня сейчас для верности обыщут. Фиг там. Просто попросили идти за сопровождающим. В самом доме нас передали другому телаку. На этот раз здоровенному майору-грузину. Показывая дорогу, он довел до двери и, постучавшись, открыл ее, пропуская нас вперед. Охренеть! Во мне, наверное, проснулись инстинкты, только этим можно объяснить, что глаза, увидев фигуру возле стола, округлились, а мозг дал команду телу. Сделав три строевых шага и вскинув руку к фуражке, рявкнул:

– Здравия желаю, товарищ главнокомандующий!

Только стоя вот так, с поднятой рукой, я очухался. Вроде бы разобраться – ну что мне Сталин? Человек, который помер больше чем за двадцать лет до моего рождения. А вон оно как получилось. Наверное, во взгляде дело. Сам-то он просто старичок небольшого роста, а вот глаза… Увидев этот взгляд, перестаешь считать его просто старичком. Человек, с таким огнем внутри, пожилым совершенно не воспринимался. Причем выражение глаз вовсе не звериное, или парализующее, как потом у нас писали. Наоборот. В глазах плавала смешинка.

– Зачем так громко, товарищ Лисов, мы же не на параде?

Сталин прошел по кабинету и, показав на стулья, добавил:

– Садитесь, товарищи.

Мы сели. Хозяин кабинета, еще немного походив с другой стороны стола и закурив не трубку, а папиросу из большой коробки, наконец начал разговор. Он поинтересовался моей жизнью на фронте. Автоматически отвечая, я не мог избавиться от ощущения неправильности. Блин! Брежнев – это брови. Горбачев – пятно на лысине. Ельцин – напыженное выпучивание глаз. А Сталин – это усы и трубка. Усы были, трубки не было! Вид вождя с лихо заломленной папиросой напрочь выбивал из колеи. Если он сейчас лезгинку танцевать начнет – наверное, даже и не удивлюсь. Правда, главком в пляс не пустился, а продолжал расспрашивать, что я о себе помню, как мне «приснился» ППС и насколько часто меня нахлобучивает мой кассандровский дар. Отвечая на вопросы, неожиданно вспомнил про «головастика» из КБ, где пытались сделать гранатомет. Вот возможность его с зоны вытащить, быстро и без особых проволочек! Поэтому, дождавшись паузы, пока Сталин (ну наконец-то) начал раскуривать трубку, сказал:

– Товарищ Сталин, есть один вопрос, который только вы сможете решить.

Вождь вопросительно поднял бровь, и я продолжил:

– У изготовителей гранатомета пока ничего не получается. Но есть возможность ускорить процесс. Дело в том, что их самого толкового специалиста почти год назад арестовали как врага народа. Его бы назад вернуть. Тогда у них сразу дела пойдут.

Друг всех детей раскурил-таки трубку и, подняв на меня глаза, спросил:

– Вы предлагаете отменить решение советского суда и выпустить этого врага на свободу? Может быть, вы вообще считаете, что он был арестован безвинно?

Ого! А вот теперь у Сталина взгляд поменялся. И на вы ко мне обращаться начал, еще и с наездами. Не к добру это. Но отступать уже было поздно.

– Нет, не считаю. Я его и в глаза не видел, но знаю, у нас невинных не арестовывают. Просто этот человек нужен для дела. А враг он или нет, какая разница, если работу делать будет на совесть? Сейчас ведь война. Все довоенные разборки – это внутрисемейное, то есть внутригосударственное дело. Это все равно, как в детстве подраться с пацаном из соседнего подъезда. Для меня он, безусловно, на тот момент враг. Но вот если будет драка с ребятами с соседней улицы, то этот враг автоматически становится другом. В одном строю с ним биться будем. А сейчас на нас, если этим примером пользоваться, вообще зареченские напали.

Пока все это говорил, Иосиф Виссарионович, стоя ко мне боком, смотрел в окно. Потом медленно повернулся и сказал, растягивая слова:

– Детский пример, но вашу мысль я понял. Но ведь это создаст прецедент? Другие тоже захотят вернуть людей, говоря, что они незаменимые работники. А незаменимых у нас нет.

– Незаменимых не было до войны. Тогда время было подготовить смену. А сейчас каждый день может быть решающим. Немцы прут лавиной. А нашим людям просто опыта не хватает с ними справиться. Поэтому и предлагаю людей с опытом на места вернуть. Если враг закоренелый, то его быстро – что в тылу, что на фронте – раскусят. И по законам военного времени. Но таких, я думаю, немного будет. Сработает стереотип – ребят с нашего двора и заречных. Я сам, когда у немцев по тылам мотался, встретил бывшего белого офицера, отсидевшего уже свое в наших лагерях. Он сколотил небольшой отряд, человек в десять, и активно немцев молотит. Честно скажу – к власти он любовью не пылает, но за страну жизнь готов положить.

Во время речи Сталин в упор смотрел на меня желтоватыми глазами, а потом, повернувшись к Берии, сказал фразу на грузинском языке. Берия ответил. Вождь еще несколько секунд разглядывал меня и, пыхнув трубкой, выдал:

– Хорошо. Мы выполним вашу просьбу.

Тут его взгляд стал хитрым:

– Только вы готовы лично поручиться за этого химика? Что он сделает нужное нам дело и не сбежит?

– Готов, товарищ главнокомандующий! Даже если у него и не получится, у меня совесть чиста будет – я сделал все, что мог.

– А если он сбежит, знаете, что с вами будет?

Я уже устал. Беседовали мы второй час, поэтому сказал, что думал:

– Больше пули не дадут. А рано или поздно – все там будем. Так что для хорошего дела всегда готов рискнуть.

Сталину ответ, видно, понравился. Он, по слухам, под настроение и не такие дерзости мог прощать. Вот и сейчас, пожевав губами, улыбнулся и, ткнув в мою сторону мундштуком трубки, сказал:

– Мне нравятся смелые люди, не боящиеся рискнуть. И я подумаю над вашими словами насчет незаменимых.

После этого разговор опять пошел про меня. Обнадежив, что память может вернуться, Сталин вспомнил пару своих боевых эпизодов и минут через двадцать свернул разговор.

Когда уже ехали в машине, Берия затребовал данные на химика из КБ. Записав все, что ему продиктовал, он, положив блокнот в карман, сказал, что теперь, похоже, одним освобожденным дело не закончится. Теперь многие материалы будут пересмотрены. Ого! Если уж страшный нарком такое говорит, похоже, перемены грядут нешуточные. Он-то Сталина лучше меня знает, и все недомолвки и взгляды расшифровывает на раз. Похоже, Лаврентий Павлович что-то уже понял, что мне осталось непонятно, и готов к действиям. Ну и зер гут. У нас ведь столько сидельцев в лагерях парится. Причем помимо борзых, социально близких уголовников, куча действительно толковых людей. Да если хоть человек пятьдесят бывших комдивов освободят, это уже может поменять ситуацию на фронте. Ну а ученых сколько на киче торчит? Они же на свободе оборонку ух как круто поднять могут! Под эти мысли, был довезен до гостиницы и там оставлен. А марку машины, на которой катались, я успел разглядеть – «Паккард». Страшная крутизна для этого времени. М-да… У Лаврентия Палыча явно губа не дура…

От всех этих бесед с сильными мира сего устал, блин, как последняя колхозная проститутка. Скинул в номере сапоги и завалился на застеленную кровать. Разговор с верховным, похоже, получился. Только вот фраза по-грузински не давала сразу вырубиться. Я ведь не зря в Закавказье жил. Немного тамошний язык понимаю. Чуть-чуть по-чеченски, чуть-чуть по-армянски. И по-грузински немного. Всю фразу, конечно, не понял, но даже те несколько слов, что были понятны, заставили задуматься. Так вот, вождь сказал Берии, дескать теперь он уверен, что я тот человек, о котором Вольф говорил. Вольф – явно немецкое имя. Что обо мне Сталину мог какой-то фриц говорить – непонятно. Причем явно положительное, это из общего тона понятно было. И почему Виссарионыч его вообще слушал? О личном советнике вождя с таким именем я не слышал и теперь пребывал в растерянности. Информации маловато для выводов. Может, он какой-то жутко засекреченный советник? Или типа Распутина при царе… Только вспомнил Распутина, аж жаром обдало. Вольф… Неожиданно, по ассоциации, вспомнил только одного известного человека, жившего в это время с таким именем в Союзе. Вольф Мессинг! Как сейчас бы сказали – экстрасенс. Причем очень сильный. И он к Сталину доступ имел. Гитлер, тот вообще на мистике повернутый был. Окружил себя целой толпой прорицателей. Общество целое создал, обозвав его «Наследие предков». За нашим вождем такого не замечали. Но за ним много чего не замечали. Секретность на уровне была. Мог Сталин быть мистиком? Да еще как мог! Обучение в семинарии даром не проходит. Интересно только, что же ему Мессинг про меня сказал? Ну, это узнать явно нереально. Зато теперь, вычислив таинственного Вольфа, я наконец заснул.

* * *

Трясясь в кузове под рваным тентом, переиначивал старую песню. Эх дороги, грязь да туман. Холода, тревоги и сплошная грязь. Блин! Мы еще в наше время жалуемся на плохое покрытие дорог! Тут его вообще нет. Грязюка страшнейшая. Вязнут машины, танки, даже тракторы буксуют. Наполеон Москву смог взять только потому, что на лошадях передвигался и более или менее смог дотащиться до города. Был бы он, как фрицы, на технике, не видать ему Москвы, как своих ушей. Нам просто с началом войны не повезло. Лето было страшно сухое, и немцы, весело подпрыгивая, смогли осуществить начало плана блицкрига. Были б дожди – дальше старой границы они хрен бы прошли. Вот и сейчас все влипло в грязь, с обеих сторон фронта. Наступление само по себе остановилось. Сверху дождь, снизу слякоть, какая уж тут война. Ничего, гансы. Скоро еще и морозы начнутся. Это вам не в Европах – плюс пять – уже холодно. А минус сорок не хочешь? Дороги, правда, станут проходимыми, но вот с теплыми шмотками у вас жопа. Еще немного продвинетесь и встанете намертво, морозя уши и носы. Потом даже медаль такую введут «За зимнюю кампанию», где изображены каска, как на могилке, и замерзший орел, сжимающий в заиндевелых лапах свастику. Она так и будет на жаргоне называться «Мороженое мясо». Но пока морозов нет и с неба просто льет холодный дождь. Немцы позавчера сделали последний рывок и, вляпавшись в эту кашу на дорогах, остановились. На этот раз, похоже, надолго.

Засунув нос в воротник шинели, прикидывал, какие помимо остановки немецкого наступления еще есть новости. Ведь за полтора месяца, что прошли после разговора со Сталиным, в стране явно происходили перемены. Малозаметные и глухие, но это, похоже, было начало. В армию, где мы сейчас находились, прибыло девять новых командиров полков из бывших сидельцев. А по всему фронту сколько таких? Даже не знаю. В тылу тоже свежеотпущенные головастики на месте не сидели. Тот мужик из КБ, Прохоров Федор Ильич, выйдя из лагеря, самым активным образом включился в работу. Результаты, правда, пока не ахти, но граната уже летит по прямой, а не извилистым зигзагом. Шлеп! Холодная капля упала за шиворот и отвлекла от глобальных мыслей. Вот, биомать, супермены! В тылах у фрицев чудеса творим, а тент нормальный добыть не можем. Все – по приезде иду к снабженцам, и если по-хорошему не дадут, то стырю. А еще лучше из фанеры кунг сделаем и будем как белые люди ездить. Надоело уже мерзнуть и мокнуть! Вторую неделю на колесах живем. И сейчас – очередной раз меняем место дислокации, постоянно выпихивая машину из колдобин. До места назначения еще километров двадцать, такими темпами хорошо если к ночи доедем. Ну вот, опять встали… Снова вывалились из кузова и стали с помощью окружающих нас бойцов пихать машину. Достала уже эта слякоть!

* * *

Вжик, вжик! Бух! На секунду высунув нос из воронки, огляделся. Вжик! Да сколько же вас там! Только танков штук двенадцать. Правда, два уже хорошо дымят. И пехоты, похоже, – с пару рот будет. А нас тут от силы взвод. Да и как еще сказать взвод – щеглы, курсанты из пехотного училища, и какие-то степенные мужики из хозвзвода госпиталя. Блин! И свалить нет возможности. За нами этот самый госпиталь, сейчас спешно эвакуируемый. Вот попал! Сюда мы с шофером заехали по пути с завода, проведать Мишку Северова, парня из наших радистов. А на завод я мотался к гранатометчикам. Прохоров, спец реабилитированный, все-таки сделал невозможное. Гранатомет теперь уверенно бил на шестьдесят метров. Заряд пока только фугасный. До кумулятивного они еще не добрались. Но глаза Ильича горели, как у отца Федора, стырившего колбасу, и я не сомневался, что месяца через два будет и кумулятивная граната. Постреляли на полигоне – мне понравилось. Эти изобретатели, похоже, сами не ожидали такого эффекта и ходили с ошарашенным видом. Такой же вид имели и два генерал-лейтенанта из военприемки. Осмотрев развороченные катки Pz.III и перевернутое от взрыва орудие, они цокали языками и активно строчили в своих блокнотах. Когда же я захотел забрать несколько ящиков неиспользованных РПГ, приемщики грудью встали на их защиту. Дескать, секретное оружие, ну и все такое прочее. Один даже дулю в запарке мне показал. Щас! Не таких лопошили! Я на них наехал по всем правилам. Говорил, что имею устное распоряжение самого (при этом потыкал пальцем в небо) для испытания небольшой пробной партии, именно в силу ее секретности, в нашей группе. Генералы проследили за пальцем, пошушукались и дали два ящика. Крохоборы. Загрузив укупорки в кузов, покатили обратно. И тут я вспомнил про Мишку. Он словил осколок и валялся в госпитале. Думал ему привет передать и продуктов подкинуть, а то на госпитальном пайке ноги можно протянуть быстрее, чем от ранения. Передал, блин, привет…

На этот раз крик про прорвавшиеся танки был совершенно верен. В госпитале сразу поднялась суматоха, народ забегал – и попутно с эвакуацией стали быстро сколачивать команду смертничков для задержания прорыва. Набрали человек сорок из находящихся рядом. К курсантам и хозяйственникам добавились еще два расчета с 45-миллиметровыми пушчонками, у одной из которых было что-то не так с прицелом. Их сразу потащили устанавливать и маскировать на въезде в село. А я, отведя командира курсантов в сторону, коротко переговорил с ним. Решили во чисто поле не выходить, а встретить немцев на околице и постепенно отходить к домам. Так хоть не сразу всех положат. Потом перешел к насущному:

– Танки по нашему жиденькому заслону пройдут и не заметят.

Курсантский капитан кивнул и сказал:

– Деваться-то все равно некуда. Надо их хоть на полчаса задержать, чтоб госпиталь эвакуироваться успел. Я двоих курсантов уже послал – тут километрах в пяти пехота и танкисты стоят. Немного, правда, но все-таки помощь.

– Ну, они точно не успеют. А у меня есть одна штука. Как раз против танков. Во всяком случае, притормозим их. Только люди толковые нужны. Человек пять, которые от вида немцев в штаны не наложат.

Капитан на секунду задумался, потом крикнул в сторону курсантов, которые тянули орудие за сараи:

– Окунев, Сергеев!

От толпы тянульщиков отделились двое и рысью подскочили к нам. Представились.

– Берите еще троих и поступаете в распоряжение товарища старшего лейтенанта.

Курсанты свистнули еще корешей, и мы подошли к нашей машине, из которой ящики были скинуты, а в кузов набивали раненых. Открыв первую укупорку, я вынул фаустпатрон и сказал:

– Глядите сюда, мужики. Это – фугасная граната. Летит уверенно метров на тридцать – сорок, в опытных руках попасть может и на вдвое большем расстоянии. Целиться вот так, нажимать сюда. После выстрела – выбросить. Главное, чтоб сзади стенки не было, а то вот отсюда нехилая струя пламени вылетает. Будет стенка – самого подпалит. Будет человек сзади сидеть – хана человеку. Целиться по каткам или в борт, глядишь, и проломит. До выстрела нос из укрытия не высовывать. Стрелять только наверняка и сразу залегать. Не смотреть, куда она попадет, а то самих осколками побьет. А теперь разбирайте гранатометы и мухой за мной!

Пацаны похватали фаусты, и мы рванули в сторону, откуда доносились выстрелы. Пробежал мимо наших, на ходу оценив грамотное расположение сорокапяток, и нырнул в овражек, огибающий село. Похоже, немцев уже кто-то пытается тормознуть, стрельба шла в километре от нас, но какая-то хилая. И орудий не слышно. Было видно, что немцы утюжат дальний конец поля, уже добивая сопротивляющихся. Эх! Было бы лето, можно в упор из травы танки расстреливать. А сейчас, по первому снегу, мы, блин, как на ладони видны будем. В идеале, конечно, в деревне встретить, из домов, но тогда пехота просочится мимо и раненые все равно накроются. Дождавшись, когда моя пыхтящая группа соберется вместе, стал распределять роли:

– Так, Окунев, берешь его – я показал на тощего курсанта в завязанной под подбородком шапке – и дуй вон к тем кустам. Не стрелять, пока танки близко не подойдут. Они ту яму огибать начнут и тебе борт подставят. Как пальнешь, сразу уходи к деревьям. Дальше ползком, вон видишь, бревна свалены?

Внимательно слушающий Окунев кивнул.

– Под бревнами затихаришься и лупишь второй танк. После сразу сваливай по низинке к нашим. Будет напирать пехота, танка не жди, просто сваливай. Потом в деревне его встретишь.

Я повернулся к тощему.

– Теперь ты. Как тебя звать?

– Курсант Балабуха!

– Ты не ори, а имя скажи.

– Иван.

– Слушай меня, Ваня. Твоя задача снять заглушку с этой стороны трубы и, отдав гранатомет, прикрывать Окунева. Плотно прикрывать. По уму пулеметчик тут нужен, но ты со своей винтовкой уж постарайся. Гранаты есть? – Он кивнул. – Вот гранатами и поработай. Но только если пехота близко сунется. Раньше времени себя не выдавайте. Пехота пусть вперед уйдет, к деревне. А вот танки – ваши. Но, считайте пацаны, реально жизни у вас – на один выстрел. А там как повезет… И еще – если сильно зажмут, пуляй из гранатомета хоть в небо, но чтоб целым он фрицам не достался. Ясно?

Курсанты синхронно кивнули.

– Тогда давай, вперед! И про заглушку не забудьте! А то звиздец обоим настанет.

Я хлопнул Окунева с напарником по шинельным спинам и занялся второй парой. Дав подробный инструктаж, что и как делать, отправил их на выбранную позицию. Потом, забрав половину груза у своего напарника, поинтересовался его паспортными данными.

– Курсант Олег Кушкин.

– Так, Олег. Мы сейчас с тобой быстренько пробежим вон до тех воронок. Ты будешь сидеть как мышь, а я прошвырнусь дальше. Если не вернусь, тогда уходи сам с этими трубами к оврагу. Один раз стрельнешь оттуда – и дуй к нашим. Там, между домами, точно еще кого-нибудь прищучишь. Все понятно?

– Так точно!

– Тогда за мной.

И мы, где пригибаясь, где на карачках, рванули в сторону воронок.

Обе пары гранатометчиков расположились в лесопосадке, с левой стороны села, метрах в трехстах от первых домов. Мне деревьев для укрытия не досталось. Справа были только жидкие кусты с мелким овражком, уходящим к деревне, и несколько воронок. Оставив в ближней к оврагу Кушкина с двумя фаустпатронами, я проскочил еще метров тридцать и, съехав в очередную яму от стакилограммовой бомбы, стал наблюдать. До немцев было метров шестьсот. Вырвавшиеся танки стали сбавлять ход, пропуская вперед пехоту. Правильно опасаетесь. Среди строений все преимущество танка теряется, и он превращается в большую мишень. Это очень хорошо в Грозном было показано. Пустили козлы-командиры танки без прикрытия и получили кучу жженой техники. Немцы явно умнее себя ведут. Сначала пехота чистит населенный пункт и, если натыкается на препятствие, которое сама уничтожить не может, подтягивает танк. Он делает свое дело, и пехота опять впереди него движется. Вот и сейчас фашисты действуют так же. Теперь бы только край цепи на нас не наткнулся. Пешие фрицы шустренько рысили вперед, а танки начали с коротких остановок вслепую постреливать по селу. Видно, хотели заранее обнаружить огневые точки. Точки не обнаруживались. Пушкари молчали, подпуская технику поближе. Гранатометчики с той стороны тоже ждали, когда танки покажут борта. С околицы начали хлопать винтовки, и фрицы наддали ходу. Нормально получается! Пехота проскакивала метрах в сорока от нас, ничего не замечая вокруг. Я снял заглушку с РПГ, высматривая наиболее перспективного бронеганса. А вот и он. Крайний танк со смазанным номером 24 на башне медленно въезжал в сектор обстрела. Остановился, бухнул из пушечки и опять пополз дальше. Опять остановился, поводя стволом. Пора! Встав на колено, я фуганул в него гранатой и сразу нырнул обратно. Шшших! Бабах! Ни фига себе взрыв! Высунув нос из воронки, оглядел дело своих рук. Башня у танка была наполовину сорвана с погона, и он, задрав ствол в небо, сильно дымил. Блин, какое же Прохоров ВВ в боевую часть запихнул, что обычным фугасом башню, считай, снесло? Правда, и танчик был так себе. Pz.II, с пушечкой 20 миллиметров. Из него никто не вылезал, похоже – кирдык экипажу. Пока фрицы не прочухали, кто у них так шалит, метнулся под прикрытием дыма к следующей коробочке. На этот раз для разнообразия это был Pz.III. Получи фашист гранату!

Высунувшись после выстрела, увидел, что гусянка у него порвана и катка как не бывало. А вот теперь – сваливать! Немцев, похоже, напрягла неизвестно почему взрывающаяся техника, и они обратили внимание на мою драпающую тушку. Еле успел нырнуть в воронку, как меня плотно прижали огнем. Вжик! Вжик! Один из танков двинул в мою сторону, полосуя убежище из пулемета. Что еще хуже, одна часть пехоты, ввязавшись в бой на околице, осталась там. А вот человек пятнадцать, видно, самых сообразительных, рванули ко мне. Шшших! Бах! Шшших! Бах! Похоже, заработали пары с той стороны поля. Пока фрицы отвлеклись на новую напасть, я выскочил из воронки и, петляя, рванул в овражек к Кушкину. На ходу оглянулся. Один танк на дальнем конце уже дымил, а второму сбило гусеницу, и он, крутнувшись на месте, остановился. Молодцы пацаны! Хорошо сработали! Теперь валите оттуда. Шшших! Бах! В борт крутнувшемуся танку влепилась еще одна граната. Видно, у него боезапас рванул, потому что корпус аж лепестками развернуло. А на месте нахождения гранатометчиков выросли несколько фонтанов разрывов. Блин! Говорил же – валите сразу после выстрела! А теперь, похоже, одной паре звиздец пришел. Сам я уже съехал в овраг к Олегу, ухватил предпоследний РПГ и высматривал преследующего меня фрица. Он, потеряв цель, остановился метрах в тридцати. Удачненько стоишь! Шшших! Бах! Не глядя на последствия выстрела, побежали в сторону поселка. Хорошо, овраг в этом месте достаточно глубокий. Было слышно, как в винтовочно-пулеметную трескотню вступили сорокапятки. Некоторые танки, разворачиваясь к новой опасности, подставляли борта нашим противотанкистам. Ну, дай бог, и они кого-нибудь накроют. Сейчас до села добежим, и там можно будет последний выстрел использовать, а дальше – как повезет.

Дум! Дум! Это еще что такое… Оскальзываясь по обледенелому склону, вылез наверх. Дум! Дум! Опаньки! Возле дороги стояли два зенитных 76‑миллиметровых орудия и резво лупили по танкам. Еще два разворачивались метрах в ста от них. Это очень вовремя зенитчики появились. Они сейчас здорово танки проредят. Правда, без пехоты долго не продержатся, но насолить немцам успеют. Я прикинул, что отсечь фрицев от орудий, имея один автомат и винтовку, не получится. Пока соображал, что же делать дальше, вдруг увидел, как человек пятьдесят всадников втягиваются в село с той стороны. И к зенитчикам, от дальней опушки, заткнув полы шинелей за ремень, бегут ребята в нашей форме. Ну, теперь, блин, повоюем! Теперь силы почти равные получаются. Толком повоевать, правда, не получилось. Немцам такие расклады совсем не понравились, и танки начали отползать назад. Правильно – половина из них уже горит, и панцеры, бросив свою пехоту, удирали. Пешие фрицы, видя такую подляну, тоже сначала заметались и потом рванули следом. А с фланга их продолжали расстреливать шустрые зенитчики.

* * *

– Какого хрена?! Я спрашиваю, какого хрена ты вообще туда полез?!

Колычев, похоже, был разозлен не на шутку. Во всяком случае, раньше я никогда не слышал, чтоб он так вопил.

– Хорошо еще конники Белова вовремя там оказались! А так бы и тебя убили, и оружие секретное немцам досталось!

Ну, про оружие – это он загнул. Вон, все восемь пустых труб вязаночкой лежат под столом. Я их после боя специально для отчета собрал. И незачем так орать. Хотя действительно беловцы очень вовремя там оказались. Еще бы минут двадцать, и нам точно хана. А их сунули закрыть прорыв, так что все очень удачно получилось. Полковник, когда наш водила без меня появился в расположении, чуть его не прибил. Тут же, взяв под свое командование танковую роту, оказавшуюся поблизости, повел ее на спасение, вот только не пойму, то ли меня, то ли секретного оружия. Успел к шапочному разбору. Фрицев шуганули хорошо, и я, уже собрав использованные трубы, искал транспорт для возвращения.

– Пять суток ареста! Нет! Десять суток!

Ого, как командир завелся. Гусева, когда тот попытался вступиться, вообще покрыл матом и выгнал. А теперь, распаляясь, мне сутки накидывает. Я стоял понурившись, всем видом показывая глубокое раскаянье.

– И не прикидывайся овечкой! Ишь, глазки он опустил! Больше без приказа – из расположения ни шагу!

И уже без крика, а как-то тоскливо добавил:

– Неужели ты не понимаешь, как важен для нас? Ты же диверсант, а не пехотинец. Это у немцев ты как рыба в воде. А здесь… Тебя вообще на фронт в этот раз отпустили под мою личную ответственность! А ты такое творишь.

– Товарищ полковник, случайно все получилось. Если б не госпиталь, я бы оттуда впереди собственного визга удрал. А так – деваться некуда было.

Петрович, похоже, начал остывать. Закурил и другим тоном, передразнивая меня, сказал:

– Деваться ему некуда было. Сколько, говоришь, танков из этой штуки подбили?

– Четыре танка. Два в хлам, еще два – ремонтнопригодны. Использовали восемь выстрелов. И это совсем без подготовки. Если заранее знать, результат может быть еще лучше.

– Заранее знать… Ладно, иди к Гусеву, он тебя уже заждался, а мне еще отчет писать.

Как чуть позже выяснилось, эти борзые фрицы, что прорвались в направлении госпиталя, прорвались не просто так. Их план «Тайфун» начал трещать по всем швам, и любимый фюрер впал в ярость. Немцы конкретно застревали на Можайском рубеже обороны. Наши, правда, тоже держались непонятно за счет чего. В дивизиях народу осталась едва треть. А где и этого не было. Пополнения не было тоже. Я-то знал, что из Сибири сплошным потоком идут войска, но народ об этом не догадывался и поэтому фигел от такого авангардизма командования. Как будто в Союзе люди закончились. Все вновь прибывшие в части были ополченцами из Москвы и Подмосковья. Им даже форму не выдавали. Сидели в окопах, кто в чем из дома ушел. А уж вооружены были, это полный сюр. С одним даже поменялся. Отдал ему почти новый ППД, три гранаты и наган за самый настоящий «томпсон». Я эту машинку с огромным диском видел только в старых фильмах. Именно из такой в картине «В джазе только девушки» прострелили виолончель. Поэтому устоять не смог. Вообще-то, вначале хотел поменять гангстерскую трещотку на один ППД, но где мне тягаться в торгах с половозрелым, да еще и напуганным евреем. Как он меня в процессе обмена заодно и из полушубка не вытряхнул, ума не приложу.

Так что теперь я счастливый обладатель раритета и предмета насмешек Сереги. Ну, пусть прикалывается, если хочет. А у меня уже собралась нехилая коллекция. «Маузер», «лахти», «зиг-зауэр», полицейский «вальтер» и крохотный «Браунинг № 5» с перламутровыми накладками на ручке. И хотя коллекционировал исключительно пистолеты, мимо «томпсона» пройти просто не смог… На фронте же опять начались нездоровые шевеления. Немцы, после того как их главный партайгеноссе поимел в извращенной форме весь свой генштаб, а потом, пустив пену изо рта, просимулировал бешенство, встрепенулись и передумали впадать в зимнюю спячку.

Наши плотно стояли на рубеже рек Лама, Руза и Нара. Поэтому фрицы, покумекав, решили, как нормальные герои, пойти в обход. Главные удары наносились на Клин и Рогачев с севера и на Тулу и Каширу с юга. Здесь уже сильно заволновался наш верховный. Причем настолько сильно, что я опять был выдернут в Москву. Беседа проходила на этот раз в Кремле. Сталин ходил мрачной букой, временами пытаясь раскурить неприкуренную трубку.

– Вы, товарищ Лисов, все-таки уверены, что враг не войдет в город?

– Так точно, товарищ верховный главнокомандующий! Насколько я вообще могу доверять своему предвидческому дару. Будет какая-то помощь с востока, которая остановит немцев. Может, войска из какого-нибудь резерва подойдут? Точно сказать не могу. Но немцы в Москву не войдут.

При этих словах Виссарионыч коротко глянул на Берию и кивнул головой. Ну, правильно. Откуда мне, простому старлею, знать, что с Дальнего Востока и Сибири сейчас вовсю гонят воинские эшелоны. По идее – это страшная государственная тайна. А сидящие передо мной еще и не знают, успеют ли эти войска вовремя. Сталина, похоже, мои слова успокоили. Во всяком случае, он прикурил наконец трубку и гораздо бодрее прошел по кабинету.

– А что вы еще чувствуете?

– Вы знаете, товарищ верховный главнокомандующий, мне кажется, немцы не только в город не войдут, а буквально меньше чем через месяц мы сами нанесем такой удар, что отбросим противника километров на двести пятьдесят от Москвы.

Потом, взяв мхатовскую паузу в несколько секунд, добавил:

– Да, точно. Я в этом уверен. И еще есть сведения, касающиеся лично вас.

Сталин поднял брови и подбодрил:

– Говорите, я вас внимательно слушаю.

– У меня такое впечатление, что в конце этого месяца немцы вас собираются убить. Чуть ли не десант в Кремль скинут… Мне так кажется.

Это я его предупреждал о будущем немецком десанте на Воробьевых горах. До усатого правителя фрицы, понятно, не добрались, но такой козырь иметь очень здорово. Пусть теперь после уничтожения диверсантов думает, что это я его спас. Лишний плюс мне точно не помешает. Верховный замолк, глядя в окно и, видимо, что-то соображая. Вот кто действительно паузу держать может. Минут пять, наверное, молчал. Я стоял, стараясь громко не сопеть простуженным носом, но потом не выдержал и шмыгнул. Сталин обернулся на звук, оглядел меня и распорядился принести чаю. Потом прошел туда-сюда по кабинету и неожиданно спросил:

– Илья Иванович, почему вы меня зовете все время только «верховный главнокомандующий»? Вот Лаврентий Павлович, – он показал трубкой на Берию, – обращается ко мне «товарищ Сталин». Или Иосиф Виссарионович. Маленков так же говорит. Тимошенко, Жуков, все остальные. Только вы ко мне по должности постоянно обращаетесь. Я вам что, не нравлюсь?

Вот так пассаж! Интересно, что он этим хотел сказать, а главное совершенно не по теме? Добивается нежной и пылкой любви? На хрена ему это нужно? И на слова о покушении вообще никак не отреагировал. Все-таки полет мысли всех этих шишек для меня остается полной тайной. Но отвечать надо, поэтому, еще раз шмыгнув, сказал:

– Ну, по имени-отчеству обращаться неудобно, все-таки вы глава государства, а я старший лейтенант. Наглостью отдает. Сталиным вас называть можно, но это ваша гражданская… – чуть было не сказал кликуха, но вовремя поймал себя за язык, – гражданское имя. А мы люди военные, поэтому и называю вас верховным главнокомандующим. А насчет, нравитесь или нет, могу сказать, что я вас очень уважаю. Люди вашего уровня вообще крайне редко встречаются. Из исторических примеров только с Петром Первым сравнить могу. А когда побывал у вас на даче, уважения еще больше прибавилось.

Верховный слушал меня, благожелательно улыбаясь и кивая в такт словам. Когда я добавил про дачу, он удивленно поднял брови и спросил:

– Как это вам моя дача уважения прибавила?

– А просто я ездил со своим командиром на Кировский завод. Так там у его директора Зальцмана не дом, а хоромы целые. И обставлены прямо по-барски. Я думал, что все наши руководители так живут. А у вас когда побывал, понял, что далеко не все. Вы себе такого не позволяете. Вот уважения и прибавилось.

По мере того как я говорил, глаза у Сталина сужались и рука, в которой была трубка, сжалась в кулак. Но сказать он ничего не успел, так как принесли чай. Виссарионыч за секунду опять поменялся, став радушным хозяином.

– Садитесь, товарищи. Будем пить чай. А если Илья Иванович, не ошибся в своих… – Он слегка замялся. – …Предположениях, то скоро мы выпьем не чай, а хорошего вина, за победу наших войск в битве под Москвой.

Потом уже, провожая нас, сказал, обращаясь ко мне:

– Вы, товарищ старший лейтенант, можете называть меня по имени-отчеству. Это не будет наглостью.

Возвращаясь обратно к своим, я думал, что теперь Сталин из города точно не свалит. Он и в моем времени, оставался на месте, но здесь все идет немного по-другому. Вдруг рванет на запасной КП? Тогда Москве точно капут. И сибиряки не помогут. А Зальцмана очень удачно слить получилось. Вроде ненароком, к слову пришелся, но теперь ему покажут мать Кузьмы. Не мог я простить этому делавару ни махинации с военприемкой, ни то, что наши тяжелые танки в результате его действий оказались по своим характеристикам едва ли не хуже, чем Т‑34. И ездили эти КВ с вечно слетающими гусеницами, клинящим движком и собачьей писькой вместо орудия. Одно только название, что тяжелый танк, правда, броня все же соответствует.

Прислонившись к холодной дверце, потихоньку кемарил, вспоминая высочайшее чаепитие. Ведь кому скажешь, с кем чаи гонял, не поверят. И под урчание мотора, несмотря на задувающий в какие-то щели ветер, уснул.

* * *

Через несколько дней после приезда Колычев ошарашил новостью:

– Собирайся в командировку. Полетишь в Ижевск. Твоих гранатометчиков туда переводят. Подальше от фронта.

Date: 2015-07-11; view: 295; Нарушение авторских прав